| Во-вторых, Президиум вынуждается пояснить могущий вызвать недоумение факт столь позднего обнаружения бывшего в Совете разнообразия мнений, при процессе обсуждения дела. В этом случае запоздалое появление особых мнений составляет и для Совета полную неожиданность и служит свидетельством внезапной перемены формального отношения П.Б. Струве к Советскому постановлению, ибо до сегодняшнего дня Совет считался с другой его формальной позицией. Высказываясь на заседании Совета по вопросу об исключении Розанова столь же отрицательно, как это выражено в прочитанном заявлении, П.Б. Струве, тем не менее, особого мнения подавать не собирался и прямо не желал в этом деле формально выделяться из состава Совета. Такое выделение было бы для него неудобно, потому что породило бы соблазнительное впечатление, будто он стоит за Розанова. По этой же причине и преднамеченный уже ранее выход П.Б. Струве из состава Совета он предполагал приурочить к другому моменту, отделенному от настоящего дела некоторым промежутком времени. Вот почему и Совет свое постановление до сих пор выдвигал как формально единогласное. Свящ. К.М. Аггеев. Вопрос об исключении В. В. Розанова согласно 26 § Устава представляется мне очень сложным и трудным. Возникают такие недоумения. 1) Может ли вообще Религиозно-философское общество исключить кого бы то ни было и за что бы то ни было? 2) Соответствует ли этот акт заданиям Общества, учрежденного на принципе полной терпимости и свободы? Я имею честь состоять в числе учредителей Общества и помню хорошо, что больше всего тогда в помещении гимназии Стоюниной выдвигался именно этот принцип. 3) Наконец, возможно ли исключение В. В. Розанова по вине, как она формулирована Советом Общества? Самым трудным для меня вопросом является первый. Он ставит другой вопрос. Является ли Религиозно-философское общество точно таким же, как и прочие общества, или наоборот – в нем есть особый придаток мистического характера?! Можно данный вопрос упростить, как упрощен он в сегодняшней статье Левина в «Речи» 615 . Всякое общество имеет право исключить, следовательно, Религиозно-Философское также имеет его. Исключить из общества, – значит сказать: мы не хотим сидеть с тобою. Коротко и ясно. Но, повторяю, это ясно только при введении нашего Общества всецело в позитивную плоскость. Я лично иначе смотрю на наше Общество, а потому сознаюсь, что этот вопрос мною решается скорее в отрицательную сторону. |
| Никогда прежде эта проблема не выступала в такой обнаженности таящихся в ней перспектив, никогда раньше этот вопрос не ставился с таким исчерпывающим сознанием входящих в него антиномий, никогда не привлекалось к нему столько разнообразных литературных сил, никогда не работало над ним столько мыслителей, никогда он не дебатировался с такою страстностью, с одной стороны, и с солидной эрудицией, с другой стороны, как в наше время. Во всяком случае, кто бы в последствии ни вздумал пересмотреть этот вопрос с любой точки зрения, чисто-философской или религиозно-практической, ему нельзя будет миновать современной литературы, которая поэтому —230— заслуживает внимательного изучения. Уже теперь не преждевременно, хотя никогда не будет это слишком поздно – осмотреться и разобраться в многообразии трудов по религиозно-общественному вопросу, оценить некоторые, более заметные, направления в его разрешении. В этих видах я предполагаю остановить внимание читателей на научно-публицистических статьях Н. Бердяева . Этот автор заслуживает внимания. Ему трудно отказать в значительном литературном таланте. Среди того кружка писателей, к которому он принадлежит по своим симпатиям, он выгодно выделяется почтенной философской эрудицией. Особенно же его делает интересным – в том отношении, в котором мы теперь хотим его рассмотреть – одна особенность его литературного характера – крайняя впечатлительность и отзывчивость. Пока он не выступает пред нами оригинальным мыслителем, но он чутко прислушивается к наличным течениям мысли, проницательно всматривается в существующие системы. И он отражает разные течения религиозно-философской мысли с редкою отзывчивостью. Он как бы перевоплощается в того философа, публициста, художника, которого излагает. Если он передает Достоевского, то он сам говорит уже языком Достоевского, усвояет его приемы мысли, его манеру писательства. Излагает он B. С. Соловьева , – он весь B. С. Соловьев – по взглядам, слогу, методу мысли, философским идеалам. Следует он Мережковскому, – он портрет Мережковского, его alter ego. Его сочинения и статьи не составляют раскрытия одной системы, одного воззрения, но они отмечают путь его религиозно-философской эволюции, разные этапы в развитии его мысли. В общем это – путь от марксизма к христианству. И на этом пути он пытает разные дороги, ведущие в Рим, устанавливает свое отношение к различным направлениям, родственным или противным, постоянно переходит от одного этапа к другому, усердно сбирает мед с разных цветов. Может быть с течением времени он даст нам оригинальную систему мировоззрения, пока же он складывает в своих житницах всякое добро, «старое и новое», свое и чужое, – и по его сочинениям мы можем изучать разные современные направления религиозно-общественной мысли. |
| Несомненно, последний суд наиболее подпадает под запрет, который положил Христос относительно суда. Я думаю, что суд, в котором погрешают почти все здесь присутствующее, есть только некоторая моральная неряшливость; мелкий бес толкает нас, когда мы забываем мудрое правило евангельское и даем волю злому или вспыльчивому языку. Но здесь нас приглашают к иному суду. Здесь не случайный суд в беседе, а торжественный, в зале Географического общества. Это не мелкий бес. И вот, я считаю, что суд для Религиозно-философского общества недопустим по принципу, по идее самого Общества. Из доклада Д.В. Философова выходило, что Религиозно-философское общество, будто бы, принуждено к этому суду над Розановым. Я тщетно старался услышать какие-нибудь доводы в этом отношении; я слышал только голословные утверждения. Кто следил за деятельностью Религиозно-философского общества, прекрасно знает, что участие Розанова в то время, когда он стоял более близко к центральному ядру Общества, заключалось в том, что он читал рефераты, сидел и слушал. Розанов давно уже не выступает, и вообще не приспособлен выступать в публичных собраниях, так что общая работа Общества по существу с ним почти невозможна, тем более она невозможна теперь. Я думаю, что, после всего происшедшего, Розанов не только не пойдет сюда говорить, на что он физически не способен, но не придет сюда и слушать. Голос. Это фактически неверно! С.А. Алексеев. И потому заявление о невозможности совместной работы не имеет смысла; давно уже никакой совместной работы здесь не было и не может быть. Да и вообще совместной работы, в практическом смысле, как сказал Д.В. Философов, – не может быть между членами Общества. Д.В. Философов говорил, что лицо нашего Общества вынуждает нас к категорическому выбору. Я опять не могу с этим согласиться. У Религиозно-философского общества нет никакого лица: достаточно прочесть список 45 членов его, чтобы убедиться, какая это разнородная компания; если же брать с точки зрения политических партий, то здесь можно насчитать 5–6 партий. Какое же это лицо, о каком лице мы здесь заботимся? |
| Другие, бывало: – A Павел Алексеевич... Отец встанет, пройдет в кабинет. В детстве помню его доцентом, туберкулезным и кашляющим, и скорбящим на что-то, и красным весьма; меня брали на елку к Некрасовым; нас посещали Некрасовы; но сколько ни вслушивался, – ни одной яркой мысли, ни взлетного слова: тугое, крутое, весьма хрипловатое и весьма грубоватое слово его» 563 . Этот портрет никак не согласуется ни с сохранившимися фотографиями, ни с огромной творческой и общественной активностью Некрасова. В недрах Московского математического общества вызрела Московская философско-математическая школа, выразителями духа которой были Н.В. Бугаев, П. А. Некрасов , В.Г. Алексеев и П.А. Флоренский. Школа пыталась осуществить «философско-математический синтез» на основе идей аритмологии и монадологии. Н.В. Бугаеву принадлежат основополагающие статьи «Основные начала эволюционной монадологии» (1893) и «Математика и научно-философское миросозерцание» (1898), где выражены базовые идеи школы, Π. А. Некрасов – автор фундаментального труда «Московская философско-математическая школа и ее основатели» (1904), где на основе идей Н.В. Бугаева он развил оригинальные взгляды. В.Г. Алексеев свою роль определил скромно: «Лично мне принадлежит лишь систематизация исследований этих мыслителей...» 564 . Π.А. Флоренский в своем творчестве, зачастую выходящем далеко за рамки школы, всегда с почтением относился к своим учителям и внес вклад в развитие их идей. Некрасов писал, что «Логос союза основателей Школы подобен гению Декарта, который отверг и спутанность средневековой схоластики, и диалектически-эмпирический логос Бэкона» 565 Основой «философско-математического синтеза» является математика: «Глубоко проникающий человеческий логос всегда богат тонко развитыми математическими элементами. Поэтому глубоко проникающий логос является не диалектическим только (соответствующим лишь слову) и не диалектико-эмпирическим (соответствующим слову и делу), а математическо-диалектико-эмпирическим» 566 . Только таким и может быть «истинный рационализм». Математика должна стать основой объединения всех других дисциплин и, соответственно, физико-математический факультет – основой объединения всех факультетов в рамках университета. Математика необходима для всех уровней гуманитарного образования, начиная с гимназического 567 . «Популярную (диалектическую) школу» должна сменить «точная школа» 568 . Религия и беллетристика «необходимы на своем месте, дабы чувством и сердцем привязать человека к Богу. Но классное время есть время решения рассудочных систематических задач в области явления, слова, природы, истории и человеческого общества» 569 . |
| 3. Философско-математический синтез. Н.В. Бугаев в своей эволюционной монадологии добивался синтеза того, что зачастую понималось как разнородное: «В таком миросозерцании примиряются наука и история, дух и материя, пантеизм и индивидуализм, свобода и необходимость...» 969 . Общим для всех представителей Московской философско-математической школы была вера в то, что поискам цельного миросозерцания может помочь наука, ориентированная на математику. Но такая ориентация не означала ни невнимания к миру, ни пренебрежения к действию: «Глубоко проникающий человеческий логос всегда богат тонко развитыми математическими элементами. Поэтому глубоко проникающий логос является не диалектическим только (соответствующим лишь слову) и не диалектико-эмпирическим (соответствующим слову и делу), а соответствующим математике – диалектическо-эмпирическим» 970 . Таким образом, в Школе утверждается необходимость синтеза опыта, слова и математики. Идеалом является точное знание и основанное на нем действие. Все это и означает «истинный рационализм», который – рассуждает Некрасов – только и может внести дух тщательного математического исследования в русскую науку с целью удовлетворить жизненные потребности общества. П. А. Некрасов писал, что «логос союза основателей» Школы подобен гению Декарта, который отверг и спутанность средневековой схоластики, и диалектическо-эмпирический логос Бэкона 971 . Позитивный синтез Огюста Конта и весь последующий позитивизм находятся в состоянии спутанных мыслей, преодолеть которое можно лишь с позиций «философско-математического синтеза»: «Математический элемент, как мы видели, дает для оценки и критики миросозерцаний, начал, причин, функций, целей всех вообще систем точные весы, охраняющие истинную свободу мысли от двойственности философских, научных, исторических, педагогических, политических и этических определений, если иользующийся этими весами сам себя не запутывает в ложных определениях, оценках и логическпх кругах вследствие поверхностного отношения» 972 . Именно математика должна стать основой синтеза всех наук. |
| Если доселе широкая интеллигенция игнорирует идеи представителей «нового религиозного сознания», то это, по мнению г.Философова, не ее вина, а вина самого религиозно-философского общества, которое недостаточно чутко относится к духовным нуждам молодежи. «Интеллигентная молодежь пойдет в общество, будет внимательно прислушиваться к тому, что там говорят, если она убедится, что там ее любят, воистину хотят ей помочь, что обществу дороги ее гражданские идеалы 705 , что у общества есть определенный гражданский лик». «Конечно, – продолжает Д.В.Философов – общественность не есть прямая задача религиозно-философских собраний... Но, тем не менее, за каждым отвлеченным, самым метафизическим словом должно чувствоваться определенное отношение к общественности, к русской действительности». Иначе даже самые талантливые слова «останутся словами». В качестве члена религиозно-философского общества и человека, дорожащего делом, которому он служит, мне хотелось бы высказать некоторые соображения по поводу плана, намечаемого Д.В.Философовым. Мне чуется в этом плане весьма скользкий путь для религиозно-философского общества, более того – некоторое искажение того религиозного дела, которое, по согласному мнению всех участников, общество стремится осуществлять. Д.В.Философов конечно согласится со мной, если я скажу, что религиозное сознание, религиозное отношение к жизни есть верховная и абсолютно независимая инстанция миросозерцания, которой должны быть подчинены все остальные убеждения личности, но которая сама не подчинена никаким посторонним соображениям. Но если так, то можно ли потребовать, чтобы в центре религиозно-философских бесед лежало «определенное отношение к общественности»? «Гражданские идеалы» – вещь весьма почтенная, они также, конечно, тесно связаны с религиозным мировоззрением, но только в том смысле, что они сами зависят от него; однако служение им не может ни быть прямой задачей религии, ни определять направления религиозного действования. Еще не так давно Вл.Соловьев изобличал славянофилов в том, что у них всечеловеческое начало религии подчинено условным национальным и политическим ценностям 706 . |
| Оправдав, таким образом, действия Совета и изобличив себя самого, В. В. Розанов лучше, чем кто-либо, изобличил несостоятельность и всех своих защитников. Примечание: Стенограмма закрытого Общего собрания Религиозно философского общества печатается по изданию: Записки петербургского Религиозно-философского общества. СПб., 1914. Вып. IV. Выступления А.В. Карташева публикуются по машинописи с правкой: РГАЛИ. Ф. 2176. Оп. 1. Ед. хр. 63. Л. 34–51. Стенограмма перепечатывалась в составе публикации: Иванова Е. Об исключении В. В. Розанова из Религиозно-философского общества//Наш современник. 1990. 10. С. 104–122; см. также: Розанов: pro et contra. СПб., 1995. Т. 2. С. 184–215. Заседание 16 марта 1914 г. Прения по докладу М.И. Туган-Барановского. «Христианство и индивидуализм» Председатель. Заседание открывается. Слово принадлежит А.А. Мейеру. А.А. Мейер. Доклад М.И. Туган-Барановского поставил несколько очень важных вопросов. Прения же по этому докладу отклонились от темы, и это произошло потому, что все говорившие наткнулись на некоторые частные вопросы, которые, конечно, должны быть разрешены для решения вопросов, поднятых М И ; на этих частных вопросах прения и застряли. Мне представляется, что вопрос, поставленный докладом, вопрос об отношении христианства к общественности теснейшим образом связан с вопросом, также выдвинутым докладом, но недостаточно в докладе развитым, с вопросом о различии между т.н. позитивной личностью и личностью мистической, или о различии между пониманием личности, кот можно было бы назвать позитивным и мистическим. Этот пункт настолько важен, что нам, прежде чем продолжать обсуждение доклада, нужно именно на этом моменте остановиться. Я думаю, что тот основной вопрос, кот поставлен докладом и кот лишь отчасти здесь затрагивался, будет решаться всеми участниками этих прений вкривь и вкось до тех пор, пока мы не установим какой-нибудь определенной позиции по вопросу о личности. Тут возможны две позиции, но надо по крайней мере видеть их различия, и каждый раз, когда мы будем говорить, учитывать, с какой же точки зрения мы говорим о вопросе, кот мы касаемся. |
| Председатель. Предоставляю слово председателю Совета для одного очень важного заявления. А.В. Карташев. В виде продолжения официального материала, который мною был доложен собранию в самом начале, я имею сообщить еще два новых документа. Эти документы отделены от прочитанной мною ранее официальной переписки, так сказать, исторически значительным промежутком времени, ибо они получены председателем Общества уже в последний момент, т.е. за два с половиной часа до настоящего собрания. Между тем, по своим формальным признакам они должны представлять особые мнения членов Совета 612 П.Б. Струве и А.Н. Чеботаревской к давнишнему заседанию Совета еще от 11-го декабря. Оставляя под сомнением юридическую допустимость столь позднего представления особых мнений, так как на основании протокола Совета от 11 декабря 1913 г. уже состоялось прошлое Общее собрание 19 января, которое лишь по случайному недостатку кворума не было окончательно решающим, президиум, однако, не уклоняется от приобщения к делу этих особых мнений, как таковых. П.Б. Струве пишет следующее: «Я высказываюсь вполне определенно против исключения В. В. Розанова по двум основным соображениям. Во-первых, поведение Розанова – и именно это я высказал совершенно категорически в своих последних статьях о Розанове, после которых я сознательно и последовательно не возвращался к суждениям о личности и поведении этого писателя, – по моему глубокому убеждению, совершенно устраняет применимость к нему начала вменения. Я вполне определенно считаю Розанова морально невменяемым. Поэтому в его деле, на мой взгляд, отсутствует основное субъективное условие разумного суда над человеком. Во-вторых, Религиозно-философское общество само по своим задачам не может притязать на функции суда, хотя бы морального, над отдельными лицами. Таким образом, исключение из Общества, как действие дисциплинарно-судебное, есть действие, не соответствующее природе такого общества, как Религиозно-философское. В силу этого, в данном случае отсутствует и основное объективное условие разумного суда. |
| И вот я хочу поставить вопрос, что нам мешает сказать: – да, мы будем судить; пусть Христос говорил, что угодно, но совершена мерзость, и мы не можем подписаться под этой мерзостью. Что нам мешает сказать так, что мешает поступить так, как, обыкновенно, поступает всякое общество? – Почему Религиозно-философское общество должно поступить иначе, чем общество псовой охоты или общество приказчиков? – спрашивает Левин в сегодняшнем «Речи» 634 , не касаясь существа дела? В том-то и дело, что Религиозно-философское общество должно поступать совершенно иначе, чем все другие общества. Религиозно-философское общество не может и не смеет отказаться от тех высоких традиций духа религиозного, духа философского, которые почиют на нем, хотя бы оно этого и не сознавало. Ведь заповедь – это еще не все. Если человек сознает, что он должен непременно что-нибудь сделать, заповедь его не смутит: он может принять грех на свою душу, и он будет по-своему прав. Вспомните Великого Инквизитора у Достоевского; он берет грех на свою душу. Сказано: – «нет больше любви, кто душу свою положит за други своя» 635 , но также сказано и «не убий», и он выбирает то, чего требует его искренняя, настоящая душа. Если душа Совета Религиозно-Философского Общества и душа Религиозно-Философского Общества, ставящая себе определенную, из самых недр этой души выходящую задачу, нашли бы когда- либо, что нужно совершить преступление, то пред лицом высоких заповедей Христа это был бы грех , но этот грех был бы понятен, и этот грех нужно было бы оправдать. Но разве есть здесь такое деяние, разве вы тем, что росчерком пера вычеркнете Розанова из числа членов, совершите политическое, религиозное или философское действие? Об этом нечего и говорить. Конечно, это не будет таким действием. Заповедь можно преступить, но духа преступить нельзя, – «нет больше греха, сказал Христос, как грех против Духа Святого» 636 . Не заповедь запрещает судить, а именно самый дух философии и самый дух религии. Тот, в ком этот дух силен, тот органически не может судить. |
| Другое дело, что предоставившейся возможностью воспользовалась совершенно определенная часть киевских общественных и церковных деятелей и публицистов. Ведущими представителями этого направления, помимо самого Зеньковского (в 1918 г. продолжавшего оставаться председателем формально существовавшего Киевского религиозно-философского общества), были В.Н. Лашнюков, первый председатель Религиозно-Философского Общества П.П. Кудрявцев и редактор-издатель журнала «Христианская мысль» В.И. Экземплярский , – все известные своим критическим отношением к официальной Церкви, «религиозно-общественными» настроениями и радикализмом в решении проблем внешнего устроения церковной жизни. Другие из заявленных участников газеты являлись либо членами Религиозно-философского общества 407 , либо авторами «Христианской мысли». После формального закрытия с начала 1918 г. «Христианской мысли» часть ее авторов, не потерявшая интереса к церковно-общественной проблематике, остро нуждалась в литературном и организационном пристанище. Новая газета и стала им для направления, уже не только фактическим, но и формальным лидером которого стал Зеньковский. Что же касается его организационной «оболочки», то как одну из попыток такого рода можно рассматривать возрождение осенью 1918 г. Братства во имя Иисуса Сладчайшего, созданного в Киеве годом раньше и включавшего в себя почти полный состав участников «Слова» 408 . Приехав в Киев, Булгаков столкнулся с уже готовым проектом. Присоединиться к нему у него не было ни времени, ни потребности. Трудно предположить, чтобы его заинтересовал проект, столь сильно напоминающий о скандальной и болезненной для него истории с газетой «Народ» и столь тесно связанный с проблемами украинской независимости. Но все же был в плане новой газеты один аспект, который не мог оставить его равнодушным – поиск идеологии и конкретных форм подлинной «религиозной общественности». Было бы упрощением полагать, что в 1918 г. Булгаков уже полностью отошел от так долго вынашиваемой идеи. Содержание его работ этого периода, где понятие «религиозной общественности» не исчезает, но, напротив, развертывается, свидетельствует само за себя 409 . |
|
|
