| И уже в период с 870 по 878 г. Василием I и его сыновьями Константином и Львом был опубликован «Прохирон» («Руководство по праву»), принадлежавший их перу. Кодификация законодательства продолжилась дальше, и в 884 г. вышел в свет сборник тех законов из законодательства св. Юстиниана Великого , которые могли применяться в данное время. К сожалению, этот сборник до нас не дошел. Наконец, в 886 г. было подготовлено новое издание «Прохирона» под наименованием «Эпанагога» («Введение»), в разработке которой деятельное участие принял Константинопольский патриарх св. Фотий. По обстоятельствам, которые мы изложим позднее, многие исследователи полагают, что «Эпанагога» никогда не являлась законодательным актом, а представляет собой лишь проект, так и не увидевший свет 94 . Но в любом случае многие идеи и юридические институты, изложенные в ней, вошли в состав сборника «Василики» («Царские законы»), изданного уже при сыне Василия Македонянина императоре Льве VI Мудром 95 . Как уже отмечалось, назначение «Прохирона» состояло в передаче в краткой форме громадного законодательного материала, а также в установлении новых правовых положений. «Прохирон» состоял из 40 титулов и предисловия. Титулы с 1-го по 11-й регулируют вопросы брака и распоряжения приданым, с 12-го по 20-й – гражданские обязательства, с 20-го по 37-й – наследственное право. Собственно, публичные вопросы регулируют последние титулы «Прохирона»: о военных преступлениях, общественных постройках, воинской добыче. Значение «Прохирона» было огромно: достаточно сказать, что он использовался еще в XIV веке и стал основой для нового законодательного сборника Арменопула. Его изучали все греческие канонисты, когда им приходилось разбирать казусы, касающиеся и церковных, и гражданских отношений. Под наименованием «Градского закона» он вошел и в состав нашей русской «Кормчей» 96 . В отличие от «Прохирона», в основе которого лежали институции св. Юстиниана и «Эклога» Льва III и Константина V Исавров, «Эпанагога» содержала много новых законов: о царской власти и власти патриарха, а также общие нормы права. В частности, в 1-м титуле говорится о праве и правосудии, о полномочиях императора говорится в титулах со 2-го по 7-й. Титулы с 8-го по 10-й регулируют вопросы о священнодействующих. Титулы 12 и 13 дают правила о свидетелях и документах, титулы с 14-го по 17-й и 21-й титул – о помолвке и браке, титулы с 18-го по 20-й – о приданом и дарениях между мужем и женой. Учение о договорах изложено в титулах с 22-го по 28-й. В титулах с 29-го по 38-й дается учение о завещаниях. Титулы 39 и 40 посвящены уголовным преступлениям 97 . |
| И вот как устроили они кровлю вверху священной трапезы по подобию неба; так представили они образ земли священным пространством, окруженным и очерченным четырьмя колоннами так называемого кивория. Этим исполняется пророческое слово, которое говорит: Содела Бог спасение посреди земли ( Пс. 73:12 ». 62 Но ближайшим, конечно, назначением сооружений этого рода было прикрыть как сверху, так и по сторонам священную трапезу, составлявшую с самой глубокой христианской древности особенный предмет христианского культа. Киворий, поэтому, назывался также иногда шатром и сенью (καλπτρα, σκην, tegimen, umbraculum), и снабжался завесами по сторонам. О завесах по сторонам кивория св. Софии упоминает, между прочим, и Силенциарий. Обращая речь к священнослужителям, он так говорит об этих завесах: «Тайнодействующие, святым рукам которых дозволено это законом! Распустив завесу, окрашенную финикийским цветом сидонской раковины, закройте стороны трапезы; но собрав по четырем серебреным сторонам сени (καλπτρας) прямые складки, покажите бесчисленному народу обилие золота и верх художественного искусства». 63 Из свидетельств других писателей, как греческих, так и латинских, видно, что подобными завесами кивории снабжались вообще. Анастасий в своих жизнеописаниях говорить о Пасхалии: «Построил он вокруг престола четыре серские красные завесы с гаммадиями (кресчатые)»; и о Льве III: «Построил он вокруг престола и другие завесы, шелковые белые с розами, и повесил в числе четырех под аркою кивория», и проч. Эти же завесы разумеет и блаж. Симеон Солунский , когда говорит о катапетасме и четырех её колоннах: «Катапетасма же в честь достопокланяемого и всячески чтимого Иисуса, и во образ небесной скинии. Висит она с четырех колонн: потому что со всех концов собираются получающие жизнь от трапезы, и собираются, созываемые четырьмя евангелиями и четырьмя провозвестниками, возвещающими их». 64 В другом месте, говоря о той-же завесе, он представляет её разделенною на четыре части: «Священная трапеза имеет по четырем углам четыре части ткани; потому что и полнота церкви соткана из четырех концов (земли). |
| Это прекрасно. Но жаль, что автор не остается верным столь правильному логическому положению. На стр. 710 как будто читаем уже из другого автора. С одной стороны, он утверждает, что христианская древность была против смертной казни еретиков, с другой же, что уже с IV века началось преимущественно на западе и обратное течение, которое впоследствии, в ожесточенной борьбе церкви с ересями и расколами, приобретало более и более силы. На этот же путь со времени еще Константина Б. стало и византийское законодательство в отношении к еретикам и раскольникам, даже Лев III в своей эклоге подтвердил смертную казнь для павликиан и монтанистов». Итак, где же указана та христианская древность, которая была против смертной казни еретиков? В IX главе (стр. 722–841) рассматривается история иконоборческого движения при Льве V. Может считаться очень прочно установленным фактом, что избранием Льва V иконоборческая партия сделала еще раз новое напряжение, чтобы поддержать иконоборческую систему. Поэтому находим» совсем неправильным взгляд автора на последовательное развитие изучаемого им движения, выражаемый им на стр. 728: «как при императорах исаврийского дома, в состав ее (т. е. партии реформ) входили преимущественно некоторые из придворных, войско, люди по своей профессии связанные с цирком и театром, праздная и голодная чернь, многие из епископов и дворцового клира».-В особенности забавно то общество, куда поставлены «многие из епископов». Но мы должны совершенно отделить историческую канву или историко-литературные и общекультурные вопросы от биографических; первые находятся в непримиримой вражде с последними. С большим удовольствием можно следить за политической и религиозной борьбой Ф. Студита, которая с этого времени приобретает особенно широкое значение и приковывает к себе внимание самых разнообразных общественных кругов. Здесь автор вполне владеет своим предметом и с знанием дела располагает тщательно собранный материал. Вообще мы готовы были бы на многое посмотреть снисходительно и не вменять автору всякое лыко в строку в виду нескольких десятков страниц в этой главе. Не будем останавливаться на тщательном подборе данных о личной судьбе Ф. Студита-это главная тема сочинения; но топография мест ссылки и обширная корреспонденция, которою ссыльный игумен успел организовать и посредством писем оживить высокими идеалами гонимую партию, рассеянную по разным областям империи, составляет венок в деятельности Студита, и автор дал надлежащее место и освещение этой стороне заслуг своего героя. «Его письма разносились на пространстве от Сицилии и Рима до Александрии и Иерусалима; они адресовались лицам разных сословий и положений от патриархов и епископов-до рядовых монахов и простых торговцев». |
| Старший по времени из имевшихся у него списков – Cod. Coislianus 209. Допустим, что мнение Мовфокона (Montefaucon, Bibloth. Coisliana, p. 267 sq., Paris 1715), относящего этот список Прохирона к X в., ошибочно, и что его можно, вместе с Дюкаижем и самим Цахариэ, приписать saeculo IX eieunti (Zachariae, o. c., prolegom. p. LVIII): и при таком определении возраста рукописи – нет препятствий считать ее написанной уже при Льве Мудром (886–912 гг.), после издания им некоторых новелл (LXXXIX, ХС и XCI), что, как увидим ниже, может оказаться не лишенным значения при попытке разобраться в вопросе о первоначальном составе и значении Прохирона. Что в этом последнем, при самой обработке того или другого титула его официальными редакторами, могли найти себе место некоторые новые правовые нормы, имеющие свой юридический источник в законодательной инициативе родоначальника Македонской династии, – в этом нет причин сомневаться, равно как и в том, что в последних главах IV титула мы имеем дело, в общем, с новыми нормами, представляющими отклонение от традиционных положений юстинианова права. Но отсюда еще не следует само собою, что упомянутые главы и представляют как раз воспроизведение новелл имп. Василия, самый факт существования которых, помимо, б. м., не изначального нахождения их в Прохироне, ничем авторитетно не засвидетельствован. Ведь нельзя же, в самом. деле, придавать большое значение свидетельству позднейших схолиастов или ссылкам на издание Леунклавия, так как в том и другом случае более чем вероятным представляется предположительное усвоение Василию Македонянину, в качестве официально опубликованных им новелл, извлечений из общеизвестной теперь редакции законодательного свода, надписанного именем этого императора. Не даром сам Цахариэ не решился переиздать эти сомнительные памятники византийского законодательства в своем сборнике императорских новелл (Jus graeco-romanum, pars III, Lipsiae 1857). Такая осторожность, думается нам, находит вполне достаточное оправдание себе в том обстоятельстве, что главы Прохирона, признаваемые этим и другими исследователями за новые узаконения Василия Македонянина, отсутствуют в другом законодательном своде того же императора – παναγωγ τν νμιον (Zachariae. |
| 362 Theophanes . P. 385.29, 386.6. См. об этом экскурс в: Кулаковский . История. Т. 3. С. 414 сл. 363 Он был родом из Германикии, что в северной Сирии. То, что слова τ ληθεα δ κ τς σαυριας в хронике Феофана (р. 391.6) являются позднейшей прибавкой, доказал еще К. Шенк (см.: Schenk К . Kaiser Leons III. Walten im Innern//BZ 5 (1896). S. 296–298). Этого, по моему мнению, следует придерживаться и далее, несмотря на то что некоторые исследователи высказались в пользу его исаврийского происхождения: см., напр., «Историю» Кулаковского (Т. 3. С. 319 и прим. 2), который опирается на предание, согласно которому Лев при крещении получил «типичное для исавров имя» Конон. Однако же и Римский папа Конон (686–687) совершенно определенно не был исавром, как это подчеркивает Liber Pontificalis: «natione Grecus, oriundus parte Thracesio, educatus apud Siciliam». 364 Подробное описание осады с учетом всех источников и всей относящейся к делу литературы см. в: Guilland R. L " expedition de Maslama contre Constantinople (717–718)// Idem . Etudes byzantines. Paris, 1959. P. 109 sv. 365 О дружеских отношениях между Византией и державой хазар в VIII в. см.: Vasiliev A . The Goths in the Crimea. Cambridge (Mass.), 1936. P. 87. 366 См. выше с. 145–146 и 150, прим. 2. Стратиг фемы Фракисиев впервые встречается в 741 г.: Theophanes . Р. 414.33. Ср.: Diehl . Regime des themes. P. 282 и Gelzer . Themenverfassung. S. 11-IS. 367 Стратиг фемы Вукеллариев впервые встречается в 767 г.: Theophanes . Р. 440.28. Ср.: Gelzer . Themenverfassung. S. 79. 368 Еще в 710 г. упоминается «patricius et stratigos Caravisionorum»: Liber Pontificalis. P. 390; но в 732 г. уже появляется стратиг Кивирреотов: Theophanes . P. 410.7. Ср.: Diehl Régime des thèmes. P. 280 sv.; Gelzer . Themenverfassung. S. 34; Guilland R. Études de titulature et de prosopographie byzantines. Les chefs de la marine byzantine//BZ 44 (1951). P. 212. 369 Стратиг Крита упоминается в Житии Стефана Нового: PG 100. Col. 1164. Σπυριδκης Γ. Τ θμα Κρτης πρ τς κατακτσεως τς νσου π τν A ρβων//EEB Σ 21 (1951). Σ. 59–68. Спиридакис, которому принадлежит заслуга впервые указать на это место, предполагает, что Крит получил ранг фемы при Льве III. Ср. тж.: Glykatzi-Ahrweiler H. L’administration militaire de la Crète byzantine//Byz. 31 (1961). P. 217–228, которая, по-видимому верно, предполагает, что Крит прежде был подчинен архонту и представлял собой архонтат. |
| Дальнейшее прибавление списков явилось при Льве Великом , Catalogus Leoninus, оканчивающийся Сикстом III (432–440). Следующая затем (после незасвидетельствованного твердо Catalogus Symmachianus) обработка списков римских первосвященников дана около 523 года в виде F, Catalogus Felicianus (Felix III [IV], 526–530). Это – уже древнейшая рецензия самого «Liber Pontificalis». Позднейшую рецензию его составляет К, Catalogus Cononianus, до Конона (686–687) включительно. В этой, почти окончательной, редакции «Liber Pontificalis» (LP) по частям продолжен до Стефана V (885–891). Для этой последней записи (Cononianus), по убеждению Липсиуса, имеет особенное значение Codex Neapolitanus (В) конца VII века. За этот вопрос взялся после Липсиуса (и Дюшена) преемник Пабста в качестве editor designatus, профессор берлинском университета Георг Вайтц. Особенность его взгляда сравнительно с Липсиусом состоит в следующем: a) Catalogus Leonini нужно оставить в стороне, как недостаточно засвидетельстванный в рукописях; б) F и К – не прецеденты LP, а независимые одно от другого извлечения из LP; в) в истории LP мы не имеем твердых шансов подняться выше VII века (cod. В и другие позднейшие). Третьим исследователем является французский ученый Дюшен; он в 1877 г. выпустил в свет «Etude sur le Liber Pontificalis». Положения Дюшена: α)=Waitz: F и К суть извлечений из LP; β) против Lipsius u Waitz: cod. Lucensis (А) VIII в. представляет более чистый текст LP, чем cod. В; γ) против Waitz: LP явилась около 530 г. Наконец, в 1879 в особой статье, с некоторой модификацией αβ Дюшен доказывал, что δ) на основании сличения F и К можно восстановить текст LP лучше, чем на основании AB (взгляд до известной степени cum Lipsio contra Waitz). Вайтц и Дюшен и после печатных объяснений остались каждый при своем и в 1884–1885 Дюшен издал два выпуска своего издания «Liber Pontificalis», которое было закончено в 1892 году. Высокие достоинства этого издания были признаны и немецкими учеными (Harnack). Вайтц, оставаясь при своем взгляде, признал во всяком случае, что, допуская, что взгляд Дюшена на историю и источники LP (αβγδ) верен, – издавать научно «Liber Pontificalis» следует именно так, как издает его Дюшен. |
| в помещении 1-го этажа не обязательно содержат христ. мотивы, однако на это могут указывать особенности сохранившихся фрагментов фигур молящегося и философа (возможно, апостола). По мнению Краутхаймера, при сооружении инсулы в сер. III в. одно из включенных в ее состав зданий подверглось существенным перестройкам. Часть стен и перекрытий между 2-м и 3-м этажом была разобрана, образовался просторный зал, предположительно разделенный на 2 части аркадой. Вход в здание вел через один из бывш. магазинов, задняя комната к-рого была расписана фресками христ. содержания (вероятно, фрески относятся к нач. IV в.). Здание с нежилыми помещениями на 1-м этаже и с просторным залом на 2-м вряд ли могло служить жилым домом. По мнению Краутхаймера, здесь был обустроен один из городских храмов, возможно «титул Византа». Во 2-й пол. IV в. внутри здания был сооружен мартирий, однако исследователь воздержался от предположений о причинах этой перестройки. В кон. IV в. инсула перешла во владение рим. сенатора Паммахия, знакомого с блж. Иеронимом Стридонским . Паммахий занимался благотворительностью и церковным строительством, вел аскетический образ жизни (см.: PLRE. T. 1. P. 663). По его указанию на месте частично разобранной инсулы началось строительство базилики, известной впосл. как «титул Паммахия». Вероятно, строительные работы были окончены лишь к сер. V в., т. к. в церкви была обнаружена надпись об отделке нартекса и фасада храма предположительно при папе Римском Льве I Великом (440-461). Мартирий, почитавшийся в то время как гробница И. и П., сохранялся под полом базилики и служил местом поклонения. Несмотря на то что Краутхаймер подчеркивал гипотетичность представленной им истории храма до V в., предположение о существовании там в III-IV вв. «титула Византа» получило широкое распространение. Вместе с тем ряд итал. исследователей (А. Пранди, Дж. Де Санктис) на основании результатов раскопок попытались доказать, что легенда об И. и П., несмотря на ряд поздних искажений, основана на реальных событиях. |
| Трудно согласиться с общими выводами как по отношению к Ф. Студиту, так и применительно к иконоборческому вопросу вообще. Но так как, следя за развитом мыслей автора, мы не раз выражали полное согласие с ним в той части, которая касается биографии Студита, то, казалось бы, не должно иметь места разностей во взглядах на оценку его заслуг. Но Студит вырос и образо- вался, как политический характер и литературный тип, в самой середине иконоборческого периода и в постоянном соприкосновении с иконоборческой средой, и оценка его деятельности, конечно, должна быть в зависимости от понимания самой иконоборческой эпохи. Эта же сторона вопроса не изучена автором в той полноте, какая требовалась, чтобы можно было делать заключения о ее влиянии на дальнейшие судьбы Византии, иначе бы он не мог допустить мысли, что эта система, направлявшая жизнь империи более 100 лет, могла погибнуть. Поэтому возникает сомнение, так ли понята и истолкована автором иконоборческая реформа и поставлены ли в связь и зависимость задачи и стремления Ф. Студита с иконоборческим движением. Прежде всего следует заметить, что иконоборческий вопрос не выяснен по его происхождению и по развитию. Нельзя же мыслить эту систему в одинаковом состоянии и при Льве Исавре, и при Михаиле III и Феодоре. Все же следует отдавать себе отчет, что система находила себе постоянную поддержку и у светской власти, и в церковных кругах. Далее, иконоборческая система испытывала различные стадии развития, и применение иконоборческих принципов зависело от условий времени: первые руководители и виновники движения далеко не могли предвидеть ближайших последствий начатой борьбы. Очень любопытно, что в первый период развития иконоборчество находит себе поддержку в восточных этнографических элементах, а в конце периода пафлагонянка Феодора и вся ее родня восточного происхождения стоят уже на стороне православного образа мыслей. Ясно, что произошла большая перемена в настроениях умов и необходимая эволюция в самой иконоборческой системе. Напомним, наконец, что первое официальное выражение принципа иконоборчества на 4 заседании VII вселенского собора заключает в себе определенный философский и догматический смысл, какого не имелось ни в эдикте Льва III, ни в современных ему антииконоборческих произведениях. Именно, было выражено на этом соборе, что иконоборческая система подрывает тайну божественного домостроительства, т. е. догмат вочеловечения и искупления. |
| Гораздо сложнее обстояли дела на Западе, где довлела болгарская орда, полностью оккупировавшая провинцию Мизию. В отличие от многих своих соотечественников-кочевников болгары определенно проявляли стремление к созданию самостоятельного государства и желание занять истощенные набегами и славянской колонизацией Балканы. Хотя формально граница между болгарами и Римской империей проходила по предгорью Балкан, на самом деле болгары давно, еще при Льве III Исавре, свободно проходили горные перевалы, проникая все южнее и южнее. Безусловно, это был очень сильный враг, и по вполне понятным причинам Константин V даже не догадывался, что в лице болгар Византийская империя уже столкнулась со стратегическим противником, желавшим либо подчинить себе Римскую империю, либо посадить на Византийский трон своего царя. В специальной литературе много (и вполне обоснованно) пишут о противостоянии Запада и Востока, попытках Франкских и Германских королей выступить в роли преемников славы древних Римских императоров, но мало упоминают, что аналогичные мотивы двигали честолюбивых болгар, столетиями воевавших с Византией. Это противостояние закончилось только в XIV веке, после захвата Болгарии турками. Отдавая себе отчет в ненадежности отношений с болгарами, Константин V, как только ситуация на арабской границе нормализовалась, начал укреплять западные рубежи на Балканах, построив целую сеть крепостей, эффективность действий которых против кочевых варваров уже давно стала общеизвестной. Ввиду того, что балканские земли обезлюдели, он в срочном порядке переселил сюда армян, сирийцев, взятых в плен в Римо-арабских войнах, а также тех христиан, которые не пожелали оставаться под властью халифа. Однако наибольший процент из числа переселенных на Балканы лиц составили так называемые павликиане – приверженцы специфической христианской секты. Родоначальник этой ереси, некто Константин, происходил из Самосата и из уважения к святому апостолу Павлу присвоил себе прозвище Сильван. В 660 г. Сильван основал свою секту в Армении, а затем она получила большое распространение. Павликиане качественно иначе понимали догмат о Пресвятой Троице, а в Богородице видели лишь простой орган, которым воспользовался Богочеловек, чтобы явиться в мир. Более того, упорные в своей ереси, они утверждали, будто Пресвятая Богородица родила от своего мужа, св. Иосифа, еще нескольких детей (очевидное кощунство), не признавали монашества, постов, таинство Причастия, поклонение святым иконам и вообще изображение креста. Как все дуалисты, павликиане полагали, будто есть два «бога». Один, злой – творец мира; другой, добрый – творец мира будущего 119 . |
| Наконец, царь усовершенствовал и довел почти до идеала фемное устройство, введенное еще его предшественниками. Выгоды этой системы административного управления Римской империей заключались в том, что вместо громоздких провинций с большим (относительно, конечно) штатом чиновников, не способных принимать оперативные решения, вся власть в фемах была передана в руки стратигов, являвшихся одновременно и военными, и гражданскими правителями. Все стратиги были подчинены непосредственно царю, который теперь мог не опасаться бойкота своих указаний и – важная деталь – очередных заговоров. Каждый из правителей фем имел собственные задачи и подчиненные ему войска, которые без личного приказа царя не смели пересекать внутренние границы Римской империи 24 . Вооруженные силы фем формировались здесь же, на местах, и были способны отразить рядовой набег мусульман. Для более крупных операций эти отряды могли быстро собраться в условленном месте, что многократно повышало мобильность византийской армии 25 . Постепенно, из десятилетия в десятилетие, от одного арабского набега к другому, испытывая себя на собственных успехах и неудачах, фемная система отливалась в оптимальные формы, ставшие опорой Византийской государственности. Так, например, в отличие от первых фем времен императора Ираклия Великого, при Льве Исавре число фем резко возросло за счет их площади. Они стали более мелкими и вскоре негласно разделились между собой на пограничные фемы, подверженные арабским нашествиям, и фемы внутренние, тыловые, для которых частые боевые действия стали уже редким явлением. Если в первом случае стратиг по-прежнему сохранял всю полноту власти относительно и военного, и гражданского управления, то во втором случае его компетенция почти не касалась сферы обычной жизни. При этом руководители гражданских ведомств были ответственны за состояние дел не только перед стратигом, но и непосредственно перед императором. Так возникала эта универсальная и чрезвычайно эффективная система госудаственного управления, которой Византия обязана многими стратегическими (в первую очередь) военными победами. И как раз многие удачные преобразования были инициированы Львом III и его правительством 26 . |
|
|
