| Отец его, А. А. Кавелин, родной брат отца известного учёного и публициста К. Д. Кавелина, служил в гусарском Клястицком полку и вышел в отставку штаб-ротмистром; по матери он принадлежал к известной семье Нахимовых, давшей России героя Синопа и Севастополя – адмирала П. С. Нахимова. Происхождением из знатной дворянской фамилии и принадлежностью отца по роду службы к военному сословию уже определились вполне для будущего аскета, кабинетного учёного и знатока Палестины и деятеля на православном Востоке, его воспитание и его служебная карьера. Лев Александрович в 1835 году, на 14-м году своей жизни, был помещён родителями в 1-й Московский кадетский корпус, имея своими сотоварищами покойного военного министра П. С. Ванновского и попечителей округов: Варшавского – А. А. Апухтина и Харьковского – Н. И. Воронцова-Вельяминова. Время, проведённое в Кадетском корпусе, оставило неизгладимый след в душе архимандрита Леонида, и о корпусе он с тёплым чувством и умилением говаривал и вспоминал в кругу своих близких друзей даже и на закате уже дней своей жизни. Особенно тепло и сердечно он вспоминал о месте своего воспитания в 1878 году, когда Кадетский корпус праздновал столетний юбилей своего существования, явившись на праздник корпуса и приняв участие в торжественном его Богослужении, а затем описав родной праздник в статье «Празднование столетия Первого Московского кадетского корпуса». Как отличный воспитанник корпуса, Лев Кавелин удостоился чести присутствовать с некоторыми из своих товарищей на примерных Бородинских манёврах, устроенных императором Николаем Павловичем, и потом описал их в своих «Впечатлениях от Бородинских манёврах», признанных начальством корпуса за лучшее сочинение, напечатанное затем (это был первый его литературный опыт) в «Журнале для чтения воспитанников военно-учебных заведений» за 1839 год. В 1840 году Лев Александрович с отличием окончил курс Кадетского корпуса и поступил прапорщиком в лейб-гвардии Волынский полк, оставаясь в нём целых двенадцать лет, – до 1852 года 27 . |
| по равной части на счёт сумм, ассигнованных на экстраординарные расходы по духовному ведомству и на суммы из Государственного казначейства» 98 . В ноябре 1863 года архимандрит Леонид перед Палестинским Комитетом ходатайствовал о назначении из сумм его: 1) от 1000 до 1500 руб. на содержание вновь устроенной церкви, ризницы, помещения её и на наём пономаря и церковных сторожей, 2) об увеличении на 500 руб. сумм на наём прислуги и на содержание дома Миссии, 3) о высылке одного или двух комплектов облачений и о пополнении старых комплектов, 4) о приобретении второго напрестольного Евангелия для ежедневного употребления, креста напрестольного, купели, брачных венцов и полного круга богослужебных книг. Члены Комитета, «приняв во внимание, что в распоряжении отца архимандрита Леонида находятся суммы, отпускаемые ежегодно от Её Императорского Величества Государыни Императрицы для удовлетворения различных нужд Духовной Миссии (главным образом для выдачи пособий бедным туземцам и их храмам), отказали в средствах на содержание храма и улучшения ризницы, наём пономаря и церковных служителей, предоставив ему делать на сумму, собирающуюся из «кружечного сбора», ходатайство о новых ризах и церковной утвари повергнуть на всемилостивейшее усмотрение Государыни Императрицы через её секретаря г. Морица, а круг богослужебных книг просить безмездно через обер-прокурора Святейшего Синода князя Урусова у Святейшего Синода» 99 . В тех же видах «существенно необходимого» улучшения материального быта Русской Духовной Миссии в Иерусалиме отец Леонид поднял вопрос перед Министерством иностранных дел о том, чтобы деньги на содержание Миссии высылались в Иерусалим не векселями, а звонкою монетою и что расходы по пересылке и страхованию этой монеты он признаёт выгоднее Миссии принять на бюджет её, чем «те потери, которые она несёт при размене векселей у местного банкира-монополиста». Пересылка на общих основаниях может совершаться через пароходы Общества пароходства и торговли 100 . Но, несмотря на согласие Министерства, дело это, как увидим ниже, осталось без выполнения на практике и деньги по-прежнему посылались векселями. Продолжая заботы об устроении дел вверенной его попечению и руководству Миссии, отец Леонид возбудил 7 мая 1864 года и вопрос об учреждении при Миссии «первоначального училища для бесплатного обучения местных туземцев грамоте с назначением наставником при оном состоявшего певчим при означенной Миссии студента Крылова», коего он предполагал было возвратить на родину. Свои соображения по этому вопросу весьма обстоятельно изложил отец Леонид в особом представлении в Святейший Синод, заслушанном в заседании 19/28 августа 1864 года. |
| 5 . О Леонид не позволяет членам Миссии читать в своей церкви поучений, а народ, между тем, – цветок русского благочестия, наполняющий храм более четырёхсот ежедневно, уподобляется земле жаждущей, просит иеромонахов напоить их водою жизни – благодатным учением Христовым в Иерусалиме, свободных (обор.) от всех житейских попечений, и по вниманию к трудам их дальнейшего странствования. Родители, приехавшие с детьми, просят поучить миссионеров детей Закону Божию, но о. Леонид запрещает это миссионерам на том основании, что мальчиков не следует пускать к монахам из опасения – стыдимся говорить – содомского греха. Это говорит начальник Миссии, архимандрит, Миссионеру-Академику, прямая обязанность которого распространять свет слова Божия и тем вознаградить траты Церкви на его воспитание. Впрочем, кажется, не в этом главная причина запрещения, что высказана о. архимандритом, а в ненависти его к монахам, кончившим курс в духовных заведениях, особенно в Академиях. 6 . О Леонид требовал от старшего иеромонаха Миссии о. Гедеона, чтобы тот не исповедовал чиновников и всех служащих при Консульстве и русских постройках, а отсылал бы их к нему. Когда же те не соглашались исповедоваться у о. Леонида, а желали у иеромонаха, то о. Леонид позволял себе делать им после неприятности, а иеромонаху выговаривал. Богомольцев, постоянно живущих в Иерусалиме, особенно заслуженного и (л. 6) учёного профессора г. Каминского, известного своим сочинением и незаменимого в Иерусалиме по его полному историческому изучению географии Обетованной Земли и в настоящее время неусыпными трудами по составлению указателя Палестины, – теснит, оскорбляет и гонит всевозможными мерами из Иерусалима. Других преследует подозрениями в худом поведении и нередко приходит в их келлии с тяжёлой бранью. Много мы видели богомольцев, плакавших слезами глубокой горести, и слышали, как они называли нашего начальника именами, слишком тяжёлыми для нашего духовенства. С членами Миссии о. архимандрит обращается надменно и презрительно, устраняет от всякого участия в делах Миссии и в то же время употребляет все усилия, чтобы членов Миссии перессорить между собою. |
| Ко времени водворения третьей Миссии в Иерусалиме Высочайше утверждённый Палестинский Комитет уже выполнил свою задачу, построил здесь предположенные богоугодные странноприимные здания. Августейший Председатель его, великий князь Константин Николаевич, получил назначение в Варшаву наместником Царства Польского и выбыл из Петербурга. В апреле 1864 года на смену Комитета появляется Высочайше утверждённая Палестинская Комиссия, состоящая при Министерстве иностранных дел. Членами её, по Высочайшему указанию, были назначены, в качестве представителя от Министерства иностранных дел – директор Азиатского департамента, от Духовного ведомства – обер-прокурор Святейшего Синода или его товарищ, и хорошо осведомлённый в иерусалимских делах Б. П. Мансуров. Председательство в Комитете было возложено на министра народного просвещения Головина. Так как члены Комиссии по своим сложным обязанностям не могли уделять много времени иерусалимским делам в Палестинской Комиссии, то фактическим распорядителем и вершителем этих дел и в Петербурге и даже в Палестине являлся Б. П. Мансуров, которого в Палестине прозвали «Мансур-пашею», а в Петербурге члены Комиссии большею частью писали в протоколах: «с мнением Б. П. Мансурова согласен. Такой-то». Естественно поэтому было отцу архимандриту Леониду перед отъездом в Палестину побеседовать с этим влиятельным членом Комиссии и получить от него необходимые указания по вопросам предстоящей своей деятельности. К этому его побуждало и личное знакомство с ним по первому своему пребыванию в Иерусалиме. Но свидания и разговоры по вопросам иерусалимским мало принесли утешительного и отрадного для отца архимандрита Леонида. Это свидание убедило самым ясным образом, что для деятелей Палестинской Комиссии начальник Духовной Миссии в сане архимандрита, в котором счастливо сочетались и «строгое благочестие», и «твёрдость характера», и «уменье обращаться с русским простым народом», и «опытность в деле монастырского хозяйства», чего искали деятели Комитета в «докладной записке», поданной ими в Святейший Синод, с «учёностью, правильнее – с любовью к науке и с уменьем вынести условия общительности с иностранцами», благодаря знанию им языков французского, немецкого, английского, польского, отчасти греческого, латинского и сербского, что ставилось в условие предшественникам отца архимандрита Леонида Министерством иностранных дел, – всё это было лишь одними красивыми словами, а на деле они, видимо, не были довольны новым выбором Высшим духовным начальством в начальники Миссии архимандрита Леонида и даже не стеснялись ему в глаза выразить это своё неудовольствие. |
| Выбор на высокий и ответственный пост в Иерусалиме в качестве начальника Миссии пал на отца архимандрита Леонида (Кавелина) по рекомендации приснопамятного митрополита Московского Филарета, который от 9–10 июля 1863 года писал о нём обер-прокурору Святейшего Синода следующее: «Для Иерусалимской Миссии, по моему мнению, первым кандидатом может быть оптинский иеромонах Леонид и вторым – архимандрит Ювеналий. Оба они были уже в Иерусалимской Миссии под начальством епископа Мелитопольского. Первый более основателен и опытен, второй – оборотлив» 56 . В записке, поданной Святейшим Синодом в 1866 году на имя Государя, о Миссии говорится: «При назначении архимандрита Леонида Святейший Правительствующий Синод руководствовался не только известностью его как инока честных правил и безупречной жизни, но и близким его знакомством с делом Миссии и с разнообразными местными особенностями и условиями по прежней его службе при сей Миссии, в бытность ея под начальством епископа Мелитопольского Кирилла» 57 . «Личная ловкость и опытность всё значит, – по словам «Записки» Б. П. Мансурова, – в деятельности на таком далёком пункте, как Палестина, что к деятелям и распорядителям народного достояния необходимы «доверие» и «вперёд неизбежная доля личного произвола», с одной стороны, а с другой – «полное и неограниченное доверие во всех подробностях финансового дела» 58 с «ответственностью нравственною» при отсутствии всякого бюрократического стеснительного официального контроля» 59 . И, несмотря на такой общенародный источник средств для «церковных дел в Палестине» с ничтожною прибавкою в год в 20000 из своих солидных дивидендов, «Русское Общество пароходства и торговли» устами своего уполномоченного не стесняется открыто заявлять, что оно – благодетельница нашего правительства и якобы «почти даром» даёт ему всё необходимое на Востоке, неся на это дело к тому же с своей стороны «жертвы». «Общество, – пишет в своём докладе Б. П. Мансуров, – на первых шагах встречается с вопросами поклонничества, извлекает из оных денежную выгоду и принуждено не пренебрегать оными, потому что поступая иначе, оно вредит своим делам и уступает победу опасным соперничествующим предприятиям. |
| – Но вас он никогда не слыхал,–добавила Мария Павловна. – Почему же это так? – Это потому, что у нас духовные лица не могут ходить в театры. – Какая жалость,–отвечал Рубини:–музыка возвышаете чувства, и театр может наводить на очень глубокие размышления. – Ну, уж как бы это там ни было, а у нас такое правило, что монахи опер не слушают. – Но, все равно, ваш дядюшка мог быть в моем концерте. Кавелина улыбнулась и отвечала: – Нашим монахам не позволено бывать в концертах. – Это варварство!–воскликнул Рубини:–и, я думаю, вы не станете ему следовать и не запретите мне спеть при вашем дяде. – Я буду от этого в восторге. – А вы ничего против этого не имеете?–обратился, живо вставая с места, Рубини к самому Чихачову. – Я очень рад слышать знаменитого Рубини. – В таком случае Рубини поет с двойной целью, чтобы доставить удовольствие хозяйке дома и своему собрату, и в то же время, чтобы сделать неудовольствие грубым людям, непонимающим, что музыка есть высокое искусство. Мария Павловна Кавелина открыла рояль и села аккомпанировать, а Рубини встал и пропел для Чихачова несколько лучших своих арий. Чихачов слушал с глубочайшим вниманием, и когда пение было окончено, он сказал: – Громкая слава ваша ни мало не преувеличивает достоинств вашего голоса и умения. Вы поете превосходно. Так скромно и достойно выраженная похвала Чихачова чрезвычайно понравилась Рубини. Ему, конечно, давно уже надокучили и опротивели всё опошлевшие возгласы дешевого восторга, которыми люди банальных вкусов считают за необходимое приветствовать артистов. В словах Чихачова, действительно, была похвала, которую можно принять, не краснея за того, кто хвалит. И Рубини, сжав руку монаха, сказал: – Я очень рад, что мое пение вам нравится, но я хотел бы иметь понятие о вашем пении. Чихачов сейчас же, молча, встал, сам сел за фортепиано и, сам себе аккомпанируя, пропел что-то из какого-то духовного концерта. Рубини пришел в восхищение и сказал, что он в жизни свою не встречал такой удивительной октавы и жалеет, что лучшие композиторы не знают о существовании этого голоса. |
| В числе прежних Оптинских братий были благоговейные добрые иноки; но каждый из них жил по своим понятиям, подвизался, как сам умел, и главное внимание их обращалось на внешние труды и на деятельные добродетели. Когда же поселился в обители старец о. Леонид со своими учениками, когда заговорили о старчестве и духовном окормлении, об очищении совести и откровении помыслов, об отсечении своих хотений и разумений, о внутренном делании, все это многим показалось каким-то новым непонятным учением, которое некоторые даже прямо называли новой ересью. Прежние братия, особенно те из них, которым по летам их трудно было изменить понятия, в коих провели большую часть своей жизни, явно восстали против этих нововведений, и на учеников о. Леонида смотрели недоверчиво и неприязненно. По наставлению старца, ученики его по возможности смирялись перед почтенными старичками, и со своей стороны соблюдали все, чтобы не нарушался мир обители. Но этим не удовлетворились недовольные новыми порядками. Они стали обращаться к епархиальному начальству с жалобами разного рода, и, наконец, довели до того, что из консистории был получен указ, чтобы из старшей братии четыре иеромонаха вместе с настоятелем и казначеем участвовали в совещаниях по всем важнейшим делам пустыни, и без общего их согласия ничего, относящегося к благоустройству обители, не предпринимать и не приводить в действие. Это было в 1830 году, год спустя по водворении старца о. Леонида в Оптиной пустыни. Впрочем, ожидания противников его не исполнились. Тогдашний калужский архипастырь, преосвященный Гавриил, при посещении Оптиной пустыни, оказал в присутствии всей братии настоятелю о. Моисею милостивое внимание, а недовольным сделал замечание и велел исправить себя. Хотя после этого волнение в обители не совсем утихло, но о. Моисей и старец о. Леонид многолетним терпением превозмогали неблагоприятные обстоятельства, утверждая себя благой надеждой, что при благодатной помощи Божией, дела обители по времени будут благоустроеннее. «Премилостивый Бог мира, писал о. Леонид. И. Макарию в Площанске, силен есть и всемогущ попущенную бурю и волнение, и искушение в благотишие превратить и мир водворить, и да будет имя Его благословенно отныне и до века, и якоже Его всесвятой воле угодно, тако да управляет нами созданием Своим». Действительно по времени смущение в обители несколько успокоилось. Некоторые из недовольных братий выходили из обители, новых учеников старца все прибывало, и влияние его в Оптиной пустыни более и более укреплялось. |
| С 15 сентября архимандрит Леонид приступил к сдаче Миссии новому начальнику, причём оказалось, что и отчётность её была найдена в образцовом порядке. «За полночное сидение у хозяина, – говорится в дневнике, – и принятие от него тех да других сумм всё золотыми червончиками: австрийскими, китайскими, русскими и французскими – это значительно побольше будет, чем в Царьграде». Пересмотрена была разница. 17-го числа принят архив, 18-го – визит обоих архимандритов к армянскому Патриарху; 19-го архимандрит Леонид простился с Патриархом Кириллом и Владыками и ночевал у Святого Гроба, 20-го передал в дар Миссии свою библиотеку, а 21 сентября, после братской трапезы, архимандрит Леонид простился с архимандритом Антонином и выехал из Иерусалима. «Оставляя Святой Град Иерусалим, я, – писал о своём отъезде из Иерусалима архимандрит Леонид А. С. Норову от 2 ноября 1865 года, – конечно, по долгу христианскому, простился со всеми, начиная с Блаженнейшего, и был весьма утешен тем искренним приветом и откровенным выражением сочувствия ко мне от всех благонамеренных лиц греческого духовенства, в особенности Преосвященного Никифора и Фаворского отца Иоасафа и всего Святогробского братства. Все русские поклонники с моим братством и отцом архимандритом Антонином провожали меня до Поклонной горы с благожеланиями и благословением». Так закончила краткие дни своего злополучного бытия третья Русская Духовная Миссия в Иерусалиме. Переселившись «в начальническое отделение и усевшись в малой зале, где обычно заседал, грыз перья и отгрызался от своих и чужих мой злополучный предместник», архимандрит Антонин приступил к выполнению своей срочной работы и к чтению архивных бумаг. 8 октября отец Антонин донёс послу в Константинополе об отъезде туда из Иерусалима бывшего начальника Миссии архимандрита Леонида и о том, что он, во исполнение указа от 16 июня, донёс 26 сентября Святейшему Синоду, что он вступил «во временное заведывание делами здешней Духовной Миссии», и с следующей почтой надеется представить «изложение того, в каком виде он нашёл дела Миссии и что он находит нужным сделать для водворения в ней прочного порядка». |
| Но это обращение к послу Н. П. Игнатьеву – поднять на себя посредничество в примирении консула с архимандритом Леонидом – осталось «гласом вопиющего в пустыне» и не имело желаемого успеха. Посол слепо верил Иерусалимскому консулу и продолжал иерусалимскими донесениями с необыкновенною щедростью делиться с Министерством иностранных дел, а через него и со Святейшим Синодом; а в частном письме от 20 июня 1865 года на имя директора Азиатского департамента Стремоухова позволил себе сделать по адресу отца Леонида несколько иронических замечаний. «Архимандрит Леонид беспрестанно пишет из Иерусалима, – говорится в этом письме, – изъявляя желание жить со всеми в мире, прося открытого письма от меня для примирения с Карцевым и пр. Когда прочтёшь его письма, исполненные христианского чувства смирения и проч., то невольно приходишь в недоумение касательно его душевных качеств и характера. Не верится, чтобы человек, толкующий всё о чести, честности, правде и т. п., мог быть корыстолюбивым до такой степени, как о нём рассказывали. Архимандрит Леонид утверждает, что прошедшее послужит ему хорошим уроком и что, если ему суждено остаться в Иерусалиме, он никогда ссориться ни с кем не будет. Странный человек, почему же он не говорил этого раньше? Верно почуял беду… Про архимандрита Андрей Николаевич рассказывает баснословные вещи. Удивляться надо, как выбрали такого индивидуума. Карцев утверждает, что Леонид и Сарруф, если бы и ужились с консульством, то не могут остаться в Иерусалиме по отношениям к местному духовенству, потому что заплёваны всеми, а в особенности нашими поклонниками» 164 . «Архимандрит Леонид, заступивший за год перед сим место настоятеля здешней Церковной Российской Миссии Преосвященного епископа Мелитопольского Кирилла, – писал Патриарх Кирилл послу в Константинополь, – стал своим беспорядочным и неправильным поведением и обращением не только соблазном между благоговейными русскими поклонниками и между самыми членами означенной Церковной Миссии, но, что всего прискорбнее, причиною неограниченного упрёка Русскому имени со стороны с ненавистью следящих за нами и окружающих нас различных иноверческих народов и общин. |
| П. Игнатьеву даже «официальный» запрос, «куда девалась грамота (митрополита Новгородского Исидора) и почему ответа нет до сих пор» 173 . В действительности же произошло следующее: Иерусалимский консул А. Н. Карцев, прибыв на короткое время в Константинополь «для личных объяснений по делу о. Леонида», по словам Н. П. Игнатьева, «пришёл в отчаяние от содержания ответа Синода Патриарху, говоря, что последний «обидится и рассердится». Для успокоения консула посол «утешал его надеждою», что «письмо (послание), вероятно, не достигнет прежде получения в Иерусалиме разрешения (вопроса) об отзыве Леонида». Эту свою «надежду» Н. П. Игнатьев основывал на телеграмме директора Азиатского департамента Н. П. Стремоухова: «остановить синодальное послание Иерусалимскому Патриарху». В письме на имя директора Азиатского департамента от 20 июня, высказав своё недоумение относительно замечаемой им в этом вопросе непоследовательности и колебания, Н. П. Игнатьев ясно выразил свою «надежду» и свой взгляд по этому вопросу так: «Я очень рад, если это письмо заменят письмом более удачным и согласным с обстоятельствами» 174 . Но причина появления в Константинополе телеграммы Н. П. Стремоухова «об остановке на пути послания» и недоумения посла Н. П. Игнатьева разъясняются без затруднений. Доверительное письмо Н. П. Игнатьева товарищу Министра иностранных дел от 18/30 мая 1865 года, сообщённое Святейшему Синоду, хотя и дало несколько иной вид делу Иерусалимской Духовной Миссии, но «неясный» и «не довольно убеждающий». «По собранным мною сведениям от здешнего временного наместника Патриарха Иерусалимского, а также от нескольких русских поклонников, возвратившихся на этих днях из Иерусалима, оказывается, – писал в этом письме посол Константинопольский, – что Патриарх и не думал налагать запрещения на архимандрита Леонида, а, считая себя оскорблённым действиями начальника нашей Духовной Миссии, дозволил только ему участвовать в богослужении на святых местах, непосредственно зависящих от Патриарха. По существующему обычаю никто из русских духовных лиц никогда не служит на святых местах, не испросив предварительно благословения патриаршего. |
|
|
