| Перед Пасхой 1922 г. был дан Святейшим Патриархом «отбой». В понедельник Страстной седмицы всё петроградское духовенство было собрано в Лавру, где митр. Вениамин предложил духовенству подчиниться изменившейся воле Патриарха, сказав, что сам он в этом покажет пример. Хотя в решении Патриарха не сказано было, что нужно отдать все самые ценные предметы (святые чаши, дискосы, кресты, Евангелия и др.), но ясно было, что положение в вопросе об изъятии церковных ценностей круто изменилось. И все жертвы, сопротивления изъятию ценностей принесены были напрасно. Со стороны Патриарха это было не изменением тактики, а полной сдачей на милость хама-победителя. А по статистике обновленцев и большевиков, по всей России было до 1500 крупных столкновений с грабителями на почве сдачи ценностей. На собрании духовенства в Чистый понедельник было только три речи, причем я говорил по обычаю очень резко против сдачи ценностей. Введенский заявил, и Митрополит не опроверг, что он был Митрополитом уполномочен вести с «исполкомом» (исполнительный комитет солдатских, матросских и рабочих депутатов) переговоры по вопросу об изъятии церковных ценностей, что большевики с часу на час могут начать дикие репрессии, что в Москве ведется процесс против виновных в сопротивлении и что четверо протоиереев уже расстреляны и т. д.. Повторяю, Митрополит не опроверг указания Введенского на данные ему полномочия для ведения переговоров с большевиками, и всему собранию отцов стало очень тяжело. Все ведь знали, что Введенский и Боярский — «иудушки» — первыми подписали напечатанное в газетах воззвание о сдаче ценностей. И им же Митрополит поручил вести переговоры. Митрополит Вениамин погиб мучеником. Святейший Патриарх был отравлен. И сколько было расстрелов, ссылок, которыми были подвергнуты исполнители их распоряжений. И зачем было делать уступки? Когда я, держа в руках воззвание предателей о сдаче ценностей на помощь голодающим, назвал Введенского и Боярского шкурниками, а Введенский, в ответ на это указал, что он был уполномочен Митрополитом, я, признаюсь, смутился. |
| В заключение Я. С. Гурович сказал приблизительно следующее: «Чем кончится это дело? Что скажет когда-нибудь о нём беспристрастная история?» «История скажет, что весной 1922 г. в Петрограде было проведено изъятие церковных ценностей, что, согласно донесениям ответственных представителей советской администрации, оно прошло в общем «блестяще» и без сколько-нибудь серьёзных столкновений с верующими массами». «Что скажет далее историк, установив этот неоспоримый факт? Скажет ли он, что, несмотря на это и к негодованию всего цивилизованного мира, сов. власть нашла необходимым расстрелять Вениамина, митрополита Петроградского, и некоторых др. лиц? – Это зависит от вашего приговора». «Вы скажете мне, что для вас безразличны и мнения современников и вердикт истории? Сказать это не трудно, но создать в себе действительное равнодушие в этом отношении невозможно. И я хочу уповать на эту невозможность»... «Я не прошу и не «умоляю» вас ни о чём. Я знаю, что всякие просьбы, мольбы, слёзы не имеют для вас значения, знаю, что для вас в этом процессе на первом плане вопрос политический и что принцип беспристрастия объявлен неприменимым к вашим приговорам. Выгода или невыгода для советской власти – вот какая альтернатива должна определять ваши приговоры! Если ради вящего торжества советской власти нужно «устранить» подсудимого – он погиб, даже независимо от объективной оценки предъявленного к нему обвинения. Да, я знаю, таков лозунг. Но решитесь ли вы его провести в жизнь в этом огромном по значению деле? Решитесь ли вы признать этим самым перед лицом всего мира, что этот «судебный процесс» является лишь каким-то кошмарным лицедейством? Мы увидим»... «Вы должны стремиться соблюсти в этом процессе выгоду для сов. власти? Во всяком случае, смотрите не ошибитесь... Если митрополит погибнет за свою веру, за свою безграничную преданность верующим массам, он станет опаснее для сов. власти, чем теперь... Непреложный закон исторический предостерегает вас, что на крови мучеников растёт, крепнет и возвеличивается вера»... |
| Беспрецедентное судилище, похожее на трагический театр абсурда, продолжалось в течение 25 дней. Процесс явно был показательным, вход был как на зрелище - по билетам, выданным в Ревтрибунале, по партбилетам (РКП) и даже по студенческим удостоверениям. Требовалось предъявление билетов при входе и по выходе из зала и из здания Дворянского собрания, уже ставшего в 1922 году филармонией. Революционный трибунал состоял из 6 человек, а председательствовал некто Семенов, молодой человек лет 25, выдававший себя за студента. Как оказалось, менее всего обвинение интересовал вопрос о церковных ценностях, поскольку все, что требовали, было сдано. Основными вопросами были: отношение к Карловацкому Собору, «Живой церкви» и деятельности «контрреволюционной организации» «Общества приходов»; воззвание Патриарха от 15(28) февраля и письма митрополита в Помгол и Исполком: кто их составлял и кто распространял. Таких обращений, как «Ваше Высокопреосвященство», «Высокопреподобие», «Преподобие», или просто «отец», для суда не существовало, а был «подсудимый имярек». Так, в своих показаниях в заседаниях 12-13 июня «Подсудимый Казанский показал: Правление существует согласно устава. К выборам правления я отношения не имел. В Смольный об обучении Закона Божия не писал. Об этом не писалось ни в одном воззвании. Моих воззваний секретарь не рассылал. Заведывающим заграничными епархиями я теперь не состою. Ими заведует еп. Евлогий, которому я передал управление 2 года назад по распоряжению от Москвы от Патриарха Тихона. Где находится управление заграничных епархий - не знаю. Из Москвы по этому вопросу никаких сведений не получал. Насколько я знаю, в Петроградской епархии контр-революции не было. В церковных делах я не руководствовался тем, что написано в газетах - это для церкви необязательно. Воззвания пред напечатанием в газетах я прочитал настоятелям церквей. Письма в Помгол и Исполком через мою канцелярию не распространялись. Я до сих пор не осведомлен о структуре нашей церкви, как о ее политическом направлении - аполитичен. |
| Трогательна была наша встреча с ним, хотя до сего мы и мало были знакомы друг с другом. Зажили вдвоем. В тот же день испросили себе прогулку и впервые после 24 июня/7 июля – через сорок два дня, 4/18 августа мы подышали свежим воздухом. Пять дней пробыли мы в этом отделении и, после особого яруса, этой страшной преисподней, да еще с такими тяжелыми переживаниями, сидели здесь вдвоем, в беседах, в совместной молитве, в обсуждении многих вопросов, при почти всегда взаимной солидарности, – сиденье здесь показалось совсем не тюрьмой: я на второй день забыл, что я не на свободе, так как легко стало на душе. Свидания продолжались, режим был слабее. Наконец, во вторник 9/22 августа, было объявлено, что мы переводимся во 2-й Исправдом. Часа в 3 мы отправились, с конвоем пешком, нагруженные вещами. Немногие знали о моменте нашего перевода, и потому сопровождавших не было. Только в середине пути кое-кто из знакомых подходил, да один облегчил тяжесть нашего пути тем, что нанял извозчика, на которого мы и сложили наши вещи. А иначе, я не знаю, как и снес бы: уже весь был мокрый от жары... Во 2-м Исправдоме нас направили в пересыльное отделение, камеру 4, где нас встретили тоже церковники: еп. Иннокентий, архим. Гурий, иером. Лев, В.Б.Шкловский, Н.Д.Красильников, А.М.Шабельский. Тут же были В. В.Протопопов и кн. Оболенский П.Н. Начинал совместную жизнь по строго размеренному порядку. Утро и вечер отводились продолжительной общей молитве, под праздник всенощная, а в праздники – обедня с причащением Св. Тайн. Днем – часы молчания для занятий. Вечером рефераты по разным вопросам: о Живой Церкви и отношении к ней, по вопросам литургическим, миссионерским... Так прожили мы две недели, пока 23 августа/5 сентября наших компаньонов не увели от нас на Гороховую. Слышно, что они там были до последнего времени; был слух об их высылке в Архангельск, но справедлив ли – неизвестно. 25 августа/7 сентября и нас перевели из пересыльного в VII отделение, в 94 камеру, очищенную, побеленную. Этот перевод состоялся в связи с нашим определением в преподаватели к рецидивистам, которые помещаются все в этом же VII отделении. |
| Ни доносы агентов на патриарха Тихона, ни многие другие документы не разглашаются даже теперь, несмотря на уверение государственных чиновников, что наступила пора гласности. Нынешние чекисты откровенны: «Агентурные данные о патриархе Тихоне никогда не будут показаны». Но раз нет возможности узнать истину, остается лишь в хронологической последовательности расположить те малые крохи рассекреченных документов и на их основе гадать: почему большевики не решились расстрелять патриарха Тихона? Одна версия, встречающаяся в нескольких воспоминаниях, не выдерживает никакой критики: Ленин на предложение казнить патриарха ответил, что «мы из него второго Ермогена делать не будем». Во – первых, весной 1923 года, когда усиленно готовился судебный процесс, председатель СНК уже был настолько болен, что лишь изредка мог произносить короткие слова. Во – вторых, он вряд ли был знаком с житием священномученика Ермогена, как и с другими фактами истории Русской Православной Церкви. Итак, обратимся к доступным документам, повествующим о подготовке судебного процесса над патриархом Тихоном. 1922 год 18/31 августа. Допрос патриарха Тихона. 5/18 ноября. Телеграмма помощника начальника Секретного отдела ГПУ Дерибаса в Петроград с требованием срочно выслать «все имеющиеся материалы обвинения Тихона и дело процесса церковников» 83 . 1/14 декабря. Шифрованная телеграмма временно исполняющего должность председателя Верховного трибунала ВЦИК Карклина председателю Петроградского губтрибунала с требованием срочно выслать «дела по обвинению церковников, в которых фигурирует бывший патриарх Тихон». 13/26 декабря. Допрос патриарха Тихона особоуполномоченным ГПУ Я. С. Аграновым 84 . 7/20 декабря. Допрос патриарха Тихона. 16/29 декабря. Допрос патриарха Тихона Я. С. Аграновым. 29 декабря/11 января. Допрос патриарха Тихона Я. С. Аграновым. 1923 год 5/18 января. Допрос патриарха Тихона Я. С. Аграновым. 12/25 января. Допрос патриарха Тихона Я. С. Аграновым. 17/30 января. Допрос патриарха Тихона. 17/30 января. |
| Кстати, замечательно, что даже строгой изоляции не дали... Не объясняется ли это тем, что, как здесь было слышно, со слов чуть ли не А.А.Жижиленко, что когда наше дело в Москве передали на рассмотрение какой-то юридической комиссии, то она будто бы не нашла состава преступления! Потом составили уже вторую комиссию, с Красиковым во главе, которая и вынесла помилование 6 человекам и утвердила приговор о четырех. Не знаю, насколько это верно. Потому что слух о 6 и 4 почти с самого начала циркулировал в Москве в соответствующих сферах: а по некоторым слухам, это разделение будто бы было даже еще здесь, в Исполкоме Петросовета, намечено. Вообще, слухов всяких много. В частности, относительно четырех: митрополита, о. Сергия Шеина, Ю.П. Новицкого и И.М. Ковшарова. Мы все слышали вечером 30 июля/12 августа, как их выводили из камер. Но куда они делись потом – неизвестно. Один слух – увезли в Москву, будто бы для показаний по делу Патриарха; потом этот слух изменился так, что митрополит отправлен в Соловки, а третьи – сидят в Московской ЧК под большим секретом. Подыскивается и мотив к этому слуху: какие-то переговоры с Америкой и желание показать, что жестокостей нет. Думаю, что верен другой слух, что все четверо расстреляны. Передавали и подробности, что митрополит и о. Шеин были предварительно обриты и острижены, что Шеин и Ковшаров смело и с достоинством шли на казнь, Новицкий плакал, а с митрополитом будто бы случился сердечный припадок. Разноголосица лишь в пунктах расстрела: одни – на полигоне, другие – в Удельном, третьи в крепости, четвертые – за Стеклянным заводом, наконец, пятые, – в Михайловском манеже. Все варианты называют как участника – Озолина. Где правда? Сказать трудно, но вероятно, что их нет в живых. После объявления постановления ВЦИК, мы еще до четверга сидели в особом ярусе (я – в 134 камере); за это время у меня было три свидания с женой и детьми (в субботу, вторник и четверг). Наконец, в четверг нас перевели в VI строгое отделение, и я попал в камеру 56 вместе с М.П.Чельцовым. |
| Истинной причиной процесса был отказ митрополита признать ВЦУ и отлучение от Церкви делегата этого управления «живца» А. Введенского , который был инициатором и душой всего этого процесса 120 . Лично Введенский на процессе не присутствовал, так как его ранила камнем неизвестная женщина, но его заменил в качестве главного обвинителя другой член ВЦУ – Красницкий. 5 июня процесс закончился приговором к расстрелу митрополита и ещё 9 человек и к тюремному заключению остальных подсудимых. В ночь с 12 на 13 августа в нескольких верстах от Петрограда близ станции Пороховой Ириновской железной дороги были расстреляны митрополит Вениамин, бывший член Государственной Думы архимандрит Сергий (Шейн), проф. Ю. П. Новицкий и присяжный поверенный Ковшаров. Вместе с тем Петроградский епархиальный исполком постановил уволить всех священнослужителей, не признающих ВЦУ 121 . То же в общих чертах произошло в Москве 122 , Киеве 123 , Одессе 124 , Минске 125 , Екатеринбурге 126 и других епархиальных городах. Всюду епископы, не признавшие ВЦУ, были высланы и посажены в тюрьму. Только за один раз ВЦУ уволило 34 епископа, а к концу 1923 года высланных епископов было 66 человек 127 . А оставшимся было запрещено даже проведывать против ВЦУ 128 . Все епархиальные учреждения, не признавшие ВЦУ, были закрыты и заменены «живоцерковными», а члены их или высланы, или посажены в тюрьмы. Случайно уцелевшие епархиальные деятели, разобщённые с центром, пытались наладить епархиальную жизнь, воспользовавшись мудрым посланием митрополита Агафангела об автокефалии епархий, и устраивали съезды верующих, но ВЦУ пустило в ход и против того и против другого всю силу советской власти. В конце 1922 года Красницкий подал ВЦУ докладную записку 129 о борьбе с автокефалией отдельных епархий, где, между прочим, рекомендует не только лишить сана всех священников-автокефалистов, а мирян отлучить, но сообщить советской власти, что это движение «имеет политический характер, вредно для государственного спокойствия и опасно для государства» 130 . Были запрещены, по настоянию ВЦУ, как опасные для государственной власти, и всякие религиозные съезды, если они собирались не по призыву ВЦУ. Но, признаётся официальный орган советской власти, «несмотря на чрезвычайную бдительность госполитуправления, состоялся ряд тайных съездов верующих во Владимире, Курске, Рязани, Перми и других городах. Везде приняты постановления о непризнании ВЦУ и поддержке Патриарха Тихона» 131 . Особенно ожесточённую борьбу повело ВЦУ с организованными, согласно постановления Московского Собора 1917–1918 гг., приходскими советами 132 . И здесь ВЦУ шло рука об руку с советской властью, требовавшей строгих мер против этих контрреволюционных организаций 133 . |
| Однако требуются самые энергичные меры – привлечь все население к широкой помощи голодающим и изыскать все средства. После выступления Гуревича священник Стефан Кальвин спросил его, что конкретно сделало государство для помощи голодающим? После чего ответственный секретарь губернской комиссии по изъятию ценностей Тихонов огласил постановление ВЦИК о порядке изъятия церковных ценностей в пользу голодающих и инструкции, детализирующие этот процесс. Член ВЦИК Сперанский предложил присутствующим религиозным деятелям высказать свои соображения, каким образом провести изъятие быстрее и безболезненнее. Первым высказался раввин Меламед, заявив, что ради спасения голодающих никаких препятствий изъятию со стороны еврейской общины не встретится, и предложил немедленно передать ценности витебских синагог. Затем выступил Стефан Кальвин, также признавший необходимость сдачи церковных ценностей. Однако он обратил внимание на то, что освященные церковные предметы невозможно сдать без благословения и разрешения Патриарха, к тому же на многих предметах есть имена жертвователей, поэтому их передача возможна только с согласия последних. Представители общин старообрядцев и единоверцев, а также представитель евангелическо-лютеранского прихода Яунзем присоединились к мнению Стефана Кальвина. На заседании были оглашены письмо Петросовету митрополита Петроградского и Ладожского Вениамина и послание Святейшего Патриарха Тихона. После прений комиссия приняла ряд решений: немедленно приступить к учету церковных ценностей по инвентарным книгам и описям, существовавшим до принятия декрета «Об отделении Церкви от государства»; в синагогах изъятие произвести немедленно, в присутствии общественного раввина и представителей хозяйственного комитета, относительно других религиозных общин следовало подождать получения разъяснений от руководства; разослать настоятелям церквей, костелов, синагог и проч. выписки из протокола заседания комиссии; просить губком и Рабоче-крестьянскую инспекцию немедленно откомандировать в распоряжение комиссии 15–20 работников для формирования учетных комиссий, в которые должны были входить и настоятели церквей; возложить проведение в жизнь решений комиссии на заместителя председателя губернской комиссии по изъятию ценностей И. |
| Митрополиту объявлено, что допрос окончен. С тем же невозмутимым спокойствием, со светлой улыбкой на устах, среди вздохов и сдержанных рыданий в публике, митрополит Вениамин возвращается на свое место. V. Допросы. Сотрудники и сомученики Если качество предварительного следствия оставляет желать лучшего, то представительность выведенных на процесс подсудимых упреков не вызывает. Епископ Кронштадтский Венедикт Плотников, настоятель Троицкого подворья архимандрит Сергий Шеин, 26 представителей духовенства и 60 мирян самого разного происхождения и образования; выходцы из Москвы и Петрограда, из Ростова и Баку, из Пскова и Харькова, из Ревеля и Старого Оскола и еще из 16 губерний на скамье подсудимых. – Подсудимый Шеин! – Я, уроженец Тульской губернии, сын чиновника, с высшим образованием, беспартийный, не судился. – Подсудимый Новицкий! – Я, уроженец города Умань Киевской губернии, беспартийный, с высшим образованием, профессор университета, не судился. – Подсудимый Ковшаров! – Я, мещанин города Одессы (Иван Михайлович, как и предыдущие подсудимые, не обнаруживает своего дворянского происхождения), с высшим образованием, не судился. Кажется, вся несудимая Россия проходит перед угрюмыми лицами трибунала. Вся Россия представлена в зале бывшего дворянского собрания бывшей столицы. С 13 до 18 июня – допросы основных обвиняемых продолжаются. Неизгладимое впечатление производит допрос архимандрита Сергия Шеина. Вспоминает протоиерей Николай Чуков: «Особенно обрадовались обвинители, когда заполучили такого зверя, как архимандрит Шеин – действительный статский советник, член Государственной Думы, член Поместного Собора, националист. Обвинитель имел нахальство спросить, по внутренним ли искренним побуждениям он пошел в монахи? Отец Сергий выпрямляется во весь свой высокий рост, осматривает его с ног до головы: «Вы, по-видимому, не понимаете оскорбительности Вашего вопроса» Звучным, решительным голосом отвечает он на многочисленные выпады. Не позволяет сбить себя с толку повторяющимися вопросами. Пресекает эти попытки, заявляя определенно: я уже ответил на этот вопрос, повторять ответы не желаю. |
| Владимир Лосский был как нельзя лучше подготовлен к сложному поприщу нового осмысления православного наследия и свидетельства о нем миру. К кругам Религиозно-философского возрождения он был тесно причастен самим происхождением, как сын знаменитого философа Н. О. Лосского (1870–1960). Родившись в Петербурге и там закончив гимназию, он поступил на Историко-философский факультет Петроградского университета. Наставником его здесь был Л. П. Карсавин (1882–1952), другой крупный философ и историк, плодотворно развивавший христианское учение о личности; и позднейшее богословие В. Лосского , с его заостренным вниманием к теме личности, несет ощутимое влияние идей Карсавина. В 1922 г. вместе с отцом (а также и Л. П. Карсавиным), в составе большой группы философов, ученых и общественных деятелей, В. Лосский был выслан за пределы России и всю дальнейшую жизнь провел в изгнании, в Праге, а затем Париже. Свое образование он завершил в Сорбонне, получив ученую степень по истории западного средневековья; и хотя его главные творческие усилия всегда посвящались православному богословию, история мысли Запада также оставалась областью его ученых трудов. Первым крупным этапом творческой деятельности В. Лосского стало его участие в богословской дискуссии по поводу софиологического учения о. Сергия Булгакова . Сегодня эта дискуссия, развернувшаяся в Париже и других эмигрантских центрах после выхода в свет книги Булгакова «Агнец Божий» (1933), – хорошо известный, много обсуждавшийся исторический эпизод. Не входя в его существо, мы отметим лишь, что критический анализ софиологии, данный В. Лосским в книге «Спор о Софии» (1936), сжато и точно представил все ключевые возражения со стороны православной догматики против учения Булгакова. В центре этих возражений стояли концепции личности и благодатной свободы: Лосский показывал, что софиология (в отличие от учения Отцов Церкви) преуменьшает их место и значение в богословии, подчиняя их началам природы и необходимости, превращая благодатную стихию Богообщения в детерминированный процесс. И можно сказать по праву, что вплоть до нашего времени «Спор о Софии» остается одним из самых глубоких критических разборов софиологии. |
|
|
