| – Что же ты хочешь, женщина?! Я поступил, как Иоанн Кронштадтский. – Что-то я ничего такого в житии не помню, – отрезала супруга. – Сам заработай, потом раздавай. Шекспиру стало обидно. Не его сегодня день. Затем вспомнил евангельское: «И враги человеку домашние его» и слегка приободрился. Надо нести свой крест дальше. С того дня пошли между супругами непонимания и разные грызли. Магда всерьез решила трудоустроить мужа среди своих шапочных клиентов. И довольно быстро нашла ему несколько мелких работ: где-то окна красить, в другом месте – обои клеить. День теперь начинался с шума, лишавшего душу благодати. – Аба, быстро вставай, быстро одевайся, Завтрак на подносе у кровати. Люди ждут! – Подождут, – бурчал трудящийся, – что же я теперь – на цырлях бежать должен? Работа – не волк. К часу дня Шекспир, не приемлющий суеты и спешки, дотаскивал себя до пункта назначения. Клиенты почему-то не были в восторге от его неторопливого стиля работы и жаловались Магде. А она по принципу домино выливала все недовольство на голову смиреннейшего трудника. – Так у нас ничего не получится. Я скоро не смогу работать. Мне нужны деньги на роды и еще куча чего. – Работаю, как могу, – оправдывался Шекспир. – Не всем же быть олигархами. Вот увидишь, к родам деньги появятся сами собой. Магда злилась. – На Бога надейся, а сам не плошай! За месяц до родов случилось явное посрамление маловерной жены. Один клиент дал деньги вперед со сказочным условием для небесного тихохода: «Сделай ремонт, когда сможешь». Шекспир был наверху блаженства, рассказывал всем и вся про то, как Господь лучше нашего знает, когда нам что нужно. Но, как известно, темные силы не дремлют. Два дня длился триумф верующего сердца, а на третий к Шекспиру подошел Вахо Жгенти, отозвал в сторонку и, размазывая по лицу скупые мужские слезы из сухих глаз, со стоном поведал: – Одолжи мне 1000 лар. Я проигрался. Если не отдам, эти негодяи порежут на куски моих детей. Шекспир, не колеблясь, тут же вынес просимое – то, что отложил на роды. |
| Так что причина слепоты Кречмара отнюдь не чистота и наивность его души, как принято считать. В роковой момент, когда герой делает свой жизненный и нравственный выбор в сторону гнусной жизни с Магдой, совершается окончательная подмена ценностных ориентиров, выраженная в образной системе палитры красок. Решив уйти от Магды, Кречмар «быстро пошел в спальню поглядеть в последний раз, как Магда спит. И остановившись у постели, впиваясь глазами в это детское лицо с розовыми ненакрашенными губами и бархатным румянцем во всю щеку, Кречмар с ужасом подумал о завтрашней жизни с женой, выцветшей, серолицей, слабо пахнущей одеколоном, и эта жизнь ему представилась в виде тускло освещенного, длинного и пыльного коридора, где стоит заколоченный ящик и детская коляска (пустая), а в глубине сгущаются потемки. С трудом оторвав взгляд от щек и плеч Магды и нервно покусывая ноготь большого пальца, он отошел к окну. Была оттепель, автомобили расплескали лужи, на углу виднелся ярко-фиолетовый лоток с цветами, солнечное мокрое небо отражалось в стекле окна, которое мыла веселая, растрепанная горничная …» (Н.;334–335). Мир Аннелизы кажется Кречмару бесцветным — мир Магды ярким и красочным. И герой выбирает красочный мир. Но тогда начинает стремительно развиваться возникший ранее мотив предательства по отношению к дочери Ирме: Кречмар не едет на похороны, а в его сознании окончательно совершается чудовищная подмена, и Магда совершенно замещает Ирму. Так, войдя в бывшую детскую, «он никак не мог направить мысль на детство Ирмы, а думал о том, как прыгала здесь и вскрикивала, и ложилась грудью на стол, протянув пинг-понговую лопатку, другая девочка, живая, стройная и распутная» (Н.;334). И, наконец, принимается утешать Магду «самыми нежными словами, какие он только знал, употребляя незаметно для себя слова, которые он говорил некогда дочери, целуя синяк, — слова, которые теперь как бы освободились после смерти Ирмы» (Н.;340). Предательство собственного ребенка выглядит чудовищным. Надо отметить, что в мире Набокова любовь к своему ребенку всегда свята. |
| Подшивалова толкнула ее в бок: – Гляди: почту принесли; сейчас раздавать будут. Первый раз за полгода! Авось и нам с тобой подкинут весточку. Леля почти безучастно вскинула глаза: посреди барака стоял гепеушник с пачкой писем. – Почта, Елена Львовна! – крикнула ей и Магда, может быть, желая ее ободрить. «Писать может только Ася. Хоть бы у нее-то все было благополучно! Сжалься, Скорбящая!» – исхудалая рука нашла и сжала маленький образок. Глаза всех обитателей барака впились в равнодушного человека, выкликавшего фамилии. Свесив голову с нар, Леля в свою очередь с жадным ожиданием смотрела на пачку писем. Пока все нет и нет… Вот уже осталось только три конверта… Не будет ей ничего! Вот уже только один… – Нелидова! Она задрожала и сделала движение, чтобы вскочить, но письмо уже устремилось к ней через десятки протянувшихся рук. Нет, это не от Аси – почерк Натальи Павловны! Она торопливо разорвала конверт. «Элен, бедное дитя мое! Я все еще жива, хотя со вчерашнего дня у меня затряслись голова и руки, что ты можешь видеть по моему почерку. Вчера меня поразило известие, самое страшное, какое я только могла себе вообразить после кончины Сергея. Знаю, что оно больно поразит и тебя. Но ты должна знать, чтобы молиться о упокоении. Ася погибла, когда шла через лес на отметку 25 февраля…» – Что? Что? – громко воскликнула Леля, роняя письмо. – Да что же это, наконец, такое? Да сколько же можно валить на одного человека? Рехнулись вы там, на Небе, что ли? Все повернулись на этот исступленный возглас… Сидя на нарах, Леля сжимала руками виски, глядя на раскиданные странички широко раскрытыми остановившимися глазами. – Что с вами Елена Львовна? – У вас несчастье, Елена Львовна? – Ах, она болезная! Беда небось… – послышались голоса с разных сторон. – Оставьте! Отойдите! Не трогайте меня! У меня из-под ног ушла вся почва! Я так Ее просила! Просила о единой милости! А Она… Она… Где же Твоя хваленая любовь, Матерь всех скорбящих? Милосердия нет даже на Небе! И в бешенстве швырнула икону на пол. |
| Зарапортовался. Ах, вы так побледнели, щас я водички!.. О, как я вас понимаю! Однако и вы хороши. Чего это вы так за добро-то вскинулись? Ладно бы кто. Я, кажется, о последовательности говорил. А где же она, ваша последовательность? Я вижу, что недоумение не сходит с ваших высокоученых лиц. А где же твердость позиции, почтеннейшие мои исторички-педагогички? — Да что вы говорите такое? — наконец возмущенно выговорила Магда Осиповна. — Мы детей для того и воспитываем, чтобы они добрыми становились! Ну, это… ну, а как же! — И она поглядела на товарища Арфу, ища поддержки, но та со смесью какого-то ошеломления и испуганного восхищения взирала на массовика-затейника и, похоже, даже не слышала обращения к ней Магды Осиповны. — Что вы их, детей то бишь, воспитываете, эту байку вы кому-нибудь другому расскажите, не мне, — серьезно и даже чуть насупившись, сказал гость. — Мне это неинтересно совсем. Я понимаю, я в курсе, что вы строите Светлый Мир, и я ли против этого! Но мир этот есть — бу-ду-щее. А в настоящем времени, пусть оно и не кинжальное уже, ведь корчевать надо. Корчевать! Всякое эдакое: пережиточки там дворянско-буржуйные и вообще. Корчевка — вот ведь ваше строительство. Разве вы разрушили уже весь мир до основания? Разве нет оскала классового врага? Бошки-то рвать ужель уже некому? Разве все буржуйские бошки уже оторваны? А кто ж, простите меня, их рвать будет? Добренькие, что ли, да жалостливые? Кто есть выкорчевщик-строитель? Одержимые! Причем же тут доброта и милосердие? Оно, конечно, сказать-то про них можно. Вскользь. Не скажешь — не подмажешь, не подмажешь — не поедешь… Но и понимать же надо, что это лишь слова. А кому ж это понимать, как не вам, дражайшие мои педагогички-исторички? Слово — словом, а дело… дело-то — делом. И делателями могут быть только одержимые. О, я вижу, ты меня понимаешь, товарищ Арфа. Старая гвардия всегда в строю. Так я вам сейчас продемонстрирую. Как это кого? Человека освободившегося. Выпускничок он нашей академии. Да он всегда со мной, он чует, когда я его вызываю. |
| Втроем они поехали в Зимний павильон и катались там на коньках на ярко освещенном прожекторами огромном катке, и все развеселились. Лед сверкал и звенел, и мама держала его за руку и не отпускала, набирая скорость и увлекая за собой — дальше и быстрее, дальше и быстрее. И вот они уже летели по кругу, и голова тоже кружилась, и, казалось, в любую секунду может произойти столкновение и свалка, но в самый последний, критический момент они делали гибкий поворот в сторону и разъезжались со встречными, даже не соприкоснувшись. Джонни смотрел на маму с восхищением — лицо ее разрумянилось, она смеялась и так походила на маленькую девочку! Он тоже смеялся, ему тоже было радостно, и бледное личико его тоже разрумянилось. Потом они пошли в кафе. Посреди зала стояла рождественская елка, украшенная блестящими разноцветными шарами, с потолка свисали гирлянды и плюшевые животные. Леди Ванесса пошла за сладостями и напитками. — Мам, когда ты заберешь меня? Совсем… — спросил Джонни, когда они уселись. — Как только найду работу и смогу снять квартиру для нас с тобой, сынок, — ответила Магдалина, голос ее звучал уверенно и мягко. — А когда ты найдешь работу? — Надеюсь, скоро, сыночек. Я уже чувствую себя хорошо. На следующей неделе позвоню на прежнее место. И буду искать в других местах тоже. — И потом мы поедем в Россию? — Может быть, сынок… — Мам?.. — Что, сынок? Джонни хотелось сказать что-то очень необыкновенное, такое, чтобы мама снова засмеялась и разрумянилась. — Я тебя очень люблю… Магда смотрела на сына, как будто видела его впервые. Родное дитя ее! Как могла она закрыться в своем страдании, забыв о боли самого дорогого на свете существа! Как могла потерять работу, квартиру, себя, когда рядом с ней такое чистое, нежное сердце! — И я тебя очень-очень люблю, сынок, — сказала она, прижимая Джонни к груди, — и я обещаю тебе, солнышко мое, самое большее через шесть месяцев мы снова будем вместе. Обещаю тебе. — Я потерплю шесть месяцев, мама… — проговорил Джонни, утирая внезапные слезы с маминых щек и едва сдерживая свои, уже подступившие. — Шесть месяцев… не так уж и долго… я потерплю шесть месяцев, мама. И ты потерпи… |
| «Да будет воля Твоя» – воздыхает человек и со страхом и любопытством вглядывается в свою судьбу. «Говори, Сократ» – тихо просят ученики. Люди, в ожидании притихшие в Бетховенском зале Консерватории уже только тем, что пришли и притихли или, наоборот, разразились аплодисментами, вызывая на сцену своего кумира, свидетельствуют о своей готовности подчиниться вдохновению гения. Это уличные музыканты ластятся к слушателям, играя популярные мелодии в надежде получить немного денег. Хотя и среди них порой встречаются на редкость властные натуры. Потому и в «Настольной книге Правителя» должно быть записано: «Способен ли ты хотеть чего-либо так сильно, чтобы оправдать ожидания нации? Не придется ли тебе оправдываться перед этой разочарованной женщиной, ссылаясь на демократические традиции?» Кризис мужества в современном мире отчетливо выражен в дефиците желаний. Так что одной из основных для нас должна стать максима: «научитесь хотеть». Ин: 18, 37. Как и всякая идеализация, вроде, идеального газа или абсолютно черного тела, она не существует в предметном мире. Примечательно, что женщине в принципе безразлично, чего хотеть. Главное, чтобы желание было достаточно сильным и экзистенциально обоснованным. Так будущая жена Геббельса, Магда Квандт, до знакомства с министром пропаганды была всерьез увлечена сионистом Хаимом Арлазоровым, одним из организаторов партии «Мапай» (Рабочая Партия Израиля, созданная в 1930 году). «Журналистка Белла Фромм высказала предположение, как могла бы протекать жизнь Магды, с которой она была хорошо знакома, без Геббельса. Она видит Магду в одном из кибуцев в Палестине, стоящей на посту с винтовкой на плече и заповедью из Ветхого Завета на устах». – Анна Мария Зигмунд. Женщины нацистов. М, 2001 г. С. 73. В Книгах Нового Завета встречается уподобление души (неважно, о мужчине или женщине идет речь) невесте, ожидающей встречи с Небесным Женихом. Это уподобление мы находим в некоторых православных стихах (например, в тропаре по 4-й кафизме Псалтири: «скоро совнидем в невестник христов») и песнопениях («Се Жених грядет»). Если умирает епископ, его кафедра именуется «вдовствующей». |
| Соседи привыкли его видеть в парке Ваке всегда в выгоревшей помятой рубашке и потрёпанных брюках. Он гулял под руку с матерью. Рядом неизменно трусила несуразная дворняга Бухула. Вот и окрестили его ненормальным. Тем более что он был «не таким, как все»: никогда не стоял часами на бирже, не участвовал в разборках, вёл непонятный, закрытый образ жизни. Нугзар знал свою нелестную кличку, но даже не пытался что-то изменить в своём поведении или одежде. Каштаново-жёлтая Бухула чем-то смахивала на своего светловолосого хозяина. Большая лобастая голова, умные человечьи глаза, во всех неторопливых движениях какое-то скрытое достоинство. Даже лаяла она редко, по необходимости. И так же, как хозяин, всегда была какая-то нечёсаная, неухоженная. К слову сказать, Бухула не давала надеть на себя ошейник, а Нугзар терпеть не мог галстуки. Сейчас, когда давно нет ни Нугзара, ни Бухулы, я прокручиваю в памяти разные моменты и удивляюсь, насколько хозяин и собака были похожи друг на друга. Нугзару было 50 лет, когда мы поженились. Помню, вначале повёл он меня знакомить с братьями. Одна из невесток, Магда, отозвав меня в другую комнату, стала пугать театрально-громким шёпотом: – Пожалей себя, не выходи за него замуж. Он со странностями. Неужели тебе нужен ребёнок-даун? Я мельком взглянула на моего жениха и увидела, как Нугзар побелел от гнева. Но сдержался и ничего не сказал невестке. Сидящая рядом с ним Бухула тут же вскочила и бросилась с лаем к Магде. Та завизжала: – Убери свою ненормальную собаку! Когда только сдохнет это страшилище?! А если уж привёл, хоть намордник надень! Нугзар отозвал Бухулу и стал тихо внушать ей, почёсывая за ухом: – Нельзя сердиться на своих. Понятно, Бухула? Они свои и потому хорошие. Бухула в знак согласия вильнула хвостом и, высунув розовый язык, часто задышала. Потом, уже став официальной женой, я узнала, что обе невестки давно договорились о делёжке квартиры Нугзара, решив, что он никогда не будет иметь семьи. Моё появление поломало их планы. Стали мы жить вместе: Нугзар, я, его мать Калтамзе, не узнававшая никого, и Бухула. Бухула чётко признавала Нугзара своим единственным хозяином и не разделяла любовь к нему на членов его семьи. Нас она просто вежливо терпела, как что-то, принадлежавшее хозяину. |
| В лице Вячеслава заходили все скулы. – Аленушка, держись, дорогая! Если ты будешь категорична, ему останется только уйти. Прибегнуть к насилию он не посмеет, ну, а если бы попытался – ведь ты не в лесу: кричи, рвись, подымай скандал. Им настрого запрещено жить с лишенными свободы. Не бойся поднять шум – начальство, ох эти ненавистные гепеу, в этом случае будут за тебя. И я тебя защитить не могу; пойми и это! Если только в дело вмешаюсь я, нас как влюбленную пару моментально найдут способ разъединить: штрафной лагерь – и кончено! Все будет зависеть от тебя, моя кудрявая овечка. Он говорил, держа в своих ее руки. – Можешь быть спокоен: я ему не дамся, но я боюсь его мести! – прошептала Леля, дрожа. Барак она нашла в полном смятении: стояли кучками и шептались, конвойные разгоняли по нарам. Несколькими минутами раньше срока был дан сигнал к отбою. Соседки не замедлили сообщить Леле, что только что погибла Феничка: тихая, кроткая бытовичка, которая работала сторожем у одного из складов. Стоя у дверей с железными замками, она плела обычно кружева и всегда казалась невозмутимо спокойной. Но в этот вечер она внезапно побросала спицы и кинулась к забору с колючей проволокой. Предостерегающие крики стрелков ее не остановили – сделала это только пуля. Поступок был настолько странным, что истолковываться мог только как самоубийство… Магда сказала Леле: – Да простит ей Бог: она сделала хуже и себе и нам! Две подряд попытки к бегству не пройдут нам даром… Леля вспомнила, что Вячеслав сказал точно то же самое. Быть может, конвою нагорело за историю с Феничкой, или решено было одновременно с заключенными подтянуть и стрелков, – так или иначе, ни Алешка, ни Косым не явились в барак вовсе. Леля напрасно просидела всю ночь на нарах с тревожно бьющимся сердцем. Как только проиграли утреннюю зорю, тотчас стало заметно, что персоналу сделаны соответствующие внушения: интонации стрелков были особенно повелительны и команды категоричны; старшее начальство прогуливалось тут и там, наблюдая за происходящим; заключенные двигались безмолвно, как манекены; пройдя на свое место, Леля с вопросительным взглядом взглянула на врача, и тот одними губами успел шепнуть ей: «Не сегодня!» |
| - При чем тут “Роджерс”, если вы смотрите нас? - А вот при том, что никому, кроме “Роджерса”, я платить не буду! Говорите, будете нас сажать? А вы сначала нас поймайте! Воровали и будем воровать! - Ну, если наша компания не умеет работать, не смотрите нас... - Нет, будем смотреть! А платить – не будем! И женщина снова затянула: “Ты посмотри что они творят... пугают! Люди хотят посмотреть передачу на родном языке, а они нас в тюрьму обещают посадить!” - Хорошо, вот скажите мне: вы воруете сигнал... - Я ворую?! – задохнулась от возмущения Соня. – Что вы такое говорите? - Вы только что сами признали... - Я признала?! Я ничего не признавала! Лиза замолчала. - А вы кто, Лиза Бахарева? – спросила женщина. – Я вас по голосу узнала. - Да. - Лизочка, мы вас любим. Вашу программу всегда смотрели. Ладно, я пошла, мне ещё готовить надо. Передайте шефу, что нам не страшно! Мы его сами посадим, если захотим. - За что? - За угрозы здоровью и жизни населения, прозвучавшие в прямом эфире. До свидания, милая. ТЕ ЖЕ И МАГДА ГЕББЕЛЬС Однажды произошла техническая ошибка. Женщина-историк рассказывала в программе о Магде Геббельс. О том, что в юности у Магды был роман с еврейским юношей, который позже стал видным лидером сионистского движения. И когда нацисты узнали об этом, они решили поймать сиониста на живца – на Магду. И вот она назначила своей первой любви встречу в гостинице, и пришла туда с пистолетом. Историк дошла до кульминации: “Молодой человек вошёл, бросился к Магде, она же достала пистолет и направила на него...” Вся улица Бенджамин и окрестности замерли у телевизоров... Так убила она мальчика? И тут начались помехи. Технические неполадки. Серьезные. История осталась незаконченной, быстро поставили заставку, а потом началась другая программа – рекламная, которую нельзя подвинуть. Лиза подосадовала, но к вечеру уже всё забыла и спокойно легла спать. Потом они повторят программу – целиком. Но не тут-то было. Ровно с семи утра ей на мобильник (номер всегда был указан в титрах) стали звонить. Пожилые женщины. Вежливо сообщали, что вчера в программе была ошибка, что показали не до конца, и хорошо бы всё же конец показать... Лиза извинялась и обещала. Следом позвонил незнакомый мужчина. |
| В этом подземелье кто-то когда-то был. Вот валяются кучкой свинцовые пули, а рядом истлевшая куртка из грубой ткани, медная монета с дыркой в середине — профессор сразу сказал, что она китайская. — Смотрите! — закричала Алиса. Она догадалась глянуть на стену и увидела, что вся стена исписана. Видно, этой пещерой пользовались долго и много людей. Магда и молодой робот Фернандо наперегонки читали и сразу переводили надписи. Оказалось, что они были сделаны по-английски, по-французски, по-испански и даже по-китайски. Надписи были однообразными. Похожими на те, что оставляют глупые туристы на пирамидах и стенах храмов: «Я тут был. Васген». Или: «Мы приехали сюда с попутным ветром. Неразлучные друзья из „Кровавого Скелета“», «Джон кривая борода», «Мистер Вистер», «Анна Болейн». А дальше: «Я вернусь сюда за моей долей. Сильвестр Брокгауз». И ниже: «Опоздал на сто лет, крошка! Я все уже забрал. Андрю Эфрон». «Бойся ревущих сороковых. Там мы потеряли „Штучку Веронику“». «Питер Кривой — стукач. Работает на английскую разведку». Эта надпись была сделана китайскими иероглифами. И так далее, и прочее. Вдруг Пашка завопил так, что Алиса испугалась, как бы потолок пещеры не обрушился: — Вот они! Здесь! Все фонари и фонарики повернулись на голос Пашки. У самого пола неровными кривыми буквами было написано: «Если не спасемся, сообщите в Бычки Таврической губернии Марии Скакун и в Краков. Денис. Яна…» — Не успели дописать, — сказал молодой робот Фернандо. — Но их здесь нет! — сказала Алиса. — Они нырнули в озеро и не выплыли, — сказал Пашка. Алиса прошла с Магдой дальше, по узкому ходу, который вел под углом наверх, но потом упирался в тупик. Там они увидели разбитые ящики, доски, человеческий череп, несколько звеньев якорной цепи… Пашку они звать не стали, а робот Фернандо сам пришел и сказал: — Мы организуем экспедицию, а потом будем водить сюда туристов, правильно? Алиса не ответила. Ей было грустно. Она представила себе, как Денис и Яна сидят в темноте и ждут смерти. И никто не сможет прийти к ним на помощь. Даже узнают об их горькой судьбе люди только через двести пятьдесят лет. |
|
|
