| «Священным Писанием надобно доказывать полную истину, а не часть ее. Если скажете: «Чем действие чище по намерению», и за тем тотчас придадите изречение Священного Писаная, вы сделаете глупость; по тому, что будете доказывать слова, а не мысль, которая еще не известна. По сему, вы напрасно сбивали с толку монаха (указывая на меня) и навязывали ему вашу бессмыслицу: он не захотел ее предлагать; он умнее вас». Таким образом, вместо того, чтобы мне получить посрамление за плохое затверживание уроков, получил горькое наставление мой учитель. Так как речь эта была не коротка, со стороны Филарета: то он и заставил спрашивать уже другого, возле меня стоявшего (Михаила Россова), а не меня. Здесь и паки явное покровительство Божие надо мной. Если бы заставили меня читать дальше, я не мог бы, по тому, что почти ни чего не припоминал. Пока читал другой, Филарет, смотря на меня, тихонько говорил: «Не пугайся, монах! Нам должно бояться Бога, а не людей». Владыка видел, что я был в испуге, дрожал всем телом, и, конечно, был бледен. Но я дрожал от многих смешанных чувствий: а) Стыдился моей глупости и лености; б) жалел, что подвергнул упрекам за себя о. Евлампия; в) жалел, что пред таким светилом, каков Филарет, я оказался так тусклым. За тем Владыка стал слушать другого читающего. Михаил Россов читал параграф «О единстве Закона Моисеева и Закона Евангельского». Владыка дал прочитать параграф (Россов читал хорошо, и приводил все тексты Св. Писания), потом начал опровергать прочитанное. В параграфе доказывалось единство законов Моисеева и Евангельского единством Законодателя, Сына Божия. Филарет на это сказал: «Императрица Екатерина написала Соляной Устав и Устав о Губерниях. Следовательно, Соляной Устав и Устав о Губерниях суть один и тот же закон». В параграфе доказывалось единство законов единством цели. Филарет отвечал: «Петербургская дорога ведет в Москву, и Дмитровская дорога ведет в Москву же. Следовательно, Петербургская и Дмитровская дороги суть одна дорога». После того Филарет довольно оскорбительно начал упрекать о. Евлампия в незнании Богословии, в тусклости и путанице мышления, в неумении пользоваться Священным Писанием и извлекать из него твердый истины. |
| «Вы изобрели для себя какой-то свой язык, подобно медикам, математикам, морякам. Без толкования вас не поймешь. Это тоже не хорошо. Говорите с нами языком, нам понятным, поучайте закону Божию так, чтобы вас понимал с первого раза последний мужик!» Много было в подобном духе речей. Он при том были только подготовлением к тому, что меня скоро заставать делать. Мне стали присылать разные проекты, безымянные, в коих осуждалось то, или другое, в наших школах. Не помню содержания их, но помню, что они бранчивы, язвительны, насмешливы, намеренно ложны и часто весьма мелочны (Доказательством тому служат и предыдущие речи Графа). Грустно мне было после узнать, что некоторые тетради и статьи против наших порядков учения написаны предательски нашими же! Я позван был опять к Графу. Вот его речи: «Подумайте хорошенько, и мне скажите: что нужно изменить в Семинариях? Как упростить существующие науки? Не нужно ли ввести новые, и какие именно? Не надобно ли иные науки сократить, а другие и вовсе выгнать? «Помните: Семинария не Академия. Из Академии идут Профессоры: им много знать нужно. Из Семинарий поступают во Священники по селам. Им надобно знать сельский быт и уметь быть полезными крестьянину даже в его делах житейских. «И так – «На что такая огромная Богословия сельскому Священнику? «К чему нужна ему Философия, наука вольномыслия, вздоров, эгоизма, фанфаронства? «На что ему Тригонометрия, дифференциалы, интегралы? «Пусть лучше затвердят хорошенько Катехизис, Церковный Устав, Нотное пение. И довольно! Высокие науки пусть останутся в Академиях. «Прочтите хорошенько Семинарский Устав, и скажите, что вы находите в нем нужным исправить, изменить, отменить, или дополнить». Я вышел от Графа грустный. Я увидел, что меня хотят сделать орудием унижения и расстройств нашей ученой части, хотят поставить в противоречие и вражду с духовенством, со властями, хотят перестроить мои убеждения, хотят навязать мне их образ мыслей, так легкомысленный, столь нам враждебный. Подобного рода речи и декламации я выслушивал целый месяц (до 15 июля) и от самого Обер-Прокурора и от его ассистента, Александра Ив. Карасевского. Меня и ласкали, мне грозили, меня вызывали на диспуты. |
| Не опасайтесь: будучи близок к маленькому, он не уронит себя, и не даст этому малому забыться: нет, он благ, но и величествен. Владыка спросил меня о моей Грамматике, и велел принести ее к себе. Спрашивать, что я делал прошедшим летом, что делаю теперь? Выразил отеческое участие в моей грусти о том, что я ни при месте, ин без места, ни при деле, ни без дела. Я отвечал молчанием и поклонами. Пожалел, что не приняли моего проекта о разделении курсов Семинарии на годы. Я предлагал: а) в Училище пять лет, в Семинарии семь; б) каждый год считать курсом и каждый год пролюция (перевод в высший класс), и в Училище и в Семинарии. 2 Ноября был у Митрополита и подал ему мою Русскую Грамматику. Прочитавши в ней мое предисловие, он сказал: «Там как хотят. Если не согласятся принять (т.е., во всеобщее употребление), я велю напечатать для училищ своей Епархии. Впрочем, надобно внимательно прочитать». Грамматика осталась у Владыки. XLI. В Августе 1840 года приехал в С.-Петербург из Каменца-Подольска тамошний Архиепископ, Кирилл, вызванный сюда для присутствия в Св. Синоде 78 . Он поместился на Синодальном подворье, т. е., там, где жил и я. Преосвященный Кирилл скоро приласкал меня. Ему дано было поручение: прочитать сочинения восьми студентов Московской Духовной Академии, в семь году кончивших курс. От каждого студента было от трех до пяти проповедей и, по крайней мере, два рассуждения. Это не малая кипа тетрадей! Болезненный Преосвященный Кирилл просил меня перечитать все сии сочинения, составить на каждое сочинение примечания, и ему представить. За сим делом я сидел с месяц, и подал Преосвященному Кириллу мои примечания. Кирилл был очень рад, благодарил, и обещался подать их Синоду. Однако, так как примечания мои большею частью указывали ошибки и недостатки, а не делали похвал сочинителям: то я просил Владыку пересмотреть дело вновь, слишком строгие суждения смягчить, а некоторые и совсем выпустить. Я сказал Преосвященному Кириллу: «Я делал мои замечания для вас, а не для Синода: прошу смягчить их». Едва согласился Владыка изменить кое -что. |
| В это время у родителей моих оставалась на руках последняя дочь их, а моя сестра, Мария, девица совершенных лет. Я задумал: «Попробую предложить мою сестру Тульскому Семинаристу, с тем, что я возьму на себя перевести его в Московскую Епархию и исходатайствовать ему там священническое место.» Я предложил это мнение моей матушке: она согласилась с радостью. Тогда я сказал ей: «Выбирайте любого Богослова, а я постараюсь склонить его на наше предложение». Матушка выбрала Егора Кирилловича Добронравова, степенного и богобоязненного Семинариста. Я предложил ему наше желание: он согласился с восторгом. Отбывая из Тулы в Мае 1832 года, когда еще Г. Добронравов не кончил курса, я просил его сдержать данное нам обещана, и прибыть в Москву осенью. Он точно прибыл. Владыка Филарет милостиво согласился принять его в Московскую Епархию, и дал ему Священническое место, хорошее, на реке Истре, Рождественское. Не имея случая видеть Владыку в Москве, в проезд мой из Тулы в Новгород, по тому что Владыка еще не возвратился из Петербурга, я просил его о сем нашем деле письменно из Новгорода. Расскажу подробности: Устроить все дело у Митрополита решилась матушка, полагая себя столь умною, что надеялась кончить благополучно. Явилась к Митрополиту. Но у него сотни просителей: она – простая жена причетника. Введена была в приемную залу, на ряду с десятками просителей. Филарет обходит их по порядку, объявляет каждому, что почитает должным сказать. Подходит к матушке: она падает ему в ноги и заливается слезами. Филарет. «Что тебе нужно?» Матушка. – Ваше сиятельство, призрите мою Машеньку! Филарет. «Кто твоя Машенька?» Матушка. – Дочь моя. Филарет. «Ты вдова?» Матушка. – Нет, у меня жив муж. Филарет. «Кто он и где?» Матушка. – Дьячок в селе Комлеве, Рузского Уезда Филарет. «За чем же не он пришел?» Матушка. – Призрите. Ваше Сиятельство, мою Машеньку! Не видя возможности узнать дело, и не желая тратить время. Филарет сказал ей: «Поди к Письмоводителю моему!» Александр Петрович Святославский, Письмоводитель Владыки, отобрал у матушки нужные сведения и доложил Владыке: «Это, де, мать Никодима, Инспектора Новгородской Семинарии; а просить о дозволении Тульскому Семинаристу перейти в Московскую Епархию и в ней получить Священническое место, с тем, что он вступит в супружество с сестрою Никодима, Марией, а сей Дьячихи дочерью». |
| Григорию: «я думал, что угнездясь в епархии, буду свободнее, нежели в лета многого пришельствия. Оказалось не то. Все не успеваю. Иногда из Петербурга дают дела, с которыми не легко разделаться 170 . О множестве и разнообразии этих дел он неоднократно писал и к архимандриту Антонию 171 . Разумеется, все это не мешало Пратасову действовать независимо, где он находил нужным, и не стесняться авторитетом высших иерархов; между прочим, он практически доказывал этим, что он вовсе не защитник католических принципов, в силу которых авторитет иерархии абсолютен и неприкосновенен. Он с энергией проводил свои планы и намерения и противодействий не допускал, причем даже не всегда был разборчив в средствах. Духовенству же, действительио, он желал добра, хотя и явился для него благодетелем односторонним, насильственным и непризнанным. История духовно-учебной реформы особенно подтверждает это. К ней теперь мы и обратимся, пользуясь особенно при этом интересными записками, относящимися к рассматриваемому времени, епископа красноярского Никодима. Выше упоминалось (стр. 121) о том, что в 1837 г. от св. Синода дано было, по предложению об. прокурора, предписание всем ректорам семинарий – представить конспекты богословия с свободным изложением того, как они понимают эту науку и какие улучшения находят нужным внести в нее. В следующем году конспекты представлены: из них более всех понравился гр. Пратасову и правителю дел Комиссии д. уч. Карасевскому конспекта вятского ректора Никодима Казанцева (магистр моск. акад. 1830 г.). Но, не полагаясь на свою компетентность, об. прокурор просил чрез Карасевского моск. митрополита прочитать конспекты и особенно сказать свое мнение о конспекте Никодима. Филарет одобрил его и поставил выше других особенно потому, что «в нем есть зерно мысли», а не простое перечисление заглавий, как у большей части других авторов. После этого, по распоряжению гр. Пратасова, с Высочайшего дозволения, но без ведома и разрешения Синода, Никодим был вызван в Петербург, «в распоряжение об. |
| Вот что Филарет; всех заставил стоять на вытяжке, сесть на своих местах, заниматься делом. «А прежде бывало, мы с Ионою приедем в 11 часов, никого нету, никто не подойдет, никаких дел не покажут. Говорим между собою, что войдет в голову; рассказываем свои истории. Когда же застучит сабля Протасова, в конце 12-го часа или еще позднее, крик и шум точно драка, a там поползут то тот чиновник, то другой, a затем обер-секретарь с бумагами и всегда кое-какими. Пойдут споры: то ввяжется Войцехович, то другой кто, то сам митрополит Серафим. Проспорят о пустяках, время пройдет, и мы разъедемся по домам. Сим Кирилл хотел мне живописать великое значение в Синоде Филарета. Это и справедливо. Живя тогда в Петербурге, я не раз слышал: «что скажет в синоде Филарет, то и есть, и бывает, и не умрет. A что скажут другие члены, [то] большей частью, разлетается; уничтожается. Даже речи прокурора не тверды». Впрочем 22 , это не то значит, чтобы Филарет совершенно властвовал в Синоде. И он покорялся гнету особенно светских, дозволял, допускал, уступал, соглашался на многое, чему бы уступить не хотел. Я это отчасти очень близко знаю, даже от самого Филарета, ибо он, иногда, в избытке апостольской 23 откровенности и отеческого добросердечия, как бы проговаривался при мне и поведывал, что допускал молча. Это только показывает его точно-наблюдательный ум, по которому он умел понять, видел, когда что можно настоять, требовать, и когда надо лучше смолчать, уступить, не вступать в борение. Глава V Впрочем, на владыку Филарета Московского при мне в Петербурге все казалось вооруженным и возбужденно ненавидящим. За что? про что? – за то, что он всех лучше, всем на обличение. По занятию тогда и службе моей, y прокурора Протасова для сочинения нового Устава для семинарий и училищ, я весь июль и август и отчасти сентябрь 1838 года, по распоряжению прокурора, трижды 24 в неделю являлся к нему в дом его (на Невском проспекте, близ Аничкова моста) в 11 часов утра и здесь просиживал часа два и более, препираясь (мне это дозволено было) и отвечая на возражения, выслушивая их предложения и предлагая мои мысли. (Был еще Александр Иванович Красевский, Директор Духовного Учебного Управления – трое нас). Все – относительно нашего духовного образования в семинариях и училищах и относительно управления. |
| Граф говорил мне не раз: «Слушай меня, a не своих архиереев. Не ябедничай на нас. Я твой архиерей». Я отвечал же не раз: «Нельзя не слушать мне моих архиереев. Это природные отцы мои. Я откажусь от всего, но не от них. Мне нельзя, по выбору моему, что-нибудь не сказать моим добрым отцам и их не послушать. Ябедничать я не буду» и проч. В самом деле, по выбору, впрочем, самую малую часть, я представил Филарету, и он видимо мне был благодарен. Наставлений мне не давал, но вздыхал тяжело, и я читал во вздохах многое. 29 A однако же, моя совесть должна меня заставить сказать, что лучшее мое в работе y прокурора если что было и есть, освящено благословением и гением 30 Филарета: y него, в нем я умудрялся и 31 изучал умное, доброе, полезное. Глава VI Я долго умолял Филарета вступиться за удержание философии в семинариях. Был его ответ мне почти всегда или оканчивался сею речью: «Что мне делать? Надо что-нибудь уступить и им, a то, пожалуй, все отнимут». Такого свойства и значения были и большей частью его ответы на мои жалобы и просьбы – поддержать меня, поддержать в борьбе против посягательства (на) разрушение (духовного образования) 32 . Однако Филарет всегда был моею защитою в Петербурге и прибежищем моим. Глава VII Меня прокурор отыскал в Вятке, где я был ректором в 1835–38 годах, по моему Богословскому конспекту. Желая найти себе работника (может быть ища для других целей) прокурор выхлопотал y Синода дозволение, – заставить всех Ректоров семинарий написать свободно, по разумению каждого, Богословский конспект. Написал и я и послал. Перечитали скоро кое-как y прокурора конспекты, нашли мой бойчее других. Красевский пришел с моим конспектом к Протасову и говорит: «почитайте немного этот конспект. Человек даровитый, пишет бойко и смело. Вот его бы нам выписать и посадить за нашу работу, какую предполагаем (т. е. за преобразование Духовного учения и управления)». Прокурор почитал немого. Потом отдал Красевскому, сказав: «поди к московскому митрополиту, отнеси ему этот конспект. Попроси от меня прочитать и сказать свои мысли о нем». Красевский отдал мой конспект Митрополиту Филарету. Филарет прочитал и потом в тогдашнюю Комиссию Духовных Училищ подал свое мнение о конспекте и об авторе 33 , столь для меня выгодное и интересное, что я поставлен выше и бойчее всех прочих Ректоров (Филарет просмотрел конспекты и других Ректоров). |
| Текст Глубоковского остался неизданным, но, появившийся через полвека, кассиановский перевод, был основан на том же принципе следования критическому изданию Нестле. И, как известно, именно этот выбор текстологической основы стал основной мишенью для критики и причиной отказа принятия этого перевода православными христианами в Советском Союзе 720 . Опыт имеющихся переводов показывает: чтобы создать универсальный перевод, воспринимаемый православными и другими христианами, как адекватная замена синодальному, нужно, по-видимому, сохранить определенную преемственность с принятым церковнославянским и русским текстами, не допуская отклонений, кроме необходимых случаев. 3. Подход К.П. Победоносцева и его проблемы Если основой подхода Глубоковского была научность перевода, то Победоносцев основное внимание уделяет языку, стилю, слову: его задача – создать перевод, который «не тревожил бы уха, знакомого с гармонией церковного чтения» 721 . Этот подход соблюдается им последовательно и высказан, как в первоначальном воззвании 1892 г., так и в предисловии к опубликованному переводу; замечания Глубоковского принимаются им лишь сквозь призму их соответствия данному подходу. В анонимном предисловии к репринтному переизданию перевода Победоносцева (РБО, 2000) издатели категорически не соглашаются с его языковой концепцией, говоря: «После перевода Победоносцева уже невозможно требовать особой близости русского перевода к славянскому. Но неудачный результат есть тоже результат, так как он закрывает своим примером путь, ведущий в тупик» 722 . Из этой характеристики может создаться несправедливое впечатление маргинальности этой переводческой концепции. На самом же деле, именно Победоносцев, в отличие, например, от Глубоковского и А.А. Некрасова , находился в мейнстриме истории русских переводов Библии. Весь XIX век главным вопросом переводчиков (по крайней мере, Нового Завета) был вопрос о подобающей форме русского языка, на котором может быть выражен священный текст. Еще главный идеолог русской Библии митрополит Московский Филарет (Дроздов) сформулировал, что «достоинству священной книги должно, по возможности, соответствовать достоинство языка» 723 . И вся история русских переводов Нового Завета на протяжении полутора веков представляла собой поиски того самого «достойного языка», который сделал бы этот перевод в восприятии русскоязычных читателей адекватной заменой церковнославянскому. Этот вопрос считал ключевым в своей работе не только митрополит Филарет, со своими сподвижниками создавший первый перевод РБО и заложивший концепцию Синодального перевода 724 , но и частные переводчики- энтузиасты В.А. Жуковский 725 и епископ Никодим (Казанцев) 726 и даже – веком позже – епископ Кассиан (Безобразов) , который в своей программной статье о концепции нового перевода с самого начала подчеркивает, что язык Библии должен поднимать собственный язык верующего на более высокий уровень 727 . Так что Победоносцев занимает почетное место между этими иерархами. |
| В 1838 году он самостоятельно испросил высочайшее разрешение на пересмотр уставов духовно-учебных заведений без помощи комиссии и духовных училищ, средствами и силами двух или трёх намеченных им специалистов из ректоров семинарий, под его непосредственным руководством. Для этой цели вызван был архимандрит Никодим Казанцев, ректор вятской семинарии, и, по его собственным, по крайней мере, словам, с сильной неохотой, по настоянию обер-прокурора, принялся за дело, постоянно забегая для советов к присутствовавшему в Петербурге митрополиту Филарету московскому . Филарет был возмущён такой постановкой реформы, признавая, что нельзя решать такие важные задачи одной головой, и, тяжело вздыхая, говорил: «куда идут? чего хотят»? Ему жаль было и своего создания, которое он любил, и он замечал, что «подлинно, ныне более внимания обращают на недостатки» духовно-учебных заведений, «нежели на то, что в них лучшее, и отсюда происходить желание преобразовать, как кому рассуждается, вместо истинного исправления и усовершения». «Большинство духовенства» также относилось не сочувственно к преобразованиям, и в этом отношении недовольство заходило как будто даже и за пределы меры. Так, например, с иронией относились к щепетильной требовательности Протасова относительно чистоты помещений учащихся, и даже сам Филарет, по поводу сделанного Протасовым запрещения открывать спальни в петербургской академии вне времени, положенного для сна, выразился, что «теперь студенты будут дураки, – у них отняли свободу располагать своим покоем», а в другой раз, по другому поводу, писал: «век сей за нечистый пол или стену осуждает заведение». Ещё до учреждения духовно-учебного управления начались преобразования в духовно-учебных заведениях: в 1836 году отпуск денег на духовно-учебные заведения увеличен на сумму до 500.000 рублей; в 1838 году постановлено ввести в семинарский курс новые науки – библейскую историю и историческое учение об отцах Церкви, усилить изучение Священного Писания и русской церковной истории, по праздникам завести катехизические беседы для практического обучения семинаристов к предстоящим им занятиям. |
| Всякий, ненавидящий брата своего, есть человекоубийца; а вы знаете, что никакой человекоубийца не имеет жизни вечной, в нем пребывающей. 1 Ин. 3,15 30 апреля 1866 года преосвященный Никодим (Казанцев) , епископ Енисейский и Красноярский, направил в Святейший Синод ходатайство об открытии духовной семинарии в Красноярске , но ответа не получил. Рассмотрев повторное прошение владыки в 1869 году, Св. Синод постановил отложить открытие семинарии до того времени, когда появятся достаточные к тому средства. В 1892 году вступивший на Енисейскую кафедру епископ Александр (Богданов) обратился в Св. Синод с ходатайством об открытии к Красноярске трехклассной семинарии в соединении с духовным училищем , но с полной программой для шестиклассных семинарий. В апреле 1894 года последовал указ Св. Синода об учреждении в Красноярске шестиклассной духовной семинарии " с принятием содержания личного состава начальствующих и учителей в шести штатных классах на средства Святейшего Синода, с воспособлением из местных средств по 10 000 р. в год " . Торжественное открытие первого класса состоялось 3 сентября 1895 года. Временно семинария была размещена в помещениях соборной церковно-приходской школы. Исполняющим обязанности ректора был, до решения этого вопроса Св. Синодом, назначен смотритель Красноярского духовного училища К.А. Успенский . К 1897 году для семинарии было отстроено отдельное деревянное здание, а преподавание велось уже в трех классах. В 1895 году для постройки каменного здания семинарии духовному ведомству был передан участок за городским садом. Освящение места под строительство на углу Садовой улицы (ул. Бограда) и Архиерейского переулка (ул. Горького) состоялось 11 июня 1900 года. Проект главного здания был выполнен гражданским инженером Е.Л. Морозовым, строительство велось под руководством гражданского инженера, губернского архитектора А. Фольбаума. Он же проектировал все хозяйственные постройки и службы и ограду комплекса. Окончательно комплекс семинарии был завершен к 1909 году, в его составе числились: духовная семинария с Михаило-Архангельской домовой церковью , кирпичные бани, кирпичные хозяйственные службы, больница, ограда каменная, ограда металлическая. |
|
|
