| Федор Иванович остался вполне доволен тем, что Русское патриаршество утверждено было соборною грамотою Восточных иерархов. И потому, щедро наделив самого митрополита Дионисия, отправил чрез него (в феврале 1592 г.) патриархам: Цареградскому Иеремии омофор, осыпанный жемчугом, золотую чару для святой воды и убрусец с дробным жемчугом, а на сооружение патриаршей церкви и дома сорок сороков соболей, тридцать сороков куниц, десять горностайных мехов и пятнадцать пудов рыбьего зуба; Александрийскому Мелетию Пигасу, недавно вступившему на эту кафедру, святительскую митру, золотую чару для святой воды, убрусец с дробным жемчугом и четыре сорока соболей и точно такие же подарки Антиохийскому Иоакиму и Иерусалимскому Софронию. Но недоволен был государь тем, что Русскому патриарху назначили в ряду патриархов пятое место, после Иерусалимского, и что, хотя по случайному обстоятельству, соборная грамота о Русском патриаршестве не была подписана и утверждена Александрийским патриархом. Последнее обстоятельство могло наиболее озабочивать государя, потому что Мелетий, занявший теперь Александрийскую кафедру, как известно, открыто порицал Иеремию за то, что он единолично, без согласия прочих патриархов учредил Русское патриаршество. Вследствие этого в своем ответном послании Иеремии царь, выражая ему свою благодарность за соборную грамоту и упоминая о своем великом жалованье, писал: «А мы, великий государь, с первопрестольником нашим Иовом патриархом, и с митрополитами, архиепископами, и епископами, и со всем освященным Собором нашего великого царства, советовав, уложили и утвердили навеки — поминать в Москве и во всех странах нашего царства на Божественной литургии благочестивых патриархов, во-первых, Константинопольского Вселенского, потом Александрийского, потом нашего Российского, потом Антиохийского, наконец, Иерусалимского, какие патриархи на тех престолах будут». И вслед за тем просил, чтобы о переменах на патриарших престолах присылались письменные известия в Россию для возношения имен новых патриархов в молитвах, как и из России будут присылаться такие же известия на Восток, и чтобы имя Русского патриарха всегда поминалось в церковных молитвах по всему православному Востоку, как имена Восточных патриархов будут поминаться по всей России. |
| Однако другое предположение Б.Н. Флори – о том, что обращение к королю в 1592 г. было реакцией на появившиеся в это время планы созыва собора для низложения недостойных иерархов 617 – не находит подтверждения, если принять, что грамота короля датирована именно мартом, а не маем 1592 г. Единственным признаком заинтересованности католической стороны в унии в эти годы было появление в Польше приехавшего из Рима вместе с Б. Мацеевским весной 1591 г. Петра Аркудия 618 . Ему было в это время 28–29 лет, в январе 1591 г. он стал первым доктором теологии среди выпускников Греческого коллегиума. В марте-апреле 1591 года он прибыл в Речь Посполитую вместе с вернувшимся из Рима луцким католическим епископом Мацеевским и оставался здесь до сентября 1593 г. 619 В письме к кардиналу Альдобрандини от 25 октября 1597 г. Аркудий писал, что, прибыв «в Рутению ради блага этого народа», он беседовал с некоторыми представителями рутенов (иногда через переводчика, иногда по-латыни) об унии. Особенно часто об этом он говорил с Ипатием Потеем, в ту пору еще мирянином и сенатором, который, преодолев сомнения, под влиянием Аркудия и Бернарда Мацеевского заявил о своей готовности к унии и желании посодействовать ей, если представится возможность 620 . Конечно, Аркудий стремился подчеркнуть свои заслуги и писал уже после того, как уния была провозглашена, поэтому доверять вполне его утверждению об успехе проунионной пропаганды нельзя. Вместе с тем и другие источники показывают, что в условиях продолжавшегося церковного кризиса идея унии с Римом становилась все более привлекательной. Это видно, в частности, из посланий Львовского братства к константинопольскому патриарху Иеремии и александрийскому патриарху Мелетию Пигасу в феврале 1592 г. В первом письме к Иеремии (от 6 февраля 1592 г.) братство сообщало о продолжавшихся церковных «нестроениях», в ответ на которые «люди еже вси единогласно въпиюще глаголютъ: яко аще не устроится церковно развращение, в конец разыдемъся во отступлении римскаго послушания и в покой безмятежно пребудем» 621 . В послании Пигасу, написанном тогда же (6 февраля), братчики говорили, что ответом на церковный кризис была готовность многих представителей православной элиты перейти в католицизм («державнии наши князи и въеводи сынове соборныя церкве суще срамляются православныя своея веры и отходят в западняя церковъ» 622 ). В сущности, в обоих текстах речь идет не об унии как таковой, а о переходе в католицизм. |
| Rzymskim, Wilna 1608). Тогда многим казалось, что можно оставаться «православным» и «под Римским послушанием». Во всяком случае, в самом соглашении была оговорена неслиянность Унии с латинской Церковью , – иначе сказать, обрядовая и иерархическая обособленность Унии; и большего тогда не требовал и кн. Острожский. Против Унии он боролся тогда не потому, что видел в ней измену веры, но потому, что она была проведена потаенно и без ведома и согласия Константинопольского патриарха и вне сношений с Москвой, почему и не могла иметь ни общецерковного значения, ни авторитета... Первых устроителей Унии соблазняла надежда под римской властью найти «безмятежный покой», т. е. защиту польского закона. Хотелось также освободиться от зарубежной власти Константинопольского патриарха. Очень привлекало культурное сближение и соединение с Западом. В этом отношении характерен ответ Ипатия Поцея, второго униатского митрополита и одного из главных устроителей Унии, в письме к александрийскому патриарху Мелетию Пигасу... «Греческий берег не может быть надежным путем жизни вечной..». Евангелие у греков искажено, отеческие предания поруганы и перерваны, святость оскудела, – все расстроилось и распалось в турецкой неволе... В Александрии вместо Афанасия теперь Кальвин, в Константинополе Лютер, и в Иерусалиме Цвинглий (намек на Кирилла Лукариса и на самого Мелетия, учившегося в Аугсбурге). И Поцей предпочитает Рим. На Западе теперь «студенец правды», чистота веры и твердый порядок... Еще П. Скарга в своей книге О jednosci kosciola Bozego pod jednym pasterzem i о greckiem od tej jednosci odstapieniu (Вильна, 1577) говорил не столько о догматических разногласиях, сколько о «греческом отступлении» и о славянской отсталости. «Со славянским языком нельзя сделаться ученым. На этом языке нет ни грамматики, ни риторики, да и не может быть. Именно из-за славянского языка у православных нет иных школ, кроме начальных, для обучения грамоте. Отсюда общее невежество и заблуждение». И Скарга видел и указывал единственный выход в латинской культуре... |
| Во всяком случае, в самом соглашении была оговорена неслиянность Унии с латинской Церковью, — иначе сказать, обрядовая и иерархическая обособленность Унии; и большего тогда не требовал и кн. Острожский. Против Унии он боролся тогда не потому, что видел в ней измену веры, но потому, что она была проведена потаенно и без ведома и согласия Константинопольского патриарха и вне сношений с Москвой, почему и не могла иметь ни общецерковного значения, ни авторитета… Первых устроителей Унии соблазняла надежда под римской властью найти «безмятежный покой», т. е. защиту польского закона. Хотелось также освободиться от зарубежной власти Константинопольского патриарха. Очень привлекало культурное сближение и соединение с Западом. В этом отношении характерен ответ Ипатия Поцея, второго униатского митрополита и одного из главных устроителей Унии, в письме к александрийскому патриарху Мелетию Пигасу… «Греческий берег не может быть надежным путем жизни вечной…» Евангелие у греков искажено, отеческие предания поруганы и перерваны, святость оскудела, — все расстроилось и распалось в турецкой неволе… В Александрии вместо Афанасия теперь Кальвин, в Константинополе Лютер, и в Иерусалиме Цвинглий (намек на Кирилла Лукариса и на самого Мелетия, учившегося в Аугсбурге). И Поцей предпочитает Рим. На Западе теперь «студенец правды», чистота веры и твердый порядок… Еще П. Скарга в своей книге О jednosci kosciola Bozego pod jednym pasterzem i о greckiem od tej jednosci odstapieniu (Вильна, 1577) говорил не столько о догматических разногласиях, сколько о «греческом отступлении» и о славянской отсталости. «Со славянским языком нельзя сделаться ученым. На этом языке нет ни грамматики, ни риторики, да и не может быть. Именно из-за славянского языка у православных нет иных школ, кроме начальных, для обучения грамоте. Отсюда общее невежество и заблуждение». И Скарга видел и указывал единственный выход в латинской культуре… Защитники славянского языка всегда подчеркивают прежде всего его близость к греческому: «отколь беспечнейшая есть речь и увереннейшая философию и феологию славянским языком писати и з грецкого преводити, нежли латинским, который оскудный есть, же так реку до трудных, высоких и богословных речий недоволный и недостаточный» («предмова» Захарии Копыстенского к его переводу бесед Златоуста на послание апостола Павла, Киевское издание 1623 года)… Так с самого начала вопрос об Унии был поставлен, как вопрос культурного самоопределения. Уния означала самовключение в западную традицию. Это было именно религиозно-культурное западничество. И преодолеть Унию можно было только через верность и крепость византийским и патристическим преданиям. Так именно и понимали свою задачу первые борцы за православие в конце XVI и в начале XVII века. (Срв. защиту греческой культуры уже в брошюре «Ключ царства небесного», 1584 г., которую обычно приписывают Герасиму Смотрицкому, и в «Палинодии»)… |
| Их, следовательно, менее всего можно обвинять в заимствовании учения о пресуществлении у латинян. Проф. Малышевский говорит, что Мелетий Пигас был первый из греков, введший в греческую богословскую науку термин μετουσωσις. 1082 Не знаем, был ли знаком Малышевский с Омилией Геннадия и, если знаком, то отрицает ли её подлинность наравне с протестантами, но только после того, что сказано нами о Геннадии, Мелетию Пигасу мы должны отвести уже второе место в числе греческих авторов, употреблявших слово μετουσωσις. Слово μετουσωσις встречается в двух письмах Пигаса 1593 и 1594 годах немцу Кириаку Фотину, доктору Ингольштатского (в Баварии) университета и англичанину Эдуарду. 1083 «Вино (в таинстве Евхаристии) есть кровь, равно как хлеб – плоть, говорит Мелетий в письме к Фотину, и это – могуще- —312— ством и силою пресуществления (μετουσισεως), так что Христос, Спаситель наш, заключается в том и другом». 1084 Несколько ниже в том же самом письме Мелетий точнее раскрывает свою мысль, именно, что евхаристический хлеб силою преложения (μεταβολς) делается тем же телом Христа, которое Он имел во время земной Своей жизни, т. е. ипостасным Христом в единении Его божественной и человеческой природы. 1085 В виду такой ясности учения Мелетия о пресуществлении, Кислингий, не осмеливаясь заподозрить его в латинстве, находит однако ж возможным подорвать авторитет этого свидетельства, признав подложность обоих писем. Письма, говорит он, изданы Ренодотом католиком; весьма вероятно, что он их издал от себя или же сильно интерполировал. Сам же Мелетий о пресуществлении ничего не знал, и вот доказательство: Мелетий жил весьма близко ко времени Иеремии II, патриарха Константинопольского; но это слово (μετουσισις) не было употреблено последним; следовательно, термин μετουσισις в то время грекам был неизвестен и Пигас им не пользовался. 1086 Способ доказательства более чем странный: такого рода умозаключениям не учит ни одна логика. Из того, что слово не употреблено одним, далеко еще не следует, что оно не было известно и другому. |
| Их, следовательно, менее всего можно обвинять в заимствовании учения о пресуществлении у латинян. Проф. Малышевский говорит, что Мелетий Пигас был первый из греков, введший в греческую богословскую науку термин μετουσωσις 40 . Не знаем, был ли знаком Малышевский с Омилией Геннадия и, если знаком, то отрицает – ли её подлинность наравне с протестантами, но только после того, что сказано нами о Геннадии, Мелетию Пигасу мы должны отвести уже второе место в числе греческих авторов, употреблявших слово μετουσωσις. Слово μετουσωσις встречается в двух письмах Пигаса 1593 и 1594 годах немцу Кириаку Фотину, доктору Ингольштатского (в Баварии) университета и англичанину Эдуарду 41 . «Вино (в таинстве Евхаристии) есть кровь, равно как хлеб – плоть, говорит Мелетий в письме к Фотину, и это – могуществом и силою пресуществления ( μετουσισεως), так что Христос, Спаситель наш, заключается в том и другом 42 ». Несколько ниже в том же самом письме Мелетий точнее раскрывает свою мысль, именно, что евхаристический хлеб силою преложения ( μεταβολς) делается тем же телом Христа, которое Он имел во время земной Своей жизни, т. е. ипостасным Христом в единении Его божественной и человеческой природы 43 . В виду такой ясности учения Мелетия о пресуществлении, Кислингий, не осмеливаясь заподозрить его в латинстве, находит однако – ж возможным подорвать авторитет этого свидетельства, признав подложность обоих писем. Письма, говорит он, изданы Ренодотом католиком; весьма вероятно, что он их издал от себя или же сильно интерполировал. Сам же Мелетий о пресуществлении ничего не знал, и вот доказательство: Мелетий жил весьма близко ко времени Иеремии II, патриарха Константинопольского; но это слово ( μετουσωσις) не было употреблено последним; следовательно, термин μετουσωσις в то время грекам был неизвестен и Пигас им не пользовался 44 . Способ доказательства более чем странный: такого рода умозаключениям одним, далеко ещё не следует, что оно не было известно и другому. Отрицание же подлинности писем ни на чём не основано. |
| Послание к Лигариду патриарх Никон начинает с обоснования особого положения московского патриарха среди православных святителей. Никон вспоминает о соборной грамоте греческого патриархата, которая установила иерархию патриарших престолов: «Изволи благодать Святаго Духа о нашем смирении посадитися на патриаршеском стол по уставу, преданному от святйших вселенских патриархъ, якоже предание имамы, зд написанное, и уставы, утверженное руками//святйших вселенских четырех патриархъ и с прочими, яже суть тамо преосвященными митрополиты, архиепископи и епископи и запечатлнни коегождо тх печатию во дни благочестивйшаго царя и великого князя Феодора Ивановича Московского и всеа Русии» (Паисий, л. 144–144об.). В конце XVI в. во время решения на православном Востоке и в России вопроса о создании Московского патриархата и при определении московскому патриарху в иерархии патриарших престолов пятого места был составлен ряд документов, в которых точно закреплены места глав восточных патриархатов. В грамоте Константинопольского собора 1590 г. (доставлена в Москву в мае 1591 г. тырновским митрополитом Дионисием) было написано: «...да поставим архиепископа московского и наречем его патриархом, что и иные нареченные именуютца. Первый – констянтинопольский и вселенский патриарх от святого Вселенского Перваго собора почтен достоинством блаженнаго и равноапостольнаго царя великаго Констянтина, а потом – александрейский, антиохейский и ерусалимский православные патриархи сю благодать умерения нашего своима очима видехом и порадовахомся от Бога царьствию сему распространнее и величество... Да он, архиепископ московский господин Иев, властвует пятый патриарх, и будет иметь патриаршеское достоинство и честь именоватись и почитатись с ыными патриархи вовеки всегда» 440 . Русское правительство, недовольное решением Константинопольского собора 1590 г. и считающее, что московскому патриарху должно принадлежать по крайней мере третье место среди глав восточных патриархатов, обратилось к вселенскому патриарху Иеремии II, александрийскому патриарху Мелетию Пигасу, Софронию Иерусалимскому и Иоакиму Антиохийскому с просьбой о пересмотре решения Собора. В деяниях нового Собора 1593 г. были изложены канонические основания создания Московского патриархата и определения его главе пятого места в ряду православных патриархов. Решение Собора, оформленное в виде кодекса и скреплённое подписями его участников и патриаршими печатями, было доставлено в Москву. Признанное русским правительством, это решение явилось тем официальным документом, которым утверждалось основание патриаршества в России 441 . |
| Церковью (ср.: Послание кн. Острожскому - Там же. С. 19). Полагая просвещение в изучении свободных искусств, католики, по мнению И., противятся Христу и св. отцам, поскольку Христос просветил «простаков» не «поганской мудростью», но «благословенною простотою» («Загадка философом латинским» - Там же. С. 123, 124). Усложненности и мирскому характеру католической науки И. противопоставляет соединенную со смирением евангельскую (Иисусову) простоту православных. Отсюда постоянные характеристики православных как «простых, неученых и смиренных», как «простой, глупой, ненаказанной (необразованной.- Авт.), дурной Руси». Отвергая искушения диавола, «голяк-странник» отвечает ему: «Что за пожиток с того всего твоего дарохитрства, коли я простоты Исусовы навыкнути не смогу» («Обличение диавола-миродръжца..» - Там же. С. 15). В «Краткословном ответе Петру Скарге...» И., обращаясь к Скарге, восклицает: «Мы же будем... по Евангелию, прости, глупы, незлобливы! ...В твоего Костела мудрости и разуме... преступити до едности (единства.- Авт.) не хочемо и глупыми быти по разсуждению света сего изволяемо, яко да спасение душевное получим» (Там же. С. 12, 179). Писатель призывает «русин»: «Не внимайте латинской лже пестроукрашенной, но в простоте и истинне шествуйте» («Извещение краткое о латинской прелести...» - Там же. С. 104). И. неоднократно писал о невозможности для православных полемики с католиками, поскольку методы ведения споров последними имели целью не установление, но искажение истины и через это привлечение православных в латинство: «То бо их (католич. проповедников.- Авт.) ремесло: поганские науки баснословием, орациями, похвалами... слабоумных и ненаказанных прелщати» («Краткословный ответ Петру Скарге...» - Там же. С. 135). Александрийскому патриарху Мелетию Пигасу И. приписывает такие слова: «От искуса (из опыта.- Авт.) навыкохом, яко сварливую диалектику латинскую и силогизмы с поганскими догмат выкрутами, с которых ся они на препирание будуют, и научени суть, и всегда учат, век свой на том изнуряючи и упражняючи, не толко простою правдою пребороти не можете, але, если бы и ангельски язык уверял, але ничто же успеют». |
| Так или иначе, с марта 1592 г. унионная инициатива епископов была предана публичной огласке. В грамоте от 18 марта 1592 г. 623 Сигизмунд III заявлял, что поддерживает предпринятый четырьмя епископами шаг, обещал защитить их права и владения от возможных покушений со стороны константинопольской патриархии и предоставить православному духовенству те же сословные права, какими располагало католическое духовенство. Видимо, начало публичных дискуссий об унии постепенно научало делать разницу между унией и переходом в католицизм. Так позволяет думать сравнение посланий к Иеремии и Пигасу в феврале 1592 г, т.е. до мартовской грамоты Сигизмунда III, с посланием Львовского братства к Иеремии в сентябре 1592 г. Из обращения к Иеремии от 7 сентября 1592 г. видно, что «отступление в римское послушание» стало пониматься в том числе и как уния, при которой под верховной юрисдикцией Рима сохранится обособленность православной церкви. «Людем же в недоумении смущаемем суще погибати время настоит, мнозиже совет утвердиша предатися римскому единоначалия архиерейству утвержающе себе, да пребудут под папою римским, съвершающе вся своя в церкви по закону греческия вери невозбранно, понеже и календар новыи разделяет нас согубо, празновати от обоюду запретися нам» 624 . Авторы послания отмечали также, что во Львове появился посланный папой католический иерей, который стал причащать в католических костелах квасным хлебом в знак «соединения сим общением церквам нашим». Не прошла мимо их внимания и книга Петра Скарги, которая, однако, воспринималась как книга о превосходстве Римской церкви над «греческой» и угроза подчинения Риму под давлением государства, а не как книга об унии. Католическая пропаганда и собственные внутрицерковные беспорядки приводили жителей Львова к тому, чтобы допускать переход под власть Рима, «яко может христова вера под рымскою властию правоверно исповедатися, акоже и значале быст, понеже безначалие во многоначалии нашем обретается» 625 . Однако после марта 1592 г. вновь следует длительный перерыв в действиях по подготовке унии как с католической, так и с православной стороны. |
| - Спим! Милочка моментально замолкала и отправлялась в свой тряпичный домик в вестибюле, Вимка, как ни в чём не бывало, забирался под бок хозяйки, а Каритас, поцеловав мать и прихватив по дороге Ванди, убегала в спальню сестер. Они сами переодевались в ночные сорочки, сами расплетали волосы и очень любили пошептаться перед сном: - Я бы этому Пигасу больше не носила ни полбы, ни хлеба, ни свинины, есть люди и победнее; но мама меня не слушает, говорит, у него горе - лишился глаза, теперь ему несладко, а по мне он просто нахал, - возмущалась Фидес, быстро распуская длинные каштановые косы. Каритас закрыла ладошкой вначале один, потом второй глаз, посмотрела на едва мерцающий в темноте фитилёк масляной лампы и, посопев, сделала вывод: - Ему и правда несладко. С одним глазом очень неудобно. Охо-хо... Спес, которая единственная из сестер действительно была плюшечкой и поэтому очень неспешно и продолжительно устраивалась на постели - ей всегда казалось, что слишком жарко под одеялом, - поддержала Каритас: - Вспомни, в прошлом году он помог нам собрать яблоки - мы бы с таким урожаем сами не справились. И подарил нам Вимку тоже Пигас. - Да он просто подлизывается к маме, думает, как бы побольше урвать. - Нет, Фидес, давай думать о нём хорошо, иначе он станет еще хуже. Мама помнишь, как нас учила? Если обращаться к доброму в человеке и не замечать злое, то человек невольно будет поворачиваться к тебе хорошей стороной. Спес особенно уважала справедливость, а справедливость, с её точки зрения, заключалась в том, чтобы оценив благое и худое, в конечном итоге остановиться на положительном аспекте. Она, в отличие от Каритас, прекрасно замечала всё, что омрачало взгляд, резало слух и печалило сердце. Но покрутив объект наблюдения так и эдак, Спес всегда старалась обратить свою надежду к лучшему. В полном соответствии со своим именем Спес - Надежда, - она любила повторять: - Этот человек ещё себя покажет. Мы будем надеяться на самое лучшее. Фидес всё же не сдавалась: - Но мама говорит также: если мы добрые, то это не значит, что нам нужно садиться на шею. |
|
|
