| Представляете? 99 лет. Каждую неделю во вторник, среду и четверг он ездит в Салоники. Это два часа плыть на корабле до приморского городка, а потом еще 200 км на машине за продуктами для всего монастыря. Через неделю. Сам закупает продукты для монастыря. Ему в шутку говорят: батюшка, ну доверьте кому-нибудь это. У вас уже возраст такой. Нет, -говорит. Они ни в чем не разбираются. Еще купят что-то не то. Сгниет все. Я уж лучше сам. 99 лет… Причем про него интересно рассказывают. У каждого монастыря есть своя пристань. И паром, который курсирует между портовым городом, который находится в городке Уранополис, туда доставляются строительные материалы кораблями, паромами, и продукты питания. И вот старец, архимандрит Илия, когда он на рефрижераторе заезжает на паром- то открывает псалтырь, и все два часа морского пути не выпускает его из рук. Другие погуляли бы по кораблю, с кем-то встретились. Тем более- корабль полон монахов из того или иного монастыря. Молодых бы потянуло пообщаться, узнать новости, а святые люди из рук не выпускают псалтырь. И вот так же служит наместник, исполняет последнее послушание. Что интересно- в некоторых храмах хор перед чтением апостолов поет песнопение: «Святый Боже, святый Крепкий, святый Бессмертный, помилуй нас»- на греческом, конечно Так вот, греки наместника нашего Пантелеймоновского монастыря прозвали «Агиос Афанатос»- Святый Бессмертный, за его 99-летний возраст. Когда я об этом узнал, то, конечно, очень удивился. Мало того, что посещает все службы: утром, вечером, обед, ужин, еще на машине ездит за продуктами за 400 километров. Едва ли он не самый старший настоятель на Афоне, но есть монахи столетнего возраста. Одному 104 года и двум или трем по 100 лет. Само афонское братство на сегодняшний день составляет двадцать монастырей, около пяти скитов и многочисленные кельи, где подвизаются братья по два, по три, по десять, по пятнадцать человек, может быть и больше. И вот таких келий насчитывается на Афоне около пятисот. И некоторые говорят, что на Афоне около трех-трех с половиной тысяч монахов подвизается на сегодняшний день. |
| К 1601 году почти все отдельный вотчины монастыря уже уплачивали какие либо денежные сборы. От них были изъяты только села Троицкое, Пантелеймоновское и Санниково, которые остались свободными от них и позже 1601 года 210 . Понизив общую сумму взносов оброчным хлебом и оставив неизменным итог оброчных денег с крестьян всей монастырской вотчины, писцы 1601 года увеличили количество взимавшихся «столовых запасов», 211 под которыми они разумели: сыры и яйца, включая, кажется, в тоже наименование овчины и поярки. Сбор этих запасов в монастырской вотчине привился, по-видимому, только в конце XVI века. В 60-х годах этого столетия он был еще весьма ограничен. Тогда доставлялось только с села Куликова (39 вытей) 1619 яиц и с села Петровского (8 вытей) брали с 1 выти по барану и по полти мяса (с правом давать взамен барана – 2 алтына и за полоть мяса по 2 алтына) 212 . Приговор монастырского собора 31 марта 1593 года, как мы видели, обязал крестьян Белозерского уезда давать с выти по 30 яиц и по сыру, оговорившись, что на крестьян других сел это требование не распространяется. Но в тоже время с вытей всей вотчины он назначил взимать по овчине 213 . Опись 1601 года застала уже значительные отклонения от этих требований, если только соборный приговор был когда-либо вполне применен на практике. Во-первых, тогда Околомонастырская вотчина Белозерского уезда вовсе не доставляла столовых запасов: «столовых запасов с тех деревень преж сего не было» 214 . Во-вторых, сбор яиц (по 30 с выти) производился не только в Белозерском уезде, но и в Вологодском (с сел: Рукиной слободки и Сизмы), и в Дмитровском (с сел: Куликова, Куралгина и Вертлинского), и в Клинском (с деревни Перескоковой) и в Московском (с села Елгозина), причем, однако с села Кемы Белозерского уезда яйца и сыры не собирались. В-третьих, овчины поступали также по со всех сел, напр. их не получали с Вашкия, Кивуя, Санникова и т. п. Наконец с вотчин, дававших овчины, обыкновенно взимались и поярки, по 1 с выти. Только в Кабанове, где давали овчины, не давали поярков, и в Петровском, где давали поярки, не давали овчин. |
| Иерусалиме по уставу IX – X вв.» автору была присуждена юбилейная премия преосв. Макария в 1000 руб., за сочинение: «Патмосские очерки» – Макарьевская премия в 800 рублей, и проч. Вообще, проф. А. А. Дмитриевский является одним из самых деятельных и талантливых тружеников в областях церковной археологии и литургики и его труды в этих областях носят печать солидной эрудиции. В последнее время внимание людей науки обращает на себя капитальный труд Алексея Афанасьевича по изучению православного Востока, под заглавием: «Описание литургических рукописей, хранящихся в библиотеках православного Востока» (вышло в свет два огромных тома: в 1895 г. т. I – типика, в 1901 г. – евхологии, и имеется научного материала ещё на несколько томов). Этот труд профессора есть плод широких и тщательных изысканий, произведенных им во время неоднократных путешествий его по Востоку, какие предприняты были им сперва по командировке от Киевской Духовной Академии, а потом и более по собственному почину, по преимуществу в вакционные месяцы. Некоторые из этих путешествий заняли и более продолжительное время. Поприщем изысканий проф. А. А. Дмитриевского были библиотека Афона, Афин, Патмоса, Халки, Иерусалима, Синая, Каира, а также – Вены, Рима, Турина и других мест Италии. Главною целью его было изыскание и описание рукописных памятников, относящихся к истории церковного устава или типикона. Комиссия, рассматривавшая собранные профессором и представленные им по возвращении из командировки научные материалы, донесла Совету Киевской Духовной Академии, что «они содержат описание 120 греческих евхологиев, почти 100 греческих типиконов, более 250 разных других литургических греческих рукописей и до 60 рукописей такого же содержания южнославянских, найденных им в книгохранилищах на востоке. При этом почти все рукописи Синайской, лавр св. Афанасия Афонского и Саввы освященного, библиотеки Святогробской в Константинополе и монастырей на Афоне: Ватопедского, Пантелеймоновского и Евсигменского, – не только подробно описаны, но и в виду действительно научной важности содержащихся в них чинов и молитвословий, после сличения их с изданиями Гоара, Гоберта и др., приведены в обширных извлечениях. |
| Неожиданно извне послышалось: «Товарищи туристы, ускоримся! Энергичненько прикладываемся к образам и поспешаем на выход. Автобус и так опаздывает!» Под этот крик в пещеру ворвалась толпа экскурсантов, прямо-таки вжав нас в стену. Народ действительно действовал «энергичненько»! Но что поделать – их «автобус и так опаздывает!» Когда эта туристическая волна схлынула, мы вновь погрузились в атмосферу тишины и покоя. Подумалось: «Прекрасно молиться здесь, смотря ночами на звёзды! В полной мере вслед за древними подвижниками это, наверное, познали иноки-отшельники, скрывавшиеся от богоборческих гонений в труднодоступных горных местах. Хоть их жизни и подвергались опасности, но духовные чувства, обретаемые здесь, того стоили». В 1930 году советские власти жестоко расправились с братией Симоно-Кананитского монастыря, которая после закрытия обители переселилась в район высокогорья Псху. Почти все монахи тогда погибли. Также в горах Абхазии после закрытия Глинской пустыни продолжал свой удивительный духовный подвиг и схиархимандрит Виталий (Сидоренко)… По-видимому, и мы в день своего первого посещения пещеры Симона Кананита тоже на мгновение уловили сердцами эту духовную красоту опыта пустынничества… У меня тогда родились строки: …Коснулись капли летнего дождя Сухой, раскрытой старческой ладони. Вздохнул отшельник, взглядом уходя К вершинам гор в заснеженной короне: «Господь врачует души солью слёз. И небо нынче плачет не напрасно…» Тот день подарил ещё одно открытие. Встреченная нами приветливая русская паломница поведала о местонахождении другой уникальной пещерки – Пантелеймоновой. Оказалось, её можно найти с противоположной стороны скалы, в которой расположен грот Кананита. Разыскали это место. Оставили там свечи и записки, а также помазали свои лбы маслицем из лампадки… При дальнейших приездах в Абхазию всегда старались с родными и друзьями непременно побывать в обеих этих пещерках… Что касается явного чуда, произошедшего с нами в Новом Афоне, то история такова. Чтобы вернуться в Сочи, где в тот год отдыхали, отправились мы на автобусную остановку. Кстати, она интересна оформлена мозаикой в форме ракушки трудами Зураба Церетели. Я не являюсь поклонницей таланта этого скульптора, но знаю, что по его проекту в конце 1960х годов в Абхазии возникло 9 подобных остановок. |
| И прямой ведут наводкой Обуревший Пентагон. Вновь ракета ввысь летает. Там «Поехали!» кричат. В телевизоре комбайн, Ни убийц, ни воровят! На Чукотке бандюганы В глубине уранных руд Не в Давосе, а все планы Перевыполнили-бьют. Ходит грозный пограничник По Нью-Йорк да по Нанкин. Смотрит грозно: как бы хищник Не прополз от буржуин. Вновь в ТВ сидят поэты, Композиторы да ты, Мой рабочий невоспетый, В Русь - основа чистоты. Новорусские толпою Строят фермы и шоссе. И под сталинской трубою Спят спокойно дети все. И поют Ташкент и Таллин, Прежде нищий град Тамбов: « Вечно жив товарищ Сталин! Наш спаситель, враг воров!» _____________________________ РУССКОМУ ЛЕСУ Посвящаю Виктору Одину Вне человечества проклятого последних Времен Земли, как в царствие небес, Взойду на холм, минувших дней наследник, Дивясь, скажу: « Здорово, русский лес!» Живые трупы в их земных столицах Оставил днесь в день гнева за спиной В бетонных склепах заживо дымиться, Над их проклятой роскошью земной. Благослови, надмирное молчанье, В день теплый солнца поздних октябрей Христьян последних храмы мирозданья - В колоннах сосен нищих деревень. И вот - я здесь! С английской сумкой этой Прими меня, крестьянский сирый дом! Слежу безлюдья запах всюду тленный И мхом повитый шифер над прудом. Гнилых сараев мерзость запустенья Святой Руси, а в молодом лесу Забор повален, да одни коренья Глухих берез по рухлому крыльцу! Уже октябрь. Зовет меня туманом С холма к низинам долы навестить Опят пеньковых детский сад в полянах. Там сон озер топориком будить. Сложить поленниц ловкие постройки, Мешать в корыте глину для печи, Искать болты заржавленные к койке, Колодец затхлый ведрышком лечить… И понукать зеленый грязный трактор С горой осины в келью для певца - С окном в Сибирь неезженого тракта Екатерины в каторжных лесах. А иногда в железную дорогу С болот лесных в пальто от дней былых От «Хьюго Босс» - найдя, ругаться к Богу На горожан в вагонах золотых. Брожу следить я в ясные погоды Подлунный мир живой воды лесной В ночь полнолунья к вымершим народам, |
| Но тут возникло сбоку привиденье: - Кто вас сюда пустил без разрешенья? Мы, фээсбешным аусвайсом с рая Контор охранных ему в фиксы помавая, Как триумфаторы к котельной – жить как в Припять С провинциальным русским: Где бы выпить? …………………………………………………….. ……………………………………………………... ……………………………………………………… ……………………………………………………… Мастифф угрюмый, сей дубина стоеросовый Над пуком книг продрогших девяностых Глядел нам тупо вслед как с похорон, Советской Леты бдительный Харон. _______________________________________________ НЕБО Холодной зимнею зарею Леса печальные стеною Молчат над улочкой глухой Завороженною тайгой. А утром серым и туманным Два дня покаплет с черных крыш, И стелет горький дым в камыш, На оснеженные поляны. Но вновь ярится силой новой С луной жестокой и багровой Предвечный светоч и мороз Под хороводом диких звезд. На Север гляну: зябкой пихтой Стоит там грозный свет кольцом С звездой Полярною трехликой В Гиперборее праотцов. На Юге два молчат атланта Под бездной светочей пустынь, Неся бессмертных аргонавтов Над океаном в сад богинь. И – все Мороз, да тьмы во мраке, Да Смерть, да Сон, да жизней бред! И – Слова траурные Знаки На скалах умерших планет. ______________________________________ Взойду ли в гору отдалиться, Пшеницей лунной ли иду- Везде в обычных женских лицах Тебя, небесная, найду. В кувшин ли винный поклоняясь, Иль в облаках паря с орлом, Или ползя в земле с червем- Везде я милой обретаюсь. Или на дикую солому Когда падет ее слеза,- Мир ниспослать земному дому, Во всем ища ее глаза. Как странник неба без заботы Во всем искать ее цветы, Ее нездешние щедроты, Ее пречистые следы. И - только нежить осторожно За ушком лунный завиток, И эту маленькую ножку, И петербургский башмачок. ------------------------------------------------- Когда поэт из недр народа Цветет сквозь боль его, тогда Един он обретет свободу По воле высшего суда. Пусть он живет забыт, безвестен Живым – но мертвым говорит С высот:« Иному я без лести Всегда был предан – и пиит!« А тут живет он непрактично – |
| Как москвичи, в Египет и в Хургады… В луче закатном розовеют склады, Да две березки дохлые приветом - Как память сердца лирикой поэтам Московским машут – право, жалкое растенье! Пустыня серая, закат и запустенье! Вдали кишит раздавленной змеей, Грузовиком разьезженной, сам МКАД! Но - сверх него поэты вдаль летят Мечтой, поя холмушки, деревушки, Церквушки, бабочек, ромашки да опушки, Не вылезая за сию границу На наши свалки из своей столицы… Стоим как боги на итог цивилизаций – Как два атланта смотрим с бережка Глухой Британии… С Обьединенных Наций По Зодиаку прут три огонька Обжор с Европы и болтушек из столицы… Которым главное – чтоб длинные ресницы. Печально свалка мертвая дымится, Пейзаж привычный нам в глуби Россий! Се - ПВХ воняет на грязи Истоптанной. Как стерты, серы лица Ненужных русских в искривленный тополь! Котельная, похожа на Чернобыль, Которая сейчас гоняет в сети Поэтам лирик, утонувшим в Интернете, Калории… Бомжи, всем ненавистны Московским фифам, мытым в ваннах чистых, С шампунем - вот бомжи сидят с костром своим по жизни, Все шваль, все пьянь, все мерзость, дрянь, не люди! Вдали Москвы, которая всех судит. Здесь бродим мы, приехав с Неумойки Гулять в Москве в московские помойки. Тут, глядь, Наровчатовым мечет ветер листья, Тут даже Шолохов, евреям ненавистен, Твардовский там, там - «Новый мир» советский, Пейсатели, которых не подецки Теперь колбасит – вон в журнале «Знамя» Их имена с гнилыми сапогами. Там Рыбаков-Евреич, там - Кривцов… А тут с Марининой сам Юрий Кузнецов Со словарем немецким вперемешку, И Бек, и Брежнев, там с «Водою вешней» Гамзатов с томиком «Узбекские поэты»… Запрошлогодний календарь секретов Сктин домашних – модный гороскоп, Без стекол старый ржавый телескоп, Две шестеренки, видеоплеер «Сони» И - унитаз расколотый в бетоне. И чаша с пластика с прогнившею перчаткой, Палеонтологов грядущая загадка… Все, что Москва огромная создала Для век грядущих интернационалу – Гибриду будущей здесь среднерусской расы Китайца хитрого с безтормозным кавказцем. |
| Петля и Ужас, смерч и град! На опустелую их расу, На все богатства их, жесток, Следит неисчислимой массой Детьми кишащийся Восток! ____________________________________ РУССКАЯ ИДЕЯ Чем больше мы видим смешенья Племен, рас и цвета лица, Тем более и вырожденья Заносится в Книгу Конца. Конец человечьей истории- Уродец – не Хам и не Сим, А некое среднее горе Горбатое, взявшее Рим. Умолкните, маги науки! Сын Ноя – в шатрах Сима росс Среди исторической Скуки На Землю народам донес Прогресс, пламя духа, примеры, Чистейшую горнюю веру. А все остальное – химеры. Стоит Вавилон горделиво! Но опыт: сильнее разврат, Покуда в персидских заливах Отстроят антихристу град. В долине Армагеддона Китай и ликующий Хам Оружием апполлиона Бряцают земным племенам. С летучей секирой при битве Последней – настанет покой: Проклятое племя хамитов Раздавит Европу ногой. Как грозное знамя Мессии Народам во страх пред Отцом Монарха святого Россия Воскреснет – одна! – пред концом. И будет стоять на Босфоре Великое русское море Над криком и воем как нимб – Небесный Иерусалим. А вне: остальные колонны, Певцы и творцы Вавилона, Отверженные в одночасье С надгосударственной властью. ------------------------------------------------ ПРОРОК Когда засыплет дикая собака В могильных плитах наши имена, Когда крестьянин не посадит злака В глухую землю, где дымит война, Когда пророки вдруг не узрят знака, В котором воля бытия дана; Когда потомок плюнет на могилы Живущих ныне лишь единым днем, Когда остынут чувства, веры, силы, Что нас ведут всеправедным путем; Когда проклятьем кончатся заботы, А речь-сорняк доглушит наш язык – То почернеет желтый лик природы И вдруг - покроет тленьем лунный лик. Тогда, тогда сойдет на мир печальный Холодный бог для неживых эпох. И - глянет в линзу льда Никто нахальный - И мимо нас, проклятых, пройдет Бог. И вот тогда я скину тыщетонный Прах и останок вашей суеты, И – отлечу душой освобожденной К иным краям, где песнь поют цветы. А к вам, сюда, не будет мне возврата, Ведь кроме боли, злобы и камней – |
| Тем пьянее шабаш нарастает, Тем бойчее дережка и крик. Сумрак желтый как дьявол трехрогий Из низин по болотам ползет. Вот бредет по унылой дороге К древу смерти безропотный скот. Воют, стонут, все кверху стремится От земли, где обглоданный срам. Но ленивые жирные птицы Гадят в головы наглым скотам. Ночь и морок, и тьма наступает, Перед мраком смятенье растет. Собачонка пастушая лает, Это мрет обожравшийся скот. Но едва желто-красным желудком Утро к древу провиснет в упор – Снова дол оглашается жутким Писком, визгом воскресших обжор. ______________________________________ Вот неокон, чей бог природа, Упрямо тычет свой кумир, И с постбрюссельской дикой мордой Преображает русский мир. А детки рьяного папаши Для позабытых Богом стран Отели строят, телебашни Для близких внуков обезьян. Они болота иссушили, Слетали в космос вкруг земли, Наобещали, накрутили И в ад с наукой снизошли. Вот горе! Всюду их потомки Ни нас, ни Бога не стыдясь У государства на обломках По черепам воюют власть. И хлеще Геббельса со жлобством Вертят безбожною Землей, Чтоб для грядущего обжорства Построить-таки рай земной. Но Бог для верных жив остался. Расстроен ересью и злом, Он нечестивцам посмеялся – Глобальный мир разбил жезлом. Коль нечестивый над толпою Слепым радетелем сидит, Чтоб не цвело вовеки злое, Господь ума его лишит. __________________________________ Куда бы спрятаться и скрыться Чертей в свободе иль святош? Где б мук хоть в миг освободиться. Такого места не найдешь. Куда б от дурости и срама Бежать от пузищ и костей, И от всемирного бедлама Рекламы, пошлых новостей? От ног кривых в слепых колготках, От Королей, От Фикс, Вован… От мисс, блестящих как селедка, От уголовников-дворян. И от больных насквозь нимфеток С гусиной коже на спине Под декольте, и от поэток, Что спят с японкой на луне. И тяжелохрипящих рыжих Бульдогов томно-голубых, Вельмож, что грезя по Парижу, Обрали загодя своих. И от дальнейших безобразий Хавроний, выползших на власть, Чей бог в японском унитазе Их жертвы примет, им смеясь. |
| Когда обратно Алкоголис, Наш грек, их кузовом привез, Вновь вездесущий мегаполис Завыл Киркоровым как пес. Поэтов тыщи в интернете Стучат о счастье на селе, Но все как сукины как дети, Как наркоманы на игле. Тому вздыхала за избенкой У Робинзона в десять изб Безпастуховая Буренка В безпастуховый парадиз. О, друг далекий, странен добрый Мне отзыв твой во интернет, Благословивший стих мой скромный – Он здесь как Божий мне привет. _________________________________________ Живешь, никого не полюбишь, Живой полусгнивший мертвец. Из серого города то бишь Бежишь в деревенский крылец. Пустою равниной о небо Шумят лебеда и дурак. Жить пошло, подохнуть нелепо, Вот жизнь и коптишь кое-как. Когда все любови былые В Америке, Польше, Москве. Пляши, гимназисточка Лия, В предзимней и колкой траве! Наш дом почернелый и сонный В засмертных, голодных полях Страною святой, уголовной Летит и летит за овраг. Зима и декабрь скатают Из снега снегурке лицо. Метели у нас отдыхают, Садясь на седое крыльцо. А помнишь, с тобой молодые Мечтали, ты помнишь тот день?- Проклясть эти нови России, В забвенья уйти деревень! Пока все мертвеют, не зная, Что в вечности зеркала душ Пусты, как пустая-пустая Их жизнь как вселенская чушь. А мы в их гробницы-столицы О полночь побдим как всегда, Как мир-крематорий дымится, Большие как жгут города. _________________________________ ПОСЛЕДНИЙ РИМЛЯНИН Останий знак померкнувшего лета В реке седой скрывает зыбкий лед. Я жду письма, московского привета. Но ящик пуст. Строки никто не шлет. Здесь научен в глуши глухой изгнанья Ни от кого в бесящихся годах Не ожидать стихам своим признанья. Стихи в наш век – пустышка, глупость, прах! Уж не поет чаровник вечных песен В столицах мира, волнователь струн. Он поднят на смех, шут же чужебесен В поэтах первый – рыночный крикун. Лишь вещной роскошью и бедным поселянам Доходит век мещанства и греха – Мамона бог и гуннам, и славянам В закатных мира славой в облаках. И все шумит! Там в храм литературный Торговцы влезли в царстве фарисей; |
|
|
