| Электронные архивы и документы Ларин, М. В., Суровцева, Н. Г. Некоторые теоретические вопросы архивного хранения электронных документов//Вестник архивиста. – 2019. – 3. – С. 809–824. doi 10.28995/2073-0101-2019-3-809-824 809-824 Всеволодов, А. В. Об источниковедческом изучении интернет-материалов: подходы, проблемы и перспективы//Вестник архивиста. – 2019. – 3. – С. 825–837. doi 10.28995/2073-0101-2019-3-825-837 825-837 Исторические исследования Лиджиева, И. В. «Нет сомнения, что суд целого общества есть вернейший и беспристрастный суд какого может желать только правда…». Предписание гражданского губернатора Ставропольской губернии П. А. Брянчанинова главному приставу кочующих народов полковнику П. Н. Иванову. 1860 г.//Вестник архивиста. – 2019. – 3. – С. 838–851. doi 10.28995/2073-0101-2019-3-838-851 838-851 Козлов, О. В. Доходы и расходы гимназии и уездных училищ Смоленской губернии в начале Великих реформ Александра II второй половины XIX в.//Вестник архивиста. – 2019. – 3. – С. 852–863. doi 10.28995/2073-0101-2019-3-852-863 852-863 Ефимов, А. А. Ради пользы купеческой: сложные случаи в практике рассмотрения прошений предпринимателей Петергофа в период реформ Александра II//Вестник архивиста. – 2019. – 3. – С. 864–874. doi 10.28995/2073-0101-2019-3-864-874 864-874 Нурова, О. Г. Становление лесокультурного дела в Поволжском регионе. XIX – начало XX в.//Вестник архивиста. – 2019. – 3. – С. 875–886. doi 10.28995/2073-0101-2019-3-875-886 875-886 Барышева, Е. В. «Новая женщина» в контексте советской праздничной культуры 1920–1930-х гг.//Вестник архивиста. – 2019. – 3. – С. 887–899. doi 10.28995/2073-0101-2019-3-887-899 887-899 Ванчикова, Ц. П. Монголия и религиозная политика Коминтерна 1920–1930-х гг.//Вестник архивиста. – 2019. – 3. – С. 900–908. doi 10.28995/2073-0101-2019-3-900-908 900-908 Музейные и архивные коллекции Герасимова, В. А. Иудейское культовое строительство Тобольска в XIX в.: опыт источниковедческого исследования//Вестник архивиста. – 2019. – 3. – С. 909–922. doi 10.28995/2073-0101-2019-3-909-922 909-922 |
| Всеволод любил мир, и видел беспрестанное кровопролитие. Полоцкий Князь осадил Смоленск: Владимир спешил туда с Черниговскою конницею; не застал Всеслава, но Смоленск, зажженный неприятелем, еще дымился в пепле. Мономах, в наказание врагу своему, огнем и мечом опустошил его землю, и чрез несколько времени взяв Минск, отнял всех рабов и скот у жителей. Таким образом сей несчастный город вторично пострадал за своего Князя. – Мужественный сын Всеволодов не выпускал меча из рук: победил Торков, обитавших близ Переяславля; два раза ходил усмирять беспокойных Вятичей, и везде гнал неутомимых злодеев России, Половцев, на берегах Десны, Хороля; пленял их Вождей, отбивал добычу. Но сии успехи не могли утвердить государственной безопасности, и Князья Российские междоусобием своим усиливали внешних неприятелей. Ростиславичи, воспитанные, кажется, в доме у Ярополка, бежали от него и в отсутствие дяди, который гостил у Всеволода в неделю Пасхи, вооруженною рукою заняли Владимир. Всякой знаменитый мятежник, обещая грабеж и добычу, мог собирать тогда шайки усердных помощников: доказательство, сколь правление было слабо и своевольство народа необузданно! Всеволод, оскорбленный несчастием племянника, велел Мономаху идти на Ростиславичей: их выгнали, и Ярополк возвратился в свой Удел с честию. – В то же время Давид Игоревич, скитаясь в южной России и вне пределов ее, завладел Олешьем, Греческим городом близ устья Днепровского, и нагло ограбил там многих купцов: Всеволод, призвав его к себе, дал ему Дорогобуж в Волынии. Сам Ярополк, облагодетельствованный Всеволодом, не устыдился быть врагом его: Князь слабый, послушный коварным советникам и скоро наказанный за свою безрассудность. Дядя, сведав о злых намерениях сего неблагодарного, предупредил их опасное исполнение; и слух, что Мономах идет с войском, заставил Ярополка бежать в Польшу. Владимир нашел в Луцке мать его, супругу, дружину, казну; возвратился с ними в Киев, а владение Ярополково отдал Давиду Игоревичу. – Но Ярополк, не сыскав заступников вне России, скоро умилостивил Всеволода искренним раскаянием и, заключив мир с его сыном, Мономахом, в Волынии, получил обратно свое Княжение. |
| Но за то отец Мономаха, кн. Всеволод, не обладавший никакими доблестями государственными и даже, как кажется лишённый наследственной добродетели князей варяжских – храбрости, был, по свидетельству монаха летописца, «издетьска боголюбив, любя правду, набдя убогыя, въздая честь епископом и презвутером, излиха же любяще черноризци, подаяше требованье им; бе же и сам въздержася от пьянства и от похоти» 9 ; наконец, кроме всего этого, славился отличным знанием языков: греческого – по причине тесного союза Руси с греками, латинского – за повсеместным его тогда употреблением, немецкого – по необходимости объясняться со множеством служивших на Руси германских выходцев, венгерского и польского – по соседству и свойству с Венгрией и Польшей 10 . Обставленное таким образом детство Мономахово было школой, в которой сын Всеволодов, необходимо, как и каждый ребёнок, поддаваясь всем действующим, на него влияниям и невольно воспринимая вытекавшие из них впечатления, незаметно бессознательно усваивала себе главные характеристические черты лиц, его окружавших. А так как эти черты были разнообразны до противоположности, то и нравственная сторона самого Мономаха должна была со временем представить странную смесь достоинств и недостатков, обнаруживавших сообразно тем обстоятельствам, на которые наталкивала Мономаха главнейшая черта собственной его характеристики – деятельность, всегда порывистая, неутомимая, изумительная. Нельзя также отвергать, что, независимо от постоянного влияния окружавших, не приходили бесследно для подраставшего Мономаха и те случаи, которых в эпоху своего детства бывал он безучастным свидетелем. К таким случаям принадлежат: освобождение из 28-летнего заключения в «порубе», и пострижение в монашество сына Владимира I, князя Судислава, совершившаяся в 1059 г. и разбитие отца Мономахова половецким кн. Искалом, с которым Всеволод Переяславский встретился очень несчастливо 2 февр. 1062 г. «Се бысть первое зло от поганых и безбожных враг», замечает летописец по поводу этого, действительно, первого нашествия половцев, – и подобное событие, без сомнения, сильно запечатлевшееся в душе 9-летнего Мономаха, может быть, заранее определило будущий характер его политических стремлений. |
| Событие в истории, памяти и нарративах идентичности/Под ред. Л. П. Репиной. М., 2017. С. 7–8. Бернштам Т. А. Приходская жизнь русской деревни. Очерки по церковной этнографии. СПб., 2005. С. 19. Добренький С. И. Церковно-приходские летописи второй половины XIX – начала ХХ в. как источник по истории северной деревни… С. 122 и примеч. 5 на с. 125 (автор ссылается на: ГА ВО, ф. 496, оп. 1, 14119, л. 24–24 об.). Разные известия//Православное обозрение. 1867. Т. 22. С. 94. Вологодские епархиальные ведомости. 1867. 2. Часть неофиц. С. 60–66. Там же. 22. Часть офиц. С. 427–429. Добренький С. И. Церковно-приходские летописи Никольского уезда Вологодской губернии второй половины XIX – начала XX века.//Никольская старина: исторические и этнографические очерки. Вологда, 2000. С. 359; Пшеницын Д. А. Церковно-приходская летопись Новокуножской Троицкой церкви Тотемского уезда второй половины XIX в.//Русский Север–2019: проблемы изучения и сохранения историко-культурного наследия: Сборник материалов Третьей всероссийской научной конференции. Вологда, 2019. С. 80. Вологодские епархиальные ведомости. 1869. 13. Часть неофиц. С. 486–487. ГА ВО, ф. 496, оп. 1, 14336, л. 28 об. –29. Благодарим А. В. Всеволодова за предоставленные сведения (Д.П., М.Ч.). Всеволодов А. В. Православное духовенство в 1840–1880-е гг.: материальное обеспечение, корпоративная организация, самосознание (на материалах Вологодской епархии). Дис. … канд. ист. наук. Череповец, 2014. С. 114–116. Спичак А. В.Документы приходских церквей Тобольской епархии XVIII – начала XIX вв.: основные разновидности и эволюция форм. Нижневартовск, 2017.С. 102. Церковно-приходская летопись села Глубочка Житомирского уезда Волынской губернии/Сост. свящ А. Левицкий. Почаев, 1898. Добренький С. И. Церковно-приходские летописи второй половины Х1Х – начала ХХ в… С. 123. Биланчук Р. П. Церковно-историческое и статистическое описание Вологодской епархии 1850–1880-х годов и развитие церковно-исторического краеведения//Русская культура на пороге третьего тысячелетия. Христианство и культура. Вологда, 2001. С. 82–85; Биланчук Р. П.Древности северного прихода: взгляд «изнутри» (По материалам церковно-исторических и статистических описаний Сольвычегодского уезда середины XIX в.)//Двинская земля. Вып. 2. Материалы Вторых Стефановских чтений. Котлас, 2003. С. 132–140. |
| Всеволод не настаивал и тем подтвердил подозрение, что хотел продолжения беспокойств на юге, не хотел окончательного усиления здесь Ростиславичей. Помирившись с Ярославом, он послал сказать Рюрику: «Я помирился с Ярославом, он целовал крест, что не будет искать Киева под тобою, а Смоленска – под братом твоим». Рюрик сильно рассердился и послал ему такой ответ: «Сват! Ты клялся, что кто мне враг, тот и тебе враг; просил ты у меня части в Русской земле, и я дал тебе волость лучшую, не от изобилья, но отнявши у братьи своей и у зятя своего Романа; Роман после этого стал моим врагом не из-за кого другого, как только из-за тебя, ты обещал сесть на коня и помочь мне, но перевел все лето и зиму, а теперь и сел на коня, но как помог? Сам помирился, заключил договор, какой хотел, а мое дело с Романом оставил на волю Ярославову: Ярослав будет нас с ним рядить? А из-за кого же все дело-то стало? Для чего я тебя и на коня-то посадил? От Ольговичей мне какая обида была? Они подо мною Киев не искали; для твоего добра я был с ними недобр и воевал, и волость свою пожег; ничего ты не исполнил, о чем уговаривался, на чем мне крест целовал». В сердцах Рюрик отнял у Всеволода все города, которые прежде дал, и роздал опять своей братье. Всеволод, по-видимому, оставил это без внимания, но уже, разумеется, не мог после этого желать добра Рюрику. На западном берегу Днепра Всеволод потерял волость, но на восточном продолжал держать в своем племени Переяславль Южный, или Русский, – здесь по смерти Владимира Глебовича сидел другой племянник Всеволодов, Ярослав Мстиславич, ходивший совершенно по воле дяди; доказательством служит то, что Переяславль даже и в церковном отношении зависел от Всеволода: в 1197 году он послал туда епископа. В следующем, 1198 году умер Ярослав Мстиславич, и на его место Всеволод отправил в Переяславль сына своего, Ярослава (1201); Всеволод послал также (1194 г.) возобновить отцовский Городок на Остре, разрушенный еще Изяславом Мстиславичем. Недаром Рюрик так беспокоился насчет отношений обоих к волынскому князю: скоро (1198) могущество последнего удвоилось, потому что по смерти Владимира Ярославича ему удалось опять с помощью поляков сесть на столе галицком и на этот раз уже утвердиться здесь окончательно. |
| Соединясь с дружиною Черниговскою, сии Князья взяли приступом только один город; сведав же, что Изяслав идет к Суле и что рать Смоленская выжгла Любеч, ушли в Чернигов, оставленные своими друзьями, Половцами. Великий Князь завоевал крепкий город Всеволож, обратил в пепел Белую Вежу и другие места в Черниговской области, но без успеха приступал к Глеблю (ибо жители, в надежде на Святого защитника своего, оборонялись мужественно) и возвратился в Киев торжествовать победу веселым пиром, отложив дальнейшие предприятия до удобного времени. Он велел брату своему, Ростиславу, идти в Смоленск и вместе с Новогородцами тревожить область Суздальскую. 1148 г. Скоро неприятельские действия возобновились. Глеб занял Остер и, дав слово Великому Князю ехать к нему в Киев для свидания, хотел нечаянно взять Переяславль; но был отражен. В то же время Черниговцы, дружина Святославова и Половцы, их союзники, опустошили Брагин. Изяслав, осадив Глеба в Городце, или Остере, принудил его смириться, и стал близ Чернигова на Олеговом поле, предлагая врагам своим битву. Они не смели, ибо видели рать многочисленную. Великий Князь пошел к Любечу, где находились их запасы. Давидовичи, Святослав и сын Всеволодов, соединясь с Князьями Рязанскими, решились наконец ему противоборствовать. Уже стрелки начали дело; но сильный, необыкновенный зимою дождь развел неприятелей. Река, бывшая между ими, наполнилась водою, и самый Днепр тронулся: Изяслав едва успел перейти на другую сторону; а Венгры, служившие ему как союзники, обломились на льду. Тогда Святослав и Князья Черниговские отправили Посольство к Георгию. «Мы воюем, – говорили они, – а ты в бездействии. Неприятель обратил в пепел наши города за Десною и села в окрестностях Днепра, а помощи от тебя не видим. Исполни обет, утвержденный целованием креста: иди с нами на Изяслава, или мы прибегнем к великодушию врага сильного». Георгий все еще медлил. Другое обстоятельство также способствовало миру. Ростислав, старший сын Георгиев, посланный отцом действовать заодно с Князьями Черниговскими, гнушался их вероломством и, сказав дружине: «Пусть гневается родитель, но злодеи Мономаховой крови не будут мне союзниками», приехал в Киев, где Изяслав встретил его дружелюбно, угостил, осыпал дарами. |
| Такое начало жизни Всеволода в Переяславле не обещало прочного спокойствия ни уделу, ни семейству Князя Переяславского и как бы заранее знаменовало собою то поприще, на котором, впоследствии, должен был подвязаться первенец Всеволодов, тогда полуторагодовой Мономах. Впрочем, следующие пять-шесть лет, ознаменованные смертью дядей Мономаховых, Вячеслава (1056) и Игоря (1059), обошлись без особых потрясений для удела Переяславского и семейства Всеволодова, вследствие чего никакие опасности не угрожали Владимиру, безмятежно младенчествовшему в женском тереме родительских хором и неизвестно когда испытавшему над собой свершения полу-языческого, полу-христианского, но древнего обряда постригов. Этот обряд, всегда торжественно – иногда в церкви-свершавшийся над детьми мужского пола от 2 до 7 лет, состоял в остригании ребёнку головы почти до обнажения, так что только у висков оставались висящими длинные локоны или кудри, и сопровождался посажением ребёнка на коня, – отчего, можно полагать, родилась известная пословица: «невеста родится, а жених на коня садится» 5 . И так как после постригов надзор за ребёнком передавался из женских рук исключительно в мужские, то дальнейшее возрастание Мономаха неминуемо происходило на глазах Ратибора, Никифора, Ив. Жирославича, новгородца Порея, финна Тукы, варяга Шимона и других мужей дружины Всеволодовой, первых вельмож и советников двора Переяславского 6 . Само собой разумеется, что все эти вельможи-советники могли служить для юного Мономаха образцами беззаветной славянской храбрости, финской осторожности, варяжской пронырливости, наконец, живым источником нескончаемых повествований о враждебном всему роду Ярослава князе Всеслав Брячиславиче Полоцком, будто бы рождённом от волхвования, «матери бо родившу его и бысть язвено на главе его. Рекоша бо волхвы матери его се язвено на вежи нань да носить е до живота своего.., сего ради немилостив на кровопролитие» 7 , – и много, много если оказывались способными толком рассказать ребёнку о том, что некогда жил-был на Руси Боян-вещий, внук Велесов, который «аще кому хотяше песнь творити, то растекашеся мыслию по древу, серым вълком по земли, шизым орлом под облак – тот самый Боян, что „не десять соколов на стадо лебедей пущаще, нъ своя вещиа прсты на живая струны въскладаше“; они же сами князем славу рокотаху» 8 . |
| Книги Антипова не пробивались в толстые журналы, но регулярно печатались в детских и молодежных издательствах. Там за ним закрепилось (за последние лет шесть) прочное место по разделу «Из прошлого русской культуры». Но писание «Синдрома» было совсем другое занятие. Тут он как бы оперировал на себе. Временами бывало больно. Он отбрасывал рукопись на недели, потому что терял веру и не видел смысла. И надо было срочно что-нибудь написать, чтобы заработать деньги. Роман выходил запутаннейшей и громоздкой постройкой, почти лабиринтом, в котором читатель мог заблудиться. Как куклы в матрешке, так писатели в этом романе, сидели один в чреве другого, постепенно уменьшаясь, и последний, масон Рындич, был столь крохотен и невиден, что невнимательный читатель мог просто не заметить его присутствия. Несколько больше места занимал сочинитель Рындича Клембовский, сумасброд сороковых годов, терзавшийся тайною мукой оттого, что наговорил о своих друзьях чего не следовало, но этого ни одна душа на земле, кроме господина, который был убит в Польше, не знала! Он мог быть абсолютно спокоен относительно своего доброго имени, бедный Клембовский, но муки не оставляли его, и единственным путем их преодоления он считал проникновение в их нутро с помощью гусиного пера и фантазии, что было бы легко объяснимо нынче посредством психоанализа, а в те времена именовалось простодушно муками совести, и потому обратился к судьбе одного из недопеченных российских вольтерьянцев, который буйствовал робко, но пылко раскаивался. А о Клембовском писал Иван Герасимович Сыромятников, сын дьякона кладбищенской церкви, сотрудник «Современника», самородный талант, сгубивший себя пристрастием к чарке; о нем Никифоров знал немало, посвятил целую главу скитаниям Сыромятникова по московским трущобам и нищим мещанским домам в поисках дочерей Клембовского — это были, вероятно, лучшие страницы романа Всеволодова о Сыромятникове, которые Всеволодов написал в 1910 году в архангельской ссылке накануне бегства в Англию. Подробнее всего в романе «Синдром Никифорова» — не считая, конечно, жития самого Никифорова в тридцатые, сороковые и пятидесятые годы — говорилось о судьбе Всеволодова, мечтателя, бомбиста, поэта, матроса на торговом судне, он вернулся на родину летом семнадцатого и через два года был убит при неясных обстоятельствах на Урале. |
| Новгородские беглецы сказали Всеволоду, что у него много приятелей в Новгороде и Пскове, которые ждут только его появления: «Ступай, князь, хотят тебя опять». Всеволод отправился с братом Святополком и точно был принят в Пскове; когда он ехал мимо Полоцка, то Василько, тамошний князь, сам вышел к нему навстречу и проводил с честию, ради заповеди Божией забыв все зло, которое сделал отец Всеволодов Мстислав всему роду их; Всеволод был в его руках теперь, но он и не подумал мстить ему за отцовское зло; оба целовали друг другу крест не поминать прошлого. Когда в Новгороде узнали, что Всеволод во Пскове, хочет сесть и у них, то встал сильный мятеж; большинство не захотело Мстиславича, приятели его принуждены были бежать к нему во Псков; большинство разграбило их домы, стали искать между оставшимися боярами, нет ли между ними приятелей Всеволодовых, с заподозренных взяли полторы тысячи гривен и дали эти деньги купцам на сборы к войне; между виноватыми пострадали и невинные. Можно заметить, что к стороне Всеволодовой преимущественно принадлежали бояре, между которыми искали и находили его приятелей; а к противникам его преимущественно принадлежали простые люди, что видно также из главного обвинения: не блюдет смердов. Святослав Ольгович собрал всю землю Новгородскую, призвал на помощь брата Глеба с жителями города Курска и с половцами и пошел выгонять Всеволода изо Пскова, но псковичи с первого раза уже показали стойкость, какою отличались после, тем более что выгодно было для них получить особого князя и освободиться таким образом от влияния старшого города; они не покорились новгородцам, не выгнали от себя Всеволода, но приняли меры предосторожности на случай нападения, сделали повсюду засеки. Святослав и новгородцы увидали, что война будет трудная, успех неверный, и потому возвратились с дороги, говоря: «Не хотим проливать крови братьев своих; пусть Бог все управит своим промыслом». Всеволод умер в том же 1137 году; псковичи взяли на его место брата его Святополка, а между тем новгородцы испытывали большие неприятности: Мономаховичи и союзники их сердились на них за то, что они держали у себя Ольговича, и потому прекратили с ними торговлю; не было мира ни с Суздалем, ни с Смоленском, ни с Киевом, ни с Полоцком; от прекращения подвозов сделалась дороговизна в съестных припасах. |
| Первый из обиженных князей поднялся Олег Святославичь Тмутараканский. Он в тот же год, как кончилась Половецкая война, напал на Мономаха и отнял у него свой родовой город, Чернигов. Олег очень верно расчел, что Святополк не вступится за Мономаха, оставившего его в Желаньской битве, и вполне успел в своем предприятии: Мономах не только оставил Чернигов после семидневной жестокой битвы, как сам говорит в своем поучении, но даже отступился от всех земель Приокских, принадлежавших к Черниговскому уделу, ибо мы уже видим на другой год Олегова посадника в Муроме. В след за Олегом, кажется, поднялся другой безудельный Святославичь, Олегов брат, Давыд, и занял Смоленск, принадлежавший Мономаху. Это движение Святославичей, устремленное только на один Всеволодов род, завладевший их родовыми уделами, примирило Мономаха с Святополком. И на другой год мы уже видим Святополкова мужа, Славяту, в Переяславле, присланного от своего Князя на некое орудие к Владимиру; это некое орудие, кажется, было ничто иное, как договор о войне с Половцами, которая и началась изменническим убиением Половецких Князей, Итларя и Китана, пришедших на мир к Владимиру. После чего союзники потребовали, чтобы Олег пристал к ним и убил или выдал им бывшего у него Итларевича: но Святославичь, не надеясь на их дружбу, не решился изменить своим союзникам, Половцам, и они принуждены были заключить с Половцами вторичный мир, даже с уступкою Юрьева. По окончании второй Половецкой войны, Святополк с Мономахом пошли на Давыда, слабейшего из Святославичей, и потребовали чтобы он оставил Смоленск, в замен которого предложили, Новгород, на что он сперва согласился, но, вскоре, опять занял Смоленск, Новгородцы же пригласили к себе Мономахова сына, Мстислава, княжившего в Ростове. Мономах на этот раз оставил Давыда в покое, и даже, кажется, вместе с Святополком, утвердил за ним Смоленский удел, может быть, желая привлечь его к себе и удалить от Олега, против которого замышлял жестокую войну, и в тот же год начал ее, приказав своему сыну, Курскому князю, Изяславу, занять Муром. |
|
|
