| Обращается комментатор и к примерам из Ветхого Завета, приводит цитаты из псалмов, гораздо менее известных широкому кругу читателей. Анализируя многим с детства знакомую басню «Ларчик», он пишет: «Простота в Библии означает не ограниченность ума, но прямоту характера». И приводит цитаты: «Любите справедливость, судьи земли, право мыслите о Господе, в простоте сердца ищите Его» (Прем. 1, 1), «Хранит Господь простодушных, я изнемог, и Он помог мне» (Пс. 114, 6). Книга – не просто сборник текстов с комментариями. Авторы позаботились и о том, чтобы читатели закрепили полученный материал. В конце их ждет задание – назвать пословицы из басен и басни, из которых взяли пословицы. Оно побуждает еще раз по прочтении обратиться к тексту басен и вновь вдуматься в их мораль. А еще – любителей басен ждет интерактивный сюрприз, о котором писать, пожалуй, не стану. Пусть он станет приятной неожиданностью от встречи с этим ярким изданием, оформленным в лучших традициях детской отечественной литературы. Басни для взрослых – в том числе Ошибается тот, кто считает басни Крылова приметой раннего детства. Прочтите «Волк и ягненок», «Гуси», «Ручей», «Щука», «Крестьянин и лошадь» – и вас испугает их злободневность. Написанные в XIX веке, в наше время эти тексты обретают новую актуальность. Впрочем, это общая черта по-настоящему классических произведений. А потому не только ребенок, но и взрослый найдет, о чем поразмышлять, читая эту книгу. Так и сделали мы с участниками Клуба любителей культуры в Покровском епархиальном образовательном центре. Вот, вроде бы, «Стрекоза и муравей» – что тут нового скажешь? Гимн трудолюбцам и анафема лентяям… Именно на эту грань басни обращал внимание преподобный Анатолий Оптинский в письме к своей духовной дочери: «Вчера или третьего дня о. М. сказал, что ты там все пляшешь. Я ему советовал указать тебе басню Крылова Стрекоза и Муравей”. К тебе она подходит. Та тоже любила масленицу и не жаловала поста – все плясала. Говорю это не в укор тебе, а чтобы ты знала настоящее положение вещей и при случае не теряла головы, то есть помнила бы, что за сладостию – расслабление, за мирскою веселостию – скука, за пресыщением – тяжесть и даже болезнь следуют, как тень за телом. И Крылов, светский писатель, сказал свою Стрекозу” не тебе одной и не мне, а всему свету, то есть кто пропляшет лето, тому худо будет зимою. Кто во цвете лет не хочет заняться собою, тому нечего ждать при оскудении сил и при наплыве немощей и болезней». |
| 166. Федоров — Б. М., бездарный литератор. Пинский — М. М Карниолин-Пинский, сотрудник «Сына Отечества». Полевой — Н. А. «сам ищешь полудня…» — буквальный перевод французской пословицы («делать невпопад»), употребленной Вяземским в письме от 28 августа 1825 г. Милость царская — разрешение лечить аневризм во Пскове (ср. примеч. 130). Асмодей — см. примеч. 2. Приезд Мойера — см. письмо 147. «Водопад» — см. письмо 158. Железный Колпак — см. примеч. 159. Цветной колпак — «фригийский», «красный колпак» (революционный). Моя трагедия — «Борис Годунов». Орлова — Е. Н., жена М. Ф. Орлова, урожд. Раевская (дочь ген. Н. Н. Раевского). X и XI том — «Истории» Карамзина. Муханов — А. А., автор статьи «Отрывки г-жи Сталь…», вызвавшей возражения Пушкина в его статье «О г-же Сталь…». Адъютантом ген. Н. Н. Раевского был брат А. А. Муханова. В. А. Раевский — ген. Н. Н.-старший (см. примеч. 13). Анти-критика Полевого — см. примеч. 153. Горчаков — кн. А. М., лицейский товарищ Пушкина; Пушкин встретился с ним у его дяди Пещурова. 167. Отослано не было. 168. Не отсылайте — письма Кузен — А. Н. Вульф. Анета — Анна Н. Вульф. 169. Горчаков — см. примеч. 166. Моя комедия — «Борис Годунов». Песня Земфиры из «Цыган» («Режь меня…») с приложением нот «дикого напева» была напечатана в «Московском Телеграфе» Н. А. Полевого, 1825, ч. VI. Вьельгорский — М. Ю., композитор — дилетант. Милонов — М. В., поэт-сатирик. В одной из своих сатир зло задел В. Л. Пушкина. Рассказывали, что В. Л. Пушкин жаловался знакомым, говоря: «А я его чаем поил!» 170. Губернатор — Б. А. Адеркас. Руланд — Г. X. М. (1784–1837). Мойер — см. письма 147 и 166. Годунов — «Борис Годунов». 171. Ср. письмо 164. Анна Петровна — Керн. Подражание Языкову — элегии «Подите прочь…». 172. «Разбор…» — статья Вяземского «Жуковский. Пушкин. Новая пиитика басен». Жуковский говорит — в письме к Пушкину от 2-й половины сентября 1825. Упрятать… ушей — ср. письмо 166. «Ты уморительно критикуешь…» — в письме к Пушкину от 16–18 октября 1825 г. «Молчи, то знаю…» — из басни Крылова «Совет мышей». Я назвал его… в статье «О предисловии г-на Лемонте к переводу басен Крылова». «См. господина Карамзина» — «Историю» Н. М. Карамзина. Орлов — Г. В., издал французский и итальянский переводы басен Крылова с предисловием Лемонте. Губернатор — Б. А. Адеркас. |
| Для начала следует отметить, что «Ларчик» вошёл в первый опубликованный сборник басен Крылова. Между прочим, выход его после достаточно жёсткой цензурной проверки из Санкт-Петербургской губернской типографии в феврале 1809 года совпал с сорокалетием автора. Конечно, столь позднее достижение им реальной возможности обрести прочное место в литературе имеет весьма весомые причины, если учесть, что первые публикации своих (кстати, даже не подписанных) басен автор видел на журнальных страницах, когда ему ещё и двадцати не исполнилось. Впрочем, выяснение этих причин в рамки настоящего обсуждения не вписывается. Что касается непосредственно интересующей нас басни, то впервые она была прочитана самим автором почти за два года до выхода сборника на вечере у князя Шаховского, весьма влиятельного театрального деятеля, и затем опубликована в издававшемся им же журнале «Драматический вестник». Нелишне заметить, что журнал этот создавался не без участия самог Крылова, уже имевшего значительный опыт в таком деле. Если же возвратиться к упомянутому сборнику, включавшему двадцать три басни («Ларчик» был в нём шестым по счёту), то его появление стало достаточно значимым событием для петербургской общественности: тираж книги (1200 экз.) разошёлся мгновенно. А обитатель литературного Олимпа В.А. Жуковский вскоре отозвался обстоятельной статьёй «О басне и баснях Крылова»; он даже особо выделил пять, по его мнению, лучших басен из опубликованного сборника (правда, «Ларчик» в их число не вошёл). Следует, далее обратить внимание на одно весьма существенное обстоятельство. Дело в том, что сам баснописец никогда не отрицал заимствования сюжетов подавляющего большинства своих творений у других авторов, в частности, Лафонтена и Эзопа. По крайней мере лишь три-четыре из помещённых в упомянутый сборник басен можно отнести к целиком оригинальным; «Ларчик», безусловно, входит в их число. Стало быть, Крылов не только выявил явную злободневность обнаруженной им проблемы, но и нашёл в окружающей действительности весьма подходящие средства для создания на этой основе целиком самобытного сюжета. |
| Когда усвоится таланту евангельский характер, - а это сопряжено с трудом и внутреннею борьбою, - тогда художник озарится вдохновением Свыше, только тогда он может говорить свято, петь свято, живописать свято... Чтобы мыслить, чувствовать и выражаться духовно, надо доставить духовность и уму, и сердцу, и самому телу. Недостаточно воображать добро или иметь о добре правильное понятие: должно вселить его в себя, проникнуться им». Крылов очень хорошо понимал, что по-настоящему положительного героя не видно в литературных произведениях его современников. Как, впрочем, и позднее читателю предлагалась масса «сочинений явно греховных, исполненных сладострастия», как отметил еще святитель Игнатий. Он же сказал по этому поводу: «Чтение романов возбуждает помыслы неверия, разных недоумений и сомнения относительно веры». Разве не преступнее разбойников все эти авторы? «Горе человеку тому, имже соблазн приходит» (Мф. 18:7), - учил Господь. Но Крылов был не из числа этих сочинителей. Христианский мудрец, «истинно народный», по выражению Пушкина, писатель, он с доброй усмешкой, с сердечным участием говорил людям о вечном - о евангельских истинах, о губительной силе порока, о нужности противостояния греховным помыслам, о смысле жизни, о том некрадомом богатстве, которым может обладать каждый - старый и молодой, умный и не очень, простец и вельможа... Богатство это - Царство Божие. Вот она, разгадка тайны Крылова. Его жизнь, натура, православное мировоззрение органично запечатлелось в его баснях. Каждый из нас может прикоснуться к этому некрадомому богатству, отсвет которого лежит и на творениях баснописца, узреть его своим внутренним взором. Нам и детям нашим, живущим в конце безбожного века и забывшим прямое слово спасительного благовестия, сделать это труднее, чем современникам баснописца. Но как благополезен такой труд! Разгадывая тайну Крылова, мы делаем шаг в верном направлении - к духовному постижению Того, Кто есть Путь, Истина и Жизнь. Монах Лазарь (Афанасьев) Справка Монах Лазарь (в миру Виктор Васильевич Афанасьев; 1932-2015) - поэт, прозаик, литературовед, церковный писатель, член Союза писателей СССР, автор биографических книг о русских поэтах XIX века. |
| Иван Андреевич жил в Петербурге, почти не покидая его, служил главным библиотекарем в Императорской Публичной библиотеке по отделению русских книг (там же трудился его друг поэт Н.И. Гнедич), квартира его располагалась тут же, в одном из библиотечных корпусов, на втором этаже, выходя окнами на Гостиный двор (Гнедич жил над ним). Казалось, весь быт его был нараспашку: кто только из писателей к нему не захаживал и где только не бывал он... Шли десятилетия. Выходили книги его басен, принесших ему заслуженную славу. Его узнавали простые люди на улице, показывали детям: «Вон идет дедушка Крылов!» Он ни с кем не поссорился ни разу, но ни с кем и не подружился, исключением был сосед его Гнедич, который и собирался написать о нем, но рано, в 1833 году, умер. И вдруг оказалось, что о Крылове мало что известно, что и самая личность великого сочинителя басен - «загадка»! Пушкин, Гнедич, Жуковский " width="" height=""/> Крылов, Пушкин, Гнедич, Жуковский В 1845 году в «Современнике» появился обширный труд П.А. Плетнева «Иван Андреевич Крылов». Это первая биография баснописца. «Трудно найти человека, - пишет он, - которого жизнь была бы до такой степени обогащена анекдотическими событиями, как жизнь Крылова... Если бы можно было собрать в одну книгу все эти случаи и сопровождавшие их явления, она составила бы в некотором смысле энциклопедию русского быта и русского человека - в виде Крылова». В дальнейшем в печати появилось множество статей, где такие случаи клались в основу воспоминаний: Крылов-де - феноменальный обжора, неряха, лентяй, его поведение удивляло, смешило, ставило в тупик, а то и отталкивало людей от него. Но все, однако, его уважали - знаменитого, мудрого, действительно в чем-то загадочного. По сути, его не знал никто. Он не был женат. У его прислуги была дочь, молва приписала ее Крылову, будто бы отцу этой девочки. У него был брат, Лев Андреевич, военный, звавший его в письмах «тятенькой», так как Иван Андреевич ходил в старших, а родителей уж не было в живых. Но и брат ничего не знал о нем, да и почти не видел его никогда. Мемуары (собранные в одну книгу и изданные в 1982 году в Москве ) трудно читать из-за обилия пустяков и домыслов. Но кое-что, однако, можно и здесь выловить. «Каждую Пасху Крылов встречал в Казанском соборе, - пишет Л.Н. Трефолев. - Большого труда стоило ему пробраться через густую толпу. Однажды тучное тело баснописца особенно страдало от толчков; но когда полиция это заметила и сказала: «Раздайтесь, ведь это Иван Андреевич Крылов!» - народ с уважением уступил дорогу». |
| с. 121–137, 144–152). Говоря о последнем, автор попутно описал школьные и студенческие годы Горского и сказал нечто о влиянии на Горского Филарета Гумилевского и об их совместной в Академии жизни и деятельности. Таковы результаты работы о. Крылова. Жаль все-таки, что автор всего лишь семь страниц (137–144) уделил Горскому. Если значение Горского в истории Академии должно быть поставлено на первом мест, то ему и внимания следовало бы уделить гораздо более. Преемнику Горского, Михаилу Лузину автор также должен был посвятить хоть несколько страниц. Впрочем, все это не выполнено о. Крыловым за недостатком времени. О. Крылов склонен приписывать особое значение в истории Академии первым ее ректорам. Но не впадает ли он здесь в ошибку, хотя и невольную и вполне естественную для него, как изучившего жизнь главным образом этих ректоров? По мере того, как лица и события отходят в область истории, отрицательные черты и различные шероховатости, все более и более сглаживаются в них и, таким образом, прошлое окрашивается для нас розовым светом: тогда как настоящее, реально переживаемое нами, всегда заявляет нам о своем несоответствий идеалу... Так и о. Крылов, несомненно, думается, переоценивает несколько значение и деятельность первых ректоров Академии. По- —335— хвально стремление автора помянуть добром тех, которые более других потрудились над созиданием воспитательного, церковно-учебного строя нашей Академии, но едва ли все-таки можно уравнивать в этом отношении очень непродолжительную деятельность Симеона Крылова с благотворным влиянием Филарета Амфитеатрова и строгое правление аскета – Кирилла с более слабым правлением Поликарпа. Гораздо более дефектов в работе о. Крылова – с внешней, литературной стороны. Прежде всего, в ней поражает отсутствие порядка, стройности и планомерности как в размещении и расчленении материала, так и при переписке его. Например, в начале сочинения помещено предисловие или введение, затем исчислены источники и пособия, потом оглавление и после него сам текст сочинения, причем первая его глава обнимает 12 страниц, вторая – 9, а третья – 79 и пр. |
| Отец его был штабс-капитаном, оборонявшим от пугачевского войска городок Яицк, затем служил председателем магистрата в Твери. Умер он в 1778 году, оставив вдову с двумя малолетними детьми (Ивану было около 11 лет). Мать его, как писали, была почти неграмотной женщиной, но это сомнительно, так как она, по словам биографа (Лобанова), улавливала на слух ошибки во французских упражнениях сына-отрока. Из мемуаров можно узнать, что в доме были русские книги - «частью духовные, частью исторические, также и словари». Семья была явно православной, но об этом почти никто не пишет. Вот о патриотизме Крылова и его русскости все биографы пишут много. Лобанов: «Уже и на двадцать четвертом году его жизни везде решительно выказывался патриотизм и русская душа его, неколебимая в своих правилах и думах, не изменившаяся в течение почти семидесяти- семилетней жизни ни от каких посторонних влияний и прививок иноземных, везде и всегда искала пользы своему отечеству». Плетнев: «В Крылове мы видели перед собой верный, чистый, совершенный образ Русского. Его индивидуальную духовность всего точнее можно уподобить слитку самородного золота, нигде не проникнутого даже песчинкой постороннего минерала». Жуковский даже высказал пожелание, чтобы был написан роман о Крылове, роман о русском человеке. Самым типичным русским человеком Жуковский считал именно Крылова. А какой же русский - без Православия? Вот еще важный случай. Многие мемуаристы вспоминают, что Крылов якобы побился об заклад с Гнедичем, переводчиком «Илиады», что он выучит древнегреческий язык (а ему было уже за пятьдесят). Лобанов пишет: «Он начал по ночам читать Библию на греческом языке, сличая с славянским переводом, которого близость делала даже и словари ненужными. Потом купил полное собрание греческих классиков и всех прочел. Это продолжалось два года - он глубоко изучил древний греческий и никто не был участником его тайны». Плетнев: «О замечательной способности Крылова к иностранным языкам я заметил уже выше. Когда-то разговорились у Оленина (Алексей Николаевич Оленин - директор Публичной библиотеки, президент Академии художеств, хозяин салона, который, по свидетельству современника, «соединял в себе всё, что было замечательного в Петербурге по части литературы и искусства»), - как трудно в известные лета начать изучение древних языков. Крылов не был согласен с этим мнением и оспаривал его против Гнедича. Желая представить когда- нибудь несомненное доказательство своих слов, он дома шутя принялся за греческий язык. Без помощи учителя, в несколько месяцев узнал все грамматические правила. После, с лексиконом, прочитал он некоторых авторов, менее трудных; наконец, восходя от легкого всё выше и выше, он уже не затруднялся в чтении Гомера». И далее: «Сколько в старости положил он трудов на греческий, без всякой цели, кроме удовлетворения минутной прихоти». |
| Ф. Киневич, - нельзя почесть достойным вероятия, потому что, как известно, события, на которые оно намекает, совершились позже сочинения пьесы, да и самая ее развязка не согласуется с ним. Не правильнее ли будет предположить, что Трумф («Подщипа») есть просто пародия на классическую трагедию, господствовавшую на нашей сцене в эпоху его появления?» Что Крылов, действительно, хотел подшутить в своей пьесе над ходульностью и напыщенностью царей, героев, героинь и наперсниц наших дубовых подражателей Корнелю и Расину, в том не может быть сомнения. Но не без основания же его «шуто-трагедия» считалась долго запретной вещью и могла появиться в России в печати лишь в 1871 г. («Русская старина», февраль). За границей, а именно в Берлине, шуто-трагедия была напечатана раньше, в 1859 г., и, очевидно, в качестве пьесы, об издании которой тогда нельзя было и думать в России. Биограф и критик Крылова Лобанов называет «Подщипу» шалостью, проказами таланта великого русского баснописца. Он восхищается характерами Вакулы, Подщипы и Слюняя как созданиями карикатурно-гениальными («Жизнь и сочинения И. А. Крылова». СПб., 1847 г., стр. 24-30). Нельзя, однако, отрицать, что антимонархисты могут с удовольствием ссылаться на многие места «Подщипы». В шуто-трагедии монархический принцип перенесен в грубую, вульгарную и сказочную страну каких-то полуидиотов и нравственных недоносков. Поэтому-то он и производит в царстве Вакулы такое странное и комичное впечатление. Крылов был далек от мысли отрицать монархические начала, но под влиянием «веселого лукавства ума» он спросил себя: «А что выйдет, если изобразить по всем правилам псевдоклассической трагедии тот доисторический быт, который нашел свое отражение в русских сказках, и отнестись к нему с чисто народным юмором, не терпящим никаких ходуль?» В результате получилась «Подщипа». Царь Вакула говорит языком простодушного недалекого крестьянина, он играет в кубарь, а его гофмаршал сам покупает каплуна и сам относит его на кухню. Арисия шутотрагедии, перемешивая стиль французской классической сцены с вульгарной речью, восклицает: |
| Где всё течет в природе стройно, Где сердце кротко и спокойно, И со страстями нет войны; Здесь мягкий луг и чисты воды Замена злату и сребру; Здесь сам веселья я беру Из рук роскошныя природы. Так не иной ли здесь шаблон того же времени: знакомый уже шаблон сентименталистской устремлённости на лоно природы? Тут и до пантеизма как будто не столь далеко — это слишком ощутимо в сентиментализме. Нет, у Крылова иное: в величии природы он сознаёт величие Творца, и в том являет себя не как пантеист, но христианин истинный. (Необходимо ведь всегда выяснить, что становится основою тяги к природе.) Здесь по следам, едва приметным, Природы чин я познаю, Иль Бога моего пою Под дубом, миру равнолетным. Пою — и с именем Творца Я зрю восторг в растенье диком; При имени Его великом Я в хладных камнях зрю сердца; Во всей природе льётся радость: Ключ резвится, играет лес, Верхи возносят до небес Одеты сосны в вечну младость. Недвижны ветры здесь стоят И ждут понесть в концы вселенной, Что дух поет мой восхищеный, Велик мой Бог, велик — Он свят! На лире перст мой ударяет. Он свят! — поют со мной леса, Он свят! — вещают небеса, Он свят! — гром в тучах повторяет. Природа у Крылова не самосущностна, как в пантеизме, но славит Творца своего вместе с человеком. Истина о бессмысленности тяготения к сокровищам земным не редка у раннего Крылова. Так, в «Письме о пользе желаний» он утверждает всё то же: Пускай же свет вертится так, как хочет; Пускай один из славы век хлопочет, Другой, копя с червонцами мешки, На ордена, на знать не пяля глаза, Одним куском быть хочет сыт два раза И прячет рай за крепкие замки: Всё это — вздор, мечтанье, пустяки! Этим пустым желаньям поэт противопоставляет истинное, по его убеждённости: Умей желать и доставай прилежно: С трудом всегда приятней приобресть; Умей труды недаром ты понесть — Дурачество желать лишь безнадежно. И вывод делается парадоксальный: счастье не в обладании желаемым, но в самом стремлении к нему: Счастлив лишь тот, кто счастья ожидает. .….….….….….….….….….….….. |
| Ангел Ирийской Церкви. Светлой памяти епископа Даниила Владыка на хорошем уровне знал около 30 языков, изучал древние языки, практически владел основными современными европейскими, классическими и многими восточными. Кроме того, новопреставленный обладал высоким поэтическим даром, хорошо известны его переводы древнегреческих басен на русский язык и басен Крылова на английский язык. С другой стороны, он не был исключительно кабинетным интеллектуалом. Так, например, в молодости он серьезно увлекался парусным спортом. 11 мая, 2010 Владыка на хорошем уровне знал около 30 языков, изучал древние языки, практически владел основными современными европейскими, классическими и многими восточными. Кроме того, новопреставленный обладал высоким поэтическим даром, хорошо известны его переводы древнегреческих басен на русский язык и басен Крылова на английский язык. С другой стороны, он не был исключительно кабинетным интеллектуалом. Так, например, в молодости он серьезно увлекался парусным спортом. Беседа с руководителем Патриаршего Центра древнерусской богослужебной традиции, секретарем Комиссии по делам старообрядных приходов и взаимодействию со старообрядчеством ОВЦС МП, доктором теологии священником Иоанном Миролюбовым. Отче, 26 апреля на восьмидесятом году своей земной жизни скончался викарий Первоиерарха РПЦЗ по окормлению единоверцев епископ Ирийский Даниил (Александров) . Нам известно, что Вы хорошо знали владыку, неоднократно посещали его в Пенсильвании. Можете ли Вы оценить масштаб потери для Русской Церкви с уходом этого выдающегося архипастыря? Для начала я хотел бы отметить, что владыка Даниил принадлежал к уходящей плеяде, если можно так выразиться, православной интеллигенции. Строго говоря, по возрасту он уже не принадлежал к т.н. «первой волне» русской эмиграции, но по своему дворянскому происхождению, по своему воспитанию и мироощущению он был связан с лучшими традициями белой эмиграции, хотя сам оказался на чужбине подростком в годы Второй мировой войны . Надо заметить, что Владыка был всесторонне образованным человеком. Помимо того, что он закончил Джорданвилльскую православную семинарию (одновременно она выдает дипломы местного университета), епископ Даниил постоянно и очень глубоко занимался самообразованием. Владыка на хорошем уровне знал около 30 языков, изучал древние языки, практически владел основными современными европейскими, классическими и многими восточными. Кроме того, новопреставленный обладал высоким поэтическим даром, хорошо известны его переводы древнегреческих басен на русский язык и басен Крылова на английский язык. |
|
|
