| А тот вез к вдове Аретьева своих домашних в семейном экипаже, в который запряжен был его верный серый Султан. Один раз остановили: кто такие, куда? Какой документ имеете? Иван Григорьич слез и предъявил свои кулаки. Потом ехал и чувствовал спиной взгляд старого князя, как бы говоривший свое всегдашнее: “А все-таки груб ты, Иван…” Так счастливо освобождены были первые заложники новой власти в Москве. Вторым не повезло: они тоже были собраны Груней, и хоть не было там родни Ивана Григорьича, дело с ними она довела до конца. Не была убрана от снега Лубянская площадь, как то требовала новая власть, а убирать должно было буржуйско-дворянскокупеческое отребье, и объявленный заранее приговор на случай невыполнения задания был приведен в исполнение. Быть может, с расстрелом и подождали бы, да опять обстоятельство непредсказуемое подогнало – жизнь опять столкнула Груню с Федей. Тот сразу узнал свою бывшую невесту. Покачал печально головой и ничего не сказал, смотрел только юродствующе. Чтото изменилось в нем, не тот стоял перед ней Федя, которого она видела последний раз в храме. И очень эта перемена не понравилась Груне. – Ты зачем здесь? – спросила она грозно. – Снег убираю, Грунюшка, аль не видишь? – Ты-то при чем? – Так за Пантелея Егорыча, он же немощен, какой из него уборщик, а родственников нет у него, ты ж знаешь. – Так не вышли их родственники, Федечка, а одному тебе не убрать до завтра, так что зря стараешься. – Неужто расстреляете? – Обязательно. Кого ж бояться, не тебя ж. – А… а гляжу, смотришь ты на меня и вправду будто боишься… и глаза отводишь. – Я?! Тебя? – Ага, ты – меня. Как же вы дальше-то будете, Грунюшка, коль даже снег убрать без винтовок не можете? – Да так и будем, Феденька. Винтовка – она самый универсальный экономический рычаг. Понял хоть, что я сказала? – По-о-нял, как не понять. Набралась ты. – А ты все телятниковские миллионы ждешь? – Нет, Грунюшка, не жду, нет больше ничего у Пантелея Егорыча. Рычаг ваш этот… универсальный… Да оно и слава Богу. Ничего теперь не нужно, одного хочу, чтоб не просто от шального штыка вашего пропасть, а за Христа Спасителя жизнь кончить. |
| А Халл, пожалуй, на это место бы и не угодил — соображает сам, что к чему. Потому-то никого из них Викентий Петрович на Минусовой и не водил. А идеалиста Карева — уже два раза. Ему иначе не объяснишь. Хотя всё равно завтра подаст отчёт в том же виде. Переложив тем самым бремя выбора на совесть начальника. А начальник что сделает? У него инструкции… Вспомнилась одна из историй, слышанных в детстве. Незадолго до Второй Мировой бабушка бабушки слышала предание, что перед концом света пойдёт чёрный снег. И однажды, в декабре 1941-го, выйдя на Лубянскую площадь, девушка увидела, что с неба сыпятся чёрные хлопья, оседая тёмными сугробами на обледеневшей мостовой. Это падал пепел от миллионов документов, сжигаемых НКВД в преддверии ожидаемой сдачи Москвы… А вот сейчас, по сути, в такой же чёрный снег ему придётся превратить отчёт Павлика. Электронные циферки и буковки, сокрытые в шарике инфокона… А если всё-таки?… Ведь не уволят же его. Ну, выговор гарантирован. Ну, поставят нелестную отметку в личное дело. Ну, дальше начотдела не повысят — да не больно-то и хотелось… Но зато в том, девятнадцатилетней давности споре, он сможет последнее слово оставить за собой. Сможет доказать, что, очутившись на месте Егорова, способен поступить по совести, а не по инструкции… Что до остального… даже если комиссия пропустит отчёт, и выпускающий внимания не обратит — великого переосмысления истории всё равно не случится, что бы там ни фантазировал Павлик. Люди из компетентных органов позаботятся о том, чтобы широкого резонанса не было. Историки и журналисты послушно промолчат. А значит — просто каждый из читателей узнает правду, и сам для себя решит, принимать её, или нет. Разделив тем самым груз выбора, который поочерёдно взваливали на себя Викентий Петрович, Павлик, и эта его упёртая историчка… как её там… Феклина. Или всё-таки не стоит? Что, если, наоборот, силы, враждебные Дознанию воспользуются этим и раздуют скандал? Впрочем, он всё равно не пройдёт комиссию… — Привет! Как ты сегодня рано… — Петрович отпустил. — Ой, как же ты вымок, бедняжка! Я же тебе зонтик давала… — Прости. Забыл на работе. Ничего, сейчас обсохну. Как там… мой портрет поживает? — Сейчас увидишь. По-моему, удался! Рекомендуем 3 комментария Самое популярное Библиотека св. отцов и церковных писателей Популярное: Сейчас в разделе 2734 чел. Всего просмотров 66 млн. Всего записей 2583 Подписка на рассылку поделиться: ©2024 Художественная литература к содержанию Входим... Куки не обнаружены, не ЛК Размер шрифта: A- 15 A+ Тёмная тема: Цвета Цвет фона: Цвет текста: Цвет ссылок: Цвет акцентов Цвет полей Фон подложек Заголовки: Текст: Выравнивание: Сбросить настройки |
| Путешествие Паники не произошло. Все были довольно покойны. Помню гневное, побледневшее лицо Веры Фигнер и багрово-вспыхнувшую Екатерину Дмитриевну. Еще помню, что через несколько минут по водворении пришельцев, через ту же прихожую пробирался к нам, несколько неуклюже и как бы конфузливо П. П. Муратов. — Ты зачем тут? Эхх, ты… П. П. был тоже членом Комитета. Он опоздал. Подойдя к особняку, увидел чекистов, увидел арест… — Ну и чего же ты не повернул? — Да уж так, вместе заседали, вместе и отвечать… Теперь он уже за чертой чекистов. Не утечешь! Был бледно-сиреневый вечер, когда мы вышли. У подъезда стояли автомобили. Осоргин, я и Муратов, как прожили полжизни вместе, так вместе и сели. Теплый воздух засвистел в ушах, казалось почему-то, что машина мчится головокружительно. Неслись знакомые переулки, Арбат, мелькнула площадь, Воздвиженка, и странно пустынной казалась Москва. Очень хотелось встретить хоть кого-нибудь знакомого… Моховая, Университет. У книжной лавки Мельгунова мелькнуло, наконец, чье-то знакомое лицо — но машина наддала, через две, три минуты, после удивительнейшего полета (я другого, все-таки, такого в жизни не запомню!), мы остановились у «приветливых» дверей дома «России», на Лубянской площади, и сошли с автомобиля: два года назад в эти же двери вошел и не вышел живым мальчик — Алеша Смирнов, многострадальный мой пасынок. Ночь …Всем нам пришлось перебывать у окошечка, похожего на кассу банка или на бюро спальных вагонов: там о каждом записали, что требуется, и вновь собрались мы в нашей «случайной» комнате — ждали дальнейшей участи. Я думаю, самым невозмутимым из нас оказался Ф. А. Головин. Всегда у меня была слабость к этой безукоризненно-лысой, изящной и умной голове, к тонкому, древнему профилю (он потомок Комненов), бесцветно-спокойным глазам. На воле, в барское довоенное время и в голодные дни революции мы немало играли с ним в шахматы. Он с одинаковым безразличием и выигрывал и проигрывал. Через четверть часа по прибытии, когда другие еще горячились, расходовали подожженную нервную энергию, Федор Александрович уже сел играть с черно-мрачным и так же равнодушным Кутлером. Откуда они добыли шахматы, я не помню: кажется, тут же и смастерили из картона. Впрочем, игра продолжалась недолго: нас повели еще в новое помещение. Ф. А. равнодушно забрал фигурки, записал положение и в своем элегантном костюме, белых брюках, с шахматами под мышкой, зашагал по застеночным коридорам. |
| Как удалось установить при экспертизе в этом и ряде других случаев психическое состояние доносчиков характеризовалось развитием монотематического бреда, фабула которого по существу отражала нагнетаемую тоталитарной Системой атмосферу всеобщей подозрительности, шпиономании. Эти случаи вполне соответствовали положению А.В. Снежневского (1955) об отражении в фабулах бреда реальной социальной ситуации. Следует отметить, что такая бредовая убежденность в том, что тот или иной человек - «враг народа», нередко возникала как озарение, и побуждала к немедленному донесению этого «факта» до «компетентных органов» или же к принятию самостоятельных акций противостояния «врагу народа». Один из таких индуцированных больных шизофренией, когда пришел к мавзолею Ленина, у которого всегда собиралась небольшая толпа посмотреть на торжественную смену почетного караула, неожиданно выхватил спрятанный нож и ударил им в шею рядом стоящего постороннего мужчину. При задержании объяснил, что «по мыслям» пострадавшего он понял, что тот хочет взорвать мавзолей - «это святилище родной партии и всего мирового пролетариата», и счел своим долгом убить «подлого врага». Ряд лиц, на основе бредовых утверждений которых строилось обвинение, впоследствии, спустя годы, были госпитализированы в психиатрические больницы в связи с развитием явно психотических состояний. Там у них выявлялись такие шизофренические симптомы, как бред воздействия, галлюцинации (слуховые и даже обонятельные), эмоциональная сглаженность, что служило основанием для постановки диагноза шизофрении. Такие случаи прижизненного диагностирования психического заболевания позволяли при проведении уже посмертных экспертиз более уверенно оценивать фабулу доноса как бредовую. Вместе с тем были установлены и случаи, когда помимо идей шпиономанической фабулы не выявлялись какие-либо другие психические нарушения, нозологически квалифицировать эти состояния было весьма затруднительно. На фоне описанной шпиономании со второй половины 30-ых годов дополнительным психотравмирующим фактором становится расширяющийся государственный террор, это приводило к формированию атмосферы страха перед властями, и эта атмосфера, нависшая над страной, сохранялась вплоть до смерти Сталина. Когда в это время в Москве на Лубянской площади в здании акционерного общества Госстраха разместился наркомат внутренних дел, то этот дом вместо «Госстрах» стали называть «Госужас». Мой отец был свидетелем того, как в эти годы в московский донской крематорий ночами грузовиками свозили трупы (видимо, с Лубянки или из Лефортовской тюрьмы НКВД), а потом москвичи воочию видели, как черный дым круглосуточно шел и клубился над крематорием. Слухи об этом ужасе укреплял атмосферу страха, застывшую в столице. |
| Богатая экспозиция насчитывает свыше 4 000 тысяч подлинных вещей фронтовых лет (техника, снаряды, форма, письма, документы, награды). Ребята задавали много вопросов экскурсовод, а он с радостью отвечал на них, видя искренний интерес даже у самых маленьких экскурсантов к событиям тех огненных лет. После окончания экскурсии детям дали свободное время для того, чтобы смогли рассмотреть заинтересовавшие их экспонаты, сфотографировать. Ребята с удовольствием разбрелись по залам! . Когда вышли из музея, сделали групповое фото. Фото на память! На фоне пушки! . . . . . . . . . . . Нужно было придумать: " Куда пойти дальше? " Посоветовались и решили: " Конечно в центр города! Но перед прогулкой по центру стоит подкрепиться в кафе. " Перекусили и отправились на станцию метро " Китай - город " . Отсюда прошлись по Лубянской площади, порадовались вновь открывшемуся «Детскому Миру». «Полистали страницы» истории здешних мест. С площади свернули на Никольскую улицу, полюбовались на красивые здания. Узнали, почему улица так называется. Определили, на какую башню Кремля смотрит улица. И вот самый центр- Красная площадь! На Красной площади вовсю шла подготовка к параду, и пройтись по ней, увы, не удалось. Зато почувствовали важность предстоящих событий. Идут репетиции! Всё должно быть очень красиво и слажено в праздник победы! И нам захотелось выразить своё уважение к войнам погибшим в 1941-1945. Решили отправиться в Александровский сад. По пути остановились у знаменитой гостинице Метрополь. Вспомнили, кто автор мозаичного панно " Принцесса Греза " ( подробно рассмотрели его - замаечательное украшение фасада). Прошли мимо гостиницы " Москва " . Я рассказала ребятам, какую именно находку со времен Великой Отечественной нашли строители, разбирая гостиницу " Москва " ... . Дошли до Иверской часовни! Приложились к Иверской иконе Божией Матери. . . . . . . . . Вот и Александровский сад! Положили цветы к Вечному огню, помолились за всех погибших на войне людей. Сколько же в этот день здесь народу! Так много людей пришло к могиле неизвестного солдата! |
| Там-то, в затянувшееся многомесячное размышление после суда, Потапов признался Нержину, что отроду бы он не заинтересовался политикой, если б сама политика не стала драть и ломать ему бока. Там, под нарами Бутырской тюрьмы, робот впервые стал недоуменным, что, как известно, противопоказано роботам. Нет, он по-прежнему не раскаивался, что отказался от немецких хлебов, он не жалел трех лет своих, погибших в голодном смертном плену. И по-прежнему он считал исключенным представлять наши внутренние неурядицы на суд иностранцев. Но искра сомнения была заронена в него и затлелась. Недоуменный робот впервые спросил: а на черта, собственно, строился ДнепроГЭС?.. 31 Без пяти девять по комнатам спецтюрьмы шла поверка. Операция эта, занимающая в лагерях целые часы, со стоянием зэков на морозе, перегоном их с места на место и пересчетом то по одному, то по пяти, то по сотням, то по бригадам, – здесь, на шарашке, проходила быстро и безболезненно: зэки пили чай у своих тумбочек, двое дежурных офицеров – сменный и заступающий, входили в комнату, зэки вставали (а иные и не вставали), новый дежурный сосредоточенно пересчитывал головы, потом делались объявления и неохотно выслушивались жалобы. Заступающий сегодня дежурный по тюрьме старший лейтенант Шустерман был высокий, черноволосый и не то чтобы мрачный, но никогда не выражающий никакого человеческого чувства, как и положено надзирателям лубянской выучки. Вместе с Наделашиным он тоже был прислан в Марфино с Лубянки для укрепления тюремной дисциплины здесь. Несколько зэков шарашки помнили их обоих по Лубянке: в звании старшин они оба служили одно время выводными, то есть, приняв арестанта, поставленного лицом к стене, проводили его по знаменитым стертым ступенькам в междуэтажье четвертого и пятого этажа (там был прорублен ход из тюрьмы в следственный корпус, и этим ходом вот уж треть столетия водили всех заключенных центральной тюрьмы: монархистов, анархистов, октябристов, кадетов, эсеров, меньшевиков, большевиков, Савинкова, Кутепова, Местоблюстителя Петра, Шульгина, Бухарина, Рыкова, Тухачевского, профессора Плетнева, академика Вавилова, фельдмаршала Паулюса, генерала Краснова, всемирно-известных ученых и едва вылезающих из скорлупы поэтов, сперва самих преступников, потом их жен, потом их дочерей); подводили к женщине в мундире с Красной Звездой на груди, и у нее в толстой книге Регистрируемых Судеб каждый проходящий арестант расписывался сквозь прорезь в жестяном листе, не видя фамилий ни до, ни после своей; взводили по лестнице, где против арестантского прыжка были натянуты частые сетки как при воздушном полете в цирке; вели долгими-долгими коридорами лубянского министерства, где было душно от электричества и холодно от золота полковничьих погонов. |
| Евгения Сергеевна Фудель обратилась к Е.П. Пешковой в организацию «Помощь политическим заключенным» (ранее – «Политический Красный Крест») с просьбой ходатайствовать о том, чтобы высылка ее детей состоялась «не в порядке этапа, а на собственные средства», иначе она не сможет с ними даже проститься, а также о том, чтобы им предоставили возможность жить вместе и в более мягком климате, поскольку Сергей «страдает уже 2 года туберкулезом, и неподходящие климатические условия грозят ему смертельной опасностью» 160 . Просьба не осталась без последствий. Комиссия по высылкам, заслушав «ходатайство гр. Фудель о высылке ее в одно место с гр. Фудель», постановила: во изменение прежнего решения «выслать обоих в Зырянский край» 161 . Е.А. Тучков даже распорядился предоставить высланным свидание с больной матерью, для чего конвоиры должны были на час доставить Сергея и Марию в арбатскую квартиру, после чего вновь отвести их в Таганскую и Новинскую тюрьмы соответственно. Однако выяснилось, что Сергей уже неделю назад, 7 декабря отправлен в Зырянскую область с вологодским конвоем, а Мария находится в больнице при женской тюрьме в Новинском переулке и «по состоянию здоровья идти не может» 162 . Сергей Фудель в это время был уже на дороге в Вятку. Узкий Христов путь, после Лубянки, Бутырок и Таганки, предстояло познать на этапных дорогах, в маленьких и больших камерах необъятного тюремно-лагерного Мертвого дома. Террор не закончился, как по наивности думали свежие арестанты внутренней Лубянской тюрьмы. Он только начинался. Протокол допроса М.И. Фудель от 12 августа 1922 г. ЦА ФСБ РФ. Д. Р-46066. Л. 7(а) Протокол допроса М.И. Фудель от 12 августа 1922 г. ЦА ФСБ РФ. Д. Р-46066. Л. 7(б) Протокол допроса М.И. Фудель от 12 августа 1922 г. ЦА ФСБ РФ. Д. Р-46066. Л. 7(в) Протокол допроса М.И. Фудель от 12 августа 1922 г. ЦА ФСБ РФ. Д. Р-46066. Л. 7(г) Заключение по делу М.И. Фудель. 23 ноября 1922 г. ЦА ФСБ РФ. Д Р-46066. Л. 18 Выписка из протокола заседания Комиссии НКВД по административным высылкам от 25 ноября 1922 г. ЦА ФСБ РФ. Д Р-46067. Л. 23 |
| Вдруг он немного привстал с койки, захлопал в ладоши, и, вытянув шею вперед, а голову назад, во всё горло закричал: - Ку-ка-ре-ку-у-у-у-у! За дверью послышались быстро приближающиеся шаги, затем сильный стук в двери и грозный окрик вахтера: - Что там такое? Смотрите мне, а то переведу в карцер! - Без тебя, орел, знаем! - возбужденно сверкая красными глазами, ответил в дверь Панаиди и снова присел возле меня. Еще с большим любопытством я стал его рассматривать. Он, очевидно, заметил на моем лице выражение некоторого сомнения относительно его нормального состояния и стал меня успокаивать. - Извините меня, товарищ или гражданин, что я вас немного напугал! Прошу вас, не удивляйтесь моему несчастью. Это стало находить на меня после конвейерного допроса. Он низко опустил голову и, закрыв лицо ладонями, как-то надрывно застонал и потом совершенно спокойно продолжал рассказывать. - Восемь лубянских следователей не ниже " ромба " в течение 36 часов допрашивали меня. Одни уходили, приходили другие, а " конвейер " всё тянулся... Они хотели, чтобы я пришел в " сознание " , а я дальше своей контрабанды не двигался. Да еще, стервецы, - и он нехорошо выругался, - перед допросом накачали меня хорошей шамовкой с чудными папиросами, чтобы, так сказать, предрасположить меня к излиянию и откровенности. Допрашивали меня очень вежливо и спокойно. Но когда в последний раз один из " ромбов " задал мне вопрос, я отказался им отвечать. И вот, в этот самый момент мне и показалось, что я окружен красными петухами, которые собираются заклевать меня. Я им закукарекал - они и разошлись, а последний потащил меня к их гепеушному психиатру. Так вот с тех пор и повторяется... Он наклонился ко мне, замигал блуждающими глазами и продолжал: - Петухи мне уже более не показываются, а кукареканье осталось. Психиатр - еврей долго возился со мной, а затем вдруг предложил мне сосчитать до 27. А потом спрашивает, какое сегодня число. Словом, проверял мою нормальность. Я и сам сознаю, что произошел какой-то сдвиг в моем мозгу, но не могу удержаться. Психиатр этого самого " петуха " , который через меня кукарекает, как-то назвал по-латыни. Так вот, и направили меня из Москвы обратно сюда. Целый месяц продержали меня в подвальном третьем этаже ниже горизонта. Чистота замечательная, прогулки на крыше, т. е. на бетонной площадке, которая обнесена стенами, и в то же время служит крышей. Кормили тоже хорошо. |
| Узда на собственные страсти - это не намордник, а самоконтроль, самоуважение. Есть воля деспотическая, силовая, но есть и благородная воля. И было бы благодарно понято миллионами россиян, если бы Президент В.В. Путин проявил такую волю и обратился хотя бы к руководителям средств массовой информации и с отеческим внушением, и с призывом не допускать далее такого вандализма и цинизма по отношению к канонизированным Церковью мученикам Екатеринбурга, к их памяти. В своем " Особом мнении " по поводу признания печально известной правительственной комиссией России останков " царскими " член комиссии, историк, академик В.В.Алексеев, кроме принципиального несогласия со столь поспешным, непрофессиональным и безответственным ее заключением, предупреждал: " Обеспокоен также готовящейся двухтомной публикацией материалов о работе комиссии. Опасаюсь, что, кроме документированного позора комиссии... от такого издания ожидать нечего " . Первый том этого " документированного позора " вышел в свет еще в 1998 г. под фарисейским названием " Покаяние " . Всякий уважающий свою науку историк или правовед, любой честный исследователь и просто гражданин, хотя бы мало-мальски знакомый с подлинными, а не поддельными и нарочито лживыми документами о цареубийстве, может по праву дать этой книжке другое название: " Мракобесие " . Ибо люди, т.е. члены комиссии, в " исторических " частях этой книги документально, шаг за шагом повторяющие всю ложь большевистских мракобесов о совершенном ими злодеянии и тем самым увековечивающие эту ложь без малейшей попытки изобличения ее кремлевско-лубянских корней, сами себя включают в ряды их сподвижников. Можно сказать и еще определеннее: люди, умышленно дающие ложные свидетельства и показания с целью скрыть любой ценой следы того или иного уголовного преступления, по всем законам права во всем мире признаются соучастниками или пособниками преступления и привлекаются к суду. В данном случае, разумеется, к суду истории. Положение усугубляется еще и тем, что " исторические " разделы " Покаяния " , сфабрикованные следователем В.Соловьевым, не только с явным упоением монументируют ложь цареубийц, но и многократно ее умножают с помощью бесчисленных подтасовок исторических документов и прямых подлогов. |
| – Господи, на все Твоя святая воля, – прошептала Любовь Петровна, крестясь на святые образа. – А ты не верил в чудеса, не верил в то, что Господь защитит нас… – Что ж, команда Лубянского, похоже, сделала все свои ходы, – задумчиво сказал Выкван. – Теперь очередь за нами. И быстро вышел из комнаты, на ходу застегивая папку с документами. Смагин теперь сам подошел к Андрею и опустился перед ним на колени. – Что я могу для тебя сделать, сынок? Чем отблагодарю? Говори, теперь я твой должник. Андрей поднял Смагина, не позволив ему так унижаться. – У меня к вам, Павел Степанович, только одна просьба. Маленькая, но убедительная. – Говори, – решительно сказал Смагин, – я всю исполню, все сделаю. Говори. – Обещайте, что больше никогда не будете высказываться с таким презрением о людях моей профессии. Она не хуже любой другой, а негодяи, продажные шкуры есть везде, даже среди людей такого высокого полета, как вы. – Ничего не пойму, – опешил Смагин. – О какой профессии речь? – Я репортер Андрей Паршин. Мое имя вам должно быть хорошо известно по тем острым критическим публикациям в ваш адрес, когда я выступил против затеи поставить в черте города вредное для здоровья людей производство. – Все хорошо помню: и желание построить аккумуляторный завод, и тот шум, который подняла пресса, подключив экологов, общественность. Помню. Мы тогда тоже все взвесили, проанализировали и согласились с выводами экологов, отказались от этого строительства. Ваши критические статьи, кстати, вовремя остудили горячие головы, которые убеждали нас в обратном: на все плюнуть, махнуть рукой и строить завод, обещавший нам солидную финансовую прибыль, хорошие рынки сбыта. – Я тоже помню, какими словами вы кляли, поносили репортеров, обративших внимание на эту проблему, как нам угрожали. И в нынешней ситуации, не разобравшись до конца, снова хаете репортеров, обвиняете их во всех своих бедах. – Но ведь мы отказались от строительства! – всплеснул руками Смагин. – Потому что во всем разобрались! И сейчас все расставили по своим местам. Благодаря вам разобрались – и тогда, и теперь. В чем же дело? Какие могут быть вопросы? |
|
|
