| Гетман по положению дел в Варшаве располагал свои поступки 387 . Но до поры до времени он не показывал полякам ни малейшего вида недоверчивости. Всю зиму Хмельницкий был занят водворением порядка в освобожденной стране. Гражданская часть оставлена была в прежнем виде; народ привык к польским законам: по своему основанию они вовсе не были тягостны; притом значительная часть законодательства и управления заимствована была из Руси в разные исторические времена чрез сближение единоплеменных народов; поэтому тогдашний гражданский порядок в Украине, будучи польским, был в то же время и русским. Особенно когда чиновники и исполнители законов были русские и дела отправлялись на русском языке. В некоторых городах было мийское, или так называемое магдебургское муниципальное право. В это время на правой стороне Днепра в Украине пользовались им из городов, вошедших в границы гетманщины: Брацлав, Винница, Черкасы, Васильков, Овруч, Киев; на левой: Переяславль, Остер, Нежин, Чернигов, Погар, Мглин, Козелец, Новгород-Северский и Стародуб. Каждый из этих городов представлял как бы отдельную общину. Граждане гордились своею вольностью. Они носили общее название мещан, или мийского поспольства, и разделялись на торговых и ремесленников. Всякое занятие имело свою корпорацию, цехи – под управлением выбранных чиновников, называемых цехмистрами. Таким образом были, например, цехи: кушнирский, ткацкий, малярский, ковальский, ризницкий, бондарский и тому подобные; каждый цех имел свой герб, свою печать. Ежегодно, обыкновенно пред новым годом, под звук городового колокола, сходились все мещане на вече, поверяли дела свои, избирали начальников. Администрация сосредоточивалась в ратуше, которая в Киеве и Нежине называлась магистратом: в ратуше, или магистрате, заседали выбранные райцы под председательством бурмистра. Не везде было одинаково число райцев и бурмистров, смотря по величине и многолюдству города, в некоторых местах (особенно великого княжества литовского) число райцев доходило до двадцати четырех, в иных только до четырех; в городах, вступивших в черту казачины, их было немного, и впоследствии обыкновенно четыре. |
| Нисколько не размышляя, козаки немедленно отвечали пальбою из орудий и истребительными вылазками. Джелеля заменил Богун; козаки столь близко прокрадывались к стану польскому, что слышали лозунги и распоряжения; принуждали переменять и то и другое, и хватали панов в плен. 10 июля Богун отобрал лучших воинов, взял две пушки и пошёл против Брацлавского воеводы Станислава Лянцкоронского, чтобы отразить его от дорог, проложенных осаждёнными чрез болота. В таборе разнёсся слух, что Богун и старые козаки ушли и не возвратятся. Начался ропот: «Старцы нас покинули на жертву врагам; Хмельницкого с нами нет; татары разоряют Украину: они побрали наших жён и детей». Табор взволновался и все пустились в бегство. Дороги были тесны. Бегущие давили друг друга, тонули в болотах и зализнях. Старые козаки хотели остановить их и сами были увлечены толпою. Оставалось назади ещё 300 человек. Их окружили поляки; но они свирепо дрались. Они высыпали деньги в воду, туда же побросали все драгоценные вещи, рассеялись между поляками, вступили в рукопашный бой и погибли до единого. Последний из них вскочил в лодку; три часа защищался из лодки косою; ему предлагали пощаду; он отвечал: «я не боюсь смерти, и умру козаком». Шляхтич Цехановский взошёл в воду по горло и убил его. Поляки воспользовались в козацком стане громадною добычею. Они взяли 18 орудий больших и 22 меньших, множество знамён, ружей и пороху, знамя, присланное Гетману Яном Казимиром в Переяславль с Комиссарами, штандарт, подаренный козакам от Владислава, гетманский меч, дар Греческого Патриарха – Архиерейскую шапку, трикирии и другие регалии Коринфского Митрополита Иосифа, ларчик Хмельницкого с письмами от Бана Трансильванского, Султана Турецкого и Царя Московского, дорогие платья и меха, множество провизии и 30 тысяч рейх стайхсталеров. Митрополит Иосиф был ранен стрелою. 30 тысяч козаков погибло на поле битвы, в ласах и в болоте. Калиновский, кн. Иеремия Вишневецкий и Конецпольский с семью полками устремились за бегущими козаками и настигли их в ласах. Питаясь древесною корою, несчастные до того ослабели, что не могли продолжать пути. Не взяв никого из них в плен, поляки всех их перерезали и кроме того, 3 тысячный отряд разбили в теснинах при Дубне» 419 . |
| Более месяца Сомко держался против Хмельницкого в осаде. Хмельницкий всё это время стоял под Переяславлемъ за три версты. Несколько раз был съезд у него с Сомком. Последний говорил воеводе Волконскому, что он продолжает уговаривать племянника отстать от поляков и быть верным царю, но писарь Сомка Глосовский, друживший тайно с Золотаренком подпивши проговорился и объявлял, что Сомко ссылается с племянником о том, как бы им соединиться с крымским ханом, что они тянут время нарочно, пока соберётся король с поляками и придёт под Киев. Наконец, прибыл под Переяславль Ромодановский с войском; к нему присоединился и Золотаренко со своим полком, не хотевший быть заодно с Сомком, но слушавший Ромодановского, как царского воеводу. Хмельницкий, стоя близ Переяславля, не знал о прибытии московского войска; только татары, сделавшие набег на Пирятин, поймали московского языка, узнали о прибытии Ромодановского и дали знать Хмельницкому. Тогда гетман поспешно снялся со всем обозом и стал отступать к Днепру. Ромодановский, узнавши об этом отступлении, двинулся за ним; вместе с ним пошли Сомко и Золотаренко и черниговский полковник Силич. 17 июля произошёл бой. У Юрия было до 20000 войска, в этом числе польских двадцать четыре хоругви и немцы драгуны; татары отстали от Хмельницкого и ушли в свою сторону. Бой открыл Сомко со своими казаками, бился упорно два с половиной часа, но, когда наступил на Хмельницкого Ромодановский с конницею, войско Хмельницкого подалось и уже не могло поправиться; одни, бросивши табор, побежали к Днепру, другие, с самим Хмельницким, бежали в лес; только немецкая пехота сомкнулась в углу табора в числе тысячи человек, оборонялась храбро и вся погибла. Тех, которые бежали к Днепру, преследовало московское и казацкое войско, и припёрло их к реке так, что, не находя исхода, они бросились в реку и погибли. Очевидец говорит, что тогда их потонуло так много, что впоследствии трудно было приступить к Днепру по причине чрезмерного смрада от трупов. Те, которые успели сбросить с себя платье и переплыть Днепр, ушли домой нагишом. |
| Хмельницкий послал за полковниками. Беневский ждал, пока они сошлись. Ещё всё была ночь, Беневский сказал: – Вот, панове полковники, я уговариваю пана гетмана, чтобы он скорее собрал раду. Ожидая вашей рады, пан маршал королевский не распускает кварцянаго войска, а долее держать его в голодном крае невозможно. Он просит, чтобы послать к нему обозного Войска Запорожского, Носача, уговориться с ним, как войско разместить, чтобы оно могло стать на квартиры без всякой тягости для казаков. Да, вот ещё я уговариваю пана гетмана, чтобы он не оставлял булавы, не попирал славы отца своего; да никак не могу его уговорить. Я сказал ему, что ваши милости, паны полковники, намерены, если пан Хмельницкий окончательно покинет булаву, выбрать не кого другого в гетманы, как онаго. Полковников видимо привела в смущение такая неожиданная очная ставка. Им некуда было вывертываться, и они все разом крикнули: – Завтра пусть будет рада; если ты, пан гетман, покинешь булаву, то нам нельзя быть без гетмана, и мы тотчас пошлём к нему и отдадим своих жён и детей в покровительство. – Рано утром завтра пусть будет рада, – сказал Юрий и отпустил полковников. Оставшись снова наедине с Беневским, Юрий изменил тон, уже не говорил об отречении, напротив, показывал твёрдую решимость не выпускать булавы из рук. Он понял, что бывшие от полковников намеки и потачки его попыткам кинуть гетманство исходили от тайных козней Выговского. Юрий начал сердиться на полковников. – Все они люди двоедушные и изменяли Речи-Посполитой, сказал он; они затем и хотят такого гетмана, чтобы можно было своевольствовать. Беневский почёл удобным озадачить Хмельницкого, дать ему знать, что есть причина не доверять и ему, и он должен делом доказать иное. – Напротив,–сказал Беневский,–полковники показывают все на тебя, пане гетмане; говорят, будто за тебя начинаются все смуты: и Сирко, и Апостол, и Цыцура, и ещё прежде Пушкарь, все за тебя восставали; они говорят, будто ваша милость послал к царю Бруховецкого с частью своих сокровищ, а родной твой дядя, Сомченко, по твоему подущению, поднял бунт в Переяславле. Так про тебя полковники говорят. |
| Но бояр не удовлетворяли эти рассказы; смущали их названия: Войско Запорожское, гетман Войска Запорожского, а между тем гетманские посланцы с таким пренебрежением отзывались о Запорожье! Посланцам даны были еще вопросы: гетманы в Запорожье ли живали или в городах, и откуда гетманов выбирали, и гетман Богдан Хмельницкий откуда выбран? Посланцы отвечали: «Прежде гетманы и Войско больше живали в Запорогах, потому что в то время были у них добычи, ходили челнами на море, а теперь им на море ходить уже нельзя. Гетман Богдан Хмельницкий выбран был в Запорогах же, и сам он был запорожанин». Посланцев спросили: не чают ли они вперед от Запорожья бунта, потому что запорожцев на второй раде не было? «Бунта не ждем, – отвечали посланцы, – потому что Выговского выбрали всем Войском; но лучше было бы сделать так: пусть великий государь пошлет в Войско кого ему угодно, тот посланный соберет всех полковников, сотников, чернь городовую и из Запорожья, учинит раду большую вновь, и кого на этой раде в гетманы выберут, тот бы уже был прочен и царскому величеству присягу дал; да и гетман Иван Выговский желает того же, потому что уже тогда он никого бояться не станет, в Войске и в черни никакой смуты не будет; если же выберут кого-нибудь другого, то он, Иван, этим не оскорбится». Где же лучше собрать раду? – спросили их. «Всего лучше в Переяславле, – отвечали они, – потому что место людное и всем людям съезд близок». Посланцы были отпущены с грамотой, в которой государь писал Войску, что для утверждения новоизбранного гетмана посылает окольничего Богдана Матвеевича Хитрово. Мы видели, какие меры принимал Выговский, чтобы не пропустить посланцев из Запорожья в Москву; он забежал к Морозову, к которому писал: «Просим твоей милости, изволь пред его царским величеством за нас ходатаем быть, чтоб великий государь своевольникам, о вере и прямой службе не радящим, не изволил верить, чтоб посланцев их покарал, потому что эти своевольники о вере не радеют, о службе царской не думают, жен, детей, пожитков и доходов никаких не имеют, только на чужое добро дерзают, чтоб было им на что пить, зернью играть и другие Богу и людям мерзкие бесчинства творить; а мы за веру православную и за достоинство царского величества при женах, детях и маетностях наших всегда умереть готовы». |
| По возвращении из Варшавы, Немирич принял начальство над затяжным войском, и расставил его в Нежине, Чернигове, Борзе и других местах. Консинстенция (квартпрование) затяжного войска всегда была самым тягостным для народа обстоятельством и одною из важнейших причин ненависти к польскому владычеству. Народ, не зная и не понимая сущности договора с Польшей, видел в этом появлении войска в Украине возвращение к старым временам. Легко могли тогда воспользоваться недовольством народа враги Выговского и честолюбцы, увидавшие в его низвержении возможность подняться самим. Протопоп Филимонов усилил свою работу. В Нежине пристал к нему Василий Золотаренко, шурин Богдана Хмельницкого. Он надеялся сделаться гетманом. В Москве было опасались, чтоб казаки и татары не ворвались в средину государства. Вышел царский указ Трубецкому двинутся в Севск, и расставить войска по линии между Севском и Путивлем. Уже войска готовы были отступать от пределов Малороссии, как 19 августа явился из Нежина казак с письмом к Трубецкому от Филимонова и Золтаренка: они приглашали в Малороссию великорусское войско. Трубецкой хотя благодарил их, но не доверял им вполне и не решился отправлять в Малороссию войск, прежде чем не удостоверится, что партия, желающая этого действует искренно и довольно сильна. Он требовал, чтобы для удостоверения ему прислали доверенных. В конце августа явились к Трубецкому мещане и привезли новые уверения в преданности Москве и приглашения от Филимонова и Золотаренка. Кроме их писал о том же протопоп, но имени Симеон. В Переяславе, полковнику Тимофею Цыцуре пришла тоже мысль достичь гетманства услугами московскому правительству. С ним в соумышление вошел другой шурин Хмельницкого, Яким Сомко. В конце августа он написал к Трубецкому и через посредство гадячского полковника предлагал свои услуги. Трубецкой похвалял его за верность и побуждал перебить в Переяславле изменников московского царя, советников Выговского и всех вообще ляхов и немцев, какие находятся в затяжном гетманском войске. |
| Хмельницкий не верил, чтоб интриги соперника шли так далеко; тогда Беневский предложил ему призвать немедленно же полковников, которые сами скажут ему о своем избраннике. Полковники были призваны и объявили: «Завтра же надобно созвать раду, и если ты, пан гетман, покинешь булаву, то без гетмана быть не можем и сейчас же посылаем кой к кому, которому отдаем в опеку себя, жен и детей наших». Это объявление убило несчастного Хмельницкого. «Завтра будет рада», – сказал он и отпустил полковников. Оставшись наедине с Беневским, он начал срывать сердце, обвинять каждого полковника в измене против республики и коварстве. «И теперь они хотят выбрать того в гетманы, чтоб опять своевольничать», – говорил он. Беневский торжествовал: он пустил черную кошку между гетманом и полковниками и, чтоб еще больше раздражить Хмельницкого и выведать все нужное, стал говорить: «А полковники, пан гетман, все зло складывают на тебя, говорят, что и Серко, и Апостол, и Цецура, и Пушкарь из-за тебя возмутились; говорят, что ваша милость и Брюховецкого с частию казны отправил к царю московскому, и Самченко, твой родной дядя, по твоему внушению поднял бунт в Переяславле». Бедный Хмельниченко совсем растерялся: стал оправдываться, в ином признавался, наконец стал умолять искусителя: «Будь отцом, советником, ходатаем у короля и королевы; клянусь, что буду следовать твоим советам, не буду слушать злых речей». Беневский, разумеется, прежде всего присоветовал не покидать гетманства, потом, так как Юрий по молодости и нездоровью нуждался в помощнике, Беневский присоветовал ему взять на писарство Тетерю, чем приобретет доверенность короля и республики, потому что настоящий писарь, Семен Голуховский, предан царю и царем поставлен. Хмельницкий на все согласился, требуя одного, чтоб Беневский оставался ему другом и добрым советником. 11 ноября площадь у церкви св. Спаса шумела глухим шумом: стояло тысяч двадцать черни, а гетманский двор был назаперти: там тихо сидели перетрусившие полковники и гетман, дожидались, пока приедет на раду Беневский: что-то будет, как-то примет его чернь? И вот толпы расколыхались, едет воевода, сходит с лошади, садится на скамью, озирается: «Где же пан гетман?» В ответ раздался крик: «Ваша милость на месте королевском: пошлешь за гетманом, и должен прийти». |
| Через два дня, 8 октября, гетман малороссийский приехал; поляки изумились, увидав наследника страшного для них имени: это был черноватый осьмнадцатилетний мальчик, скромный, неловкий, молчаливый, смотревший послушником монастырским, а не гетманом козацким и сыном знаменитого Хмеля. 9 числа Юрий присягнул королю и вечером того же дня отправил письмо в русский стан к Цецуре с объявлением, что мир с Польшею заключен и чтоб полковник следовал примеру гетмана, переходил на королевскую сторону. 11 октября Цецура отвечал, что отделится от москалей, как скоро удостоверится в присутствии своего гетмана у поляков, и вот Хмельницкий является на холме под бунчуком. При этом виде Цецура с 2000 козаков (другие остаются в обозе) рванулся из табора; татары бросаются на них, думая, что это вылазка, поляки спешат защитить перебежчиков; около 200 козаков гибнет от татар, другие цепляются за польских всадников и достигают табора. Цецура произвел здесь совершенно иное впечатление, чем Хмельницкий: он был приземист, крепок, приятной наружности, в глазах горела отвага, движения тела изобличали подвижность духа. Побег Цецуры был окончательным ударом для Шереметева: о помощи нечего было и думать, а между тем «от пушечной и гранатной стрельбы теснота была великая; с голоду ратные люди ели палых лошадей и мерли; пороху и свинцу у них не стало». В таком отчаянном положении Шереметев продержался еще одиннадцать дней и 23 октября решился вступить в переговоры с польскими вождями. Подписаны были следующие условия: 1) царские войска должны очистить малороссийские города: Киев, Переяславль, Нежин, Чернигов, оставя в них пушки и всякие пушечные запасы, после чего беспрепятственно отступят к Путивлю, взявши с собою имение свое и казну царскую. 2) Войско Шереметева, сдавши оружие, все военные запасы и хоругви, остается в обозе три дня, а на четвертый выступает в города – Кодню, Котельню, Паволоч и ближние места. 3) Шереметев с начальными людьми остается у гетманов коронных и у султана крымского, пока царские войска не выйдут из Киева, Переяславля, Нежина и Чернигова; им позволяется оставить при себе только сабли и иметь сто топоров в войске для рубки дров; когда упомянутые города будут очищены, то войско под защитою королевских полков отпустится к Путивлю, где будет ему возвращено все ручное оружие; дорогою русских ратных людей не будут ни грабить, ни побивать, ни в плен брать; пищу себе и лошадям вольно им будет покупать. |
| 4) Козаки, оставшиеся в таборе Шереметева по уходе Цецуры, выйдут наперед из обоза, оружие и знамена повергнут под ноги гетманов коронных, и Москве нет до них никакого дела. 5) Шереметев с товарищами ручаются, что воевода князь Юрий Никитич Борятинский на все эти статьи согласится, приедет к гетманам и останется у них до очищения Киева, Переяславля, Нежина и Чернигова; если же он этого при первой повестке не сделает, то уговорные статьи до него не касаются. Вследствие этого Шереметев немедленно отправил грамоты Борятинскому, стоявшему под Киевом, и другому воеводе, Чаадаеву, находившемуся в самом Киеве, просил их согласиться на Чудновский договор. Шереметев писал: «Вам бы учинить по этому нашему договору, а в Киеве, Чернигове, Переяславле и Нежине государевым ратным людям быть не у чего, потому что Юрий Хмельницкий со всем войском и с городами изменил». Но Борятинский, не находясь в положении Шереметева, не думал, что Малороссия потеряна для Москвы только потому, что Хмельницкий передался полякам. «Я повинуюсь указам царского величества, а не Шереметева; много в Москве Шереметевых!» – отвечал Борятинский. Получивши этот ответ, поляки сочли себя вправе задержать воевод и войско, ибо главное условие – очистка городов малороссийских – не было исполнено. Но прежде всего надобно было удовлетворить хищных союзников, и самый важный пленник, за которого надеялись получить самый богатый выкуп, Шереметев, отведен был в Крым, где сначала сидел три месяца в оковах в ханском дворце, потом, по ходатайству Сефергазы-аги, кандалы с него сняли и послали в жидовский город; здесь он имел при себе священника, толмача, мог писать в Москву грамоты и воспользовался этим, чтобы отомстить Борятинскому, сложивши на него всю вину чудновского несчастия: «Я и гетман писали к нему, чтоб шел нам помогать; он было и выступил и отошел от Киева верст с 70, но, не дойдя до нас, поворотил назад, пограбил много местечек и деревень, а гетману, который его ждал, помощи не дал». Видя, что московские воеводы не намерены сдавать Киева, поляки отправили туда тайно пана Чаплинского поднимать жителей против Москвы; воевода узнал о незваном госте и посадил его под стражу; но Чаплинскому удалось уйти из-под стражи; он скрылся в монастыре, где игумен Сафонович обрил у него бороду и усы, нарядил монахинею и велел выпустить из города в то время, когда монахини коров выгоняют. |
| Богдан Хмельницкий именем всего войска его королевской милости собственноручно с приложением печати». Это обязательство, написанное и, вероятно, сочиненное во свидетельство на будущие времена, как в этом писании говорится, человеком, который через одиннадцать лет после того, на челе казаков и русского народа нанес жесточайший удар шляхетской Речи Посполитой, действительно может оставаться на грядущие времена свидетельством того, как лживы, бесплодны, и бессильны всякие договоры, постановления, законоположения, когда они составляются в разрез со всемогущей логикою событий и ходом исторических задач. По отобрании присяги от казаков, польный гетман намеревался провести первые дни праздника на месте, но в тот же день вечером дали ему знать, что к реке Ирклею подходит шайка мятежников на помощь Павлюку под предводительством Кизима; и Потоцкий счел нужным предупредить его: в первый день праздника он отправил за Днепр отряд в шесть тысяч со своим племянником. Ему приказано было узнать, как велики силы Кизима, и если можно будет, то и расправиться с ним. Но Кизим успел узнать о печальной судьбе Павлюка и повернул к Лубнам. Молодой Потоцкий выступил 25-го числа, с ним отправились и реестровые. Казаки, как будто с ними ничего не бывало, выступали в праздничном виде – играли на свистелках, били в бубны, подле их начальника Ильяша Караимовича несли бунчук под белым знаменем с двумя хвостами на рогатине. За ним и за молодым Потоцким, 26-го числа, и сам польный гетман стал переправляться на левый берег Днепра. Реестровые, отправившись быстро вперед, неожиданно для Потоцкого, поймали Кизима и привезли его, скованного, к гетману. Вероятно, он был схвачен хитростью пли выдан своими. В последних числах декабря (н. с.) польный гетман с войском стоял у Переяслявля. Ильяш советовал идти на поднепровские слободы и разорить это гнездо мятежа, но Потоцкий отложил такое предприятие под тем предлогом, что прежде надобно было испросить королевского разрешения на разорение целого края; притом же тогда продолжалось, как до него доходили слухи, возмущение в верхних краях левобережной Украины. |
|
|
