| И всюду, на всех святогорских тропах, встречает путник брошенные лачужки без дверей и окон, с провалившимися лестницами, без потолков и крыш, а если и есть крыша, то она огромными дырами зияет в небо. Иногда набредаешь на церквушки или часовенки, заросшие плющом, к ним и не подойдешь сквозь заросли кустов, а иногда на уцелевшие скитские трапезные - на столах и скамьях лежит паутина пополам с соломой. То входишь в комнату, где последний раз топили сломанными кроватями, то поднимаешься на балкон, где давно уже царствует дикий виноград. Продираешься через поваленные плетни заросших бурьяном огородов, или находишь вдруг сотни и тысячи сложенных рядами и заплесневевших русских книг, напечатанных здесь до революции и никому теперь не нужных. Но иногда, хотя и реже, проходишь мимо совсем новых домов или церквушек, возведенных, бывает, долгими трудами одного-единственного монаха-отшельника. Они часто селятся на скалах рядом с заброшенными келлиями, под ними или над ними. Мы прах, и в прах обратимся. А еще скорее - дела рук наших, те временные пристанища, которые нам по воле Божией удалось построить и которые худо-бедно нам служат. Святогорец не должен быть связан ничем в этом мире, в котором он - бедный странник. А менее всего заботой, жалостью к этим утлым домишкам - они, слава Спасителю, были земным обиталищем какого-нибудь подвижника, а теперь уже ему не нужны. Разрушение и созидание - суета этого мира. И они дополняют друг друга: истинная цена всего построенного руками человека видна, когда оно зарастает плющом. Только святыни избежали этого монашеского небрежения о материальном. Всё, что имеет отношение к литургии, должно быть прекрасным, бесконечно прекрасным, ведь литургией спасаются души. Всё, что святые освятили своей жизнью, нужно благоговейно беречь, потому что мир этим держится. Святые мощи, чудотворные иконы, облачения и митры, потиры и тяжелые, в серебре, Евангелия с трепетом передаются из века в век. Но самые сокровенные святыни не для каждого дня и не для всякого человека. Их показывают только тем, в ком уверены, что он получит от этого духовную пользу. И вся эта афонская диалектика заботы и небрежения о материальном повергает иногда в отчаяние археологов, реставраторов и искусствоведов, не знающих толком, какие сокровища прячутся в монастырях и скитах, в каком они состоянии и сколькие из них погибают. |
| По народному преданию, это название преимущественно принадлежит ученикам преподобного Ромила Раваницкого и преподобного Григория Синаита Младшего (Горняцкого), чьим духовным источником служили монастыри Раваница и Горняк. И действительно, Синаиты преобладали в Моравской Сербии, от Моравы и Млавы до Дуная и Баната, но селились они и в других сербских краях, особенно в Метохии, в окрестностях Призрена, в Зете Балшича, и, как мы увидим, везде вплоть до Метеоров в Фессалии. Так, например, кроме Григория, тогда – пустынника и переписчика из Призрена, о присутствии синаитов в восточной области, в Метохии, свидетельствует название – Синай, где находятся несколько разрушенных церквей Ср. В. Петкович, «Обзор церковных памятников в истории сербского народа», стр. 296). Если посмотреть на это явление шире, то можно сказать, что все значительные духовные личности того времени могут быть причислены к «синаитам». Потому что, принадлежность к «синаитам» не означала обязательного пребывания на Синае, это значило – быть носителем синаитского духовного идеала, быть подобным синаитским подвижникам по образу жизни. А это и было главной характеристикой Синаитов и исихастов в Сербии XIV и XV веков. Вдохновленный Григорием Синаитом , святогорским «преображением» и исключительно богатой пустыннической духовной литературой, этот тип монашества, был основан на нестяжательности, труде, отречении от мира, устремлен к молитвенному уединению, полностью сосредоточен на Царстве небесном, непрестанной молитве и духовном совершенстве. Если прежде в Сербии, основным и едва ли не единственным типом монашеской жизни было общежитие в больших богатых царских Лаврах, то теперь скитская и пустынническая жизнь, синаитского и святогорского типа, становится более притягательной для монахов. В Сербии и раньше встречались пустынники, но никогда в таком множестве, как в то время. У такого монаха нечего было украсть, кроме самой жизни, поэтому он был способен выжить в самых тяжелых условиях, чего нельзя было сказать о монашестве из крупных и богатых общежительных монастырей. |
| Маравелиас С. Е., журнал Πρωττον. 1994. Сентябрь – октябрь Ушел отец Паисий «Святая Гора различным образом приносит миру пользу. Ее монахи – это люди, обычно занимающиеся не теорией, а практикой, живущие в покаянии и подвиге, и поэтому их опыт имеет особый вес и особую убедительность. Некоторые из них наделены благодатью, и Бог избирает их для высокого предназначения. Таким монахом был и отец Паисий (в миру Арсений Эзнепидис), почивший 12 июля сего года. Отец Паисий, черпая силы из своего подвижнического опыта, мог духовно утверждать тысячи людей. Он был одним из известнейших старцев Святой Горы. Его слово обладало весомостью, а лицо внушало особое уважение. Глубока наша скорбь об успении Старца. Мы потеряли своего духовного отца, который облегчал нашу боль своими словами и молитвами. Мы потеряли своего учителя, который неустанно поучал нас в архондарике под открытым небом у келии Панагуда. В этом он обладал чрезвычайной выносливостью. Безусловно, это было изволение Божие, чтобы он, подобно зажженной свече, поставленной на подсвечник, помогал нам духовно. Теперь свеча догорела, архондарик закрыт, а сердце наше окутал мрак. По особому Промыслу Божию я знал отца Паисия и записал часть его бесед. На протяжении некоторого времени он присылал мне письма и являлся моим духовным руководителем. Признаюсь, что мое знакомство со Старцем носило несколько внутренний характер, потому что я не жил рядом с ним. Но, несмотря на это, в нескольких словах я могу описать некоторые характерные черты его личности. Старец был человеком святым и обладал даром учительства. Поучения его были просты, но несли в себе глубокие мысли. Это было продолжением учительства по Богу святых отцов Патерика, и именно поэтому его поучения изменяли души и давали нам то, чего не могли дать сотни сказанных изустно и опубликованных проповедей. Он был афонским подвижником, пренебрегавшим всем внешним. Он восхищался прежними святогорскими отцами, которые отличались добродетелью и с терпением пребывали в подвижничестве. Его архондарик под открытым небом всегда был открыт, несмотря на то что был обнесен проволокой. Навесные замки и таблички с запрещающими надписями никогда не могли послужить препятствием для посетителей. |
| Тем не менее, внимательный читатель может обнаружить в сочинениях св. Григория Синаита , а также в «Житии» свт. Каллиста, достаточно указаний, позволяющих включить его в число «мистиков света». Говоря о «духовном созерцании света», он называет его «гипостатическим» 84 , т.е. воспринимает его как нечто объективное, а не просто как символ или образ 85 . «В чистой молитве», учит св. Григорий Синаит , «чувства облекаются светом ума, ибо ум в то мгновенье делается невещественным и исполняется светом» 86 . В другом месте он пишет: «Ум, когда очистится и придёт в древнее достоинство, взирает на Бога, и от Него получает божественные разумения… Он погружает свои мысли в свет и сам делается светом» 87 . Но наиболее показательно то, что, рассуждая о ложных видениях света, идущих от дьявола, св. Григорий Синаит дальше упоминает истинное видение света, происходящее от Бога: «По его действиям (energeia) можно распознать, от Бога ли свет, воссиявший в твоей душе, или от сатаны» 88 . Всё это, конечно, отдельные намёки, но и они ясно показывают, что Григорий Синаит принадлежит той же мистической традиции, что и Симеон Новый Богослов и Григорий Палама . Св. Григория Синаита называют «миссионером умной молитвы», который вполне осознавал, что полагает начало чему-то новому в современном ему монашеском мире, миссионером, который «знаменовал собой наиболее мощное возрождение в мистической традиции Византии за всю её историю» 89 . Надо сказать, что второе утверждение ближе к истине, чем первое. Св. Григорий Синаит не «положил начало чему-то новому» в том смысле, что не выдвинул какого-то невиданного доселе, новоизобретённого учения о молитве. Напротив, он много брал из духовно-мистической традиции, уходившей корнями в далёкое прошлое: к Евагрию Понтийскому , Марку Подвижнику и Диадоху, и от них перешедшей к Иоанну Лествичнику и к Исихию Синаиту . Таким образом, св. Григорий Синаит положил начало не революции, а возрождению – воссозданию учения, некогда широко распространённого, но к его времени основательно забытого. Достаточно вспомнить уже известное нам свидетельство его биографа: когда около 1300 года Григорий прибыл на Афон, то на всём полуострове нашёл лишь трёх отшельников, которые хоть что-то знали об Иисусовой молитве. Поколение спустя, когда Григорий Палама обратился за помощью в борьбе против Варлаама Калабрийца, все известные афонские подвижники подписали «Святогорский Томос» – манифест, составленный св. Григорием Паламой 90 . То, что в 1300 году было почти исчезнувшим учением, известным ничтожно малому числу отшельников, к 1340 году стало общим достоянием, славой афонского монашества в целом. И это позволяет получить представление о вкладе св. Григория Синаита в дело проповеди исихазма 91 . |
| В этой тележке он перевозил заказы для Святой Горы. Всех окружающих Феофилакт считал своими добрыми друзьями и братьями. Его кроткий умоляющий голос облегчал невыносимость базарной атмосферы и укрощал зверей торговли. Вот чудо из чудес: овца среди волков, не просто стоящая, но пасущая их и трудящаяся для Святой Горы! Прекрасен был его торг с людьми, которых торговля сделала своими рабами: он исключительно непредвзято определял качество и цену товаров. Ангел среди бесов торговли! Пока его уста говорили, опущенными вниз глазами он изучал товар. И ради чего всё это? – Ради покоя отцов, которым его труды позволяли не покидать Святой Горы. Свою маленькую лавочку он называл представительством какого-то поставщика риса, но риса я в ней никогда не видал, в ней были одни лишь заказы святогорских монахов. Я не знаю, насколько мы были внимательны к нему тогда и хорошо ли помним о нём теперь, но ради нас он часто сражался с бурями, и не в океанах, а в местах куда более опасных: посреди бушующей пучины мира. На вопросы «А зачем это нужно монахам?», «А что монахи с этим будут делать?» он отвечал: «Давай-ка, брат, сменим тему». А как обходительно он делал заказы по телефону! «Ты привезёшь это, золотой мой? Будь здоров, дорогой мой!» Свежесть его речи всякий раз смягчала иссушённую душу какого-нибудь торговца, который всё время жил посреди лжи и холодного соперничества. Его честность для некоторых людей становилась невыносимой, но сам он никогда ни от кого не отгораживался, и двери его для всех были открыты. – Давайте и работу нашу делать, и о Христе проповедовать. Сейчас Его бремя для многих невыносимо, но в другой раз оно может стать для них и необходимым, и лёгким. Он никогда ни о ком не говорил плохо, и поэтому не стесняясь мог смотреть в глаза каждому. Его внешность выказывала в нём не хитрого дипломата, но человека умного и мыслящего, знающего своё дело. Я никогда не думал, что при его душевной стойкости и телесной крепости кто-то пришёл бы ему на смену. Он обливался потом, когда перевозил различные вещи, но душа у него была неутомима, и он всегда был готов сразу же приступить к новой перевозке. |
| Пятнадцать с лишком лет так протекло для скромного молчаливого Тихона; он думал, желал и даже ожидал того, чтоб свои подвижнические кости не инде уложить на мертвенный одр, как только на Валааме, но Господь судил вопреки его воле и чаянию. Настоятель Валаамской обители, предубежденный против подвига о. Тихона той мыслью, что это прелесть бесовская, придумал новую пытку и средство развязать связанные пятнадцатилетним молчанием уста его: он отправил его в Петербург на подворье, чтоб там сидеть ему при часовне, думая, что столичная жизнь, знать и самые обстоятельства жизни невольно убедят его говорить; но на поверку вышло совсем иначе. Послушливый Тихон не мог ничем и никак отказаться от новой своей жизни: того требовало смирение и самые иноческие обеты: он нехотя отправился в Петербург, где и пробыл до двух лет с половиной, не изменяя, впрочем, ни образу жизни, ни молчаливому своему языку: он оставался для всех нем, кроме немногих, что само собою привлекало к нему толпы любопытных, а более того, внимательных к его доброй подвижнической славе, так что он сделался, наконец, дивом для многих. Самые даже дети знали, что у этого бедного монаха нет языка, как сам признавался мне, писал святогорец, здесь отец Тихон. Часто, говорил он, знать, приезжая в часовню с детьми, трогала меня до глубины сердца. Маленькие дети, бывало, подбегали к своим родительницам и, указывая им на меня, в простоте и с сердечным чувством, восклицали: «маменька! маменька! бедный этот монах: у него нет языка!» – Эта добрая черта нежного детского характера невольно увлекала Тихона; он улыбался на милых детей и в тайне благословлял сострадательность их ангельского сердца. Впрочем, как ни силен был о. Тихон в своих подвигах, а жизнь столичная для него казалась свинцовым крестом. Слезно и пламенно молился он Пресвятой Деве Богородице, прося Ее промысла и помощи, выйти из столицы: искренно сознавался во всем том он опытному отцу Мельхиседеку, духовнику Александро-Невской лавры, требовал его советов и молитв о себе, и, общая всех Утешительница, не оставила его в этом затруднительном положении. Случайно пришло как-то в голову отцу Тихону попроситься на поклонение в Иерусалим: эту мысль он передал отцу Мельхиседеку, который благословил ее и даже сам ходатайствовал за него пред митрополитом Серафимом, прося его об увольнении отца Тихона за границу. Узнал, да поздно, Валаамский настоятель об увольнении своего молчальника в Палестину, потому что о. Тихону был выдан уже и законный вид на следование туда; преградить путь не было возможности. |
| Таким образом, именно Константинопольской Церкви большая часть славянского мира обязана своим обращением в христианство. 3. Период с 1261 года, когда Константинополь был освобожден от латинских захватчиков, до 1453 года, когда он был окончательно захвачен турками. После латинской оккупации Константинополя Восточная Римская империя, позже получившая название " Византии " , уже никогда не достигала своего прежнего могущества. Так, к 1300 году от нее оставались лишь Константинополь, территории современной Греции , Фракии и западная часть Малой Азии . Главным врагом Империи в этот период стали турецкие племена, которые ранее зачастую бывали ее союзниками. Теперь же они, воспользовавшись слабостью государства и консолидировавшись в единую силу, обратились против своего союзника и начали наносить ему сокрушительные удары. Чтобы найти выход из сложившейся ситуации, многие Константинопольские императоры стали обращаться к помощи Запада. Запад же в обмен на такую помощь требовал подчинения восточных Церквей Риму. Некоторые императоры, а также часть государственной и интеллектуальной элиты были согласны соединиться с Римом на его условиях, то есть фактически принять власть Римских пап и новшества в вероучении и церковной практике. Этому, однако, противостоял простой народ. Так в Византии образовались две партии: сторонников и противников соединения с Римом. Практически весь данный период прошел под знаком противостояния этих двух партий. То одна, то другая партия брала верх. Временное превосходство проуниатской партии привело к заключению уний с Римом в 1274 году в Лионе и в 1439 году во Флоренции . Однако этим попыткам противостала подавляющая часть византийского общества и клира, и они фактически провалились. В контексте противостояния про- и антиуниатских партий в XIV веке возникли так называемые " исихастские споры " . Эти споры велись вокруг вопроса о природе божественного Света, а также о подлинности опыта этого Света, переживаемого подвижниками благочестия. Наиболее значимой фигурой этих споров и защитником православного учения о нетварности божественного света стал святогорский монах и впоследствии Солунский архиепископ св. |
| Но лавки эти сгорели; и Руссику достался один пепел. Все эти несчастья образумили греческих насельников этого монастыря, так что они более не помышляют о возобновлении своей тяжбы с Ксенофцами, а желают привлечь к себе наибольшее число наших иноков и с ними наше золото, дабы уплатить свой долг и лучше обстроиться. На одни постройки, предложенные требуется 300,000 пиастров. А ведь капитал Руссика составляет теперь 2,500 рублей, приращаемые в Московском банке. – Кроме этих неотрадных сведений о Иероним сообщил мне кое-что другое. Руссик имеет рыбную ловлю на Турецкой стороне Дуная. В 184 эту обитель тайно уведомили из Петербурга, что будет война с Турцией: однако, она не состоялась. Монахи Афоно-Павловского монастыря, английские подданные с Ионических островов, поселившиеся здесь назад тому три года, не подчиняются Протату. – недавно Грек Минас, воспитанный в Париже, посетил все Афонские монастыри, осмотрел их библиотеки, взял себе несколько замечательных рукописей, и советовал святогорцам принять покровительство Франции. Они сперва носили его на руках и решались (особенно Лавриоты и Иверцы) подписать прошение об отдаче Афона под защиту Франции, лишь бы она хлопотала о неприкосновенности Святогорских имений во Влахии и Молдавии, но после, когда узнали, что он безбожник, охладели к нему. На Афон приходят поклонники, большей частью Болгары. Их зазывают и приводят сюда святогорские монахи, живущие в своих подворьях в Болгарии, так называемые таксидиары. Они дают деньги болгарским архиереям за позволение водить Болгар на Афон, и купив это позволение, упрашивают сельских старост (чорбаджиев), чтобы они склоняли возможно большее число земляков своих к богомолью в святогорских монастырях. В давнее время множество Болгар приходило туда; но с той поры, когда в их сёлах начали строиться церкви, прилив их год от году стал уменьшаться. Всё прошлое лето их было только 800. Редкий из них жертвует сто рублей: большая часть даёт пять рублей серебром. – На вопрос мой, – есть ли на Афоне строгие подвижники, – отец Иероним отвечал: есть, но они отличаются только суровостью жития, помещениями и келейными поклонами, а выспренных созерцаний, бескнижных молитв с внутренним горением всей души, разбора помыслов и разных прилогов, и тому подобного не ищи в них. |
| Клирики – подвижники Отец Илия из больницы Евангелисмос У отца Илии в больнице Евангелисмос был уютный уголок для человека отчаявшегося, уставшего от жизни. Каждый день с четырех до десяти вечера батюшка с великим терпением подавал изобильные врачевания впадшим в разбойники, прижигая и помазуя бальзамом души. Каким бы усталым он ни был, никогда не отказывался выслушать человека. Сидя в епитрахили на своем «электрическом стуле» (как он его называл), с таким видом внимал кающемуся, будто именно его он ожидал на исповедь. Чего только ни слышал этот «киоск», который он устроил в углу церкви Благовещения! Чтобы приходящим было легче исповедоваться, он написал небольшую брошюрку. На обложке ее был изображен Господь, стучащийся в дверь, у которой нет ручки снаружи: «Почему не открываешь Ему?» В утренние часы он каждый день обходил палаты больных – утешал, исповедовал, помогал оставленным. Много раз можно было видеть его, с бумажками в руках переходящего из кабинета в кабинет, чтобы получить для брошенных заключение об инвалидности, даже и для святогорских келлиотов и скитян. Он подвигал больных к исповеди без напора и давления, хорошо зная «искусство из искусств» – духовное пастырство. Если видел, особенно у тех, кто носит рясу, упорное пребывание в грехе, то становился непреклонным. Его ценил и уважал персонал больницы. Позже отца Илию «добровольно-принудительно» сделали епископом. И угас очаг в больнице Евангелисмос. Очень многим не хватало его литургий, простых и кратких проповедей, а особенно – благодати исповеди. Тогда я услышал, как говорил один христианин: «Потеряли мы нашу опору». Как епископа его потом отстранили, ибо не могли вынести истинного монаха при своем высочайшем дворе. Украшениями его митры были простота, доступность, приветливость, любовь к богослужению и, что самое важное, отцовство. Он не оставлял тебя в пасти волка, но действовал, поднимал тревогу, чтобы тебя вызволить. Его называли грубым и суровым, потому что он ни в чем не отступил от своих правил. Отец Илия останется в списке архиереев известным бедностью своих облачений, которые были сшиты из самых дешевых на церковном рынке тканей. |
| Постоянно человек согрешает, совесть не может не обличать его в недостаточности, в неполноте исполнения открытой ему в Евангелии божественной воли, в своем сердце человек видит скверну, нечистоту, видит самого себя недостойным Бога. И если от этого видения не рождается молитвенный, покаянный плач, то опять-таки: где вера? А сколько милостей, сколько неоценимых даров принимаем мы от Бога – как очевидным, так и сокровенным, неведомым для себя образом! Сколько поводов у нас для того, чтобы благодарить, хвалить, славословить Господа день и ночь! И что сказать, если и этого нет, если и здесь наше сердце вновь оказывается и глухо, и немо? Вся наша жизнь, если мы только того захотим, может служить для нас училищем молитвы, занятия в котором не прекращаются ни на мгновение. Учителем же является Сам Господь, учителем, знающим, как научить, и могущим научить. И потому лишь от нашего усердия, от нашего произволения зависит преуспеяние в том делании, что роднит человека с горними Силами. От нас зависит найти для молитвы время, отняв его у каких-то иных, очень часто суетных, совершенно пустых дел (а если и не пустых, то куда менее важных), от нас зависит трудиться в ней с терпением, не изнемогая от сухости и кажущейся бесплодности, от нас же – раз за разом вновь заставлять свой непоседливый ум возвращаться к словам молитвы, вникать, углубляться в них. А от Бога зависит даровать нам в молитве благодать, дать ощутить Свое присутствие, пережить его реальность, помочь разгореться слабенькому, едва тлеющему в нашем сердце огоньку в неугасимое пламя божественной любви. Святые отцы, действительно великие подвижники и великие молитвенники, по смотрению неусыпно пекущегося о нас Бога оставили нам, как богатое наследие, свой благодатный опыт, свою науку, свои исполненные удивительной мудрости наставления о молитве. Книги некоторых из них общеизвестны и общедоступны. Их читают и, благодаря им, обретают пользу многие поколения православных христиан. Однако есть и иные, утаенные до времени по непостижимому для нас божественному Промыслу от всеобщего взора, сокрывавшиеся под спудом и лишь впоследствии явленные всей полноте Церкви, как некий изумительный и многоценный дар. К числу подобных книг принадлежит и та, которую Вы держите сейчас в руках. Она написана неким подвижником, пожелавшим сокрыть свое имя, назвавшим себя просто – «Отчаявшимся»,– святогорским монахом, постигшим величайшие таинства молитвы, обретшим в своем сердце драгоценный бисер – Христа. Многое из того, о чем он говорит в своем замечательном труде, может представляться нам удивительным, даже невероятным. Но это – слово неложного опыта. Многое может показаться по своей высоте для нас совершенно недостижимым, тем, о чем можно лишь слышать или читать, но что невозможно пережить, к чему нельзя даже прикоснуться. Но это лишь повод к большей ревности для тех, кто действительно стремится к Богу, кто всем сердцем ищет Его. |
|
|
