| Митрополит Дионисий, впрочем, обещал хранить верность царю Алексею Михайловичу и привел к присяге в том же гетмана Выговского. Однако уже феврале 1658 г. польский посланник Беневский доносил королю Яну Казимиру о том, что митрополит Дионисий может быть чрезвычайно полезен в деле возвращения Малороссии в состав Речи Посполитой. Вскоре Дионисий действительно стал сообщником Выговского, изменнические планы которого относительно соединения с Польшей вполне разделял. В июле 1658 г. Выговский, разгромив своих противников, решился полностью отложиться от Москвы. Митрополит Дионисий открыто поддержал гетмана и тайно уехал из Киева к Выговскому в Чигирин. Более в свой кафедральный город он уже не возвращался никогда. Выговский открыто принял сторону поляков. Соединившись с ними и крымскими татарами, он в том же 1658 г. осаждал Киев, но безуспешно. В сентябре 1658 г. под Гадячем гетман заключил с поляками договор. В нем перечислялись условия, на которых казачья старшина была готова примириться с королем и вновь признать себя его подданными. Гадяцкий договор содержал статьи, согласно которым православные епископы наряду с католическими должны были получить места в сенате. Православным мирянам и Церкви должны были быть возвращены имения, отобранные католиками. Все исповедующие Православие должны были получить в Речи Посполитой те же права, что и римо-католики, иметь училища и типографии. Право избирать митрополита Киевского из четырех кандидатов, согласно этому договору, получал король. Гадяцкий договор выглядел гораздо скромнее прежних договоренностей казаков с Польской Короной. В отличие от договоров Хмельницкого он не содержит никакого упоминания об унии, которую казаки прежде решительно требовали ликвидировать. Дионисий Балобан и высшее духовенство Правобережья поддержали Выговского и одобрили Гадяцкий договор. Однако Иннокентий Гизель и большинство духовенства Левобережной Украины остались верны Москве. Затея Выговского оказалась весьма недолговечной. Уже в 1659 г. от него отстала большая часть казацкой старшины. Казаки объединились вокруг нового лидера Юрия Хмельницкого и вернулись под руку Москвы. В октябре 1659 г. в Переяславле при участии представлявшего Москву боярина князя А.Н.Трубецкого состоялась еще одна Рада, на которой Юрий Хмельницкий был избран новым гетманом. Здесь же полковником Дорошенко и другими казаками был выработан ряд статей, одна из которых предусматривала сохранение Киевской митрополии в юрисдикции Константинополя. Но статьи эти были отвергнуты участниками Рады. Напротив, были вновь зачитаны и подтверждены статьи первой Переяславской Рады 1654 г., в том числе и та, которая утверждала, что Киевский митрополит должен быть в благословении Патриарха Московского при условии церковной автономии Украины. |
| Эйнгорном вопрос. а) Проф. Н.И. Петров в сравнительно недавнем своем труде: «Киевская Академия во второй половине XVII века. Киев, 1895 г.» (труде, заметим, кстати, очень обильном погрешностями, не оправдываемыми совокупностью обнародованных данных) утверждает, якобы Лазарь Баранович никогда не был профессором философии в киево-могилянской коллегии. Приводим рассуждения г. Петрова по этому поводу: «В 1646/7 учебном году – говорит он – профессором риторики в киево-братской школе был Лазарь Баранович. По естественному порядку вещей, в следующих 1647/8 или 1648/9 учебных годах, Лазарь Баранович должен был бы перейти на кафедру философии; но этого на самом деле не случилось, потому что непосредственный ученик Лазаря Барановича по инфиме и риторике Иоанникий Галятовский уже не был учеником его в философском классе. Следовательно, философию в 1647–1648 годах преподавал кто-либо другой и, всего естественнее, сам ректор Иннокентий Гизель. Что же касается Лазаря Барановича, то он, окончив в 1647 г. риторический курс, по всей вероятности, выбыл из Киева, может быть в ректоры Гойской коллегии на Волыни... Вероятно, Гойским ректором Баранович был после Луки Шашкевича» (см. упомянутого исслед. стр. 22–23). Разумеется, тот факт, что Иоанникий Галятовский, будучи учеником Барановича в инфиме и риторике, не слушал его лекций по философии, отнюдь не дает основания для категорического утверждения, что последний и не преподавал философии, ибо переход учеников из одного класса в другой далеко не всегда мог совпадать с таковым же передвижением их наставников. А что это имело место и в данном случае, свидетельствуется несомненными данными. Известие, что Галятовский был учеником Барановича в инфиме и риторике имеет своим первоисточником заявление самого Галятовского. Посвящая Лазарю Барановичу свое, уже упомянутое нами, сочинение Stary Koscio Zackodni... еат сает. (1678 г.), он в обширной посвятительной предмове, распространившись о благодеяниях, оказанных ему Барановичем, отмечает между последними и то, что «когда он – Галятовский – начал учиться в Киевском коллегиуме, велебный милостивый пан (т.е. |
| Феодосия. Источниками являются письма Лазаря Барановича к Выдубицкому игумену св. Феодосию и к Печерскому архимандриту Иннокентию Гизелю по делу о монастырских землях, оказавшихся спорными между Выдубицким и Печерским монастырями. Ответных писем св. Феодосия не имеется. Письма Лазаря Барановича обличают в авторе неравное отношение к противным в споре сторонам. Баранович всеми мерами вступается за Гизеля и решительно противится желанию св. Феодосия удержать спорную землю за монастырем Выдубицким. Но на чьей же стороне было право? Прочитав все дошедшие до нас по этому делу письма, ответ на поставленный вопрос нельзя дать иначе, как сказав: видимо, право оставалось на стороне Выдубицкого игумена. Если бы было иначе, Барановичу не было бы нужды в правовое дело вносить широковещательные в духе проповеди уговариванья и упреки по адресу Выдубицкого игумена, какими отличаются названные письма; не резоннее ли было и целесообразнее объявить св. Феодосию документальные данные, на коих основана претензия Гизеля, и потребовать от Выдубицкого игумена просто признания и уважения законности. Между тем этого-то и не касается Баранович ни единым штрихом, при всем страстном своем желании и упрямстве в преследовании цели сломить твердость св. Феодосия, упрямстве, доведшем Лазаря до употребления церковной кары в отношении к Выдубидкому игумену. В руках архиепископа Лазаря не было права, но была власть и решимость, по его собственному выражению, «перелезть стену» твердой справедливости, за которой видимо было поставлено св. Феодосием в безопасность дело интересов вверенной его игуменству обители. Из другого письма Барановича видно, что документально обоснованная претензия Выдубицкого монастыря и законного защитника этой претензии игумена, быв поставлена св. Феодосием на почву суда пред лице закона, оказалась для Иннокентия Гизеля «гробом его доброй славы», так что сам Баранович находил, что Гизель в этом деле оказался «лежачим» и что его не следует «бить» только ради того, что подлежавший битью сам лег «пред мощью благородного льва», т. |
| – О дальнейшем образовании своем сам Полоцкий сообщает только, что он «негли же две (седмицы лет) языком учихся, даже дидаскаль быти сподобихся» 54 . Но уже из этого можно заключить, что, по окончании элементарного образования своего, Полоцкий учился в высшей школе, удостоившись чрез то печатного звания дидаскала, – и что такою школою, судя по продолжительности означенного здесь времени учения, по-видимому, не могла быть одна. Действительно, Полоцкий учился в разных школах. Первою школою, где Полоцкий получил начала высшего образования своего, была, без сомнения, знаменитая в его время Киево-Могилянская коллегия, это средоточие тогдашней православной учености в юго-западной Руси, которого он не мог миновать, уже будучи православным. – О воспитании Симеона в этой коллегии можно судить по случайному известию об этом знаменитого его современника архиепископа черниговского Лазария Барановича. В одном послании своем к царю Алексею Михайловичу, от 1669 года, Лазарь называет Полоцкого своим учеником, прося предоставить ему, вместе с другими, рассмотрение своего сочинения, – «Трубы словес» 55 . Но Лазарь Баранович в конце сороковых годов XVII века был наставником Киево-Могилянской коллегии и ректором оной в начале пятидесятых, – в период времени, совершенно совпадающий с ученическими годами Симеона Полоцкого . – Что ученическое отношение Полоцкого к Барановичу должно приурочивать, именно, к Киево-Могилянской коллегии, об этом имеются косвенные свидетельства и у самого Полоцкого. В разговоре своем с Епифанием Славинецким о времени пресуществления Св. Даров, Полоцкий выражается: «в Киеве наша Русь ученые тожде глаголют и мудрствуют» 56 . А в заключении полемической беседы своей об исхождении Св. Духа он прибавляет: «сия из училища богословского изчерпнушася» 57 ; но таким училищем, в тончайших силлогистических приемах опровергающим католическое учение о Св. Духе, очевидно, могла быть только знаменитая своими борцами против католичества Киево-Могилянская коллегия. – На образование Полоцкого в знаменитой Киевской коллегии указывают, наконец, и те связи, какие он имел между малороссийскими учеными своего времени и которые почти исключительно ограничиваются лицами, имевшими к ней самое близкое отношение. Это были: Лазарь Баранович, очевидно, знавший Полоцкого еще на ученической скамье; Иннокентий Гизель, бывший ректором Киевской коллегии (1646–1650 г.) в том время, когда Лазарь Баранович был в ней наставником, – и Иоанникий Голятовский, так же воспитанник, затем наставник и, впоследствии, ректор той же коллегии. Отношения Симеона к этим лицам были самые дружественные, и он деятельно поддерживал их, даже во время жизни своей в Москве. |
| Третье понятие – «restitutio» (как возвращение или возмещение) – появляется в православных сочинениях, как правило, в двух контекстах: или в контексте толкования заповедей Декалога, или как одно из непременных условий получения кающимся отпущения грехов. В первом контексте понятие «restitutio» встречается у Симеона Полоцкого : в толковании заповеди «Не лжесвидетельствуй» (здесь речь идет о возмещении ущерба репутации и имени другого человека) и заповеди «Не укради» (возмещение материального ущерба); во втором контексте – в трактате «Мир с Богом» («Яко грех не отпущается, аще восхищенное не возвращается». С. 495). Православные авторы цитировали в данном случае 153-е послание Августина 420 . Закономерно задаться вопросом, каким образом эти три дефиниции из Августина попали в интересующие нас памятники. Велика вероятность, что напрямую к текстам Августина никто из названных авторов не обращался. To, что хронологически более поздние работы могли заимствовать данные дефиниции из более ранних сочинений, вполне возможно, хотя и не всегда очевидно. Гораздо более очевидным представляется обращение православных книжников к каким-то источникам западного (в первую очередь католического) происхождения. И виленская «Наука о таинствах», и «Мир с Богом» Гизеля, и названные рукописные трактаты Симеона Полоцкого – это расширенные переводы или переделки католических памятников: «Наука о таинствах» компилировалась из целого ряда трактатов по сакраментологии, в том числе и из «Агенды» познаньского каноника Иеронима Поводовского; «Мир с Богом» составлялся на основе трех сочинений польского доминиканца Миколая Мосциского 421 ; a Симеон Полоцкий использовал для своих катехизисов разделы из трактата бельгийца Жака Маршана «Hostus pastorum» 422 . Соответственно данные католические памятники могли быть источником приведенных выше дефиниций Августина. Источником мог быть и составленный по решению Тридентского собора «Римский катехизис». Это предположение подтверждается не только тем, что и в «Римском катехизисе», и в анализируемых православных источниках мы находим данные дефиниции Августина, но тот факт, что они приводятся в одинаковых контекстах, обрамлены совершенно идентичной аргументацией. Третьим источником для книжников Киевской митрополии была, без сомнения, «Сумма теологии» Фомы Аквинского. В пользу активного использования сочинения Аквината в качестве своеобразного цитатника говорит и тот факт, что Иннокентий Гизель приводит большую часть выдержек из греческих отцов именно на основе «Суммы теологии». |
| Еще при первом знакомстве с этой грамотой в 90-х годах XIX в. В. О. Эйнгорн усомнился в верности имеющейся на ней даты (7 февраля 1685 г.) и выдвинул предположение о ее порче. По его мнению, вместо 1685 г. здесь должен был читаться 1676 г. При этом исследователь приводит не вполне корректные аргументы в пользу своих сомнений. Его смутило, например, что в грамоте Парфения при упоминании о Московском патриархе («архиепископе») не приводится имя Иоакима. Эйнгорн полагал, что это якобы должно свидетельствовать о том, что патриарх Парфений не знал имени нового патриарха на Московской кафедре, поставленного в 1674 г. Однако в грамоте Парфения при упоминании о смерти предыдущего Киевского митрополита также не приводится имя Иосифа (Нелюбовича-Тукальского) (в тексте оставлен такой же пропуск и для его имени). А ведь посланник от Киевских «духовных и свецких електоров» (кем бы он ни был) вполне мог осведомить Константинопольского патриарха относительно пропущенных в грамоте имен. Другой необоснованный аргумент Эйнгорна в пользу датировки грамоты Парфения февралем 1676 г. основан на невнимательном чтении царской грамоты. Слова из нее « в прежние, недавно прошлые времена» Эйнгорн ошибочно цитирует у себя как « в прежние, давно прошлые времена» . При этом надо понимать, что царское правительство располагало именно той грамотой, которую прислал летом 1685 г. гетман Самойлович с известной датой (7 февраля 1685 г.). Поэтому выражение « прежние, недавно прошлые времена» в царской грамоте подразумевает именно указанную в ней дату. В. О. Эйнгорна в имеющейся на грамоте Парфения дате больше всего смущало то, что Иннокентий (Гизель) умер в ноябре 1683 г., и, по его мнению, в феврале 1685 г. Константинопольский патриарх непременно должен был уже знать об этом. Однако в то время новости расходились не так быстро, как сегодня, и полтора года для условий коммуникаций XVII в. являлось вполне допустимой скоростью распространения тех или иных известий между Киевом и Константинополем. Если исходить из имеющихся данных, события, объясняющие появление грамоты Парфения именно в феврале 1685 г., складывались следующим образом. |
| Готовя издание, исследовательская группа просмотрела множество собраний из «посольских» фондов РГАДА, содержавших турецкие, польские, греческие и малороссийские дела 52, 79, 89, 124, 229), а также малороссийской экспедиции сената (ф. 248). В дополнение к этому были переизданы известные с XIX в. документы из патриаршего сборника «Икона» (хранится в ОР РНБ), к которым добавились несколько других из зарубежных архивов. В процессе работы по выявлению документов очень быстро выяснилось, что реальный объем текстов, связанных с избранной проблематикой, значительно превышает первоначально запланированный. Особенно это касалось находок в польских и малороссийских делах РГАДА. После обсуждений исследовательской группой и руководством издательства «Православная энциклопедия» было решено публиковать все, что имеет отношении к делу. Конечно, огромный массив документов, с которым пришлось работать, неизбежно провоцировал отдельные неточности и ошибки (как указанные в рецензии В. Г. Ченцовой, так и не отмеченные ею), от которых не свободно ни одно подобное издание, в том числе неумышленные пропуски отдельных документов, имевших отношение к избранным сюжетам. Однако все полемические высказывания о том, что члены исследовательской группы специально утаили какие-то материалы, якобы не вписывавшиеся в их концепцию, не имеют под собой никаких оснований и являются плодом субъективных и ангажированных измышлений их авторов. На подобные обвинения, высказанные Ченцовой, в полемической статье С. Ф. Михеева и С. Н. Остапенко дан вразумительный и исчерпывающий ответ. В целом, как представляется, проведенное исследование решило свою задачу, значительно расширив источниковую базу по истории перехода Киевской митрополии под омофор Московского патриархата. В процессе его был сделан ряд новых и важных выводов, которые до сих пор ускользают от некоторых коллег по цеху. Поэтому не лишним будет их повторить. 1) Спусковым крючком событий 1686 г. стало не абстрактное желание Москвы «захватить» Киевскую митрополию, а активизировавшиеся во второй половине 1670-х гг. попытки заключения в Речи Посполитой так называемой новой унии. В рамках этой политики польские власти пытались, во-первых, повторно лишить православных церковной иерархии, во-вторых, пресечь все их сношения с Константинополем. В условиях очевидной неспособности Константинопольского патриарха повлиять на ситуацию, представители высшей церковной иерархии «польской части» Киевской митрополии пошли на беспрецедентный шаг. Они обратились к левобережному гетману И. Самойловичу, левобережному духовенству (Иннокентий (Гизель) и Лазарь (Баранович)) и, наконец, к русскому правительству с просьбой оказать дипломатическое давление на Речь Посполиту, чтобы последняя гарантировала сохранение их прав и привилегий. Однако неоднократные попытки этого, предпринятые русской дипломатией в 1679–1681 гг., не дали результата. |
| Вечная мать – святыня питает мою старость». Достаточно вчитаться в сочинения Сковороды, чтобы убедиться, что все это не риторика, не подражание какому-либо мистику, а подлинные переживания. И если сближать Сковороду с мистиками, то не западными (хотя, например, с Анг. Силезием есть у него удивительное а с восточными. Более всего можно найти указаний об этом в книге прот. Флоровского «Пути русского богословия». Главы U—IV. См. об этом особенно книгу Архангельского. Очерки из истории западно-русской литературы XVI—XVII вв. [См.: Архангельский А.С. Очерки из истории западнорусской литературы XVI-XVII вв. М., 1887.] Князь Острожский Конст. Конст. (1526—1608), общественный, политический и культурный деятель. Защищал православное население Украины от окатоличивания и полонизации. Основал школы в Турове, Владимире-Волынском и типографию в Остроге. В 1599 г. состоялся в Вильне даже съезд православных и кальвинистов для объединения в борьбе с католицизмом. См. об этом движении у Флоренского. Стр. 36 и далее. См. уфлоровского. Стр. 43 и далее, у Чижевского. Философия на Украине (2-е издание), стр. 57. Предположение Щурата (Украинские материалы по истории философии. Львов, 1908), что Петр Могила учился у учителя Декарта, Varon, лишено всякого основания. (См. Чижевский, Ibid. Стр. 74, прим. 24). См. об этом у Чижевского. Гл. VI. Вроде, наприм., Opustotius philosophiae (1745—1747), Иннокентия Гизеля и др. учебники [Гизель Иннокентий (ок. 1600—1683), ректор Киево-Могилянской коллегии, с 1656 – архимандрит Киево-Печерской лавры.]. Вот это заявление: «Хотя мы уважаем всех философов, а преимущественно Аристотеля (!), однако... желая узнать чистую истину, не полагаемся ни на чьи слова. Философии свойственно более доверять разуму, нежели авторитету... Истина открыта для всех, она еще не исчерпана, многое осталось и для будущих поколений». См. Архангельский. Духовное образование и духовная литература в России при Петре Великом. 1882. См. справедливые замечания об этом у Чижевского. Стр. |
| Таким образом, Симеон явился в Москве устроителем важнейших дел своего бывшего наставника и друга, – знаменитого архипастыря, которого он в письмах своих называет не иначе, как «отцом и благодетелем своим прелюбимым». Что касается отношений его в этом время к Иннокению Гизелю и Иоанникию Голятовскому, – другим южно-русским ученым, так же связанным с ним по месту образования его в Киевской коллегии, – то они уже не отличались столь очевидною близостию и полнотою. Дело в том, что ни один из них не имел таких важных и частных сношений с Москвою, в каких находился Лазарь Баранович, пользовавшийся, кроме того, выдающимся значением, как всеми уважаемый ученый иерарх и блюститель киевской митрополии. Несомненно, однако же, что и с этими учеными отношения Симеона никогда не прекращались и имели настолько дружественный характер, что возбуждали в нем всегдашнюю готовность на услуги. Так должно полагать, прежде всего, об отношениях его к Иннокентию Гизелю, насколько можно судить о них по делу об изданной им книге: «Мир с Богом». По напечатании этой книги в киево-печерской типографии в 1669 году, Иннокентий Гизель представил несколько экземпляров ее патриарху Иоасафу и в своем письме к нему просил подвергнуть ее рассмотрению и одобрению 252 . Престарелый патриарх поручил сделать это Симеону, который, как мы видели, и одобрил книгу, не смотря на то, что в ней заключались некоторые мнения, считавшиеся в Москве неправославными. О характере этого одобрения можно с совершенною основательностию судить по содержанию ответной патриаршей грамоты, сохранившейся в бумагах Симеона и, без сомнения, им же самим составленной для патриарха. «Лобзаем», говорится здесь, «Мир сей и многопотные труды Ваши блажим и похваляем, благодарствие честности вашей приносяще, яко во время браней и мятежа мир с Богом человеку устроити попечение имеете… Наша же мерность, вкусивши сладости Мира Вами составленного и познавши вино чистое и бездрожное быти, не укоснула есть благочестивейшему самодержцу достойнее похвалити. И всему миру во здравие душевное и веселие духовное черпати не отрече благословения, во всю землю да изыдет вещание твое и в концы вселенныя глаголы твои…» 253 Так похваляет Симеон от лица патриарха сочинения своего старинного знакомого, которого он в написании этой грамоты величает: «преподобным отцем, честнейшим мужем, благоговейнейшим любителем Бога, истинных святых Отец подражателем, премудрейшим и словеснейшим учителем». |
| 22 мая вожди соединились за Лохвицею, у Лебединых озер, и 1 июня отправили отряд за Днепр, под Канев, с предложением Дорошенку и Лизогубу поддаться великому государю; но Дорошенко, Лизогуб и каневцы отказали, что они в подданстве у великого государя быть никогда не хотят. Отряд переправился назад, за Днепр, а между тем на восточной стороне появились татарские толпы. Ромодановский послал за ними харьковского полковника; под Коломыком встретился он с татарами, бился целый день и едва ушел. Это заставило Ромодановского и гетмана из-под Лубен отступить назад, к Белгороду. Ромодановский и гетман писали царю, что им нельзя было переправиться за Днепр, потому что река очень распалилась, а Дорошенко отогнал все суда. «Но если бы и не это, – отвечал царь, – то разве вам велено было переправляться за Днепр? Вам именно было велено стать у Днепра где пристойно и, устроясь обозом, послать к Дорошенку с милостивыми грамотами двоих досужих людей, а не полк; также велено было, услыхав о татарах, не отступать, а выслать против них часть войска». Царь оканчивал грамоту объявлением, что если султан, хан и Дорошенко наступят на Польшу, то он сам выступит в поход. Но Самойлович не переставал оправдываться в том, что не перешли за Днепр: войска было мало, запасов мало, и Дорошенко распустил слух, что козаки и восточной и западной стороны, соединись, будут промышлять над царскими людьми. В Малороссии требовали царских войск, но в то время проход войск в стране известно чем сопровождался. Архимандрит Иннокентий Гизель говорил: «Превеликая царского величества милость, что изволил свою отчину, преславный град Киев, охранить: этому мы рады; но что ратные люди дорогою делали, тому Бог свидетель: не только эти новопришлые, но и прежние под самым Печерским монастырем и около монастырские и подданных монастырских сена побрали без остатку, пришлось лошадей и скотину с двора спускать; также и леса наши пустошили и теперь пустошат, не исключая борных и надобных». Полковник Солонина жаловался: «Воеводы и. |
|
|
