| Один из передовых людей XVII в., Карион Истомин, в этом вопросе занимает традиционную позицию. В его понимании «сладок» голос Иисуса, и у того, кто слышит его, «от радости трепещет чрево» (Браил. 393). Не менее «сладостной» пищей для человека являются и «словеса Господни», запечатленные в Писании (391). Но не только от них получают люди духовное наслаждение. Многие другие книги, посвященные духовной проблематике, по мнению Кариона, несут большой заряд духовной радости. В частности, об уже упоминавшейся книге Августина, преподнесенной царевне Софье Алексеевне, он писал: «Сия книга… сладчайшая паче меда и сота. Сия книга есть сокровище паче камения честнаго и многаго. Сия есть книга во правду может нарещися источник из едема сладости истекаяй боготворивых душ напояющи рай» (472). Мудрость, заключенная в книге древнего писателя, для Истомина «слаще» чувственных наслаждений и ценнее всех материальных ценностей. Не менее, если не более, высоко (и в этом уже сльппен отзвук Нового времени) ценит Карион и свои собственные сочинения. Одно из них, религиозно-назидательного содержания, он писал для царевича Алексея и озаглавил не больше не меньше как «Едем» по аналогии с одним из обозначений рая. Как рай есть место вечного блаженства, духовного наслаждения праведников- «едем сладости и прохлаждение вечное время», так и книга Кариона имеет, по его мнению, близкое назначение, только для людей, еще живущих. Поэтому он и называет ее «Едем сладости духовныя» и приглашает царевича вкусить их: «…в ней же зря иконы (образы) твоима царственныма очима телесныма, духовне стихословием услаждайся, и прохлаждение в едеме сем всегда имей» (419). Здесь вроде бы ничто не противоречит средневековой идеологии и почти все содержит знамения новой эпохи. Это и, может быть, даже ясно не осознаваемое самим автором возвышение своей творческой (писательской) позиции до уровня творца небесного Эдема, и чрезмерная для Средних веков эстетизация духовной сферы- «нажим» именно на сладость духовную, акцент на услаждении стихословием, а не его содержанием, хотя ради негото и писалась «книжица». |
| Придворный поэт, мыслитель, переводчик Карион Истомин Заулонский, пожалуй, наиболее точно сформулировал сущность русской средневековой антропологии: «…всяк человек сотворен во славу Божию. И описанием убо от мудрых назвася он животно словесно, мертвенно [смертное], ума и художества приятелно» (Браил. 406). Соединив с христианской идеей творения античное определение человека, еще мало известное в России, Истомин и дальше развивает этот антично-христианский синтез. «Убо и человек богозданный еллинским диалектом зовемый микрокосмос, сиесть малый мир, есть возобразен макрокосмосу, сиесть великому миру. Состоянием телесе и той благородием душевным, и боговидными своими мышленми, истинная есть скиния Божия, в нем же всемощный владыка Господь вселяется, и различных дарований благодати своея, онаго исполняет» (470). Обратим внимание на то, что приведенное рассуждение содержится в «орации» Истомина, произнесенной им при вручении царевне Софье Алексеевне своего перевода книги блаженного Августина , озаглавленной в русском варианте «Боговидная любовь». Августин, как известно, в своей философии активно опирался на античное наследие, переосмысливая его в христианском духе. Этим же путем следует и его русский почитатель и переводчик XVII в., причем переставляет некоторые акценты в традиционных вроде бы концепциях. Человек важен для него уже не как образ Бога, но как образ («возобразен») мира («макрокосмоса»). Универсум («великий мир») приобретает, таким образом, более высокий статус. Одновременно не снижается и высокое значение человека, но акцент теперь делается не на его иррациональном богоподобии, а на триединстве его телесного совершенства, душевного благородства и «боговиднаго» ума, которое рассматривается как достойное вместилище, храм (скиния) Божий, то есть как средоточие духовного абсолюта. По содержанию здесь вроде бы ничто не выходит за рамки средневековой антропологии, но акценты расставлены так, что открываются новые горизонты к пониманию сущностных основ человека. Отсюда и новая волна интереса во второй половине века к этике, к поискам путей оптимального поведения человека в социуме, ведущих к его совершенствованию, то есть оправданию его высокого назначения как живого храма Божия. |
| Если рукописи присланы были патриархом константинопольским при крещении Руси, то для чего он вместе с греческими прислал латинские – еретические, и еврейские – не христианские? Если рукописи привезены Софьею, то откуда и с какою целию захвачены были ею в Москву еврейские рукописи? Противником мнения, что рукописи привезены Софьею, является и Тремер. Отец Павел Пирлинг в своей работе о Софье перечисляет приданое, данное ей папским престолом, причем о библиотеке здесь не говорится ни слова. Если бы, говорит Тремер, ей были даны писания латинской церкви, то в этом был бы смысл, хотя этого, как показывает исследование о. Пирлинга, не было на самом деле. Но зачем ей было давать классиков? Италия XV в. никогда не отпустила бы таких сокровищ, о каких говорится у Ниенштедта и в другом показании – списке профессора Дабелова, сокровищ, сохранившихся только в одном этом списке, отдаваемом нам русским-варварам, по мнению Запада XV в. В то время наоборот на Западе всячески заботились о них, собирали их отовсюду и снаряжали даже особые экспедиции за поисками или доставлением их. 6) Весьма наивны в рассказе Ниенштедта рассуждения дьяков, что их заставят присматривать за переводом немцами книг. Если бы это состоялось, то надзор над этой работой был бы поручен духовным властям, наиболее компетентным в этом деле, так как переводить, вероятно, предполагалось сочинения богословские, а не произведения светских писателей, классиков и т. п. 412 , как можно думать, судя по примеру Максима грека . Если это верно, т.е. если предполагалось переводить действительно божественныя книги, то это дело ни в каком случае не было бы поручено немцамеретикам. Московское правительство недовольно осталось переводами Максима грека , – православного и ученейшего мужа и обвиняло его в неправославии и еретичестве. Как же оно решилось бы довериться в этом деле еретику? Если же предполагалось переводить «светския» книги, то почему эти столь важныя лица должны были присматривать за таким сравнительно ничтожным делом, как перевод? Не следует позабывать при этом, что не все эти мнимые контролеры знали иностранные языки. |
| Выше уже сказано, что первые московские великие князья не отличались любовью к просвещению. Поэтому и трудно предполагать в их книгохранилищах присутствие каких-либо иноязычных рукописей. Рукописи, которыми они владели, вероятно, были исключительно русские и притом оне были едва ли в значительном количестве. С течением времени, с расширением их сношений с греками в Москве могли быть и греческие рукописи, чему могли способствовать нередкие приезды в Москву за милостыней греческих иерархов, из коих некоторые оставались на Руси епархиальными архиереями 506 . Относительно напр. митрополита Фотия мы имеем положительное свидетельство, что после него остались греческия рукописи. Инок Вассиан Патрикеев в своих сочинениях между прочим ссылался на «греческий номоканон московской соборной церкви, что вывезен из Царяграда митр. Фотием» 507 . Греческие рукописи могли оставаться и после других греческих иерархов, живших в России, напр. после митроп. Исидора. Количество в Москве греческих рукописей значительно должно было увеличиться со времени брака вел. князя Ивана III на греческой царевне Софье, когда последовал большой наплыв греков в Россию. В это именно время могло попасть несколько греческих рукописей и в царскую казну. Но число их здесь должно предполагать небольшое. В перечнях приданого Софьи, как теперь известно, не было греческих рукописей. Очевидно у Софьи не было особого собрания их, а могли быть только единичные рукописи у ней или у сопровождавших ее лиц. Эти греческие рукописи, поступившие в великокняжескую казну после Софьи и от ее родственников, пребывавших в Москве, могли сохраняться в казне и в XVI веке 508 . Намек на то, что в начале этого столетия оне были в ней, дает Максим грек , в предисловии к переведенной им Толковой псалтири говоря, что греческий оригинал – (рукопись) он получил от вел. князя. Но не следует увлекаться и предполагать, что греческих рукописей в казне великого князя Василия III и царя Ивана IV было много. Мы видели уже, что при переводе Максимом греком толкования на Деяния апостольские, в Москве не нашлось греческого оригинала продолжения сего толкования (с 14 главы), с которого можно было бы докончить перевод и Максиму греку пришлось переводить другое толкование на эти главы, неизвестно кем составленное. 509 – Если бы в казне царя Ивана IV было значительное количество греческих рукописей, то Курбский, так сильно заботившийся о переводах с греческого на русский язык творений отеческих и с большим трудом достававший печатные их издания, при переписке своей с Грозным не позабыл бы укольнуть его и этим, – пренебрежением к возможности обогащения русской письменности отеческими творениями. |
| раск. т. V, и VII, а также III и IV. См разныя челобитные. Если отношения раскольников к православной церкви были совершенно ясны и определенны, то, напротив, отношения их к власти гражданской были весьма неопределенны; здесь не существовало никакой выработанной доктрины. Из учения об антихристе можно было, конечно, сделать выводы, неблагоприятные и для государства и для представителей власти гражданской, но было много причин, выводов этих прямо не делать. Диакон Федор самое определение понятия об антихристе связывал со званием царя; но это было не более, как его частное мнение; да и сам он не выводил из этого никаких практических требований. По мнению всех расколоучителей, царь не был изменник веры сам по себе, он обманут надобно, стало быть, разоблачить пред ним этот обман, убедить его в этом. Такой взгляд поддерживали и отношения царя и царского семейства к некоторым расколоучителям, особенно к Аввакуму 23 . Следствием этого было то, что расколоучители писали царю челобитные. Писание челобитных началось с самого первого времени образования раскола и продолжилось не только во все царствование Алексея Михайловича, но и при Федоре Алексеевиче и царевне Софье. Общая мысль всех челобитных та, чтобы царь сменил Никона, – когда он был еще патриархом, – и, сменив его, восстановил бы, как выражались челобитчики, «древнее благочестие», т. е. ввел употреблявшиеся до п. Никона обряды и старые богослужебныя книги. Для этого они старались доказывать, что новые исправленные обряды и книги заключают разныя ереси, или по меньшей мере нечто недоброе. Так напр. опущение в символе веры , между словами: рожденна, не сотворенна, буквы азъ заключало, по их мнению, ересь арианскую (поясняли они эти слова так: не сотвори Бог , еже рожденну быти Христу, значат Он не единосущен Богу Отцу), перенесение ударения с предлога на коренное слово (во веки, вместо во веки) и то – недоброе. Введение же троеперстного сложения называли прямо печатию антихриста. При этом расколоучители жаловались и на преследования; но не свободы только они требовали себе и своим последователям, а полного торжества своих мнений относительно обрядов и книг богослужебных. |
| Рубрики Коллекции Система пользовательского поиска Упорядочить: Relevance Relevance Фото Владимира Ештокина Как Пузырь, Соломинка и Лапоть помогали отцу Ермогену — случай в день апостола Фомы 5 мин., 17.11.2019 Софье Алексеевне Губановой на день рождения В селе Бутове, нашего В-го уезда, живёт отставной полковник по фамилии Штурм-Гаврилов. Он на свои деньги в селе храм восстановил и теперь в обиду не даёт. У полковника есть войско — семь бессмертных колхозниц. Для всех семерых возраст — пустая условность. Поэтому и день рождения один на всех — 8 марта. Есть у полковника свой спецназ — два гвардейца, деревенские блаженные Митька и Колька. Митька росту маленького, рыхлый и круглый, с лицом бабьим. А Колька — словно из камня вырезан. Высокий, худой, скулы и нос острые, кожей обтянуты как перчаткой. Полковник на службу приходит в 8 утра, раньше священника отца Ермогена, а спецназ уже на месте. Сидят рядком на лавке, а при виде полковника вскакивают и бегут радостно как щенки. А он им: — Стройся! Они на ходу замирают как при игре в колдунчики и стоят смирно. Полковник говорит: — Приветствую вас, орлы! Орлы курлыкают в ответ. Потому что круглый Митька вообще говорить членораздельно не умеет. А тощий Колька говорить стесняется. Но только он понимает курлыканье Митьки и переводит его слова для народа. У Кольки другая напасть. Он ничего не помнит через пять минут. Провалы в памяти как дыры на дороге. Только Митька и выручает, подсказывает на ходу. Так они и живут. А друг без друга — смерть. У полковника две Чечни за спиной, он тридцать раз смерть перепрыгивал и в глаза ей заглядывал. И она отворачивалась. — К службе готовы? — голосит полковник. — Курлы-курлы! — отвечают гвардия. — Все помните, когда кадило подавать, когда врата отворять? — Курлы-курлы! А мне он говорит: — Раз пришел, будешь Апостол читать. А то мне с хоров трудно туда сюда бегать. Полковник, он и в хоре полковник. Басом гундит все очень точно, но не по нотам, к ужасу и будущей святости регента. Но кто ж танкиста остановит? |
| Придворные панегиристы, еще в прошлом году превозносившие царевну до небес, благоразумно онемели. Ведь большинство " похвальных " сочинений создавалось искателями придворных милостей, тонко чуявшими возвышение или падение " ближних предстателей " : они наглядно демонстрируют нам реальную расстановку сил у кормила власти. Однако были среди панегиристов и такие люди, которые выступали во имя общественных интересов, нередко жертвуя собственной выгодой. Похвала государственному деятелю в трудный для него момент становилась не только средством моральной поддержки (например, похвальная рацея Сильвестра Медведева царевне Софье Алексеевне летом 1682 г.), но и политической публицистикой . Тот же Медведев во время расцвета власти Софьи Алексеевны, когда ее наперебой хвалили искатели милости, обратился к ней лишь раз (в 1685 г.): чтобы добиться, наконец, учреждения московской Академии. Но в 1688 г. и начале 1689 г. он пришел на помощь слабеющей и уже покинутой придворными панегиристами царевне, прославив ее в " Созерцании кратком " и политической гравюре: первых на Руси плакатах, пропагандирующих царскую власть Софьи (и заодно — политический вес Федора Шакловитого). Портрета Василия Васильевича Голицына не было в московской серии плакатов, подготовленной по инициативе Шакловитого и при участии Медведева. Парадный портрет канцлера с родовым гербом и хвалебными виршами был издан на Украине в типографии Лазаря Барановича, горячо поддерживавшего политику Москвы на южных рубежах . Разумеется, возглавляемый Голицыным Посольский приказ энергично пропагандировал его политику на международной арене, стараясь поддержать единство раздираемой тайными противоречиями Священной лиги, заодно подчеркивая роль канцлера и его успехи внутри страны. Однако пламенные речи сторонников политики князя, вроде Игнатия Римского-Корсакова, выражали не столько точку зрения правительства, сколько устремления российского дворянства и украинской старшины (отразившиеся также в летописных и эпистолярных источниках) . Правительство ставило перед армией более ограниченные задачи, чем захват Крыма или освобождение Константинополя. Но оно нуждалось в публицистике и Медведева (которого лично поддерживал Голицын), и Римского-Корсакова, укреплявшей политический курс Софьи, Голицына и Шакловитого . |
| Было широко известно, что Иоаким щедро осыпал прибывших в Москву весной 1685 г. ученых братьев пожалованиями, а уже в декабре 1685 г. доверил им преподавание в новооткрытой Богоявленской школе, призванной противостоять распространению в России " свободных мудростей " через Заиконоспасское училище Сильвестра Медведева. В школе Лихудов собрались дети сторонников патриарха и противников правительства регентства . О значении, придававшемся патриархом этой школе, из программы которой был полностью изгнан латинский язык, можно судить по частоте посещений ее Иоакимом и по богатым подаркам, которые он делал преподавателям и ученикам . Благодаря Лихудам патриарху удалось осенью 1687 г. организовать " еллино-славянсхие сколы " в Заяконоспасском монастыре, которые заменили собой не только планируемую Медведевым Славяно-греко-латинскую академию, но и реальную гимназию Сильвестра. Хотя программа " скол " ничем не напоминала Академию, о которой мечтали Медведев и царь Федор, авторитет Лихудов позволял (по крайней мере для людей малознающих) выдавать эти школы за Академию и даже повесить в главном зале портрет царя Федора Алексеевича. Однако, несмотря на то что Иоанникий и Софроний выступали ставленниками патриарха и основными полемистами против верного царевне Софье Медведева, они пользовались явным благорасположением второго лица в правительстве регентства: всесильного канцлера В. В. Голицына. Это расположение простиралось столь далеко, что глава Посольского приказа не только помог Иоанникию выехать в феврале 1688 г. по личным делам в Венецию, но и вскоре снабдил его документами и жалованьем посланника (!), помогал ученому старцу и его детям улаживать дела в Вене и даже называл его в переписке " зело мне приятным благодетелем " . Секрет близости Лихудов к Голицыну раскрывается содержанием их политических сочинений и панегириков, обнаруженных мною в библиотеке Флорищевой пустыни . Как выяснилось, " самобратья " сочиняли не только орации, исполнявшиеся учениками для Иоакима по церковным праздникам и на патриаршие именины. Начиная с первой политической речи, произнесенной вскоре по приезде в Москву, 9 марта 1685 г., Лихудам весьма часто случалось выступать в роли придворных ораторов в дни торжеств, в особенности на именины многочисленных членов царской семьи. Недаром в декабре 1688 г. Софроний Лихуд был пожалован " за его многие в божественном писании труды и за орации на государские ангелы " . |
| Мудрости бо ти имя подадеся, Богом Софиа мудрость наречеся, Тебе бо слично науки начати, яко премудрой оны совершати 102 . Здесь в качестве пространного эпиграфа своего стихотворного обращения им взяты строки «премудраго царя Соломона о премудрости». Здесь же обыгрывается (что делалось и другими поэтами) имя царевны Софьи, по-гречески означавшее «мудрость», и содержался призыв основать, наконец-то, в Москве, на славу всей России, «дом мудрости». И хотя Софья одобрила «Привелей», сама Академия была создана два года спустя. В духе посвящения Сильвестра Медведева сочинил свое «Приветствие царевне Софье Алексеевне» третий яркий русский представитель литературного барокко – Карион Истомин. В своем произведении он также толковал имя царевны как «еллинское» наименование мудрости, и призывал правительницу покровительствовать философии и наукам. Он пытался доказать, что именно «мудрость святая» «сделает Россию великой, подрастающих детей – разумными», а всех остальных российских мужей избавит от «всякой нужи» 103 . Отметим, что жанр панегирика, с далеко идущим подтекстом и целой программой культурных преобразований, был продолжен и при Петре I и после него, «став одной из колоритных черт» русского Просвещения. Все объясняется тем, что в подобных панегириках была заложена очень «плодотворная в будущем традиция: во многочисленных «одах на восшествие…» В. Тредиаковского, А. Сумарокова, М. Ломоносова и других, вплоть до стихотворений Г. Державина, эксплуатируется найденная С. Медведевым и К. Истоминым идея – восхваляя государя, внушить ему невзначай программу социальных и культурных преобразований, как будто исходящую от него самого, и тем самым превратить монархию в просвещенную, покровительствующую наукам и искусствам, философствующую на троне, и выступающую источником благотворных социальных и политических преобразований во славу Отечества. Таким образом, русское барокко послужило «мостом» в Новое время, и во многом подготовило почву для русского классицизма и становления русской интеллигенции, со всеми ее иллюзиями и «прожектами» в отношении просвещения России, ее правителей и народа» 104 . |
| Но эти учителя не могли выучить тому, нудящая необходимость чего была так очевидна. Прежде всего нужно было выйти из экономической несостоятельности, нужно было разбогатеть и усилиться; чтоб разбогатеть посредством торговли, промыслов, нужно было море, пробиться к морю нужно было с оружием в руках, нужно было свести старые счеты, освободиться от татарской дани, которую платили в Крым под именем поминков, нужно было, следовательно, выучиться ратному искусству, нужно было выучиться строить корабли и плавать на них, строить крепости; чтоб поднять торговлю и богатство, нужно было выучиться прокладывать дороги, прорывать каналы, нужно было выучиться всяким искусствам и ремеслам. Ни греческие, ни западнорусские монахи, ни ополяченные западнорусские мелкие шляхтичи, которых русские вельможи брали в домашние учителя к своим детям, всему этому выучить не могли; для этого нужны были немцы, для этого нужно было ехать не в Киев или Варшаву, а далее, на запад, в немецкие поморские государства. Таким образом, при нудящей потребности учиться, которой должны были удовлетворять преемники царя Алексея, были пред ними налицо двоякого рода учителя: западнорусские вместе с греческими и немцы; учителя должны иметь влияние на учеников; отсюда два влияния: польское и немецкое. Преемники царя Алексея разделились между этими учителями и этими влияниями вследствие различия природных свойств и воспитания. Многочисленное семейство царя Алексея Михайловича представляет любопытное явление. От первого брака, на Милославской, он имел восемь дочерей и пять сыновей. Шесть оставшихся в живых дочерей отличались крепким, здоровым сложением, и одна из них, Софья, отличалась и силами духовными, была, по отзыву врага, «великого ума и самых нежных проницательств, больше мужеска ума исполненная дева». Напротив, сыновья были слабы, болезненны, трое умерло при жизни отца, из двоих оставшихся старший страдал сильною цингою, младший, Иоанн, к слабости физической присоединял и неразвитость умственную. Зато от второго брака, на Нарышкиной, родился богатырь физически и духовно, соответствующий по природе сестре Софье. |
|
|
