| Человек готов бороться со всеми остальными пороками, но этот, столь сладостный для него, сохранить в тайне. И поэтому благодать не может проникнуть в душу такого человека. У одних это – сребролюбие, у других – осуждение людей, у третьих – плотские похоти. Помните: когда человек не борется со своим грехом, он далек от Христа. Святые Отцы говорят: «Со всеми грехами сразу бороться невозможно, порази змею в ее главу, и тогда змея будет мертва. Если же ты будешь резать тело змеи на части, то все равно она останется жива». Значит, каждый из нас по своей совести должен рассудить, какой грех самый пленительный для него и с каким расстаться ему труднее всего, в котором тяжелее исповедаться, потерять который он боится больше, чем потерять свое вечное спасение. Авва Дорофей рассказывал, как однажды к нему пришел некто из братии и покаялся, что ворует пищу. Авва с любовью спросил: «Почему ты делаешь это?» Тот ответил: «Я голоден, и мне не хватает пищи за трапезой». Тогда Преподобный сказал: «Я благословляю тебя есть сколько ты хочешь, только не воруй». Через некоторое время оказалось, что этот человек ворует снова. Авва Дорофей опять спросил его: «Почему ты делаешь это, ведь я благословил тебя есть сколько ты хочешь?» Тот ответил: «Мне стыдно братии». Тогда Дорофей говорит: «Приходи ко мне, ты ведь не стыдишься меня, и у меня ешь, что хочешь, пока ты не насытишься, только не воруй». И вот, снова оказалось, что этот несчастный брат ворует. И снова спросил его Преподобный: «Зачем ты это делаешь, неужели ты стесняешься и меня, своего отца?» Тот сказал: «Нет, отче, я не стесняюсь тебя, но я не могу не воровать, я привык, и поэтому я испытываю мучение, если не украду что-нибудь». Тогда авва захотел узнать: «А что же ты делаешь с тем, что крадешь, всё поедаешь?» Брат ответил: «Нет, отче, я насыщаюсь и в трапезе. То, что я ворую, я несу в свою келлию и прячу, а затем, когда пища начинает гнить, я потихоньку выношу ее и кормлю осла». Да, братия и сестры! Иногда и у нас бывает грех совершенно бессмысленный, грех дикий, однако в этом грехе мы находим какое-то тайное наслаждение. |
| В смущение пришел преподобный Серид, когда явился пред ним доброзрачный юноша в блестящей воинской одежде и объявил, что он желает поступить в монахи для спасения души своей. Серид не тотчас принял юношу в обитель, а прежде хотел узнать внутреннее его настроение: благоразумный авва опасался, не сделал ли он чего худого, незаконного и хочет, может быть, в стенах обители укрыться от правосудия. Он поручил Дорофею испытать молодого человека и узнать душевное его состояние. Дорофей, побеседовав с юношею, нашел, что он чист душою и невинен. Доложили о юноше преподобному Варсонофию. Великий старец велел принять его без всякого сомнения, провидя его спасение. После этого Досифей был принят в обитель; настоятель отдал его под руководство Дорофею. Приняв юного Досифея на свои руки, Дорофей в деле руководства его на пути подвижнической жизни показал великую духовную опытность. Он постепенно вел молодого инока по аскетической лестнице, мало-помалу приучал его к аскетическим упражнениям, именно к упражнениям в воздержании и посте, и в молитве, и в отчуждении от земного, чувственного, и в прилеплении к небесному, божественному. Главным же образом Дорофей старался развить и воспитать в нем самоотречение и послушание, то есть довести его до того, чтобы он не знал и не имел своей воли, а жил и действовал по воле духовного отца-руководителя. Чтобы лучше наблюдать за внутренним состоянием Досифея, за его мыслями и чувствами, влечениями и действиями, Дорофей взял его к себе в больницу, которою заведовал, и возложил на него нелегкую обязанность ухода за больными. И ревностным делателем явил себя Досифей; и воистину сына послушания обрел в нем его блаженный руководитель. К воздержанию и посту мудрый руководитель приучал молодого подвижника таким образом. Настало время принимать пищу в первый раз. Дорофей сказал ему: «Иди ешь, чтобы быть сыту; только скажи мне, сколько съешь». После трапезы Досифей явился к наставнику и сказал: «Я съел один хлеб и полхлеба». Хлеб был в четыре литры. «Сыт ли ты?» – спросил Досифея наставник. |
| Но без слов тем более не обойдешься. Прежде чем ученик загорится желанием “попробовать” самому, он должен глубоко проникнуться содержанием урока, полностью усвоить (то есть сделать “своим”) урок во всех деталях. Современные педагоги-методисты и психологи разрабатывают новые дидактические методы, пытаясь нащупать педагогические технологии, которые бы при минимальном усилии ученика давали максимальный эффект усвоения. И здесь еще раз приходится убедиться, что новое – это хорошо забытое старое. Многие из тех приемов, приоритет открытия которых присваивают нынешние ученые, применял в VI в. авва Дорофей в форме, доведенной до совершенства. Если подсчитать, сколько же раз на протяжении Поучения о злопамятности авва Дорофей воспроизводит процесс развития этой страсти, то обнаружится весьма солидное число – десять. Этого более чем достаточно, чтобы хорошо его запомнить, даже не прилагая особых усилий. Да и красивое число 10, особенно в то время, когда более, чем сейчас, придавали значение равновесию частей внутри текста, играло свою роль. Однако, зная точно все законы восприятия смысла людьми, чтобы не наскучить им, авва Дорофей все время варьирует четырьмя этапами развития злопамятности. Все четыре этапа вместе он дает только трижды, остальные семь раз недостает какого-то одного или даже двух из них. Так что получается, что смущение и раздражение упомянуты из десяти всего по 7 раз, а гнев и злопамятность по 8 раз. Все эти числа, с точки зрения тогдашней эстетики, также носят печать совершенства. Если посмотреть на то, какие этапы и когда пропускает автор, то и здесь обнаруживается определенная закономерность. Первый раз, представляя все развитие, он пропускает первый этап – смущение: “мы не только не оставляем раздражительности и гнева, но и предаемся злопамятности”. Второй раз, соответственно, пропускает второй этап – раздражение – и только третий раз авва дает все полностью, но в обратной последовательности, что вполне логично, поскольку сразу определяется степень тяжести каждого из этапов: “…ибо иное злопамятность, иное гнев, иное раздражительность и иное смущение”. В четвертый раз он пропускает не только четвертый этап – злопамятность, но и третий – гнев, который, против ожидания, не выпал в предыдущий третий раз: “Смущение же есть то самое движение и возбуждение помыслов, которое воздвигает и раздражает сердце. Раздражение же есть отомстительное восстание на опечалившего”. А в следующий, пятый раз, видимо, чтобы все же точно выдержать принятый принцип, он опускает только один последний этап – злопамятность. |
| Услышав сей ответ старца, братия начали негодовать и говорить: «Что он сделал особенного, или каков был подвиг его, что он услышал сии слова?» Ибо они действительно не видели, чтобы Досифей особенно подвизался или вкушал пищу через день, как делали некоторые из бывших там, или чтобы он бодрствовал прежде обычного бдения, но и на самое бдение вставал не к началу; также не видели, чтобы он имел особенное воздержание, но, напротив, примечали, что если случайно оставалось от больных немного соку или рыбьих голов или чего-нибудь подобного, то он ел это. А там были иноки, которые, как я сказал, долгое время вкушали пищу через день и удваивали свои бдения и воздержание. Они-то, услышав, что старец послал таковой ответ юноше, пробывшему в монастыре только пять лет, смущались, не зная делания его и несомненного во всём послушания, что он никогда ни в чём не исполнил своей воли, что, если случалось когда-нибудь блаженному Дорофею сказать ему слово, смеясь над ним (и как бы что-нибудь приказывая), то он поспешно шёл и исполнял это без рассуждения. Например, сначала он по привычке говорил громко; блаженный Дорофей, смеясь над ним, однажды сказал ему: «Тебе нужен вукократ, Досифей? Хорошо, пойди же, возьми вукократ». Он, услышав это, пошёл и принёс чашу с вином и хлебом 15 и подал ему, чтобы принять благословение. Авва Дорофей , не понимая этого, посмотрел на него с удивлением, и сказал: «Чего ты хочешь?» Он отвечал: «Ты велел мне взять вукократ, так дай мне благословение». Тогда он сказал: «Бессмысленный, так как ты кричишь подобно готфам, которые кричат, когда напьются и рассердятся, то я и сказал тебе: возьми вукократ, ибо ты говоришь, как готф». Досифей же, услышав это, поклонился и отнёс обратно принесённое им. Однажды пришёл он также спросить авву Дорофея об одном изречении Святого Писания, ибо ради чистоты своей он начал понимать Святое Писание. Блаженный же Дорофей не хотел, чтобы он вдавался в это, но чтобы лучше охранялся смирением. Итак, когда Досифей спросил его, он отвечал ему: «Не знаю». |
| Из всего разнообразия лжи мыслью, то есть ошибочного принятия одной из своих “ролей” в жизни за подлинного себя, маска “подозрительного судьи” распознается легче других. Здесь уже сам факт присутствия в душе смутительных подозрений должен прямо сигнализировать нам, что с нами не все в порядке. Надо исповедать это греховное состояние, попросить у Господа прощения в нем и освобождения от него, а затем в дальнейшем старательно избегать подобного. Но и все другие маски будут распознаны и совлечены, если выполнять то, чему учат святые отцы, и обращаться за помощью к Богу. “ Ложь словом” по авве Дорофею и как к ней относится Дейл Карнеги Если ложь мыслью в соответствии с 9-м поучением преподобного аввы Дорофея состоит в непреднамеренной подмене себя подлинного некоей “ролью”, в которой человек хотел бы себя видеть, то ложь словом – это уже сознательное искажение действительности. Поэтому, следуя подходу преподобного Дорофея, можно было бы рассмотрение второго типа лжи озаглавить вопросом: кому ложь выгодна? Для объяснения, что такое ложь словом, авва Дорофей , естественно, обращается к жизненным реалиям, с которыми постоянно имели дело его ученики, то есть к особенностям быта его монастыря. “А словом лжет тот, – разъясняет он, – кто, например, от уныния поленившись встать на бдение, не говорит: «прости меня, что я поленился встать», но говорит: «у меня был жар, я до крайности утомился работою, не в силах был встать, был нездоров», и говорит десять лживых слов для того, чтобы не сделать одного поклона и не смириться Опять, если он пожелает чего-нибудь, то не хочет сказать: «я этого желаю», но все извращает слова свои, говоря: «у меня такая-то болезнь, и это мне нужно; это мне приказано», и лжет до тех пор, пока не удовлетворит своему желанию”. Авва Дорофей прямо называет три причины, побуждающие людей лгать, которые также являются основой всякого греха. Это, во-первых, сластолюбие, то есть стремление исполнить всякое свое желание; во-вторых, сребролюбие – стремление к приобретению материальных ценностей; и, в-третьих, славолюбие, которое в случае с иноками аввы Дорофея выражалось в нежелании смириться. |
| Пересматривая рукописи, встречаешься с таким явлением: в ряде рукописей 167–171, 185) «Лествица» и авва Дорофей списываются в одну общую тетрадь. Случайно ли соединил именно этих двух авторов XIV и XV век и выделял их из большого числа писателей, переведенных с греческого? Есть ли тут сознательный выбор чтения? Надписи на рукописях говорят нам, по-видимому, о последнем. Вот рукопись 165 аввы Дорофея и 156 «Лествица», приписки писцов свидетельствуют, что писаны они разными лицами, но по заказу одного и того же читателя «священноинока Матфея». Вот эти характерные приписки (пусть обозреватель библиотеки не проходит без внимания эти несколько строк, часто затерянные где-нибудь в конце рукописи, в них мы вплотную подходим к живому историческому лицу – к переписчику и его переживаниям, к его мыслям, к его отношению к самому делу переписки и к содержанию книги – да о многом еще говорят нам эти несколько строк): «Помощь Святыя Троиця съписася книга сиа, ей же именование «Лествица», на имя священноиноку Матфею, рукою грубаго и худого страннаго последняго во иноцех, смиреннаго многими грехи Варлаама». На другой: «В обители царстей Святая Живоначальная Троица, в устроении преподобного игумена Сергея, на имя священноиноку Матфею списася сия книга в лето 6922 (1414 г.) Индикта 7 месяца февруаря в 8 день на память св. мученика Феодора Стратилата. Списасяжеся сия книга при настоятельства преп. игумена Никона рукою многогрешнаго инока Антоша. Ты же священноиноче Матфею, помяни мя грешнаго в святых ти молитвах. Спаси Христе писавшаго и имети хотящаго сию книгу». Нужно отдать должное, читатель XV века, выбирая себе чтение, проявлял большое понимание внутреннего смысла, выделяя и соединяя именно этих двух авторов. Трудно, быть может, найти две книги, так мало сходные по внешним признакам, по стилю, по писательским приемам, по характеру авторов, «Лествица» – это отточенные афоризмы, выкованные фразы, по отчетливости мысли дающие впечатление чего-то математического; невольно напрашивается сравнение с мыслями Паскаля – «Лествица» какая-то математика души. Авва Дорофей – скорее лирик, простым, доступным языком, бесхитростными рассказами намечающий и решающий по существу глубочайшие мысли и жизненные задачи. В беседах его такая безыскусственность, что не догадаешься, что говорил и писал человек большой учености. «От усердия к чтению (в молодых годах) я не замечал – говорит о себе авва Дорофей , – что я ел или что пил, или как спал...», «я омывался водой, изсыхая от безмернаго чтения...» «и во время сна книга была подле меня на столе моем, и, уснув немного, я тотчас вставал для того, чтобы продолжать чтение». Несмотря на это, трудно найти книгу столь некнижно подходящую к своим задачам. |
| Ответ. Я не думаю, что ты так считаешь. Иначе по поведению это было бы сразу видно. Кто считает себя грешным и ничтожным, тот, конечно, не будет ни осуждать, ни злословить, ни укорять и так далее. То есть одно дело почитать себя таким в уме, и другое дело – на самом деле, искренно, в сердце это чувствовать. Когда преподобный авва Дорофей сказал своему старцу – Варсонофию Великому, если не ошибаюсь, что считает себя хуже всей твари, тот ему ответил: «Это, сын мой, для тебя гордость – так думать». Но Авва Дорофей, в отличие от нас с тобой, был человеком умным и сразу понял, о чем идет речь. Он сознался: «Да, отче, это для меня гордость, действительно, но я знаю, что должен был бы так о себе думать». Тогда Варсонофий Великий сказал ему: «Вот теперь ты стал на путь смирения». То есть авва Дорофей признался, что в действительности не считает себя хуже всякой твари, он просто имеет теоретическое представление о том, что надо было бы ему так думать, но на самом деле такого искреннего о себе мнения у него нет. Это очень важно. Один подвижник утверждал, что он считает себя ослом. В подражание некоему авве Зосиме он говорил: «Я осел». А старец ему сказал: «Ты не имеешь права так себя называть, потому что когда авва Зосима именовал себя ослом, то он имел в виду, что он, как осел, все вытерпит, а ты ведь ничего не вытерпишь. Поэтому для тебя гордость – так о себе говорить». Надо научиться смотреть на себя трезво, лучше признать, что у тебя нет смирения. И это будет более серьезное, глубокое смирение, чем такая вот игра: «Я ничтожная тварь». Я тоже могу называть себя разными оскорбительными словами и, может, иногда даже называю, когда никто не слышит, но, скорее, я позволяю себе это для утешения. «Ах ты дурак, что ж ты сделал?» (допустим, я что-то не так сделал). Что с того? Это же не значит, что я считаю себя глупым человеком, я все равно полагаю, что я умнее многих и многих. Если даже таким образом мы сами себя укоряем, мы, тем не менее, делаем это шутя и любя. Не так ли? Очень трудно научиться не играть. |
| Простить и примириться… Однако возможна и такая ситуация: охваченный обидой человек " замолчит, но будет продолжать смущаться и возбуждать себя… " , — рассматривает дальнейшее развитие страсти авва Дорофей. Обиженный действительно внешне держит себя в руках, чтобы не наговорить лишнего, но душа не обрела умиротворения. Какими усилиями возможно бороться с " гневом " , выросшим из раздражения и укрепившимся в душе? Увы, каких-то " чудодейственных " средств, " снимающих " гнев механически, без тяжело дающихся внутренних усилий, здесь нет. Если так, то куда должна направляться внутренняя борьба с гневом? То, что в этом случае советует преподобный, также не ново и уже знакомо. Надо примириться. То есть действительно, на самом деле принять в свое сердце человека, который вызвал в душе бурю негодования. За этим стоит глубочайший акт общения личности человека с иной личностью. Человек, ощущающий в себе неисчерпаемую красоту образа Божия (а на интуитивном уровне свое " величие " чувствуют все) должен признать такую же личностную глубину в другом человеке. Он должен признать в нем такую же богоподобную личность, какой ощущает себя сам, признать, что Бог любит и его крестной голгофской любовью как всякого человека. Он должен почувствовать, насколько не соответствует его мелочный гнев величию того, против кого он вспыхнул. И должен, как говорит авва Дорофей, отдать искренний поклон прощения… И тогда кровоточащая рана страсти, образовавшаяся в его собственной душе, будет уврачевана. " Пролить кровь свою… " Но и здесь остается опасность. " Иной сделав поклон, исцелил этим гнев, — продолжает авва Дорофей, — …была у него рана, и он приложил пластырь Но она еще не совершенно зажила " . От малейшего прикосновения рана возобновляется. И тогда " огонь " раздражения и гнева может перегореть в " золу " злопамятности. Злопамятность тем и опасна, что в ней нет столь остро переживаемого смятения, которое нельзя не заметить, в ней, напротив, всегда остается " ровный " фон болезненной ненависти. К ней человек может привыкнуть, может ее не замечать и не помнить, но как только на горизонте общения появится тот, кто явился предметом этой " злой памяти " , она сразу же даст о себе знать… |
| Обобщая еще раз, как преодолеть конфликт на первом этапе, авва Дорофей заключает: смущение, “если хочешь, можешь удобно погасить, пока оно еще не велико, молчанием, молитвою, одним поклоном от сердца”. “Ибо если кто-либо в начале смущения поспешит укорить себя и поклониться , прежде нежели разгорится раздражительность, то он сохранит мир”. Но вот самый начальный момент упущен. “Былинка” смущения (то есть момент, когда мучительная впоследствии страсть только зарождается), прежде чем была замечена, все же успела вырасти и грозит превратиться в укоренившееся дерево злой страсти! Тем не менее, все же еще остаются средства освободиться от него, хотя это потребует большего труда. Наука о духовной жизни аввы Дорофея поможет определить, на каком этапе, какими средствами следует противостоять развивающейся страсти. Какие усилия потребуются, чтобы побороть эту страсть на этапе “раздражения”? Это совсем не простой вопрос, ведь как можно на самом деле вдруг остановиться, когда все в тебе “закипает”, когда все раздражает тебя в человеке, повергшем тебя в смущение? Каких-то специальных рецептов на этот счет авва Дорофей не дает, но одно слово, сказанное даже как бы вскользь, очень точно выражает смысл усилия над собой. “Когда возгорится раздражительность”, человек должен замолчать, то есть усмирить бурю внутри себя, найти силы вернуться к внутреннему миру в душе. Простить и примириться… Однако возможна и такая ситуация: охваченный обидой человек “замолчит, но будет продолжать смущаться и возбуждать себя…”, – рассматривает дальнейшее развитие страсти авва Дорофей . Обиженный действительно внешне держит себя в руках, чтобы не наговорить лишнего, но душа не обрела умиротворения. Какими усилиями возможно бороться с “гневом”, выросшим из раздражения и укрепившимся в душе? Увы, каких-то “чудодейственных” средств, “снимающих” гнев механически, без тяжело дающихся внутренних усилий, здесь нет. Если так, то куда должна направляться внутренняя борьба с гневом? То, что в этом случае советует преподобный, также не ново и уже знакомо. Надо примириться. То есть действительно, на самом деле принять в свое сердце человека, который вызвал в душе бурю негодования. |
| Такое скольжение пропущенного этапа в результате придает всему поучению вид нисходящей лестницы (если, конечно, его содержание откладывается в голове в виде зрительно формируемой схемы). Это – лестница, уводящая в преисподнюю ада… Наконец, только в шестой раз, как бы открывая ученикам всю схему, которую они и так уже восстановили для себя из фрагментов, он дает точную последовательность четырех этапов: “ибо если кто-либо в начале смущения поспешит укорить себя Гнев, если закоснеет, обращается в злопамятность”. И тут же еще раз повторяет все четыре этапа для закрепления: “Вот, я вам показал различие: понимаете ли? Вот, вы слышали, что такое начальное смущение и что раздражительность, что такое гнев и что злопамятность”, – это седьмое по счету повторение всего развития страсти. Оставшиеся три упоминания сконцентрированы в основном на последних этапах. Дважды авва Дорофей пропускает смущение и раздражение, один раз – гнев и ни разу не упускает злопамятности. Восьмой раз он пропускает оба первых этапа: “исцелил этим гнев, но еще не подвизался против злопамятности”. А последние два раза – по одному из них. Девятый – есть смущение, но нет раздражения; десятый – наоборот, раздражение есть, нет смущения, отсутствует также и гнев: “где сострадание, любовь и смирение, что может там успеть раздражительность, или злопамятность, или другая страсть?”. Из этого видно, что авва Дорофей , чтобы достичь усвоения нравственного урока, “задействовал” сразу несколько уровней интеллектуально-духовной работы. Когда решается вполне рассудочная задача – уловить схему повествования, то умственное напряжение при этом делает человека более восприимчивым к решению духовной задачи – противостоянию страсти. При этом, как говорят современные педагоги, ученик все время остается в “ситуации успеха”: степень сложности интеллектуальной задачи такова, что она не отпугивает ученика, но напротив, стимулирует к решению. 1 Авва Дорофей. Душеполезные поучения и послания. Изд. 8-е. Св.-Троице-Сергиева Лавра, 1900, сс. 99–105 (Репринт: Тула, 1990). |
|
|
