| – Наконец о том, что Симеон учился у иезуитов и от них воспринял католические заблуждения, свидетельствует патриарх Иоаким (298 с.). Свидетельство его тем более достоверно, что по самому сану его ему неудобно было лгать, а главное, он, по нашему мнению, не был врагом Симеона в собственном смысле: он не сделал ему никакого зла и даже прямо называет его ученым и добронравным, но он не любил Симеона за его католицизм и неповиновение своей власти. Обращает на себя внимание отношение г. Татарского к едкой, но правдивой характеристике Симеона, написанной Евфимием. Евфимий следующими чертами изображает Симеона, как человека злого, коварного, льстивого и двоедушного: «он смиренно челом бьет и кланяется до земли, дабы камение собрал и на главу твою метал; он сказует: виноват, а за дверьми наготовил на тебя семь лопат. Смирение его волчее, а не овчее»… Такие люди «словами ласкательными глаголют и пред собой зряще хвалят, и яко с любовным беседуют, отшедши же уничижают и оклеветают; они устами осклабляются и почнут хвалити: как премудр, как честен, как учен!... Но никако то правда, обманует, прельщает: потоля тебя хвалит, поколя не обманет, а как обманет, абие тебе аки волк потребит»… Это совершенно верная, нисколько не преувеличенная и необычайно меткая характеристика Симеона. Правдивость ее подтверждается отношениями Симеона к патриарху Иоакиму и вообще, всеми его отношениями, многочисленными проявлениями его ласкательства и пресмыкательства, ради удовлетворения честолюбия и корыстолюбия. Но г. Татарский, без всякого основания, предполагает, что Евфимий набросил такую тень на нравственное достоинство Симеона будто бы в чувстве бессилия причинить существенный ущерб влиятельному положению своего противника (180 с.), что он будто бы питал сильнейшую личную неприязнь к Симеону (182 с.) и кроме того, будучи фанатическим приверженцем греческого учения, ненавидел Симеона, как латинника. По нашему мнению, все это фразы, которых г. Татарский ничем не подтверждает. Он старается представить дело так, что, кроме привязанности Евфимия к «греческому учению», которую почему то он называет «фанатической», Евфимий старался вредить Симеону из зависти к высокому положению последнего. |
| Строго говоря, на 25 и 26 стр., г. Татарский говорит собственно о свидетельствах для биографии Полоцкого, а вовсе не об источниках ее, как он сам воображает. Он, повидимому, не имеет и понятия о различии между источниками и свидетельствами. Источниками для биографии Полоцкого должны быть признаны все сочинения его, хотя бы в некоторых из них он ничего не говорил о себе и все сочинения других писателей, и вообще всякие документы, в которых находятся какие-либо сведения о его жизни и деятельности; а свидетельствами должны быть названы, более или менее, прямые показания о нем его самого или его современников. Источником для биографии Полоцкого может служить даже и сочинение г. Татарского, а уж свидетелем его жизни г. Татарский отнюдь быть не может. Итак, г. Татарский только воображает, что он на 25 и 26-й стр. говорит об источниках для биографии Полоцкого; на самом деле, он говорит о свидетельствах о нем, да и об этом, как мы видели, говорит мало и неопределенно. Что касается до действительных источников биографии Полоцкого, то он и не думает говорить о них, а между тем многие относящиеся сюда вопросы настолько важны, что их не посмел бы обойти ни один серьезный исследователь. Так, г. Татарский совсем не затрагивает вопроса о том, весь ли письменный материал, заключающийся в бумагах Симеона, есть произведение его пера или же можно предполагать, что туда могли попасть сочинения других лиц, напр., его ученика и друга Сильвестра Медведева? Не решивши наперед этого вопроса, нельзя и приступать к составлению биографии, потому что нельзя быть уверенным в правильности ее. Наше предположение, что не все, содержащееся в бумагах Симеона, сочинено им самим, небезосновательно. Так, на основании стихотворения, помещенного на 59–60 стр. книги, г. Татарский заключает о безотрадности обстановки, в которой жил Симеон в Полоцке, а между тем и по языку, и по тону, и по содержанию, это стихотворение нельзя приписать Симеону, хотя оно и находится в его бумагах, а потому и выводимое из него г. Татарским заключение о жизни Симеона в Полоцке оказывается ни на чем нескованным и неверным. |
| Иными красками рисуются представители малорусской, латинствующей или мнимо-латинской партии. Симеон Полоцкий был «человек образованный, мягкий, высоко ценивший западную культуру, но умевший в то же время оставаться русским человеком» 320 . Православие и высокое —425— значение Симеона Полоцкого вне сомнения 321 . Сильвестр Медведев был «человек мягкий, осторожный едва не до трусости, замечательно умный, глубоко образованный, шутник и любитель природы 322 , светлая личность с высокими нравственными взглядами» 323 . Вообще, «латинствующие стоят гораздо выше сторонников противной парии и по эрудиции, и по гуманности своих взглядов; они требуют более терпимости к латинству, к иноверным, даже приносят за них жертвы на проскомидии», в полемике отличаются мягкостью и сдержанностью 324 . «Польза от усвоенных ими взглядов в западных школах неизмеримо превосходила мелкие недостатки и уклонение от чистого православия» 325 . «Но конечно нельзя заподозрить их приверженности к латинству: если они в него уклонялись, это делалось совершенно бессознательно» 326 . Остановлюсь несколько на характеристике Симеона Полоцкого . Взгляду автора на Симеона Полоцкого может быть противопоставлен целый ряд суждений иного рода. Таковы суждения: 1) митроп. Евгения: «Иные справедливо замечали в поучениях Симеона некоторые неправославные мнения, сходные с униатскими и католицкими» 327 ; 2) архиеп. Филарета Черниг.: «О. Симеон увлекается незрелыми мыслями западных отцов. В „Жезле правления“ допускает мысль, будто св. Дева не причастна Адамову греху» 328 . 3) историка С.М. Соловьёва: «Ходячая энциклопедия, неутомимый борзописец, умевший писать обо всём, ловкий собиратель отовсюду чужих мнений и старающийся представить их занятно... разумеется, от такого человека (речь о Симеоне Полоцком ) нельзя требовать оригинальности, самостоятельности» 329 ; 4) историка Н.И. Костомарова : «Сочинения Полоцкого не по- —426— казывают в нём большой учёности; он вовсе не знал по-гречески; Епифаний Славинецкий недолюбливал его, как часто не любят добросовестные труженики науки верхоглядов... Во влиянии католичества современники не напрасно обвиняли Симеона» 330 ; |
| Весь мир подлежал перетолкованию на западный манер, и тут нужен был не только учитель, но и воспитатель, который бы не только научил языку, но и внушил бы новые понятия о хорошем и плохом, принятом и непринятом, переодел бы мир в новые одежды понятий и образов. Реформы зародились сначала в самих представлениях людей. Лед двинулся, и в конце концов на Русь пришла не только западная духовная культура, но и внешняя западная цивилизация, отчасти сниженная в своей глубине. Московский «Вертоград» Симеона Полоцкого обернулся в Петербурге Петровским ассамблейным Летним садом. Полное и научное издание «Вертограда многоцветного» никогда ранее не предпринималось. Лучшие знатоки творчества Симеона Полоцкого – Антони Хипписли (университет Сент-Эндрю, Шотландия) и Лидия И. Сазонова (Институт мировой литературы Российской Академии наук, Москва) предприняли изучение истории текста этого произведения, состоящего из множества отдельных стихотворений, подчиненных единой задаче и единому (не изменявшемуся) авторскому плану. Их издание «Вертограда» по праву может считаться образцовым, а если принять во внимание и трудности научного издания текстов, и их подготовки к печати, то и научным подвигом. Остальное будет объяснено ниже во вступительной статье и комментариях А. Хипписли и Л. И. Сазоновой, которых мы можем уверенно поблагодарить за весомый вклад в изучение русской средневековой литературы. Академик Д. С. Лихачев Л.И.Сазонова. «Вертоград многоцветный» Симеона Полоцкого: история создания, поэтика, жанр Творчество Симеона Полоцкого , крупнейшего русского поэта XVII в., сформировавшегося в атмосфере культурного пограничья, на рубежах православия и католицизма, синтезирует литературные традиции Запада и Востока Европы и вводит русскую литературу в русло общеевропейского художественного процесса эпохи барокко. Белорус по рождению Самуил Гаврилович Петровский-Ситняно´вич (Полоцк, 1629 – Москва. получил образование в высших учебных заведениях Речи Посполитой: в «восточнославянских Афинах» – православной Киево-Могилянской коллегии и, по некоторым предположениям, в Виленской иезуитской академии. По окончании курса наук принял в 1656 г. в Полоцком Богоявленском монастыре монашество с именем Симеона, к которому добавилось впоследствии в Москве, где и развернулась его м ногогранная творческая деятельность, определительное прозвище «Полоцкий» – по месту рождения. В научной литературе встречаются разночтения, касающиеся как отчества писателя (Емельянович или Гаврилович). так и его фамилии (Петровский/Пиотровский – Ситнианович/Ситнянович). По-видимому, «двойным» отчеством и двойной фамилией Симеон обязан отцу, которого звали Гавриил Ситнянович, и отчиму – Емельяну Петровскому 1 . |
| Причины малоплодности деятельности Симеона заключаются частью в не православном направлении Симеона, частью в некоторых антипатичных и дурных сторонах его нравственного характера. Просим обратить внимание читателя и на то, что главнейшие основания для такой оценки деятельности Симеона, мы извлекаем из книги самого же г. Татарского; но только не из голословных его фраз, в которых он всячески восхваляет и превозносит вместе с самим Симеоном и его деятельность, а из фактов, о которых он упоминает, но смысла которых он или не выясняет, или толкует их превратно. Нам выпала счастливая доля опровергать фразы г. Татарского, им самим собранными фактами и указаниями; так что, если г. Татарский вздумает возражать нам, то ему придется прибегать к тонким хитросплетениям и искусно лавировать, чтобы избежать курьезного труда – полемизировать против собственной книги. Назвавши, в конце «Введения», Симеона ревностным деятелем просвещения, самой характеристической личностью эпохи и одним из самых выдающихся представителей открывшегося на Руси просветительного движения, таким человеком, для которого борьба с невежеством и распространение просвещения составляла главную задачу жизни, г. Татарский заключает: «уже одно то характеризует важность заслуги Симеона в этом отношении, что, застав на Руси лишь некоторые зачатки высшего образования, он, по смерти своей, оставил для нее проект высшего училища, организованного по образцу западных университетов». «С другой стороны, говорит г. Татарский, Симеон решительнее всех современников своих стремился к утверждению просвещения на Руси именно на началах западно-европейской образованности». Чрез это он стал в противоречие, как с приверженцами старины, так и с сторонниками византийской образованности. «Отсюда Симпсон является самым характерным представителем своего времени и деятельность его лучше всего ведет к познанию того великого брожения начал, которое, дав поверку преданиям русской старины и Византии, естественно и необходимо завершилось великой реформой Петра» (23 и 24 с.). « Симеон Полоцкий , в продолжение всей своей жизни, пользовался замечательным успехом в Москве… и придал величайшую силу резко проводимому им западническому направлению. С этой точки зрения деятельность его, по своим размерам и общему влиянию на умы, имеет важный исторический характер и составляет естественную подготовительную ступень к последовавшему затем решительному повороту нашей образованности к Западу Европы» (341 с.). Чтобы еще более возвысить значение просветительной деятельности Симеона, г. Татарский все «Введение» посвятил раскрытию мысли, что в 16 и в первой половине 17 в., на Руси было поголовное невежество, а во второй половине 17 в., при Симеоне Полоцком и главным образом, благодаря просветительной деятельности последнего, на Руси явилось, и стремление к просвещению и само просвещение, так что, по взгляду г. Татарского, в отношении к состоянию просвещения, время Симеона Полоцкого противоположно с предыдущей эпохой. |
| Комментарии Поэтическое наследие Симеона Полоцкого велико и многообразно. Благодаря осуществленному самим автором старопечатному изданию «Псалтири рифмотворной» (М., 1680) вместе со стихотворным «Месяцесловом» стихи Симеона были доступны многим читателям конца XVII–XVIII столетий. С ними были хорошо знакомы А. Д. Кантимир, В. К. Тредиаковский, М. В. Ломоносов, другие восточнославянские писатели эпохи начала формирования наций и Просвещения. В 70-е годы XVIII в. выдающийся русский просветитель Н. И. Новиков публикует в «Древней Российской вивлиофике» лучшие образцы драматической поэзии Симеона – «Комидию притчи о блудном сыне» и трагедию «О Навходоносоре царе». В XIX в. издавались отдельные стихотворения Симеона. Их подборка была включена Ф. И. Буслаевым в «Историческую хрестоматию церковнославянского и древнерусского языков» (М., 1861). Особого упоминания заслуживает обстоятельное исследование И. К. Татарского « Симеон Полоцкий (его жизнь и деятельность). Опыт исследования из истории просвещения и внутренней церковной жизни во вторую половину XVII века» (М., 1886), в которое вошли многочисленные фрагменты стихотворений Симеона с указанием архивных источников, до того неизвестных науке. Из дореволюционных изданий, помещавших на своих страницах вирши Симеона, назовем еще «Историко-литературную хрестоматию» Н. Л. Бродского, И. М. Мендельсона, Н. П. Сидорова (ч. II, Древняя русская письменность XI–XVII вв. М. – Пгр., 1916). В советское время интерес к поэзии Симеона Полоцкого возрастает. Ниже в хронологической последовательности приводятся лишь основные публикации его сочинений: «Вирши. Силлабическая поэзия XVII–XVII веков». Под ред. П. Н. Беркова, вступительная статья И. Н. Розанова . «Библиотека поэта. Малая серия» (Л., 1935); «Хрестоматия по древней русской литературе XI–XVII веков». Составитель Н. К. Гудзий (М., 1935); « Симеон Полоцкий . Избранные сочинения». Подготовка текста, статья «Симеон Полоцкий – поэт и драматург» и комментарии И. П. Еремина. Серия «Литературные памятники» (М. – Л., 1953); «Хрэстаматыя па старажытнай беларускай л1таратуры». Складальшк А. Ф. Коршунау (Мшск, 1959); «Из истории философской и общественно-политической мысли Белоруссии: Избранные произведения XVI–haчaлa XIX вв.». Под общ. ред. В. А. Сербента (Минск, 1962); «Русская силлабичевская поэзия XVII–XVIII вв.». Вступительная статья, подготовка текстов и примечания А. М. Панченко. «Библиотека поэта. Большая серия» (Л., 1970). |
| Борьба с инерцией слова не приводила к немедленному успеху. Петр понимал, что преодолеть эту инерцию в богослужебных и вообще церковных текстах трудно, да вряд ли и нужно. Но он всячески стремился ограничить влияние церковнославянской стилистики на светскую продукцию, уберечь последнюю от шаблонных слов — значит, и от шаблонных мыслей. Гражданский шрифт служил своего рода перегородкой между церковной и светской книжностью. Достигнуть уровня европейской цивилизации, по мнению Петра, надлежало не производством слов, а производством вещей. При Петре Россия произвела множество новых для нее вещей — флот, библиотеки и общедоступный театр, Кунсткамеру и Академию наук, парки и парковую скульптуру; она произвела новые одежды, новые манеры, новый стиль общения; она произвела даже новую столицу, притом на западном своем рубеже. В культурной иерархии слово уступило место вещи. Если раньше вещь была аппликацией на словесной ткани, то теперь слово сопровождает вещь, играет роль пояснения, узора, орнамента, своеобразной арабески. Иначе говоря, если прежде весь мир, все элементы мироздания, включая человека, воспринимались как слово, то теперь и слово стало вещью. Таковы стихи в «Арифметике» Магницкого, таковы надписи на триумфальных вратах и названия кораблей российского флота. Каждое название — это девиз эмблемы [см. XVIII век, 184–226]. Слово было знаменем московского периода русскою барокко, вещь стала знаменем барокко петербургского. От словесного «музея раритетов» Симеона Полоцкого [см. Еремин, 125] к петербургской Кунсткамере, реальному музею монстров и курьезных вещей, — такова стремительная эволюция русской культуры. На первом этапе барокко динамизм трактовался как производство слов, на втором — как производство вещей. Так состязательный принцип воплощался в диахронический плоскости, соответствуя культурной переориентации России на протестантское барокко, прежде всего на Голландию. Однако эта эволюция протекает в рамках одной стилистической формации. Раритеты стихотворных сборников Симеона Полоцкого и курьезы петровской Кунсткамеры — явления одного плана. Это барочная сенсационность, но толкуемая принципиально различным образом. Симеон Полоцкий чаще ищет сенсации в прошлом; он историк по преимуществу. Петра интересует только настоящее. В сенсационных мотивах Симеона Полоцкого был свойственный как русскому средневековью, так и католическому барокко элемент чуда (в XVII в. слово monstrum переводили как «чудо») [Лексикони, 272]. Сенсация ниспосылается Богом, она запрограммирована свыше, и «приклады» Симеона Полоцкого почти всегда содержат мотивы чудесного. Для Петра сенсационность — это отклонение от нормы, от приевшегося и надоевшего, от шаблона. Это — событие, неожиданность, т. е. своего рода новаторство, как природное, так и рукотворное. |
| И что же? Маневр г. Безсонова удался: не дальше как в 40 Русской Газеты один из читателей его статьи, назвавший ее «дельною и замечательною, сообщающую много любопытных вещей» (действительно любопытных, даже изумительных!), счел нужным подать свое мнение, что библиотеку-де Симеона Полоцкого , Сильвестра Медведева и Димитрия Ростовского разъединять не следует: «они должны составить особые целые собрания, не смешиваемые с другими для других целей». Как видите, не один г. Безсонов, но и сам г. Погодин, веря первому на слово, мечтает разместить рукописи с сочинениями Сильвестра Медведева и пр. на особых полках, а может быть, и в особых залах. Каково же теперь положение людей, действительно знакомых с делом, людей, которым очень хорошо известно, что в Типографской Библиотеке никаких неизданных (и даже почти вовсе никаких) сочинений Симеона Полоцкого , Сильвестра Медведева и Димитрия Ростовского нет! Все почти рукописные неизданные сочинения (какие сохранились) упомянутых ученых давно уже и преспокойно хранятся в Синодальной Библиотеке 20 . В типографской же из сочинений Сильвестра Медведева нет ровно ничего, из сочинений Симеона Полоцкого только два и притом давно напечатанных, именно: Душевная Вечеря 1562) и Духовный Обед 1590). Наконец из трудов Димитрия Ростовского два списка Розыска и один небольшой Сборник с материалами для календаря и Четь-Миней 1603). Можно теперь судить, каково было бы положение Синодальной типографии, если бы она (советы г. Безсонова издать, то или другое из тип. рук., везде относятся преимущ. к типографии), вняв гласу своего ученого патрона, задумала под именем нигде неизданных памятников, издать по своим рукописям, наприм., Вечерю Душевную Симеона Полоцкого и потом отыскала бы несколько печатных экземпляров ее в своей собственной библиотеке!! Не правда ли, что тогда, в случае, если бы г. Безсонов после подал типографии какой-нибудь и действительно благой, и дельный совет, то уж никто бы ему не поверил? Но мы ни можем с г. Безсоновым согласиться и на то, чтобы упомянутые три частные библиотеки были собственностью типографии и в смысле юридическом. |
| Книга г. Татарского, при поверхностном взгляде на нее, кажется серьезной ученой книгой. Она изобилует буквальными выписками из сочинений Симеона; в подстрочных примечаниях, чуть не на каждой странице, фигурируют цитаты из рукописей; г. Татарский, вращаясь в узком кругу монографии, имел возможность изучать или по крайней мере, показать вид, что он изучал, такие рукописные сочинения Симеона, на которые другие историки не обратили внимания или не сочли за нужное исследовать их. Все это очень внушительно бьет, так сказать, в глаза и может подкупить в пользу книги не очень проницательного читателя. Правда, выписки из сочинений Симеона уже слишком обширны, без всякой необходимости растянуты и во многих случаях, приводятся, повидимому, только с целью увеличить объем книги 1 . С другой стороны, многие сочинения Симеона г. Татарский, повидимому, не только не изучал, но даже и не читал, и они известны ему только по имени. Но все это можно заметить не сразу и внушительный вид ученого аппарата сочинения не может не производить, подкупающего в пользу книги, впечатления. Это обстоятельство побуждает нас раскрыть для публики наше убеждение, что эта книга только по наружности книга ученая, а на самом деле она есть произведение совершенно антинаучное; прикрытая фразами и якобы ученой эрудицией ложь заключается в основной идее книги и в приемах исследования предмета; свет лженаучности не только не разъясняет предмета, но даже затемняет его, представляет в ложном и извращенном виде. Не рискуя впасть в преувеличение, мы можем сказать, что книга г. Татарского не только не составляет вклада в науку, но положительно вредна для нее, как фальшивая в основных принципах и что, поэтому в интересах истины потребен самый строгий разбор книги. Задача этой статьи состоит в раскрытии истинного взгляда на личность и общественную деятельность Симеона, и в опровержении взгляда на этот предмет, проведенного в книге г. Татарского. Так, как источник ложного взгляда его на Симеона заключается, главным образом, в ненаучных приемах его исследования, то нам нужно подвергнуть разбору эти последние, чтобы тем очевиднее стала несостоятельность его взгляда, и справедливость нашего воззрения на личность и деятельность Симеона Полоцкого . |
| И.М. Тарабрин высказал предположение, опираясь на публикацию челобитных Симеона и «Ивашки Емельянова» в «Вестнике Европы» (1828. 17. С. 42–43; текст этих челобитных содержится в рукописных источниках: ГИМ. Син 130 Л. 183; РГБ, F. XVII. 83. Л. 20). что убитый стрельцами брат Симеона Полоцкого иеромонах Исакия есть одно лицо с его братом Иваном Емельяновичем, жившим в Москве при Симеоне в одной с ним келье. Независимо от И.М. Тарабрина такое же предположение выдвинул М.Ю. Гордеев (см.. М.Ю. Гордеев. Новые данные к биографии Симеона Полоцкого : завещание матери просветителя//Славяноведение. 1999. 2. С 42) на основании других материалов, представленных в том числе в названной публикации М.А. Робинсона и Л.И. Сазоновой. И.М. Тарабрину не было известно, что у Симеона Полоцкого было два родных брата по имени Иван (Ян) – «единокровный» (Петровский-Ситнянович) и «единоутробный» (Шеремет). М.Ю. Гордеев полагает, что именно единоутробный брат Симеона Иван Шеремет стал после пострижения в монахи Исакием. Такое предположение на настоящем уровне изученности источников можно считать достаточно достоверным. Черновик челобитной находится в 34-й. сборной, тетради рукописи с листами из разной бумаги и разного формата, что позволяет предположить, что стихотворения, содержащиеся здесь, были написаны в разное время. Лист с черновиком челобитной привлек внимание Симеона возможностью использовать его оборотную сторону, на которой он написал рассуждение в стихах о смерти («Смерть трегуба») и шесть двустиший под общим названием «Монах». Челобитная, по-видимому, навеяла Симеону стихотворные размышления о случившемся и стала для них своего рода прозаическим предтекстом. Лист с черновиком челобитной и стихами на его обороте (л. 279) подклеен в автографе к предыдущему листу. «Христос кокоши Себе...’ (fol. 236) Taken from Faber, In Festo S. Stephani Protomartyris, No. 7 «Documenta et Mysteria [on the Gospel for the day, viz. Matt. 23.34–9]», sect. 7 «Ad Christum confugiendum»: «Videte quo confugiendum sit, cum vagi et dispersi inter insidias tartarei M ilvi degim us; ad alas utique Christi, quas erga nos expandit, sicuti testatur in hodierno Evangelie [cf v. 37 »How often w ould I have gathered thy children together, even as a hen gathereth her chickens under her wings " ].» The image of the eagle has been added by Simeon. |
|
|
