| Таким образом, главным характером последнего исправления Библии была забота о верности перевода греческому тексту и древнему славянскому переводу. Дело требовало трудов тяжелых, средств обширных и много знания. И оно выполнено достойно того времени 94 . Этот прекрасный плод принесен св. Церкви, можно сказать, Симоном Тодорским. Лящевский и его помощник Слонимский были учениками Тодорского по филологи. Симон был основателем свящ. филологии в России. Тодорский, по окончании наук в Киеве (в 1727 г.), имел охоту и твердость провести десять лет за границею и всего более в Галле. Он слушал там с живой ревностью экзегетику, догматику, особенно же изучал языки греческий, еврейский, халдейский, сирский и арабский, столько нужные для уразумения В. Завета. Отличный галльский профессор восточных языков, Михаелис, был руководителем Симону, и Михаелис отозвался в дипломе Симону с самой отличной стороны о его успехах в восточных языках; немецкий язык был для Симона почти как родной, когда в 1738 г. возвратился он в Киев. Здесь он открыл класс филологии еврейской, греческой и немецкой, до него не известной в Киеве; а в 1742 г. он вызван был в наставники Петру III, по православному учению веры. Хотя таким образом поприще его, как наставника филологии, продолжалось не долго: но он успел оставить достойных учеников, и не прекращал занятий своих по восточным языкам в Петербурге. Здесь он писал разные исследования по восточной филологии 95 . Быв членом Синода и (с 1743 г.) Архиепископом Псковским, он возбудил в других ревность к св. филологии, и эта ревность довольно жива была и после его кончины (1754 г.). 96 § 13. Толкование Св. Писания в Моск. Академии; по преобразовании – русский перевод Св. Писания, опыты толкования Московская Академия образовала многих толкователей преимущественно для Нового Завета. Посла Феофилакта Горского, воспитанника и Ректора Москов. Академии, который писал Соглашение Св. Писания, Аполлос Байбаков, воспитанник и Ректор той же Академии, издал публично читанные им толкования на послания к Коринфянам (первое), Галатам, Ефесянам, Филиппянам, Колоссянам и Солунянам (первое) 97 . Гавриил Петров, также воспитанник и Ректор Заиконоспасской Академии и известный Митрополит Новгородский, известный по объяснению Соборных Посланий. Мефодий Архиепископ Псковский, тогда как был Ректором Московской Академии, читал толкование на послание к Римлянам 98 . Всех же более трудился для объяснения Св. Писания Ректор той же Академии и в последствии Архиепископ Псковский Ириней Клементьевский . Он писал толкования: а) на послание к Римлянам; б) на послание к Евреям 99 ; в) на 12 меньших Пророков и на прор. Даниила 100 , по греческому и еврейскому тексту; г) наконец по тому и другому тексту толкование на Псалмы, впрочем извлеченное из Белларминова толкования 101 . |
| Его милость пана Павла Кувечинскаго, писавшаго ваш лист в небытности брата моего, любезно и приятельско приветствую и благодарствую за безмерное его ко мне смирениеи чрез звичай писанную покорность, которою вызнаю лучшаго мене быти и не имети от мене никаковаго требования, обаче ползуюся от великой его ко мне склонности, Сии два листи Греческии от меня писаннии молю вручити тщательно с нижайшим поклонением: един отцу Симону Тодорскому, а другий его наместнику отцу Лащевскому и ответа от них приявши извольте мне прислати. Сия извещая, есм вашей родительской пречестной старости покорный сын Василий, всяких благ желающий. С Константинополя 1744, месяця Июня. Письмо 10. Честная и дражайшая моя родителько с прелюбезным твоим сыном и моим единоутробным братом и с всемы ближнимы и далекимы сродниками, всем вам здравия, благополучия, долгоденствия и душевнаго спасения усердно желая, извещаю, яко многых ради случившихся препятий не могох намеренно моему остатися в Константинополе для исполнения моей нужды. Для того и не хотя отдалихся оттуду и приехал с всею моею тяготою в землю Мултянскую, Богу нечто лучше о мне же и о вас предзревшу, да небезпутно труди странствия моего совершенство приймут. И обретаюся ныне в Букурештах, управляя и окончевая мои дела, донележе мимо идет зима; и лета сего, аще Бог изволит, прибуду к вам кроме препятия. Уже бо и лист нарочно прислал к мне всечестнейший и мудрейший в учителех господин отец префект школ Киевоподольских Варлаам Лащевский, в котором именами и соизволением преосвященных архипастиров Псковскаго кир Симона и Киевскаго кир Рафаила благословение и благоволение их мне предпосилающи, советует и поощряет всячески скоро прибыти в отчество ради поучения Еллинскаго диалекта. Которых так знаменитых персон совета а6ие послушати нельзя было для благословной и нуждной зело причины, но впреди преслушати не прилично. Вину же малаго моего и уже последняго и не безполезнаго медления, аще хощете, можете уведати с ответа, который не давно писах к отцу префекту Октоврия 1. |
| П.С. Соколов Иоанн Арндт и его сочинение «Об истинном христианстве»: очерк из истории западных исповеданий Источник Скачать epub pdf § I. В западной богословской литературе, не много можно насчитать произведений, целые столетия оказывавших такое влияние на сотни тысяч миллионы умов, как «Истинное христианство » И. Арндта. После Библии и Фомы Кемпийского, трудно указать в богословской литературе другую книгу, которая выдержала бы такое количество изданий на всевозможных языках. Еще при жизни автора было до одиннадцати изданий «Истинного христианства»; у Фр. Арндта 1 до 1780 г. указано их 50, Пертц прибавляет к ним еще 3 и во второй четверти прошлого столетия насчитывает их до 31 2 . «Истинное христианство » переведено на множество языков, распространено по самым отдаленным частям земли. Пертц замечает, что излишне перечислять языки, на которые оно переведено, – сколько существует языков, на стольких существует «Истинное христианство». В России судьба «Истинного христианства» отличается превратностью: то оно пропускается цензурою и одобряется, то конфискуется и запрещается. Первый раз оно было переведено на русский 3 язык, по желанию Феофана Прокоповича , Симоном Тодорским 4 и в 1735 г. напечатано в одном томе в Галле под заглавием: «Чтири книги о истинном христианстве». Но не прошло и 10 лет, как именным указом от 9 декабря 1743 г. императрицы Елизаветы Петровны предписано было отбирать это сочинение. «По представлению Нашего Св. Синода», –говорится здесь, – «известно Нам учинилось, что книга, нарицаемая о истинном христианстве, автора Арндта, в 1735 г. в Гале и прочие, там же на российском диалекте напечатанные... произошли внутрь России и у многих православных находятся, имея титлу под видом ревности к Богу, аки бы о истинном христианстве добродетелей, а в Нашем Святейшем Синоде оные несвидетельствованы. Того ради Всемилостивейше указали Мы, чтобы всякого чина люди, кто у себя вышеупомянутая – именуемую о истинном христианстве и о начале христианского жития... и прочие подобный тем, с иностранных на российский язык переведенные и вне Российской Империи российским диалектом напечатанные, богословские термины в себе содержащие, а от Святейшего Нашего Синода несвидетельствованные книги имеются, оные бы без всякого у себя удержания не умедляя объявляли в Санкт-Петербурге в Синоде, в Москве в синодальной конторе, а в прочих губерниях и провинциях – в городах, где есть архиереи, архиереям, где нет – в Наш Св. Синод в синодскую контору» 5 . |
| Хотя с П. Ф. занимались учителя, среди к-рых выделялся акад. Я. Штелин, успехи наследника были очень скромными, в т. ч. из-за нерегулярных занятий. Духовным наставником П. Ф. был иером. Симон (Тодорский ; впосл. архиепископ Псковский и Нарвский), преподававший ему рус. язык и Закон Божий, затем занятия по рус. языку проводил И. П. Веселовский. Брюммер также остался при вел. князе. П. Ф. сохранил особую любовь к плац-парадам, маршировке, посвящал военным забавам все свободное время. В 1743 г. П. Ф. получил в подарок от имп. Елизаветы Ораниенбаум (ныне г. Ломоносов), к-рый был резиденцией вел. князя до 1761/62 г. 21 авг. 1745 г. он вступил в брак со своей троюродной сестрой, принцессой Софией Августой Фредерикой Ангальт-Цербстской, принявшей при переходе в Православие имя Екатерина Алексеевна (буд. имп. Екатерина II). Согласно ее мемуарам, П. Ф. был неразвитым, грубым, неуемным в проказах, трусливым и капризным юношей, и хотя эти отзывы имели субъективный характер, немало из сказанного ею о муже подтверждается др. документами. П. Ф. не был злым по природе и проявлял добрые чувства к окружающим, но с детства жил в мире своих фантазий, страдая от одиночества и страха. Он увлекался фрейлинами супруги, его главной фавориткой была гр. Елизавета Воронцова. Отношения П. Ф. с имп. Елизаветой Петровной также были сложными: поначалу она испытывала к племяннику самые теплые чувства, но при этом не стремилась сделать его реальным помощником и держала в стороне от важных гос. дел. П. Ф. и его жену довольно жестко контролировали, ограничивали в деньгах, свободе передвижения, выборе занятий и развлечений, не дали возможность самостоятельно воспитывать сына Павла (1754-1801; впосл. имп. Павел I) и дочь Анну (1757-1759). Инфантильный и нестойкий по характеру, П. Ф. не возражал императрице открыто, но при этом ненавидел все, что от нее исходило. Помимо военного дела П. Ф. был увлечен музыкой и искусством. Он содействовал благоустройству Ораниенбаума, в частности, участвовал в организации строительства Картинного дома в Нижнем парке (1752-1755), который включал театральный зал, картинную галерею, б-ку и кунсткамеру. П. Ф. также способствовал открытию в 1755 г. певческой и балетной школ. Вел. князь коллекционировал муз. инструменты, книги (пополнял б-ку отца, привезенную из Киля), картины, много и охотно читал, особенно описания путешествий и военные книги, обладал прекрасной памятью. В 1759 г. он был назначен на должность главного директора Сухопутного шляхетного кадетского корпуса, поддерживал деятельность директора корпуса А. П. Мельгунова, вносил в Сенат предложения об улучшении условий обучения кадетов, а также их быта, о мерах увеличения прибыли типографии корпуса, улучшения комплектования его б-ки и проч. |
| Исключением здесь является «предпиетистский» труд Иоганна Арндта «Об истинном христианстве». С 1735 г., когда возник первый славяно-русский перевод иером. Симона Тодорского, и до 1906 г. он переводился и издавался в России много раз. И сегодня, когда я взялся за новую редакцию перевода, высветились следующие интересные особенности. Во-первых, во всех дореволюционных изданиях текст Арндта подвергался некоторой «православизации»: всё, относящееся к лютеранской конфессиональной принадлежности Арндта, опускалось. Это понятно – в православном государстве, каким была Российская империя, инославные тексты не могли распространяться, за этим следила духовная цензура. (Я восстановил все эти «конфессионализмы».) Во-вторых – и это более важная тема – из текста выпускалось или «смягчалось» очень многое, касающееся внутренней мистической жизни во Христе (так, во всяком случае, было в последнем русском переводе 1906 г., с которым я работал). Здесь ярко проявились различия в восприятии внутренней жизни в православии и раннем протестантизме. Я бы отметил здесь два важных пункта. Первый – это то, что для православия очень важна опора на постоянное участие в Таинствах, духовническом общении и вообще во внешних чинах церковной жизни. Пиетистская же духовная литература об этом не говорит вовсе, давая возможность человеку автономно от внешней церковности вести глубокую и полноценную внутреннюю духовную жизнь (что становится чрезвычайно актуальным у нас сегодня). Второй пункт – если не вдаваться в подробности: духовное назидание восточных отцов базируется на «аскетике синергии» («полупелагианстве», в терминах западного богословия); а аскетика западных духовно-мистических писателей – это «аскетика веры», в православии не разработанная. Это создаёт трудности в передаче понятий последней на русский язык. Эти трудности сохраняются и поныне; некоторые примеры мне хотелось бы привести. Сложности с «немецкой стороны»: достаточно большая группа терминов, относящихся к той самой аскетике веры, понятийный аппарат которой в русском церковном языке не разработан. Дополнительная, и весьма значительная, трудность происходит от того, что многие из самих этих немецких слов сегодня имеют иной смысл, чем в XVI – XVIII вв. В духовной литературе их нельзя переводить тем значением, какое дают современные словари; чтобы передать мысль и духовный опыт автора, приходится подыскивать эквиваленты, порой достаточно громоздкие. Вот некоторые из таких терминов. |
| Товита и затем остановилось. Книга эта и следующия оказались на славянском языке переведенными с Вульгаты, на которую и «смотреть» было не велено. Дальше следовали книги, которых не было в греческом тексте LXX. Печатание исправлений под строкой запутало совсем наборщиков, могло спутать и читателей. Стефан запрашивал Снод, что ему делать. Снод отмалчивался. Стефан не дождался ответа. Посвященный в 1739 г. в епископа псковского, он не мог работать, как прежде, над исправлением Библии. Все же, в 1741 г., Снод, по его проекту, решил: где нужно, править текст Библии по Вульгате; печатание перенести снова в Москву, поближе к академии; печатать ее в два столбца, – в одном по старому, в другом по исправленному тексту; все напечатанное раньше оставить. Это был уже третий план издания Библии. Но он оказался после неудобным по громоздкости издания в два столбца. В Москве работа исправления была в 1741 г. поручена архим. Фаддею (Кокуйловичу) и префекту московской академии Кириллу (Флоринскому), которые в 1743 г. представили свой законченный труд. Они обстоятельно изложили какими пособиями пользовались. Как на важнейшее они указали на Полиглотту Валтона; из находящихся в ней видов греческого текста 70-ти они пользовались главным образом чтением Александрийского списка. Ватиканской Библией они почти не пользовались, т. к. в ней было много пропусков. Снод приступил к рассмотрению ея для печати. Имп. Елисавета торопила Снод. В 1744 г. она заставляла членов его собираться для чтения исправленной Библии каждый день, даже в великом посту. Она предполагала даже возможным для скорости издать Библию с исправлениями владыки Феофилакта. Дело подвигалось медленно. Пришлось поручить это дело особой комиссии только под наблюдением Снода. За недостатком людей, не скоро образовалась и эта комиссия. До 1747 г. работали над Библией архим. Иларион (Григорович) и главным образом знающий человек, учитель московской академии иером. Иаков (Блонницкий). В этом году вызвали ему в помощь двух учителей из киевской академии, где священная филология находилась тогда в цветущем состоянии, насажденная Симоном (Тодорским). |
| Было ясно, что с турецкой стороны России нельзя было ожидать никаких значительных неприятностей по северным делам; столкновение между крымцами и запорожцами также не могло повести ни к чему важному. В таком успокоительном положении находились дела, когда в конце года в Петербурге было получено известие о внезапной смерти Неплюева, последовавшей 8 ноября. Псковский архиепископ Симеон Тодорский получил от находившегося при миссии иеромонаха Иосифа любопытное письмо о болезни и кончине резидента: «Извещаю преосвященству вашему о смерти резидента, который Божиим смотрением наказован был многажды болезнию различною, первое – отнятием руки, потом желчию, что весь был желт, и тая желчь происходила ему от сердца лютости и продолжалась все лето; однажды с деревни приехал в Перу, не знаю, за что осердился на портного так жестоко, что обомлел. Сколько лекари увещевали его о том, не слушал и не могл отстать, навык всегда в лютости и в ярости. Случилось ему шестого числа сего ноября во вторник вечеру в немецкого резидента быть, и там сделалась ему апоплексия, которого в лектики (на носилках) в двор оттуду принесли, и страдал, по докторскому мнению; апоплексиею, а по-моему, от беса мучим, и все тое было ему от Бога в наказание, чего для в среду, бывшу ему в чувстве добром и в памяти, говорил хорошо, чисто; я пришел к нему; он не хотел сперва на меня смотреть, отворочался, як бес от креста, говорил ему за исповедь, отказал – пожди. Потом в среду ж пред полунощию мучило его четырми нападами, мало и дыхал, чего для я приобщил его Божественных тайн без исповеды, понеже не говорил; а после полунощи стало ему полегче, пил чай и поутру в четверток говорил с докторами; я приходил и хотел ему говорить и принудить к исповеды – ниже слово сказал; все удывлялись, с лекарами говорил и лекарства принимал, а ко мне ниже единого слова промолвил; после половины дня начало быть ему худше, ввечеру скончался без исповеды. И по приметам преждных лет жития его так в России, как и в Стамбуле, не был он совершен христианин: но или лютер, или совсем атеиста, понеже имел великое обхождение с аглицким послом, а той явный атеиста. В Стамбуле находятся различнии народы православнии и имеют резыдента в великом почтении яко от православного государства, а по теперешнем случаи все удивились и позорствуют на Россию, что едно православное государство в свете, и тое уже начинает колебатись в вере и развращатись, весь Стамбул атеистою покойного называл за его злые поступки, наипаче же теперь внушили, что не хотел исповедатись. О чем я прошу преосвященства вашего в случае внушить сие всемилостивейшей государыне, дабы доброго христианина избрали и прислали в Царьград». |
| А если «да», так давайте сотрудничать, товарищ. Мешать вам не может ничто. Только теперь, извращая всю историю лагерей, стыдно признаваться, что сотрудничали. Не всегда попадались открыто, как Лиза Котик, обронившая письменный донос. Но вот проболтаются, что оперуполномоченный Соковиков дружески отправлял письма Дьякова, минуя лагерную цензуру, лишь не скажут: а за что отправлял? дружба такая — откуда? Придумают, что оперуполномоченный Яковлев не советовал Тодорскому открыто называться коммунистом, и не растолкуют: а почему он об этом заботился? Но это — до времени. Уже при дверях та славная пора, когда можно будет встряхнуться и громко признаться: — Да! Мы — стучали и гордимся этим! А впрочем — зачем вся эта глава? весь весь этот длинный обзор и анализ благонамеренных? Вместо этого напишем аршинными буквами ЯНОШ КАДАР. ВЛАДИСЛАВ ГОМУЛКА. ГУСТАВ ГУСАК. Они прошли и несправедливый арест, и пыточное следствие, и по сколько-то лет отсидели. Весь мир видит, много ли они усвоили. Весь мир узнал им цену. Глава 12. Стук — стук — стук… ЧК-ГБ (вот так пожалуй и звучно, и удобно, и кратко называть это учреждение, вместе с тем не упуская его движения во времени) было бы бесчувственным чурбаном, не способным досматривать свой народ, если б не было у него постоянного взгляда и постоянного наслуха. В наши технические годы за глаза отчасти работают фотоаппараты и фотоэлементы, за уши — микрофоны, магнитофоны, лазерные подслушиватели. Но всю ту эпоху, которую охватывает эта книга, почти единственными глазами и почти единственными ушами ЧКГБ были стукачи . В первые годы ЧК они названы были по-деловому: секретные сотрудники (в отличие от штатных, открытых). В манере тех лет это сократилось — сексоты , и так перешло в общее употребление. Кто придумывал это слово (не предполагая, что оно так распространится, — не уберегли) — не имел дара воспринимать его непредвзятым слухом и в одном только звучании услышать то омерзительное, что в нём сплелось, — нечто более даже постыдное, чем содомский грех. А ещё с годами оно налилось желтовато-бурой кровью предательства — и не стало в русском языке слова гаже. |
| И уж тем более эти принципиальные борцы за общечеловеческое счастье никогда не были помехой для разбоя блатных: они не возражали против засилия блатных на кухнях и в придурках (читайте хотя бы генерала Горбатова, там есть) — ведь это по их теории социально-близкие блатные получили в лагере такую власть. Они не мешали грабить при себе слабых и сами тоже не сопротивлялись грабежу. И всё это было логично, концы сходились с концами, и никто не оспаривал. Но вот подошла пора писать историю, раздались первые придушенные голоса о лагерной жизни, благомыслящие оглянулись, и стало им обидно: как же так? они, такие передовые, такие сознательные, — и не боролись! И даже не знали, что был культ личности Сталина! И не предполагали, что дорогой Лаврентий Павлович — заклятый враг народа! И спешно понадобилось пустить какую-то мутную версию, что они — боролись. Упрекали моего Ивана Денисовича все журнальные шавки, кому только не лень: почему не боролся, сукин сын? «Московская правда» (8.12.62) даже укоряла Ивана Денисовича, что коммунисты устраивали в лагерях подпольные собрания, а он на них не ходил, уму-разуму не учился у мыслящих. Но что за бред? — какие подпольные собрания? И зачем? — чтобы показывать кукиш в кармане? И кому показывать кукиш, если от младшего надзирателя и до самого Сталина — сплошная советская власть? И когда, и какими же методами они боролись? Этого никто назвать не может. А мыслили они о чём? — если единственно разрешали себе повторять: всё действительное разумно? О чём они мыслили, если вся их молитва была: не бей меня, царская плеть? Б) Взаимоотношения с лагерным начальством. Какое ж может быть отношение у благомыслящих к лагерному начальству, кроме самого почтительного и приязненного? Ведь лагерные начальники — все члены партии и выполняют партийную директиву, не их вина, что «я» (=единственный невиновный) прислан сюда с приговором. Ортодоксы прекрасно сознают, что, окажись они вдруг на месте лагерных начальников — и они всё делали бы точно так же. Тодорский, о котором прошумела теперь вся наша пресса как о лагерном герое (журналист из семинаристов, замеченный Лениным и почему-то ставший к 30-м годам начальником Военно-Воздушной (?) академии), по тексту Дьякова, даже с начальником снабжения, мимо которого работяга пройдёт и глаз не повернёт, — разговаривает так: |
| Первой высшей школой светского типа был Московский Университет (основанный в 1755–ом году); был еще в Харькове «коллегиум», преобразованный в начале XIX–ro века в Университет, но в XVIII–oм веке он мало чем отличался от Духовной Академии. Но и Московский Университет, в лице его русских профессоров, зависел сначала от Духовных Академий, из которых выходили первые университетские профессоры. Таким образом основное значение в развитии философской культуры через высшую шкоду принадлежало в XVIII–oм веке, собственно, двум Духовным Академиям — в Киеве и Москве. Но, кроме них, с начала XVIII–ro века действовали в разных городах духовные семинарии (в XVIII–oм веке их было 44 во всей России), где тоже преподавали философию и откуда нередко брали выдающихся семинаристов для посылки их заграницу (в Германию), в целях подготовки их к профессорскому званию. В Духовных Академиях и семинариях курсы философии долгое время читались по–латыни; все они представляли иди переводы или обработку различных иностранных руководств по философии. Разнообразие этих курсов определялось лишь тем, какие руководства брались за образец — католические или протестантские. Одними из наиболее основательных и удачных курсов являются, между прочим, руководства по богословию, составленные Феофаном Прокоповичем, о котором у нас уже шла речь. Его руководства были очень распространены в России. Не следует слишком низко оценивать преподавание философии в Духовных Академиях. Мы знаем уже по Сковороде, насколько основательно изучалась в Киевской Духовной Академии история философии. Упомянутый уже Феофан Прокопович хорошо был знаком и с древней и с новой философией (начиная с Декарта, до современников Ф. Прокоповича), хотя сам во многом следовал Суарецу. Несколько позже начинается господство в духовных школах учебников Баумейстера (последователя Вольфа). Через духовную же школу начинает входить в русскую учащуюся молодежь, а потом и широкие круги общества, влияние немецкого пиэтизма. В этом отношении очень примечательна фигура Симона Тодорского, который преподавал в Киевской Духовной Академии, откуда поехал в Галле (бывший тогда центром пиэтизма). Здесь он перевел на русский язык очень влиятельную в России ХУШ–го и начале XIX–ro века книгу И. Аридта «об истинном христианстве». Еще значительнее и влиятельнее был Платон Левшин (митрополит Московский), который, между прочим, хорошо знал современную ему французскую философскую литературу (Вольтера, Руссо, Гельвеция и др.), и о котором австрийский император Иосиф II, посетивший Россию, сказал, что он plus philosophe que pretre. О нем, не без иронии, говорит Флоровский, что он может почитаться представителем «воцерковленного пиэтизма». Пиэтизм действительно привлекал в себе и церковные русские круги, что и сказалось в начало XIX–ro века, когда в России возникло так называемое «Библейское Общество». У митрополита же Платона влияние пизтизма сказалось и в его богословии. |
|
|
