| Наши Власти прекратили экзамен и поспешили на встречу Филарета. Они прошли довольно далеко, на пр., сажень 30 от залы собрания. Подъехал Филарет. Служитель отворил дверцы кареты: Власти кланяются, но Филарет сидит в карете, не выходит. Вышел наконец Филарет. Власти спешат принять благословение. Владыка идет мимо их. Вошел в залу. Сел. Потом обращается к Властям с такою речью: «3ачем вы выбежали ко мне? Разве я не знаю, что вы заняты делом? Грабить меня хотели, или думали от меня защищаться, как грабителя? Власти поникли. Владыка гневен и тревожен. Начал экзамен опять снова. В это время примечательны два приключения, из коих одно близкое ко мне: 1) На кануне этого дня Ректор призывал меня (я тогда был первый), и умолял готовиться к хорошим ответам, и сие он внушал мне с такою робостью и малодушием, что я уничижил его в душе своей. Между тем зная, что мои товарищи затвердили уроки Богослова очень хорошо, я осмелился о. Ректору выразиться так: «He смущайтесь, о. Ректор: зададим пыли», т. е., будем отвечать отлично. Что же? Точно ученики отвечали бойко, кроме меня. Я совершенно стал молча. И вот в чем беда. Как первого, меня Филарет и спросил первым. Между тем первый вопрос нами не учен; а отвечать надобно по Латыни. Я стал в тупик. На этот вопрос надлежало исчислить шесть дней творения мира. (Ректор справедливо выпустил сей вопрос, сказав: «Это вы знаете из Библейской Истории). Мне предстояло две работы: припоминать, что сотворил Бог в каждый день, и переводить это по Латыни. Я сказал: «Deus creavit bunc mundum sex dierum spatio», и остановился, работая и памятью и умом на дальнейшее. Филарет, видя, что я замялся, говорит мне: «Quare?» – Он, конечно, хотел освободить меня от конфуза; но вопрос был так тяжел, что я и теперь не скоро бы собрался на него что либо ответить сносное. Ректор же, стоя около меня, совершенно растерянный и трясущийся, твердит мне на ухо: «Quare? Quare?» – Это меня только смущало и приводило в досаду. Я сказал что-то, приближаясь к мнению Филарета в его Библейской Истории, а именно, что Бог чрез сие хотел показать свою свободу и всемогущество, а тварям давал испытывать свои силы и совершенство. |
| После сего моего ответа Филарет выслушивал и некоторых других речи. Потом наслушавшись, он сказал: «Монах отвечал хорошо», т. е., я. Я встал и поклонился. За тем Филарет начал развивать и расширять мою мысль-иль хоть на основании ее, своим, одному ему свойственным, красноречием, и наиболее стоял на следующем: «Каждая речь, каждое действие, и особенно чудотворения, столь многочисленный, так разнородные, столь внезапны, без приготовление, тоном повелителя, показывали ясно, что Христос есть, в виде человека, превысший естества человеческого. Чистый ум, прямая совесть, доброе сердце, всюду видели в Христе Бога, хотя не умели и не смели сего выразить. «Арий и ему подобные безответны. Они бесчестно искажали словеса Христовы, чтобы поддержать свое нечестие». V. В 1828 году, в Марте месяце, прибыл ко мне в Академию мой зять, Амвросий Васильевич Уваров, бывший Священником в селе Мячково-Луково, Коломенского Уезда. Он приехал ко мне за советом: в том же Уезде, от Мячкова верст 20, открылось Священническое место в селе Бояркино. Амвросий хотел бы переместиться на это место, которое он называл отличным. Я ему не советовал, говоря: а) Если правда, что Бояркино место отличное, то на него проситься будут многие, достойнее тебя; б) ты только год Священником, и в хорошем селе: Митрополит не уважит твоей просьбы; в) можно опасаться прогневать его своею суетностью, и за тем быть в опасности оставаться под его всегдашним пренебрежением. Амвросий твердил свое и усерднейше просил написать просьбу к Филарету. Я решился. Наша просьба была не форменная, обычная, а род просительного письма. Я истощал в нем все свои познания, и говорил (от имени Амвросия Священника): «Правда, я Священник, на хорошем месте: но, Владыка, кто не желает лучшего? И Великий Григорий Богослов погрустил, будучи определен Епископом в Сасимы, глухое и бедное местечко. В Мячкове одни мужики; в Бояркине есть дворяне». Говорил и еще много, чего не помню. Подал такую просьбу Амвросий. И что же? Вне всяких чаяний, Владыка отказал тридцати просителям, между коих были и Благочинные, и определил Амвросия! |
| Приехавши на станцию, я, как бы сомневающийся, спросил у Станционного Смотрителя: «Кажется, Митрополит Филарет проехал?» Тот, с полуупреком отвечал мне: «Да, проехал Высокопреосвященнейший Филарет, Митрополит Московский и Коломенский, Член Святейшего Синода». И за тем подивился, что я, духовный человек, так сухо назвал Филарета. Но я, конечно, не уступлю никакому Станционному Смотрителю в степени и чистоте чувствий моих к великому Архипастырю. Я спросил сухо по тому, что опасался дерзостей и осмеяния от светского, выразившись тоном того благоговения пред Владыкою, коим я тогда (и всегда) был преисполнен. Я долго смотрел на карету его, в зад ее, провожая глазами как бы мою радость и счастье, хотя я не знал бы, что ему сказать и о чем просить, если бы он удостоить остановиться и благословить меня. XII. В Новгородской Семинарии я прожил только 17 месяцев. Приехал 29 мая, 1832 года, в Троицын день, а выехал 29 Октября, 1833 года. В это время, в Новгородской Семинарии в один раз и в одно время переменились и Ректор и Инспектор: Ректор Илиодор посвящен во Епископа в Курск 25 , Инспектор Елпидифор определен Ректором Курской Семинарии 26 . Эти два лица были глубокие и искрение друзья между собою. Илиодор исходатайствовал своему Инспектору другу Ректорство в Епархии Курской. Ректором, на место Илиодора, в Новгородскую Семинарию поступил о. Анатолий, Ректор Белгородской (Курской) Семинарии 27 , Инспектором – я. Ректор о. Анатолий прибыл в Новгородскую Семинарию пораньше меня, за неделю, или дней за 10. Я приехал: меня с отверстыми объятиями принял новый Ректор, и провел прямо к себе. У него были гости – все Учители Семинарии (Троицын день – 6 час. вечера), и я тут же познакомлен был со всеми моими сотоварищами. О. Анатолий Каменец-Подольский. Отец его Малоросс, матерь Молдаванка. Имя его в мире Августин, фамилия Мартынов; по окончании курса он был Священником. Овдовевши, он поступил в Киевскую Д. Академию, и кончил курс Магистром (кажется, 2 курса). Я не видывал доселе близко Малороссов, и не умел понимать их. |
| «Но вот тебе сказка: «Не званого гостя в первый день дарят золотом, во второй серебром, в третий уже оловом. А в четвертый, если он сам не догадается, укажут двери. Ступай!» Вот речь суровая, безжалостная Митрополита Серафима. Моя душа оцепенела Собравшись не много с духом, я поехал к Московскому Митрополиту Филарету. Этот мудрый, сердобольный отец принял меня очень ласково, и тотчас посадил против себя. Поел немногих слов, Филарет спросил меня: «Каково тебе жить в Новгороде?» Такой вопрос, после не простывшего еще жара от истязаний Митрополита Серафима, взволновал мое сердце: слезы потекли ручьями. И я не мог выговорить ни слова. Митрополит: «Ты плачешь? О чем? Что с тобою?» Но я задыхался в слезах, и не мог выговорить ни единого слова. Помолчав не много, и дав немного утихнуть волнению, Филарет сказал про себя: «Надобно переменить разговор.» М. «Бываешь ты у Архимандрита Фотия?» 32 Я. – Бывал. М. «Часто ли?» Я. «Бывал всего раз восемь». М. «Странный человек! Поехал молиться Богу в Воронеж, доехал до Тулы, и воротился назад. Потом: «Ну, скажи же, о чем ты плачешь?» Я рассказал коротко поступки со мною Ректора, и то, как меня сейчас тязал Митрополит Серафим. Филарет пожалел и сказал: «Жаль тебя: но мне не ссориться же за тебя со Владыкой Серафимом. Поди к Степану Дмитриевичу Нечаеву (Обер-Прокурору Св. Синода) 33 . Я отвечал на отрез: «Не пойду. Светских я не буду просить за себя». Филарет улыбнулся, встал и сказал: «Иди, живи с Богом в Новгороде; старайся угождать Ректору, в чем можно, без оскорбления совести. Я не думаю, чтобы он стал продолжать притеснения. Если ж, паче чаяния, он опять станет тебя теснить, ты скажи ему: «Позвольте мне, о. Ректор, для успокоения вас и себя, проситься в другую Семинарию. В прошении я не скажу ничего, о наших неудовольствиях, а буду проситься, чтоб перевели меня в какую-нибудь Семинарию поюжнее Новгородской, для поправления здоровья». Тогда мы дадим тебе другое место. Я не думаю, чтобы Ректор осердился на такую просьбу». Затем узнавши, что Митрополит Серафим приказал мне скоро выехать из Петербурга, пожалел, что я не могу видеть Петербурга и сказал: «Посмотри, по крайней мере, лучшее!» |
| Общих суждений о блаженном Святителе не произношу, даже и по тому, что я знаю малейшую частицу его, в случаях до меня близко касавшихся: а кто я между толикими сонмами великих и славных детей его? Скажу одно, что умею сказать и в чем почитаю себя убежденным: Первое. Митрополит Филарет был совершенный монах, чистый девственник, хранитель обетов чистоты. Второе. Филарет готов был на всякую совершенную добродетель, как скоро признавал себя до нее обязанным, и рассчитывал на вероятность успеха. По сему его не нужно было умолять: довольно предложить добрый подвиг. Третье. Богословствование. Догматствование, Церковность, Православие Филарета я признаю совершенными, без пятен, без погрешностей, на столько, на сколько я могу понимать все сие. Четвертое. Филарет есть искренний и сердечный учитель, не льстит словеса Божия: он точно так мыслить у себя дома, в тайниках души своей, как говорит. Пятое. Никто глубже и вернее, никто искреннее, не доказывал священности власти мирской и нужды послушания ей. Шестое. Владыка говорил красно и изящно языком, одному ему свойственным: иногда есть и щегольство языка. Прощаю ему вседушно: кто без сей слабости? Но едва ли кто-нибудь имел ее менее, и был более извинителен. Седьмое. Доступность ко Владыке (сколько я знаю, и как могу судить по опытам со мною) – примерная, и увы! по опытам же моей жизни беспримерная! С Филаретом говори, что хочешь: будет выслушано терпеливо, не только тогда, когда это есть глупость, ошибка, заблуждение, но и тогда, когда речь может относиться невыгодно к его личности. Филарет ответит, даст наставление. судя по достоинству предлагаемого, и во всяком случае без озлобления, и особенно без мести в будущем. Филарет так велик, что и малого видит и умеет сочувствовать ему. Осьмое. Я не знаю случая, где бы Филарет взял назад свое слово, особенно в делах важных и высоких: сие свидетельствует не только о высокой его мудрости, но и о правильности ее. Сколько знаменитостей, даже-между Духовными, которые сего дня утверждают это, а завтра другое, сего дня замышляют, а завтра оставляют: Филарет всегда себе верен. |
| В Синоде дело это в самом деле кончилось тихо; но не лег ко было Академии Московской: им даны строгие замечания. Из восьми Студентов, кажется, двое не получили степени магистра, хотя к тому были представлены. Дело это остудило Митрополита Филарета от меня. Он меня, кажется, не бранил за него; но н потерял у него много доверия к себе. Но пусть кто как хочет судит. Оставляя интриги, которым я никогда не даю цены, скажу: я сделал так, как понял дело. Я не виновен, что Академическое Начальство небрежно, а студенческие сочинения плохи. XLII. Преосвященный Кирилл с Августа начал ездить в Синод. Филарет приехал в конце октября. В Ноябре призывает меня к себе Преосвященный Кирилл, и говорит: «Ну, брат, я сегодня был в Синоде, и Синода не узнал. «Бывало мы с Митрополитом Ионой (Грузинским) 79 сидим в присутствии час и более даром. Дел никто никаких не подает; светские то войдут в присутствие, то выйдут; прогуливаются как на бульваре, и изредка заводят с нами речи, и почти всегда о пустяках». Сегодня, когда впервые пожаловал в Синод Митрополит Московский, все приняло строгий чин и порядок. Прокурор с своими чинами на месте; Обер-секретарь с кипою докладов. Начинаются доклады один за другим, выслушиваются решения Синода, без перерыва. И после двух часовой работы, встаем, молимся, раскланиваемся, разъезжаем по своим местам». Так много значил Филарет в Синоде. XLIII. Синодские анекдоты. а) Мнения и предположения Членов Св. Синода не всегда принимались: их иногда отклоняли. Даже сам Митрополит Серафим терпел неудачи: напротив, предложения Митрополита Московского всегда оставались делом и законом. б) Серафим, по слабости здравия, попросил Митрополита Московского читать и подписывать журналы и протоколы Синода первым: «Вы помоложе меня, сказал он, потрудитесь вычитывать, и подписывайте, что признаете справедливым. А я уже за Вами буду подписывать, доверяя Вам, не читая». Филарет принял предложение. Канцелярия и все светское поникли. Своеволия прекратились. Спустя немного времени, один из заседающих за Прокурорским столом пришел к Серафиму и, принявши вид самого покорного послушника, изъяснил свою жалобу на Митрополита Филарета: «Вы ему поручили первому читать журналы. Но он к Вам не благодарен: отменяет Ваши определения». И в доказательство приискал какую-то забытую мелочь. |
| Счастливый человек! Имел поручение законное, от власти законной, и был оставлен собственной свободе и благоразумно, не завися ни от кого, ни от чего. Напротив, я состоял под властью не церковной, лишен был свободы и нудим был выполнять чужое, мною не одобряемое Однако Владыка кое-что находил хорошим, на пр., Совет Ученый при Ректоре, промоцию наставников, годичные переводы, семь лет в Семинарии и пять в Училище, и еще что-то. Скажу: Устав, мною составленный, замер в Синоде. Он, конечно, теперь в Архиве. Кто и что задержало его в Синоде, осталось для меня доселе не известным. Сделано значащее преобразование в учебной части: но сие принял на себя сам Синод. XIX. Граф Протасов спешил и всячески усиливался перестроить наши учебные заведения на манер светских в том, в чем мог. Так он ввел разделение ученических комнат, отделив для спальней особые комнаты, в которые ученикам не дозволялось входить с утра, когда встанут, и до вечера, когда будут ложиться спать. Такое преобразование начато в С.-Петербургской Академии, и с Сентября 1838 года введено, и строго наблюдалось со стороны Прокурора. Я сказал об этом М. Филарету тотчас по приезде его. Он удивился, сказав: «Уже ли?» (след., Протасов сделал это, не спрося в Синоде.) Он удивился, сказав: «Уже ли?» (след., Протасов сделал это, не спрося в Синоде.) Потом сказал: «Вот как хитер диавол». «Теперь Студенты будут дураки. У них отняли свободу располагать своим покоем». Действительно, с сего времени начало вкрадываться и в Академии и в Семинарии наши какое-то вертопрашество. Хотя, впрочем, тому было много и других причин. Жаль было смотреть на Студентов Академии. Они были собраны вдвое гуще (ибо половина комнат отделена для спальней). Комнаты их сделаны насквозь проходными, так что они жили как бы на площади. Привыкши прилечь на постелю в свободные от классов часы, даже, на пример, и для размышления, для чтения книги, для заучения уроков, бедные Студенты собирали табуреты и на них кое-как ложились. XX. Из-за меня вошли в размолвку два Митрополита, оба Филарета, Московский и Киевский. Вот случаи: |
| Между тем, светская администрация 104 Сибири, почти вся 105 , сложена из поляков и немцев, ненавистников и презирателей нашей веры православной. По сему миссионерам доводится в Сибири вести две войны 106 : со светским ее управлением и с дикарями суеверия. Я не завел в Енисейской Епархии миссии, a упразднил ее (хотя после меня, по моим представлениям Синоду). Синод сделал представление Государю об открытии Енисейской Епархии 25 мая, 1860 гола, a о назначении меня Епископом в эту Епархию несколько позднее. Государь в это время разъезжал по России, a утверждение меня Епископом Енисейским последовало 18 сентября. В это время Государь находился на Кавказских горах 107 . Распорядительный указ Синода обо мне и все его определения во сему последовали в октябре. Не услужливая, a больше своевольная и дерзкая канцелярия Синода, – все сие послала в Красноярск, a не в Казань, тогда как Афанасию, Архиепископу Казанскому, прислан указ обо мне еще в октябре. – Месяц я ждал, потом послал письмо к обер-секретарю. Тот (………) 108 , извиняясь предо мною, что послал все распоряжения Синода в Красноярск, прислал мне с сим засвидетельствованную копию 109 в конце ноября. С нею я и тронулся из Казани 7 декабря. Я приехал в Красноярск, Богоданный град мне для пребывания, 5 января 1862 года. В это жестокое время, почти в самую ночь, зимним путем, ехали почти всегда день и ночь, в жестокие морозы, я получил страшный ревматизм, который и доселе мучит меня, превращаясь в разные болезни. В этом же 1862 году я получил кажется от обер-прокурора Синода отношение, при коем приложен огромный проект, печатный, о свечном восковом заводе при каждой Епархии, для приготовления свеч церковных, восковых, на нужды своей Епархии. Прокурор требовал от меня (и конечно ото всех Архиереев) мнения о сем проекте. Проект составил один из обер секретарей Синода Павлов. Прочитав проект, я преисполнен сделался страшного негодования на дерзость светских служащих в Синоде. Я захотел осветить не кое-как. Сел и написал листов тридцать. Глава XX 110 |
| Прокурор твердил: «учат y вас пустякам, каким-то схоластицизмам, каким-то теоретическим бредам и воззрениям, не приложимым ни к жизни вообще, ни к быту духовного лица между мирскими, священника между прихожанами, особенно мужиками. Семинарист все знает, кроме Господи помилуй, кроме пахания, посевов, сельских работ. Не смыслит подчас самой простой помощи больному мужику, вытащить 25 занозу, смягчить вред, сделать примочку ушибу» и проч. Вот этому надо б учить, a не теориям. Граф сильно нападал на философию в семинарии: на что она там? Кружить головы молодых попов? Потакать мятежам, ропоту на господ, начальников. Власть? – Тверди – Господи помилуй! вот ваше дело. Государь ужаснулся, когда я ему сказал: «В семинариях учат философии». «Как! В семинариях? в духовных школах? Вон ее оттуда». Я защищал. «Наша философия в рясах, a не со штыками. Философия раскрывает ум, и ум, очищенный путем Богословия и проч. Не внемлют, несут свое, стращают гневом Царя. Изгоняют историю церковную: «На что она? Мужику не проповедовать же об Аврааме, о изходе 26 евреев из Египта» и проч. Я настаивал свое. «Церковная история – почва Богословия. По ней, на ней мы различаем наши Богословские учения. Здесь их зиждем, возвращаем, украшаем» и проч. Не слушают. Сильно зацепляют Филарета, автора библейской истории. Издеваются над надутою важностью речи, над педантством, хвастовством и проч. Я говорил свое: Филарет и светскую литературу научил говорить порядочно. To сознают лучшие литераторы, напр. даже Карамзин. Мы учимся в библ. истории Филарета, кроме истории 27 богословию и языку, и приличиям богословских воззрений и проч. Я заводил много раз речи о нужде нового устава для духовных училищ. «Зачем новый? Хорош и старый». Мы в тридцать лет не выполнили его малой доли, a какая разумная и твердая духовная ученость. Весьма много не исполнено, не исполняется, что изложено в уставе, то по лености нашей, то по неумению, то по не-надзору над нами, то по непоощрению, то по непристрастиям. – Наблюдите за нашими училищами, попекитесь об них, поощрите, дайте способы. A если нужно, и немного переформируйте, например, прибавьте время и длительность для богословия, для истории, для философии и проч. и проч. Не слушали. Захотели ……… 28 своим. Принудили меня писать, сочинять, выдумывать. Внушали мне, учили меня. |
| Сперва князь послал ко мне агентов, присылал подарки 65 , потом сам приезжал, нападая на меня, даже мне же грозил, показав мою дурную записку, которая ему попалась в руки. – Я стал на законе и деле. «Мальчишка негодный, принять его снова, значило – себя считать купленным. A при том следовало о сем утруждать преосвященного». – Я отказал. И этот-то князь разнес по всему Синоду, всем Архиереям, и вероятно Митрополиту Московскому Филарету, мою погрешность и раскрывал 66 пред ними мою записку. Мер принять я не мог и не умел, к погашению этой злой молвы, и – я поруган на весь свет! Я вопиял ко Господу о пощаде. Только! но Господь спас меня. Я есмь доселе. Глава XV Но Господь воздвиг мне могучего защитника, Преосвященного Архиепископа Симбирского Феодотия. Я не просил 67 , он сам расположился, и кажется не знал сколь я несчастен. Он любил меня с Семинарии, быв y нас (в Вифании) инспектором. Замечая меня как бы забытым, брошенным, он захотел сперва поставить меня поближе к Москве. Просил ярославского Архиепископа Евгения взять меня в свою семинарию, рекомендуя меня всячески. У Евгения сам Феодотий учился (в Моск. семинарии) 68 и был y него сам ректором семинарии в Рязани. К тому же, впрочем, случайно, и я и Евгений по фамилии прозывались Казанцевы (хотя Евгений не нашел, почему бы мои предки с его предками когда-либо соединялись) 69 . Сам Великий Бог управил, и сложились мои обстоятельства властию Его. В Белгороде я висел на волоске, мог погибнуть, потерять все, навсегда. Илиодор предобрый Архиерей, но совершенно отдаленный. Не вмешивался в частности 70 , смотрел издалека. Евгений Ярославский строг неумолимо, но и правдив. Филарет его уважал. Синод почитал. Его отзыв добрый милого стоил. Феодотий в рассуждении меня все это рассчитал 71 . Строгость Евгения меня отрезвит и сделает осторожнее; a добрый отзыв о мне восставит честь мою 72 , все это и вышло. Глава XVI Я приехал в Ярославль в июне 1850 года. В лавре, в Гефсимании, я представился Митрополиту Филарету. Здесь он 73 наслаждался уединением, зрелищем монашеских подвигов молитвы, чему конечно подражал и сам. |
|
|
