| Ещё при жизни митрополита Георгия Собор польского епископата, проигнорировав несогласие архиепископа Елевферия и епископа Владимира, принял (14 июня 1922 г.) постановление: «Собор православных архиереев, вследствие церковной смуты и разрухи в России, ничего не имеет против автокефалии Православной Церкви в Польше и готов работать в Польше на началах автокефалии, уверенный в добром сотрудничестве с Польским Правительством на основах Конституции; однако с тем, что Польское Правительство получит на автокефалию благословение Константинопольского и других Патриархов, а равно Глав автокефальных Церквей – Греческой, Болгарской, Румынской, а также Патриарха Московского, если последний возвратится к власти и если Патриархат в России не будет упразднён». Упоминание о Московском Патриархе в последнюю очередь здесь весьма красноречиво. Позднее Собор епископов Православной Митрополии свои действия объяснял тем, что такое постановление было принято «...по соображении необходимости немедленно дать Православной Церкви в Польше основы канонического устройства, без чего она не могла, ввиду опасности разрухи и анархии, оставаться ни одной минуты» («Письмо Собора Епископов Православной Митрополии в Польше...» Патриарху Тихону от 16.08.1924г.). 27 февраля 1923 года Собор иерархов Православной Митрополии в Польше на место убиенного митрополита Георгия избрал архиепископа Волынского и Кременецкого ДИОНИСИЯ (Валединского), получив предварительно на это согласие Польского правительства. За церковным же утверждением этого избрания польские епископы обратились к Константинопольскому Патриарху Мелетию IV. Здесь следует отметить, что Патриарх Московский Тихон в мае 1922 г. был заключён под стражу в Донской монастырь, а в апреле 1923 г. в течение трёх недель был даже помещён во внутреннюю тюрьму ГПУ и т.о. в этот период (до конца июня 1923 г.) не имел возможности заниматься церковными делами. Этим обстоятельством и объясняли позднее польские епископы своё обращение к Патриарху Мелетию. «...Трудность сношений с Вашим Святейшеством, – писали они Патриарху Тихону в упомянутом выше «Письме», – поставили нашу Православную Церковь в двоякую каноническую зависимость – от Вашего Святейшества и Вселенского Патриарха». «Обращение православных иерархов Польши к Вселенскому Патриарху при полной разрухе в недрах Российской церкви, было вполне законно и вызывалось жизненною необходимостью... И если бы иерархия Православной Церкви в Польше... стала ждать на всё благословения Патриарха Московского, лишенного свободы и, может быть, даже надежды на избавление от уз, – жизнь Православной Церкви в Польше замерла бы, а самой Церкви грозило бы, при нынешней вражде и ненависти к Церкви, неминуемое расстройство, а может быть и гибель». |
| В результате этих разбирательств митрополит был бит палками и дважды заключен в тюрьму, второй раз – вместе с 27 христианскими шейхами города. В конечном итоге православные жители Дамаска, разоренные многолетней смутой, «пришли в самое жалкое состояние» и покорились Кириллу. Он предложил Фахраддину созвать собор сирийских архиереев для окончательного разрешения конфликта двух патриархов. Видимо, Кирилл рассчитывал на свою победу, однако что-то резко изменилось в политической ситуации, потому что, когда иерархи в 1628 г. съехались на собор в селение Рас Баальбек, Кирилл отказался прибыть туда. Может быть, дело было в передаче османами Фахраддину в 1627 г. Триполийского пашалыка. Тем самым ливанский эмир получил возможность оказать давление на митрополитов-сторонников Кирилла; остальные же архиереи, связанные с Маанами или общинами Дамаска и Халеба, и так были настроены по отношению к Кириллу враждебно. Фахраддин был достаточно влиятелен в Дамаске, чтобы добиться у местных властей выдачи Кирилла, который был в цепях доставлен на собор и осужден там, «в силу нарушенных им статей священных законов, тем более что он сделался патриархом без согласия своей паствы и много вреда и убытков нанес всем христианам». 760 Низложенный патриарх был отправлен в заточение, или, по другим данным, обезглавлен людьми Фахраддина. 761 После этих событий триполийская община более не пыталась претендовать на первенство в патриархате. Всю полноту патриаршей власти получил Игнатий, предпочитавший, впрочем, не покидать владений Маанов. При подавлении османами мятежа Фахраддина в 1634 г. он погиб, после чего патриархом был избран халебский митрополит Мелетий Карма, переименованный в Евфимия (1634–1635 гг.). С тех пор начинается почти сорокалетняя гегемония халебской общины в Антиохийской церкви. Дамасская группировка, до крайности ослабленная недавними междоусобиями и больше всего опасавшаяся их повторения, безропотно соглашалась на наследование патриаршества представителями халебской «партии». Карма завещал престол своему ученику греку Евфимию ас-Сакизи (Хиосцу), а архиерейскую кафедру Алеппо – другому своему сподвижнику Мелетию (будущему патриарху Макарию), потомственному халебскому священнику. Новый патриарх возвел его в митрополиты «и, – как писал Павел Алеппский, – по своему большому расположению к Мелетию и в уважение к воле... покойного учителя своего... сделал Мелетия кафоликосом, отличив его пред остальными епископами своего престола, и дал ему звание экзарха, то есть уполномоченного блюстителя над городами амидскими (диарбекирскими) и их областями, а также над городом Антиохией, престолом патриархата». 762 Таким образом, халебский митрополит стал вторым после патриарха лицом в Антиохийской церкви. 763 |
| Из всех греков – сторонников Никона особую роль в жизни опального патриарха в период его пребывания в Воскресенском монастыре сыграли Афанасий Иконийский и Савва Дмитриев. Самым известным из них был иконийский митрополит. Страстный защитник опального патриарха, Афанасий был жестоко наказан русским правительством; его не защитила и Константинопольская Церковь . Об Афанасии Иконийском известно следующее. 23 апреля 1664 г. он приехал в Москву и уже на следующий день при встрече с царём Алексеем Михайловичем передал ему просьбу константинопольского патриарха Дионисия (пожелавшего доложить её тайно, на словах) о примирении русского царя с патриархом Никоном . Афанасий представился царю племянником константинопольского патриарха 278 . Иконийский митрополит заявил, что константинопольский и иерусалимский патриархи не приняли царского посла Мелетия Грека, отправленного Алексеем Михайловичем в конце декабря 1662 г. на православный Восток по «делу» Никона, и царской милости не взяли. Алексей Михайлович возражал, ведь Мелетий писал ему об обратном; патриархи дали Мелетию ответ и засвидетельствовали его собственноручными подписями. Афанасий же, «стоя перед Спасовым образом», заверял царя, что в Москву Мелетий писал ложно, а грамоту от вселенских патриархов он якобы написал сам 279 . Через неделю, 30 мая, в Москву из Константинополя возвратился иеродьякон Мелетий Грек (вместе с амасийским митрополитом Козьмой – племянником иерусалимского патриарха Нектария). Мелетий представил государю следующие документы: два свитка ответов восточных патриархов о власти царской и патриаршей (25 глав с эпилогом), два письма александрийского патриарха к цареградскому, одну грамоту константинопольского патриарха Дионисия к боярам и московскому Собору о разрешении хиротонисать и поставить московского патриарха 280 книги деяний вселенских соборов, письмо от хартофилакса цареградской церкви к Мелетию. Для перевода документы отданы газскому митрополиту Паисию 281 . На следующий день, 31 мая, иконийский митрополит Афанасий заявил, что подписи на греческих грамотах ненастоящие, и вновь просил царя примириться с патриархом Никоном 282 . |
| Следует упомянуть, что архиепископ Нестор был личным другом Владыка Сергий (Тихомирова), который задолго до революции возглавлял его архиерейскую хиротонию. Впоследствии архиеп. Нестор чувствовал выразившиеся в принятии нового титула своего рода предательство по отношению к митр. Сергию, он отправил в Токио несколько писем, где пытался оправдываться и просил принять свои извинения. В конечном итоге Владыка Нестор не был допущен в Корею, да и большая часть корейской православной паствы осталась верна митрополиту Сергию (Тихомирову). На заседании Архиерейского Синода от 13 апреля 1934 г. было решено освободить архиеп. Нестора от должности начальника Корейской Миссии, а «Архипастырское руководство миссионерской работой в Северной Корее вновь поручить Преосвященному Архиепископу Харбинскому и Маньчжурскому Мелетию». [xxxvii] Таким образом, Харбинская епархия РПЦЗ продолжила попытки своей миссионерской деятельности в Корее. На севере страны еще с 1925 г. проповедовали миссионеры из Харбина. [xxxviii] При этом важную роль сыграл служившийся в Корейской Миссии с 1915 г. псаломщик Павел Афанасьев. Выплата его зарплаты была прекращена в мае 1918 г. из-за отсутствия средств, в 1919-1922 гг. он обучался в Восточном институте во Владивостоке и после взятия Красной армией этого города вернулся в Сеул, где надеялся вновь устроиться на службу в Духовную Миссию. Из-за длительного отсутствия в Миссии, незадолго до возвращения в Сеул, — в 1921 г. Афанасьев был официально выведен за штат ее сотрудников, поэтому вновь принять его на службу оказалось непросто. Владыка Сергий (Тихомиров) также не благословил псаломщика на труды в Миссии. Тогда П. Афанасьев самостоятельно начал проповедовать Православие в северной Корее и к 1929 г. обратил в Православие 120 корейцев в г. Пхеньяне (по-японски Хэйдзё). [xxxix] Подчинившись в 1931 г. правящему архиерею Харбинской епархии архиепископу Мелетию (Заборовскому), П. Афанасьев открыл в Пхеньяне миссионерский стан, где за два года обратил в православную веру около 450 корейцев, из которых 50 стали его активными прихожанами. Сначала он был пострижен Владыкой Мелетием в сан монаха, а в мае 1933 г. рукоположен во иеромонаха. [xl] Отец Павел имел в Пхеньяне домовую церковь, но паства оставалась немногочисленной. Англиканский настоятель пастор Чадвел (впоследствии епископ) знал иеромонаха, и тот не раз пользовался его материальной поддержкой. После 1939 г. сведения об о. Павле отсутствуют. По предположению архимандрита Августина (Никитина) этот русский миссионер и его дело не пережили коммунистического режима и Корейской войны 1950-1953 гг. [xli] |
| Сию грамоту послал он с иеромонахом Григорием к митрополиту в Вильну, где он имел пребывание. Но Кирилл, услышав о сем и пригласив с собой Львовского епископа Гедеона Болобана, поспешил сам к патриарху для оправдания себя и беспрекословно предавал себя рассмотрению его и собора при нем самом; а между тем послал своих слуг в погоню за Григорием, которого догнав они за Пинском, не только отняли у него патриаршую грамоту, но и ограбили его и бив, раненого едва живого оставили. Не зная о сем и надеясь, что собор и без него правильно рассмотрит и накажет виновных, опять отказался дожидаться решения и отправился в путь свой; а помянутые епископы проводили его до границы к Валахии. Вскоре однако же поступок с патриаршим посланником Григорием возбудил всеобщую молву, а Владимирский епископ Мелетий Хрептович-Богуринский донес о том и патриарху. Тогда патриарх снарядил и отправил своего экзарха архимандрита Дионисия к Мелетию, поручив ему с экзархом власть созвать собор, если на оный не согласится митрополит, и наказать Кирилла епископа и соумышленников его, хотя бы в числе их оказался и митрополит. Экзарх, доставив грамоту Мелетию, отправился в Вильну и при других сделанных ему от патриарха по Киевской иерархии препоручениях объявил митрополиту патриаршее требование во-первых созвания собора, а во-вторых уплаты патриарху издержек его за проживание в Замосце при ожидании собора, но не получил никакого удовлетворения. Между тем Кирилл Терлецкий, проведав, что вся цель требуемого собора обращена особенно на его соблазнительную жизнь и что в случае несогласия митрополита, Мелетий Владимирский имеет патриаршую веряющую грамоту созвать собор, вкрался к нему в доверие частыми с ним пированиями и пребыванием даже у него в доме, а при одном случае усыпив его крепким сном и сыскав его ключи от ларя, унес патриаршую грамоту и другие на себя доказательства; экзарх же, возвратясь из Вильны и узнав о сем, не имел уже средств исполнить повеления патриаршего и поехал к нему в Валахию с донесением. |
| Задыхаясь от растущих долгов своей церкви, он ни разу не попросил у России денежной помощи, ибо понимал, что после этого ему придется действовать под диктовку Москвы. Второе путешествие Макария Мелетию Греку в Стамбуле также ничего не удалось добиться, поскольку константинопольский патриарх был настроен резко против Лигарида и процесса над Никоном. Но по прибытии в Египет Мелетий щедрыми посулами сумел склонить к поездке в Москву александрийского патриарха Паисия и синайского архиепископа Ананию. Выехав вместе с Мелетием из Египта 25 мая 1665 года, они через Триполи добрались до Дамаска, где узнали, что антиохийский патриарх Макарий отправился в Грузию для сбора милостыни. Мелетий со спутниками двинулся вслед за патриархом и в октябре прибыл в Тбилиси. Макарий в то время находился в Имеретии. После долгой переписки и уговоров, стоивших Мелетию немало нервов, Макарий, наконец, согласился ехать в Москву после Пасхи. Мелетий с александрийским патриархом перезимовали в Шемахе, весной 1666 г. к ним присоединился Макарий, и все вместе они перебрались в Дербент, куда за ними пришли суда из Астрахани. После нелегкого плавания караван 16 июня бросил якорь в устье Волги. 1595 Прием патриархов в России был обставлен как событие общегосударственного масштаба, с огромными затратами сил и средств. Патриархи, окруженные всем возможным почетом и роскошью, в сопровождении астраханского митрополита и нескольких приставов, в том числе подьячего Приказа тайных дел, медленно поднимались на стругах вверх по Волге до Симбирска, а оттуда ехали к Москве по суше через Арзамас и Владимир. В архивах отложилась обильная межведомственная корреспонденция, связанная с подготовкой встречи патриархов. К осени 1666 г. переписка приняла авральный, судорожный характер. В покоях гостей спешно обивали сукном мебель и стены, для обслуживания патриарших подворий подбирали ярыжных, «чтоб не воры и не пьяницы», 1596 Паисию и Макарию шили парадные рясы на лисьем и беличьем меху, 1597 царь периодически отправлял навстречу гостям дары и приторно-выспренние приветственные грамоты. |
| Май, 1, понедельник . Сегодня осмотрена была мною и келья этого ерминиста, находящаяся в Карее недалеко от протатского собора. Ныне она принадлежит монаху Мелетию. В ней есть малый храм во имя св. Иоанна Предтечи. На косяке окна его у правого клироса греческая надпись гласит, что: честный и божественный храм св. Иоанна Предтечи воздвигнут с оснований и расписан ктитором иеромонахом Дионисием, урожденцем из Фурны тон-Аграфон, в 1701 году, а возобновлен (каким-то) митрополитом в 1731 году. Когда я громко прочел эту надпись и год постройки храма, тогда отец Мелетий возразил было мне: «вы неверно прочли 1701 год, мы читаем 1401 ΑYΑ», – но после моего замечания, что в числительной букве Ψ (пси) верхняя продольная черта кем-то выскоблена, но еще усматривается, сказал мне вот что: «Назад тому несколько лет был у меня грек Симонидис и обновил прочтенную вами надпись, попортившуюся от времени, призвав живописца Геннадия. Значит, он велел ему написать год вместо ΑΨΑ. Но почему он это сделал?». «А вот почему, – ответил я встревоженному отцу Мелетию. – Симонидис достал на Афоне «Ерминию» строителя твоей кельи Дионисия Фурноаграфиота, переписал ее и напечатал в Афинах, поставив на ней год 1401, дабы придать ей глубокую древность и дабы она, как древняя, была раскуплена скорее, в чем он признавался и отцу Макарию живописцу и уставщику здешнего протатского собора. А так как замеченная им в твоем келейном храме надпись могла обличить афинский подлог его, то он и переправил в ней год на ΑYΑ., выскоблив из буквы Ψ продольную черту в верху ее. А что строитель кельи твоей Дионисий Фурноаграфиот жил в начале прошлого столетия, то в этом уверит тебя протатский уставщик отец Макарий, верно знающий, что сей Дионисий был ученик афонского живописца Давида, родом авлонца из Албании, скончавшегося в 1715 году». После этого разговора с отцом Мелетием я внимательно осмотрел весь храм его и нашел в нем другие доказательства недавности существования Аграфиота. На местной иконе св. Иоанна Предтечи надпись гласит: |
| В начале июня 1665 г. греченин Анастас Юрьев привез письма к царю Алексею Михайловичу от иерусалимского архимандрита Иоасафа и грека Василия Иванова. «Правила, принесенные Мелетием, – писал Иоасаф – подписаны четырьмя патриархами, письма же посланные от Иерусалимского патриарха с Саввою, с Кондратом, и с Порфирием (Оловениковым) суть истинные. По отъезде последнего иерусалимский патриарх прислал своего архидиакона, чтобы нечто передать словесно Порфирию, но так как он уже уехал, то архидиакон писал к вашему царскому величеству о том, что ему было приказано от патриарха и письмо послал с греком Иваном Алексеевым. Мы узнали, что Савва 207 не был принят, как принесший достоверные письма, но он добрый и верный человек; также и бедный митрополит иконийский согрешил как человек; не зная мысли патриархов, он поверил только словам цареградского патриарха, который сказал ему, что Мелетию никаких писем не давал, а сказал это патриарх потому, что «была вещь зело тайная» 208 . Поступки Мелетия – как свидетельствует иерусалимский патриарх – были не хороши и не рассудны 209 . Грек Василий Иванов, посланный с поручением к иерусалимскому патриарху, доносил об исполнении возложенного на него поручения, и что в дальнейшем помешал ему иерусалимский архидьякон Досифей, подговорив несколько человек, которые дожидали его, Василия, чтобы над ним сделать какое-то зло; поэтому ему невозможно проехать через Черкасы с теми делами, которые он вез в Москву. Приезд Мелетия в Яссы произвел общую тревогу. Что было тайно – пишет Василий – то все стало явно. Что было дано Мелетию царское жалованье шубами, то все он распродал и торговым людям дал 500 ефимков на торговлю. Иерусалимский патриарх дал мне грамоту к патриарху Никону , которую я отдал Порфирию, и приказывал мне сказать, чтоб о патриархе Никоне подписать законное решение, чтоб патриаршествовал по уставу вселенскому. Другие же грамоты, писанные в Яссах, посланы с греченином Саввою и те есть истинные, что слышал и Порфирий из уст патриарха. «Патриарх бьет челом тебе, великому государю, да учиниши так, как в них писано, да умириши церковь Божию, чтоб не было развращения и смятения; сам не изволь гневаться и его (Никона) чтобы не печалить. Афанасию иконийскому подлинно иерусалимский патриарх говорил, что он писем не подписывал, но сказал это для того, чтобы никто о том не знал, и чтобы ты, великий государь, за то на митрополита не гневался 210 ». |
| Мелетия тотчас начали допрашивать, зачем он ездил, и не хотели верить никаким его объяснениям. А когда сделалось известным, что он привез с собою грамоту Константинопольского патриарха и Собора, по которой все ставропигиальные монастыри и братства, кроме Львовского и Виленского, лишались своих ставропигиальных прав и подчинялись власти епархиальных архиереев — в этом-то, вероятно, и состояло поручение, какое давал митрополит Иов Мелетию ,— тогда волнение против Мелетия еще более усилилось. Обиженных этою грамотою нашлось слишком много, и его, как сам он выразился в одном письме, «только что не распяли». А Захарий Копыстенский, архимандрит Киевской лавры, издавна считавшейся ставропигиею, распорядился, чтобы ни один из киевских монастырей не давал Мелетию квартиры. Возбуждение недовольных простерлось и на митрополита Борецкого, и кто-то неизвестный написал и распространил между православными брошюру, в которой, попирая ногами листы, присланные патриархом чрез Смотрицкого, прямо называл Борецкого и Смотрицкого отступниками. К счастию, скоро представился им случай опровергнуть эту клевету. В неделю православия (26 февраля 1626 г.) они при многочисленном стечении духовенства, дворянства, киевских городских властей, церковного братства и народа показали несомненные знаки своей невинности и верности православию, совершив торжественный обряд анафематствования на всех отступников и еретиков. Но и после этого волнение не унималось, и потому митрополит признал нужным разослать (9 мая) окружную грамоту, в которой снова защищал себя и Смотрицкого против клеветы неизвестного писателя, удостоверял всех, что как доселе они неизменно держали восточное исповедание, так и впредь держать будут, что они не имели никаких сношений с отступниками и что ничего не предпримут без воли всей православной Церкви . Положение Смотрицкого было весьма тяжелое; он проживал вне Киева в Межигорском монастыре, откуда и писал (29 августа) игуменье виленского женского монастыря, существовавшего при Свято-Духовском мужском Александре Куликовской, что напасти, обрушившиеся на него от лжебратий, превосходят его терпение и от оклеветания он находился доселе как бы в забытьи, что только теперь отчасти утихло волнение и он пришел в себя и пр. |
| Наступил, наконец, день освобождения. Елевферий дождался той минуты, когда, никем не замеченный, мог выйти из дома. Он поспешил во дворец русского посольства, где с полнейшим сочувствием выслушали его скорбный рассказ и помогли ему отправиться на Афон на первом отходящем туда судне. Прибыв на Святую Гору, Елевферий обратился к бывшему Константинопольскому патриарху Григорию, пребывавшему там на покое в лавре святого Афанасия. Как отец родной блудного сына принял несчастного юношу сострадательный святитель, удержал его при себе и назначил ему ходить каждый день к добродетельному духовнику лаврскому Мелетию для слушания умилостивительных молитв по учреждению Церкви. Через 40 дней Елевферий был помазан святым миром. Укрепившись духовно и исполнившись безмерной святой радости, он отошел в скит святой Анны, явился к тому иерею Василию, который уже нескольких христо-отступников представил Христу мучениками, содействуя и сопутствуя им на подвиги мученичества – иногда с опасностью своей жизни и жертвуя собственными своими средствами для расходов. Много успокоил юношу и душевно и телесно этот самоотверженный подвижник. Пробыв у него 20 дней, Елевферий, усердно подвизаясь в трудах отшельнических, почувствовал непреодолимое рвение покрыть свой грех отступничества – блаженным мученичеством за Христа... Но не разрешил ему произвольного подвига мудроосторожный в своей опытности иерей Василий; однако же, склоняясь на его убеждения, позволил ему отправиться в Константинополь, но с тем, чтобы не подвергать себя опасности, прежде чем будет узнан кем-нибудь из турок, которые в таком случае сами, вероятно, предадут его мученической участи... Восемь дней провел в Константинополе юноша, но непостижимым образом не был узнан там никем даже из бывших своих знакомых. Томительно ему было сдерживать свое рвение, не открываться... но, исполнив заповеданное ему иереем Василием, он явился к духовнику Мелетию и излил перед ним свою душу, не вмещающую далее порыва к мученичеству. Мелетий, хотя и старался умерить его рвение, воздержать его, но, видя неудержимое стремление юноши, благословил его на подвиг. |
|
|
