| (1167 г.) 1029 (Византийский военачальник Андроник Кондостефан строит войско перед решающей битвой с венграми у Зевгмина.) [Андроник Кондостефан] вывел из лагеря войско ромеев в полном вооружении. Построено оно было следующим образом. Он приказал скифам 1030 и большей части персов 1031 идти вместе с немногочисленными всадниками, которые сражаются копьями; затем по обеим сторонам следовали фаланги ромеев. (Перевод М. В. Бибикова. С. 59–69) Никита Хониат Родившийся в малоазийских Хонах (антич. Колоссах) ок. 1155 г. Никита Хониат (в старой литературе иногда ошибочно называвшийся Акоминатом) довольно рано, в девятилетнем возрасте, вместе со своим старшим братом – будущим известным ритором и афинским архиепископом Михаилом – оказывается в Константинополе, где и получает образование, а затем постепенно начинает продвигаться по лестнице государственной службы. После пребывания в Пафлагонии в начале 80-х гг. в качестве чиновника фиска при Алексее I Комнине (1180–1183) он становится императорским секретарем. В этой же должности уже позже он участвовал в дунайских походах императора Исаака II Ангела в 1187 г. В 1188/1189 гг. Никита занимал высокий пост в финансовом ведомстве, а в 1189 – должность императорского наместника в Филиппополе (совр. Пловдив). При Исааке Ангеле он дослужился до чина грамматика при логофете дрома, затем стал судьей вила (1190/1191), эфором и, наконец, логофетом геникона и даже логофетом секретов, – титул, по распространенному мнению, идентичный в то время высокому чину великого логофета (фактически – главы кабинета правительства). Находясь на вершине власти почти десять лет (примерно с 1195 до февраля 1204 г), Никита, однако, не принадлежал к категории вершителей судеб государства, не был и доверенным советником василевса. События захвата Константинополя крестоносцами в апреле 1204 г. имели для писателя губительные последствия. Потеряв все имущество, он вынужден был спасать себя и свою семью, взяв с собой лишь рукописи своих сочинений, в Селимврии. Затем, в 1206 г., ненадолго вернувшись в Константинополь, он отправляется в Никею, где оказывается вновь в придворном кругу императора Феодора I Ласкаря, хотя активной политической роли уже не играет. В Никее же Никита Хониат и скончался примерно между 1215 и 1217 гг. |
| Между тем они из тщеславия строили обители на площадях и перекрестках, и помещали в них неизбранных подвижников добродетели, но людей, которые переменили себе одежду и отростили бороду» 209 . Когда Алексей Врана, вооружившись против императора Исаака Ангела, осадил Цареград, император, в это время находился под влиянием лиц, которым не сочувствует Никита 210 . Цесарь Конрад монтферратский, женатый на сестре царя Мануила, Феодоре, поддерживал Исаака добрыми советами. «А он, окружив себя монахами, людьми с обнаженными ногами, спавшими на голой земле и жившими на столпах», с помощью их просил Бога отвратить угрожающую междоусобную войну, но передавать его власти другому, а об военных приготовлениях, а не думал, возлагая все надежды на духовное всеоружие. Духовенство упрекается в недостатке патриотизма, в равнодушии к общественным бедствиям. При императоре Алексее III особенно много византийцы страдали от болгар. Никита говорит об этом 211 : «из наших никто не решился сразиться с Петром да и не мог: когда неприятели, в течение многих годов, одерживали столько важных побед и когда это бедствие постоянно возмущало византийскую империю, ни разу ей не улыбнулось военное счастье, перед ней не промелькнул даже образ победы. И при всем том ни один из высокотронных архиереев и пользующихся высокими почестями, никто из длиннобородых монахов, нахлобучивающих на нос шерстяное покрывало, не обратил внимания на то, что Бог оставил нас и почти в конец презрел, никто не предложил помощи в этом трудном положении, не решился смело указать царю спасительное средство 212 . Мы имели случай заметить, что Никита не находит между своими современниками достойных лиц, которые бы соответствовали его идеалу. Высокие характеры создали величие империи, изнеженные современники ускорили ее падение. Тем не менее, в одном государе из рода Комнинов можно заметить любимые черты монарха, об отсутствии которых в современном государе он сокрушается. Такие черты представляет И. Комнине, истории которого Никита писал на основании предания. |
| Припомним, что между важнейшими упреками, которые он высказывает царям и правительственным лицам упрек в суеверии, вере в сны и гадания, в таинственную связь событий и т. п., занимает одно из главных мест. Теоретически Никита не только очень разумно доказывает несостоятельность суеверия в приложении к практической жизни, но и развивает весь вред, происходящей от него. Суеверие убивает энергию общественого деятеля, при отсутствии которой уходить время на выжидания, а опасность ростет с часу на час; многие изящные произведения древности погибли вследствие того, что им приписывали влияние и судьбу города; предрассудки и суеверие портят общественную нравственность, так как люди примиряются с мыслью, что на события влияют случайные обстоятельства: положение звезд, день недели, сон, примета. Беспощадная насмешка над суеверием, умышленное приведение фактов, доказывающих ложность заранее ожидаемого вывода, отрицание общей веры в гадания, сны, знамения и т. п.-должно бы приготовить читателя к убеждению, что сам Никита вполне свободен от этого, почти всем соотечественникам его общего недостатка. Но что же находим при внимательном наблюдении? Смеясь над суеверием, Никита поступает не последовательно, потому что и сам признает связь высших сил с низшими, непосредственное воздействие первых на человека, веритъ в таинственное соотношение между событиями, в возможность откровений через сны, или иным образом, в кометы и звезды, предвещающие общественные бедствия, в заговор, чары. Из этого возникает ряд непоследовательностей и противоречий, которых не чувствует писатель. Для нас весьма важно уловить эту любопытную особенность, потому что отсюда объяснятся противоречивые отзывы, суждения, теории, которые, исходя из нравственной сферы, кладут резкий отпечаток на практическую деятельность и в частности на его историческое произведение. Никита убежден, что провидение, управляющее миром, может употреблять различные средства вмешательства в судьбы людей. Так, оно избирает некоторых людей в орудие своего мщения 354 , предопределяет других на жестокую казнь в настоящей жизни 355 ; помрачает ум врага, чтобы доставить победу достойному народу 356 , побуждает иногда к добрым делам человека, уже обреченного на бедствие, чтобы сделать его достойным сочувствия 357 ; открывает свои суды избранным и делает их прорицателями и пророками, во сне может открыть будущее 358 . |
| Чтобы дать правильную оценку всем местам, где идет речь о цареградском населении, мы должны определить, что составляет главную причину резких отзывов Никиты. Можно видеть, что наш писатель по преимуществу негодует против того класса населения, который занимается ремеслами, мелкою торговлей и поденным трудом. Как и во всяком большом городе, в Цареграде этот класс представлял собою постоянный протест против накопления богатств в одних руках и чрезмерного усиления партий. Бедный бездомный люд не редко служил орудием для людей, добивавшихся власти, вляния или ниспровержения существовавшего порядка. Между тем Никита, не смотря на порицание современной правительственной системы и упреки царям, в душе был глубокий приверженец и защитник власти, порядка и подчинения. Как юрист, изучивший римское право, и как общественный деятель, некоторое время стоявший во главе управления, на самовольные действия лица и целого общества он смотрел как на нарушение правильного хода государственной жизни. Всякий раз, как народ заявляет свою волю недовольством-ли общественными делами, или привязанностью к человеку, опасному для существующего правительства-Никита называет такие обнаружения свободы возмущением и заговором, хотя, по своим взглядам на ничтожное правительство, и мог бы сочувственно отнестись к желаниям народа 327 . Не следует, однако, опускать из виду и того, что во время народных движений, сопровождавших частые перевороты в Цареграде, подвергалось расхищению имущество и дома богатых граждан 328 : легкая нажива и обогащение чужим добром поощряли разнузданность и разжигали страсти толпы. Без сомнения, Никита не мог сочувствовать диким инстинктам черни; но мы не стали-бы и останавливаться на этом, если бы он порицал только одни такие стороны. По нашему мнению, в отзывы о византийском народе Никита привнес много желчи, раздражения и не заслуженного презрения. Пристратие иногда не позволяет ему сделать справедливой оценки тем переворотам, которые совершались при участии народного движения, и вызывает в нем строгий упрек к таким поступкам и желаниям народа, которые не заключают в себе ничего предосудительного. Из многих мест такого рода укажем некоторые. |
| Как, напр., объяснить следующие слова: с первого шагу обнаруживая языческую страсть сребролюбия, латиняне изобретают странный способ грабежа какого еще не приходило на ум ни одному из всех врагов, грабивших царственный город 471 . Здесь дело идет о похищении сокровищ из царских гробниц; но мы не знаем, когда Цареград подвергался разграблению, за исключением 1204 и 1453 гг. Если же разуметь здесь грабеж не иноземных врагов, а отобрание церковных и гробничных украшений на государственные потребности, что делалось в Византии при многих императорах и чего Никита не скрывает в своей истории, то не было ему нужды называть вскрытие царских усыпальниц и отобрание украшений из них делом новым и доселе не известным. Мы думаем, что этот отрывок явился уже после Никиты, и составитель его имел перед глазами разграбление Цареграда войсками Магомета II; в сравнении с этим последним грабежем 1453 г., латинский, по сознанию многих, действительно отличался изысканностью и большею жестокостью. Признаки позднейшего времени являются еще в описании статуи Анемодулии или ветроуказательницы 472 . Во 1-х, упоминая об, этой статуе в истории, Никита совсем не соединяет с нею тех преданий, которые ходили об ней в народе 473 , по мнению составителя отрывка; а замятим, что Никита никогда не опускает из виду молву, предания и народные суеверия. Во 2-х. в признаках медной куклы, которая найдена под копытом коня, трудно указать черты латинянина: сам составитель не знает, что такое было: по мнению одних-венециянец, но другим-другой иноземец, может быть болгарин. Ужели в начале XIII в. молва могла двоиться на этот счет, ужели можно было сомневаться, что под копытом у коня заключено было изображение не самого сильного врага Византии? Замечательно, что Никита ни разу не в истории не называет жителей болгарии болгарами, как это сделано в отрывке, но всегда сербами и валахами; припомним, что изображение представляется покрытым шерстяной тканью; что множество пророчеств и преданий о судьбе Цареграда появляется уже после XIII века. |
| Так, Никита питает высокую любовь к памятникам древнего искусства: многие страницы его истории дышут сочувствием к покровителям древних статуй и презрением к тем, которые уничтожали их. Он не щадит, напр., резких выражений против царицы Евфросинии, жены Алексея III, которая приказала отсечь нос у статуи калидонского вепря и публично нанест удары статуи Иракла 117 ; поражает горькими упреками и презрением варварство крестоносного ополчения, лишившее столицу украшений древнего искусства 118 ; не пропускает отметить недостойный поступок императора Мануила, который, ради успеха в войне с уграми, приказал низвергнуть статую Венгерки 119 . С особенным удовольствием он останавливается на описании древних статуй и зданий, с знанием дела говорит о значении и происхождении их 120 . И в сфере практической жизни Никита не мог отрешиться от идеалов, навеянных на него изучением древних писателей. Подводя явления современной ему жизни под эти идеалы, он должен был заметить громадное расстояние между теми и другими. Оставшись верным раз составленной и глубоко усвоенной теории, Никита не совсем правильно, скажем даже не снисходительно, отнесся к своему обществу, ибо идеал его лежал далеко за пределами того времени, в которое он жил. Общий отзыв о современном обществе Редко где встретишь такую безотрадную картину общества, какую рисует Никита. Не признавая за современниками высоких нравственных качеств, одушевлявших на гражданскую доблесть прежних людей, он не затрудняется указывать им образцы даже у варваров. Таково его обращение к своему обществу по поводу того, что латиняне не спешили короновать преемника Балдуину, пока точно не узнали об его смерти. «Да узнают об этом римляне, которые уже во время избрания императора намечают в своем уме того, кто в скорости должен низвергнуть его; потому-то по справедливости у всех народов они известны, как матереубийцы эхидны, как народ потерявший смысл, сыны беззакония, возбуждающее между нами раздоры» 123 . Пороки, свойственные византийскому обществу, из подражания, распространяются у других варварских народов. |
| Рассматриваемое сочинение Никиты носит заглавие «Сокровище православной веры» (Thesaurus orthodoxae fidei) и написано по просьбе одного его друга. «Сокровище» заключает в себе изложение православной веры и опровержение еретиков и состоит из 27-ми книг. Оно тесно примыкает к Паноплии Зигавина. Об этом отношении первого сочинения к последнему сам Никита говорит так: «Хотя книга, носящая заглавие Паноплия, и касается всех еретиков, которые жили прежде, начиная с Савеллия и даже раньше его, однако же в ней опущено много такого, что можно было бы сказать в их опровержение из писаний отцов, и притом в ней не делается никакого упоминания о том, откуда произошли еретики и как они жили». Никита не без критики смотрит на сочинение своего предшественника и хочет его пополнить, а именно представить ереси в более полном и генетическом виде и подробнее разобрать их 974 . Впрочем, Никита не был богословом, отличавшимся самостоятельностью познаний; во многих отделах своего сочинения он пользуется тем, что находит готового у Евфимия 975 . Но с другой стороны, сочинение Никиты показывает в нем человека более мыслящего, чем каким был Зигавин; многие стороны в учении веры он излагает с похвальным углублением в дело, с заметной оригинальностью, он не всегда позволяет за себя думать и говорить другим: он и думает не без самостоятельности и говорит собственным языком. Вообще между Никитой и Зигавином, как догматико-полемистами, можно находить следующую разницу. Зигавин повторяет только зады богословской науки и полагает, что таким способом он выражает себя как охранителя предания; Никита же далек от того, чтобы отказывать разуму человеческому в тщательном и беспредвзятом изучении христианства, а лиц, смотрящих иначе на дело, он именует гносимахами (проще – гасителями просвещения). Зигавин, считая себя поборником веры, задачу своей деятельности полагает в том, чтобы только опровергать еретиков; Никита же, хотя и почитает полемику делом важным, но в то же время углубляется в изложение положительного учения и проводит догмат сквозь мыслящее сознание. |
| 21). Конечно, г. Марков не затруднился отождествить змея (дракона) с дьяволом; но оставим ему это, хотя позволим себе напомнить, что с драконом борются и другие святые (борьба не Георгиевского типа); Добрынин же бой именно Георгиевского типа, и даже не Феодоровского. Меньше всего Добрынин бой имеет с Никитиным. Что Никита крестит город с 22 тысячами населения – ничего ещё не значит для сближения его с деятельностью Добрыни; ведь крестит город и св. Георгий, но кто же станет эту черту легенды о св. Георгии сближать с былиною о Добрыне! «Никита – сын правителя; Добрыня – дядя великого князя» – продолжает г. Марков (стр. 22). Я опять укажу на почётное звание Георгия, вовсе не сближая его с Добрынею. После этих неважных, чисто внешних, случайных параллелей (это даже не «параллель», строго говоря), г. Марков находит возможным сказать: «ввиду этого коренного (!) сходства деятельности Добрыни с деятельностью героя византийской легенды можно думать, что она оказала некоторое влияние» на былину о Добрыне 993 . Отвергая это «коренное» сходство, я отвергаю и «детали». В самом деле, могут ли иметь значение «детали» в роде следующих! Приведу опять выписки из статьи г. Маркова. «Никита одевается в суконное платье нищего – Добрыня носит шляпу земли греческой – принадлежность нищего странника. Диавол обманывает Никиту, являясь к нему в виде ангела; змей обманывает Добрыню, не исполняя данного ему обещания. Диавол говорит Никите: «Я – тот, который вводит людей в огонь и в водах потопляет». Змей говорит Добрыне: «Хочешь ли, Добрыня, я тебя огнём сожгу? Хочешь ли, Никитич, я тебя водой стоплю?». Никита живёт в темнице с дьяволом и приводит его на суд за руку, но потом отрекается от него; Добрыня вступает в договор со змеем, называет его крестовым братом, но потом его убивает. В легенде волхвы хвалятся, что могут Никиту предать смерти; в былине волхвы предсказывают Добрыне смерть от змея; и Никита (?) и Добрыня избегают смерти» 994 . Признаюсь, я было подумал, что всё это – пародия, сочинённая г. Марковым, на крайности теории заимствования, на сличения и параллели в духе покойного автора «Происхождения русских былин», и, если позволено мне воспользоваться удачным выражением А. И. Кирпичникова, то о статье г. Маркова я тоже скажу, что «пока это праздная забава учёного наездничества» 995 . Опровергать эти quasi-yчehыe «сближения» нахожу излишним, довольно и того, что я загромоздил свою работу обширными выписками из V-й главы «Исследований» неутомимого собирателя 996 . |
| В своих неодобрительных отзывах о византийском народе Никита не отличает даже патриотических поступков соотечественников. Когда латиняне во время IV похода окружили столицу, населению Цареграда естественно было выразить подозрение к иностранцам. Действительно, толпа напала на жилища западных иноплеменников и разрушила их до основания. Для Никиты и этот поступок есть «безрассудство и нелепость грубой городской черни» 335 , которая ни сама не в состоянии сделать чего-либо похвального, ни выслушать добрый совет от постороннего лица. Самые скромные проявления недовольства властью (по поводу тяжелых налогов, бездеятельности правительства к освобождению отечества от внешних врагов и др.) Никита или не признает справедливыми и порицает, когда они исходить из народа 336 , или упоминает о них, как о безразличных действиях, иногда же видит тут только проявление грубой страсти. Одним словом, у жителей Цареграда всегда берет перевес дурное, говорит он по поводу избрания на царство Алексея Дуки 337 . Наконец, он отделяет судьбу высшего и низшего класса даже по завоевании Цареграда. В то время, как первый лишился всего имущества в пользу неприятелей, последний, по его словам, обогатился, приобретая за ничтожную цену награбленные латинянами сокровища. И здесь писатель не мог скрыть источника враждебного чувства к народу: для него особенно оскорбительно то, что эти земледельцы и пастухи бедность и нищету богатых лиц принимали за равноправность 338 , «они радовались общему несчастию, говоря: слава Богу, мы стали богаты!» Последние слова, впрочем, могут иметь за собой все значение истины, так как интересы народа и высших классов, естественно, шли разным направлениям. Но нельзя придавать безусловного значения таким отзывам: народ женствен и уступчив со врагами, бесстыден, дерзок и смел с соотечественниками: предав врагам и город, и нас, бессовестно обвиняет сенаторское сословие в измене 339 . В самом деле, едва-ли народ больше виновен в бедствиях 1204 года, чем правительство и высшие сословия. Византийский народ отличался замечательною подвижностью, чутким пониманием политических событий и придворных переворотов. Никита видит в этом одну дурную сторону и указывает своим соотечественникам на достойный подражания пример латинян, которые остаются верны королю до его смерти. |
| Предисловие Писатель, составивший предмет предлагаемого исследования, мало известен как в русской, так и в иностранной литература. За границей вообще не охотно занимаются Византийской историей: ни одна историческая литература не представляет у себя отдельной монографии об Никите. Когда западным ученым приходится говорить о Византии, они редко обращаются к византийским писателям, довольствуясь известиями своих соотечественников. Невнимательность европейской исторической литературы к свидетельствам византийских писателей вообще и Никиты в частности не может оправдываться односторонностью и пристрастием их, а объясняется лишь ложным самолюбием и высокомерным пренебрежением, с которым относятся ученые к востоку. Никита уже по тому одному заслуживает изучения, что в своей истории занимается важнейшею эпохой средних веков, когда враждебные отношения запада к востоку достигли самой высокой степени напряжения, разразившись крестовыми походами и основанием латинской империи в Цареграде. Его воззрения на западных крестоносцев и на взаимные отношения востока к западу отличаются глубокой правдой и тонким историческим смыслом, какого не представляют и лучшие памятники западной средневековой литературы. Не смотря на то, или, лучше, вследствие подобных преимуществ, Никита издавна лишен был учеными по справедливости принадлежащего ему главнейшего места в ряду исторических писателей XII в. Русские, поставленные в иные исторические отношения к Византии, могли бы внимательнее и любовнее отнестись к ее истории и литературным памятникам, если бы тому не препятствовала подражательность западным учителям, которая заставляет их держаться в тесном кругу иностранной исторической науки. И у нас охотнее берутся за обработку тех отделов истории, которые представляют уже значительно зрелую литературу на западе, проходя без внимания те периоды и отделы, которые, мало возбуждая любопытство западных ученых, имеют между тем важнейший интерес для нас-русских. К таким отделам первостепенной важности принадлежит и Византийская история. Описывая события своего времени, Никита не опускает из виду и тех отношений, в которых Византия стояла к подчиненным ей южно-славянским народам. А как в конце XII в. история сербов и болгар приобретает общеславянское значение, то изучение Никиты находит для себя оправдание и с этой стороны. |
|
|
