| По сопоставлению некоторых данных можно полагать, что учение Полоцкого в Киевской коллегии продолжалось до двадцатилетнего возраста, то есть, до 1650 года. Затем в 1656 году мы встречаем Симеона уже в Полоцке. Период времени в жизни Полоцкого между этими годами был бы совершенно пуст, если бы не было известно, что, по крайней мере, некоторую часть оного он употребил на посещение польских католических академий. Посещение этих академий, с целью дополнить в них свое образование, вообще, было в обычае киевских воспитанников тогдашнего времени, и Симеон не представлял собою в этом отношении особенного исключения. В предисловии к «Вертограду Многоцветному» Полоцкий сам, не без некоторой даже торжественности, говорит о себе, что «он есть раб Божий, Его божественною благодатию сподобивыйся страних идиомат пребогатоцветные вертограды видети посетити и тех пресладостными и душеполезными цветы услаждения душеживительного вкусити» 58 . Вот почему, впоследствии, противники Симеона в Москве и говорили о нем, что он учился так, «якоже обычай есть поляком и литвяком, по-латински и по-польски» 59 . Общее направление образования Полоцкого, проявляющееся во всех его сочинениях и подавшее повод Рейнтенфельсу отозваться о нем, как о всецело «пропитанном латинскою ученостию» 60 , так же объясняется этим учением его в польских католических учреждениях. Между посещенными Полоцким учеными «вертоградами странных идиомат» были, по-видимому, и иезуитские. Об этом можно заключать, по крайней мере, из настойчивых уверений тех же противников Полоцкого в Москве, с патриархом Иоакимом во главе, которые при каждом почти упоминании своем о Полоцком выставляют учение его у иезуитов, как самую основную и существенную черту, объясняющую его воззрения и характер 61 . Конечно, такое свидетельство о Полоцком идет из слишком враждебного ему источника; но, с другой стороны, едва ли могла быть заведомо ложною очевидная торжественность и настойчивость этих уверений, идущая от патриарха. Иезуиты, действительно, пользовались в тогдашней Польше чрезвычайным влиянием, и самым главным могущественным средством к этому было у них воспитание юношества. |
| Иерофей Татарский Введение. Общее историческое положение личности Симеона Полоцкого Личность Симеона Полоцкого в истории тесно связана с тем просветительным движением, которое с особенною силою открылось в Московской Руси со второй половины XVII века. Грубое невежество, исторически унаследованное от прежних времен, стояло теперь в совершенном противоречии с новыми требованиями жизни и пробудило в сознании лучших людей эпохи мысль о необходимости поворота. На встречу открывшейся потребности в просвещении появилось здесь в это время не малое число почтенных и ревностных деятелей, и между ними Симеону Полоцкому принадлежит едва ли не самое выдающееся значение. Таким образом, чтобы определить историческое положение личности Симеона Полоцкого и удобнее соразмерить впоследствии его просветительные заслуги, необходимо бросить общий взгляд на исторически сложившуюся картину этого невежества, которое обширностью своих размеров и притязаний условливало общее направление жизни и деятельности этого замечательного человека. Не имеет возможности, вследствие разных неблагоприятных исторических условий, развить самобытные источники просвещения, Русь Московская издревле, по преданию, получала его от Византии; но, с политическим упадком Греции, этот и прежде уже слабый ток просвещения почти совершенно прекратился. С другой стороны, усвоенное ею византийское начало удаляло ее от всякого сближения с латинским западом и, в особенности, устраняло приходившие оттуда всякого рода знания и науки. Отсюда, в области просвещения, до просветительных начинаний XVII века, здесь образовался полный застой, совершенная исключительность, основанная на ревнивом оберегании древних преданий, занесенных сюда из Византии. В Москве, до самого учреждения при патриархе Филарете греко-латинской школы уже около половины XVII века, не было в собственном смысле школ, в которых преподавались бы какие-либо науки. Главными рассадниками грамотности и некоторого книжного просвещения были до того времени лишь монастыри. Здесь сосредоточивались и сохранялись дошедшие до нашего времени обширные библиотеки по древней письменности; здесь же, преимущественно, получали свое образование и те немногие лица из духовной иерархии русского происхождения, которые известны как замечательные деятели в истории нашего древнего просвещения. Но монастырское образование было, все-таки, слишком не высоко; оно состояло, большею частью, только в одной начитанности, в простом умении читать и переписывать книги, и даже в таком своем виде распространялось не на многих. Поэтому, даже монашеское духовенство в древней Руси составляло разряд людей, большею частью невежественных, и на ученых монахов того времени, достигавших иногда большого умственного превосходства путем самообразования, должно смотреть только как на замечательные весьма редкие исключения. |
| При чтении послания Сильвестра невольно припоминаются слова Чацкого: «Ври, да знай же меру». Ведь будь на месте Полоцкого человек строгий и правдивый или даже просто порядочный человек, он разорвал бы подобное послание в клочки, да Сильвестр пред таким человеком и не осмелился бы небольшое послание нагружать целым арсеналом самого беззастенчивого ласкательства. Но, в том то и дело, что учитель был льстец, сам любил лесть и научил этому художеству своего ученика, который, кажется, превзошел в этом самого учителя. Г. Татарский в доказательство того, что послание Сильвестра не проникнуто лестью, объясняет, что Сильвестр в «эпистолии» к неизвестному приятелю изобразил Симеона в еще более возвышенных и светлых чертах, а случилось это после смерти Симеона, когда он не мог льстить последнему (стр. 229). Но, во 1-х, совершенная неправда, будто эта эпистолия заключает в себе большие похвалы Симеону (извлечения из нее помещены на стр. 331–334), нежели упомянутое послание Сильвестра к Симеону. Во 2-х, даже самых заурядных людей по смерти их восхваляют, особенно их друзья. В этом не только нет ничего дурного, но это даже требуется приличием. Но воскурять фимиам живым и особенно, в глаза, разве этого требует приличие? Разве это хорошее дело? Поэтому рассматриваемое доказательство г. Татарского, которым он хочет оправдать Сильвестра, скорее достигает противоположного результата и может быть причислено к «наивным доказательствам»; оно опять свидетельствует о том, что г. Татарский или намеренно закрывает глаза пред истинной, или не понимает самых простых отношений. Он послание Сильвестра считает весьма замечательным в том отношении, что оно рисует пред нами в ярких и полных чертах чувства удивления и преданности ученика своему знаменитому учителю (224 с.); а мы думаем, что оно замечательно в том отношении, что показывает, до какой беззастенчивости может доходить искусный льстец в речи, обращенной к льстецу; нам думается, что оно не только не свидетельствует о святости жизни Симеона (выражение г. |
| 119. л. 405. Прочих там нет. Все они относятся к Сербскому исправленному переводу Григория Богослова , и вероятно принадлежат Сербскому исправителю. В них между прочим содержится объяснение, почему известное место переведено так, а не иначе. Напр. в толковании на неделю Пятидесятницы, он перевёл: коши вещи сть ранительныа. Здесь пишется объяснение: глютъ. ко н коши бх, нкоего. иже рогле имше. ранше плетщихъ лестно. Исправитель читал πληκτικν, т.е. наносящие раны, вм. πλεκτικν, как читал Московский исправитель толкования, и перевёл: плетительны (л. 213.). Перед 237-м листом вплетена посторонняя тетрадь в шесть листов, с пометою по страницам снд– сз. В ней на 1-м листе рукою Симеона Полоцкого написаны: на Рож: Хртво, – или краткая поздравительная речь благодетелю, и другая – родителю. К сим двум речам приписана другою рукою третья на день Богоявления, под названием: многолтное, от духовного лица царю Феодору Алексеевичу. На об. рукою Симеона же Полоцкого списано на Латинском языке письмо Лазаря Барановича, епископа Черниговского, к митрополиту Газскому Паисию Лигариду, из Новгорода Северского от 26 Апреля 1664 г. Здесь Баранович просит митрополита, чтоб он, пользуясь особенною милостью царскою, доставил случай воспользоваться ею и посылаемым братьям; вместе с сим выражает желание видеть его лично. На л. 2. другое письмо Лазаря Барановича к тому же Паисию от 16-го Авгус. того же года, также на Латинском языке. Здесь епископ Черниговский старается извинить тогдашний обычай в Малороссии рукополагать за одной литургией по нескольку священников и диаконов. Valetudine saniore ipsemet hunc Orientalem servavi ritum, nonnisi unum diaconum et alteram presbyterum ordinando. Sed succedente notabili valetudinis jactura invitus mutavi stylum, et ne crebris celebrationibus citius consumar, in una cum Christo ut gallina congrego В особой приписке потом изъявляет желание знать мнение Паисия о книге: Tribunal Patrum Orientalium de processione Spiritus s. et de primatu Romano, соч. иезуита, и просит сообщить ту же книгу Симеону Полоцкому , которого называет своим братом. Наконец спрашивает мнения Паисия о ненарушимости брака отведённых в плен. На 3. л. Письмо к епископу Мстиславскому и Оршанскому (Мефодию), на Польском языке, из Москвы, 1664 г. По содержанию оно незначительно; свидетельствует о готовности пишущего служить упомянутому епископу, чем может. Едва ли это не письмо самого Симеона Полоцкого : потому что он упоминает о своих трудах в обучении некоторых лиц Альвару, по указу царскому; да и не мог иметь никакого побуждения списывать своею рукою чужое письмо, столь не важное по содержанию. |
| Татарский предоставляет Сильвестру Медведеву. Преподнося читателям это живописание, он называет его «совершенно правдивым», несомненно искренним и свободным от преувеличения, представляющим «черты живой и подлинной действительности» (228, 229, 334 и другие страницы. Этого мы уже касались, а любопытствующие могут прочитать на страницах 224–229, 331–334). Живописание Сильвестра он называет даже «высокопоучительной картиной» (331 с.). От себя г. Татарский прямо заявляет, что «нравственная чистота личного характера Симеона не подлежит ни малейшему сомнению» (334 с.). Читатель не может не заметить притом, что г. Татарский о знаменитости, ловкости и святости Симеона, а также об его широкой, необычайно разнообразной, энергической и плодотворной деятельности трубит ежечасно, благовременно и безвременно. Но г. Татарскому, вероятно, известна русская пословица: шила в мешке не утаишь, a может быть ему припомнились слова дедушки Крылова, который, изображая необычайную верность жены мужу, говорит, что супружество их продолжалось всего две недели и заключает: а иначе бы на сказку не походило. Поэтому г. Татарский решается уведомить читателей, что Симеон Полоцкий имел и некоторые недостатки. Правда, он делает это в самом конце книги, а не при описании жизни и деятельности Симеона, где представлялись для этого очень многие случаи, но все-таки не совсем умалчивает о них. Правда, он и говорит то о них всего в нескольких словах, но это может быть оттого, что к концу даже и трудолюбивым людям дело надоскучает, и они спешат его кончить кое-как. Впрочем, пусть почитатели Симеона не смущаются тем, что даже и г. Татарский не решился промолчать об его недостатках, потому что г. Татарский говорит о них так тонко и деликатно, что они на самом деле являются вовсе не пороками, а добродетелями sui generis и притом такими добродетелями, которые г. Татарскому особенно симпатичны. И ныне возможны Овидиевы превращения! Так, напр., никак нельзя было скрыть, что Симеон Полоцкий в своих стихотворениях льстил царю и прочим членам царской семьи, а также патриархам и важным боярам. |
| Но г. Татарский объясняет, что это было модой времени, что Полоцкий даже обязан был это делать по самой своей профессии придворного стихотворца, что, как одинокий пришелец в чужой земле, он считал лесть лучшим средством для поддержания симпатии к нему царя, а чрез это и своего высокого положения, а высокое положение ему нужно было для обнаружения широкой деятельности, «для самых высоких и общеполезных начинаний». Притом же, хотя Симеон и заискивал себе расположение у важных людей лестью, но «никогда не унижался до низкого пресмыкательства»; кроме того право на милостивое внимание к нему государя и важных особ он заслужил не одной лестью, а и своими заслугами, и приличным поведением. Мало этого: его лесть, вкрадчивость и неискренность собственно свидетельствуют «об его замечательном практическом такте, вовсе не допускающем подозрений относительно общей нравственной чистоты его стремлений»; ведь «он еще в своем родном крае научился общему приятному обращению» (334–340 с.). Вообще, г. Татарский с нескрываемым сочувствием и многократно говорит о том, как тонко и ловко Симеон польстил царю, или царевнам (50, 56, 57, 58 и другие страницы), или патриарху (97 с.). Свое сочувствие, к необычайной ловкости Симеона, г. Татарский имеет смелость простирать до такой степени, что даже низкий поступок Симеона, официально лгавшего на патриарха Иоакима в том, что-будто последний дал благословение на печатание сочинений Симеона, – называет «мастерской уловкой» (299 стр.). Допускает г. Татарский в Симеоне и честолюбие, но он называет его «законным» (336 с.) «и даже не старается, как-нибудь оправдать его, очевидно поставляя его в ряд не последних доблестей Симеона. Г. Татарский ставит в заслугу Симеону то, что он, «постоянно вращаясь в придворной среде, т. е., находясь на самой подвижной и скользкой почве», и имея притом чрезвычайно живой темперамент, стоял, «как высокая нравственная сила, не погрязшая в суете и никогда не отклонявшаяся от своих заветных стремлений и своего высокого предназначения» (339 с.). |
| Как относится г. Татарский к свидетельствам о Симеоне его врагов? Здесь он заметно изменяет фронт и дает новое доказательство, что неуважение к истине водило его пером. Так, он, с неохотой и оговорками, принимает свидетельство не врагов даже, а просто не сочувствовавших Симеону людей о том, что он учился у иезуитов; а свидетельство тех же людей о том, что Симеон от иезуитов научился католическим заблуждениям и что он даже был униатом (33 и 34 с.), г. Татарский прямо считает ложным. Между тем, из его же книги видно, что не может быть никакого сомнения в том, что Симеон учился в иезуитских коллегиях и там усвоил католические заблуждения; не невозможно, что он был и настоящим униатом. Писатель Рейтенфельс не был врагом Симеона, а, между тем, он прямо называет его униатом-базилианином (33 с.). Неужели он это выдумал? To же утверждал инок Евфимий, который, действительно, был недругом Симеона. Свидетельство этих лиц подтверждается тем, что Симеон держался многих католических мнений, отвергаемых православной Церковью . А что Симеон учился у иезуитов, в этом сомневаться нельзя, потому что по показанию самого Симеона он учился во многих западных школах, а западные католические и в частности, польские школы, были в то время во власти иезуитов, или по крайней мере, под их влиянием, с чем соглашается и г. Татарский. И замечательно, что г. Татарский упомянутое показание Рейтенфельса и согласное с ним свидетельство Евфимия приводит в примечании, тогда, как по вопросу о православии или не православии Симеона они имеют первостепенную важность, и следовало не только внести их в текст книги, но и обстоятельно рассмотреть. Г. же Татарский довольствуется одной фразой, что «эти мнения совершенно не согласуются с горячей преданностью православию, заявленной Симеоном весьма рано в Полоцке» (33 стр.). Но ведь про волка говорят, что он надевает овечью шкуру, чтобы тем легче поймать овец 3 . И никто так часто и так ловко не прибегает к подобному переодеванию, как католики и иезуиты. А Симеон разве не научился у иезуитов не разбирать средств для достижения своих целей? Непомерное честолюбие и пристрастие к тленным благам побуждали его показывать пред людьми ревность по православию; это облегчалось еще вкрадчивостью его характера и уменьем приспособляться к людям. |
| Эта тенденция проходит красной нитью чрез всю книгу, сообщая ложное освещение фактам и принуждая автора смотреть на них односторонне, об ином умалчивать, другое заминать, третье незаслуженно распространять и преувеличивать. Лучшим эпиграфом для книги г. Татарского служил бы следующий: «панегирик, а не история». Не мешает также читателям его книги почаще вспоминать правило: «без проверки не верь». И нужно сознаться, что панегирик вышел неудачный. Чрезмерное и само себя изобличающее восхваление не возвышает, а умаляет в людях уважение к восхваляемому; иная похвала развенчивает больше, нежели самое яростное порицание. Г. Татарский оказал Симеону медвежью услугу и Симеон, если бы был жив, не заплатил бы ему гонорара за его неумелую адвокатуру. Оказавши медвежью услугу Симеону, г. Татарский не принес своим сочинением никакой пользы и исторической науке. Представляя Симеона совершенно в извращенном виде при помощи применения ненаучных приемов в исследовании, книга г. Татарского положительно вредна для науки и должна быть выброшена за борт ее. К счастью, как мы показали, противоядие лжи, заключающейся в основной идее, в принципах и приемах этой книги, содержится в ней же самой, в исторических фактах, упоминаемых в ней. Мы, руководясь этими фактами и старались снять с Симеона надетую на него г. Татарским маску, старались представить его в том истинном свете и виде, под каким он известен в науке и какой он имел на самом деле. Наш взгляд на Симеона, который мы развили в настоящей статье, в общих чертах согласен с установившимся на него взглядом, и с историческими фактами и свидетельствами, правильно понимаемыми. Эти два обстоятельства дают нам право быть уверенными в правдивости нашего взгляда на Симеона и в неправильности противоположного ему воззрения г. Татарского. Г. Я. 1 Для разъяснения или доказательства какой-нибудь мысли достаточно было бы привести две-три строки, прямо относящиеся к делу, а г. Татарский приводит целый большой отрывок, в котором они находятся; и делает это даже в не важных случаях, и отрывки приводятся маловажные по содержанию. |
| Понятно, что это были, главным образом, бумаги, имевшие какое-либо отношение к делам церковным. В челобитных Симеона к государю с особенною вескостию употребляются им выражения, в роде: «состою у твоих Государевых дел», или: «всякии твои Государевы дела делаю» 181 . Патриарх Иоаким, так же, жаловался впоследствии, что царь Алексей Михайлович вручал Симеону «всякая церковная дела писати» 182 . Сопоставление этих указаний с тем, что заключается в рукописях Симеона, делает очень вероятным предположение, что некоторые из находящихся здесь бумаг, составленных от имени государя, попали сюда, именно, потому, что они были написаны для него Симеоном. Таковы, например, уже упомянутые нами послания царя Алексея Михайловича к восточным патриархам, находившимся на пути их следования в Москву, и торжественная речь его, сказанная пред патриархами при открытии большого московского собора 183 . Очевидно, что в этих случаях, как и во многих других, государем высоко ценился ораторский талант Симеона, и потому он прибегал к его услугам там, где требовалось проявить особенное красноречие. Скоро и самое учительство Симеона нашло себе более высокое и важное применение: из скромной обстановки своей в Спасской школе оно перешло в палаты царского дворца, простираясь здесь на некоторых членов царской семьи. Мы уже встречались с мнением, будто и самое прибытие Симеона Полоцкого в Москву совершилось по вызову государя для обучения «по латиням» царевича Алексея Алексеевича, – и хотя предположение это, по многим основаниям, принять невозможно, но самый факт учительства его этому царевичу можно признать почти несомненным. Нет только определенных указаний на то, с какого, именно времени оно последовало, и первое наиболее важное свидетельство об этом относится лишь к началу 1668 года. 1-го сентября этого года, когда царевичу Алексею исполнилось 13 лет, происходило торжественное и всенародное объявление его наследником престола. По случаю этого «всемирно радостного» события, 7– го сентября, во дворце происходил торжественный обед, на котором в числе других официальных лиц присутствовал «учитель старец Симеон», сидевший даже «в особом столе» в близости от государя, по левую сторону его места 184 . |
| 657 Слово поучительное Иоакима на соборе 1690 г. из Остена, рукоп. Имп. П. Б. Q. I. 334. л. 11 об., Погод. 1227; Остен, 125; Описание p. с. б., II, 3, стр. 432. 660 Г. Миркович указывает «La pérpétuité de la foi de l " eglise Catholique, touchaut l " eucharistie Paris. 1669. XII, p. 68 et 75. Cp. Sainte Beuve. Port Royal, t. V Paris 1878 стр. .352. 661 Это прение издано в Остне (стр. 71. Горкий II, 3, стр. 428). Хотя подлинность его отчасти и подтверждается тем, что в киевской лаврской рукописи сочинений Епифания есть это же прение (Тр. Киев. Дух. Ак. 1861, X, стр. 176 ст. Певницкого), но мне это кажется несколько сомнительным, особенно в виду существования сочинения Евфимия (сборн. син. непер. V л. 376–386) о том же вопросе, составленного «от словес писанных и устоглаголанных Епифания Славинецкого (Горский II, 3, стр. 445). Л. Н. Майков в своей доселе лучшей монографии о Симеоне Полоцком (Древн. и Новая Россия 1875 г.) не касается этого обстоятельства. Г. Татарский ( Симеон Полоцкий М. 1886), и его задорный критик Г. Я. (Личность и деятельность Сим. Пол. К. 1887) признают подлинность прения. Нам нечего говорить после этих работ о православии и высоком значении Симеона Полоцкого . Достаточно прочесть отзыв Епископа Дамаскина Руднева (1737– 1795). Библиотека Российская (Пам. Др. Письм. 1881, XI, стр. 87) о проповедях Полоцкого: « Симеон Полоцкий был преученый человек. Проповеди его в книгах на весь год содержащиеся так хороши, что и ныне с поправкой слов не уступят самым лучшим проповедникам». Серьезное исследование о проповедях Полоцкого принадлежит В. Попову Симеон Полоцкий как проповедник. М. 1886. Латинское мнение Полоцкого о пресуществлении приведено см. стр. 58 (Вечеря дух. л. 8). 662 Полоцкий, вообще не пользовался любовью духовных, особенно высших. Виною порочности общества он прямо ставил неумение и нерадение отцов духовных: не учат и не наставляют детей своих духовных, а к архиереям он писал: Архиереем к тому сущим в благодатиˆЖелал бых речение образ приписати, |
|
|
