| 1 . Чин коронования в Византии Византийский император Константин VII Порфирогенит (913–959) занес в своё сочинение «De administrando imperio» легенду, приписывающую коронованию чудесное происхождение и возводящую его к первому христианскому императору Константину Великому . Предупреждая о грозящих целости и безопасности империи опасностях со сто- —60— роны окружающих её воинственных кочевых народностей, Константин Порфирогенит внушает сыну и его преемникам по трону: «если когда-нибудь Хазары или Турки или Россы или какой-нибудь другой из северных и скифских народов потребует в знак рабства и подчиненности присылки ему царских инсигний: венцов или одежд, то должно знать, что эти одежды и венцы не людьми изготовлены и не человеческим искусством измышлены и сделаны; но в тайных книгах древней истории записано, что Бог, поставив царя Константина Великого первым христианским царем, чрез ангела своего послал ему эти одежды и венцы». 546 Таким образом в Византии коронацию вели от Константина Великого . Совсем другое утверждает русская народная легенда, относящая происхождение её к более позднему времени, ко времени какого-то византийского императора Льва. Имеем в виду так называемую «повесть о Вавилоне», которая вводит нас в те времена, когда славный при царе Навуходоносоре город Вавилон «пуст стал», зарос травою, в которой гнездились «гада всякия, змии и жабы великия, им же числа несть», и был вокруг обогнут одним громадным «великим змием». Под защитой змеиного воинства в городе хранились царские инсигнии Навуходоносора. Прослышал о них греческий царь Лев, во святом крещении Василий, и пожелал добыть их себе. С этою целью он послал туда трех благочестивых мужей христианского «роду»: гречанина, обежанина (абхазца) и славянина, которые с разными приключениями добрались до царской сокровищницы и в ней нашли «два венца царьских» с грамотой. Грамота гласила: «сии венцы сотворены бысть, егда Навходоносор царь тело златое сотвори, а ныне будут на Греческом царе Льве, во святом крещении Василии, и на его царице Александре». Кроме того послы нашли еще «крабицу (коробку) сердоликову, в которой «бысть царская багряница, сиречь порфира», а по одному варианту |
| север – «мрачное небо»; 8-е отд. северо-восток, – «весеннее пространное небо»; 9-е отд. центр, – «ровное, гладкое небо», иначе именуемое «желтое, златое небо». 10-й пояс делится на долины имеющие, каждая свой центр – «пурпуровый дворец уединения». Разумеется при этом звезда или кучка звезд подле северного полюса, это – «трон небесный» и «дворец с верхними, средними, низшими божествами, отгоняющими злых духов». (Chalmers). 11-й пояс, над ним простирается высшее отделение, светоносное, ясное, где царствует совершенно вечное спокойствие. Если десятое небо представляется ровным, то одиннадцатое – стоящим совершенно дугообразно, отсюда оно называется «небесною дугою» или " сводом». 12-й пояс высочайший из всех, называется «Великим шелковым небом», одна сторона коего опоясывается великим кругом. Этот круг (букв. горизонт) простерт над землею, отделяя ону совершенно от двенадцатой, ясной, светоносной области. Все двенадцать поименованных небес – обширны, пространны, каждое управляется своими законами, правилами, имеет своего повелителя». (The Perfect Mirror of the Gods and Genii, Vol. 1, Sec. 2). Надлежит иметь в виду, (говорится в Encyclopedia, Americana, Art. Heaven), что древними астрономами допускалось много небес, имевших различные замечаемые движения. Предполагалось, что сферическая форма была лучшею формою для их движения, что семь планет имели свои семь небес (Месяц, Меркурий, Венера, Солнце, Марс, Юпитер, Сатурн); для звезд постоянных предполагалось восьмое небо, называвшееся в частности твердью – firmamentum; Птолемей присоединил девятое небо, назвав оное primum mobile; после, Альфонс, король Кастильский, присоединил еще два кристальных неба; наконец Эмпиреем – местообитанием Бога, заканчивает все 12 небес. Другие астрономы допускали большее: Евдокс – 23, Региомонтан – 33, Аристотель – 47, Фракастер – 70. По исследованию Майера (Mayer, Chinese Reader’s Manual) видимое небесное голубое пространство, представляемое у китайцев с четырех сторон состоящих из четырех морей, находилось под управлением четырех драконов, подчиненных баснословному Ю-ди, с титулом «мрачного небесного Шан-ди севера». |
| Ибо враг благодати, коварно портя все изреченное отцами другим способом, бывает, что и [вовсе] подделывает явным образом, как мы и выше многократно показывали. И теперь, притом что Златоустый богослов об этом увещевании произнес много бесед и нигде не сказал, что Дух «творит» дарования, но «действует», «разделяет», «дает», «подает», — ибо он говорит: «По этой причине Павел выдвинул множество доводов, могущих увещевать их малодушие; ибо Тот же Дух дает, и на пользу дает, и как хочет разделяет и, даруя, не обязательно разделяет и все действует и как хочет, так и действует» . Итак, хотя Златоустый отец нигде не сказал, что Дух творит дарования, Акиндин, бесстыдно клевеща на него и подделывая его слова, пишет: «Говорит ведь божественный Златоуст о Всесвятом Духе, что Он как хочет, так творит». Поэтому он и не осмелился обозначить, где Златоуст это говорит, боясь быть пойманным, хотя он [уже] не раз так делал. Но, еще дальше простирая бесстыдство, и подделав весь пассаж, он продолжает и пишет, как мы немного выше сказали, будто «божественный Златоуст опять то же самое полагает увещевание», что Тот же Дух действует все, «ибо, — говорит он, — как хочет, так и творит». Итак, мы приведем здесь это златое речение нетронутым и неискаженным. ГЛАВА 19. Изложение и верное разъяснение этого речения Златоуста. 73. Ибо, толкуя Первое послание к Коринфянам апостола [Павла], златый языком и боговидный разумением [отец], после того, как четко разъяснил названные апостолом дары Духа, говорит: «то увещевание, которое он выше поместил, сказав о «томже Дусе» (1Кор. 12:8, 9), он и здесь полагает, когда говорит: «Вся действует един и тойжде Дух, разделяя властию коемуждо якоже хощет» (1Кор. 12:11) . И ниже он многократно это говорит, что как Он хочет, так и разделяет, и как хочет, так и действует. То, что Акиндин сокращает речение Златоустого богослова — это не плохо; а вот, что вместо «действовать» ( νεργεν ) он употребляет «делать» ( ποιειν ), и «делать» принимает в значении «творить» ( κτζεν ) — это очень даже скверно. |
| Будто вороны, закаркав и у Плесенска, близь вала, Сев на выгон, ночь сидели, не летели к синю морю». Говорят бояре князю: «Ум тоска заполонила, – Вот два сокола слетели с златоотчего престола Поискать Тьмуторокани, зачерпнуть шеломом Дона. Соколам пообрубили крылья сабли нечестивых, А самих их захватили, сокола в железных путах». Тьмою третий день был схвачен, два померкли в свете солнца, Два столпа багряных темны, и Олег со Святославом, Месяц с месяцем младые, черной тьмой заволоклися. На реке Каяле быстрой тьма покрыла свет горючий, Русью половцы, как барсы, скачут, логовище бросив, Сила русская потопла, Хан не спит, взбодренный буйством. Где хвала, хула там стала, и неволит сила волю. Вражий див слетел на землю. Девы готские запели, Сев на бреге синя моря и позванивая златом, Русским златом, песнь запели, восхваляя время Буса, Месть лелея Шароканя. Нам, дружине, нет веселья. Святослав Великий, в скорби, изронил златое слово: «Игорь, Всеволод, родные, рано вздумали мечом вы Половецкую сечь землю, ладить поиски за славой. Вы бесславным одоленьем завлеклись неправосудно, Кровь излили нечестивых. Ваши храбрые сердца вы Сплошь булатом оковали, в яром буйстве закалили. Вы того ли возжелали седине моей сребристой? Уж не вижу власти сильной, власти брата Ярослава, Что богат был, многовоен, с ним в Чернигове бояре, С ним Могуты и Татраны, с ним Шельбиры и Топчаки, С ним Ревуги и Ольберы. Без щитов, – кинжалы в руки, – Кликом воинства сражают, славой прадедов ударив. Вы же: «Будущая слава – наша, прошлую поделим». Разве диво, братья, стару молодеть? Перелинявши, Сокол птиц взобьет высоко, а гнезда не даст в обиду. То беда, что не пособье мне князья, – другое время. Уж под саблей половецкой стонут Ромны, а Владимир Весь изранен, сыну Глеба – только горе и печали. Князь ты Всеволод великий, прилетел бы издалека, Порадел бы о защите златоотчего престола. Ты веслом разбрызжешь Волгу, Дон шеломами ты выльешь, Будь ты здесь – и дешев пленник, а рабыня и дешевле. Чрез сынов удалых Глеба стрелы птицами ты мечешь. |
| Уж князья не на поганых мчат усобицу, – брат брату Говорит: «Мое и это, да и то». На малость – малость, Словно молвят о великом, и себе куют крамолу, Нечестивые тем часом в Русь приходят отовсюду, Землю Русскую терзая. Далеко заходит сокол, К морю, птиц бия, далече. Войско Игоря не встанет. Жля и Карна, кликнув алчно, по земле несутся Русской, Мечут меч и мычут пламя, жены русские рыдают: «Уж ни мыслию не мыслить милых лад своих нам больше, И ни думою не сдумать, ни очами поглядеть их, А уж злата, серебра ли, – было, – больше не увидим!» Восстонал тоскою Киев и напастями Чернигов, Разлилась тоска-истома всею Русскою землею, Как во рту горячем жажда, скорбь горит землею Русской. На себя князья ковали – наковали ту крамолу, Допустили нечестивых, – по земле и рыщут Русской, От двора беря по белке. Святославича два храбрых, Игорь с Всеволодом, снова ту неправду пробудили, Что заснуть сумел заставить Святослав, отец их грозный, Князь тот киевский великий. Был грозой он непокорным, Сильным воинством гремел он и булатными мечами, Притоптал стопой тяжелой Половецкую он землю, На холмы он наступивши, утоптал везде яруги, Возмутил озера, реки, иссушил потоки, топи, А поганого Кобяка из излучины приморской, Из железных половецких он полков, как вихрь, исторгнул, В Киеве Кобяк низринут, в гриднице он Святослава. Немцы там и венедийцы, греки там и там морава Славят песней Святослава, князя Игоря же – кают, Упрекают, что на дно он той Каялы половецкой Рушил воинскую силу, злата русского насыпал. Пременил в ту пору Игорь-князь седло свое златое На Кощеево. Уныли в час тот стены городские, И веселие поникло. Святославу же приснился Мутный сон. «Мне снился Киев на горах, – к боярам рек он. – С вечера в ту ночь меня вы кутали покровом черным, А кровать была из тиса. Зачерпнувши, подавали Синь-вина мне, вместе с ядом, и на лоно высыпали Из пустых колчанов вражьих, улещая, крупный жемчуг. Вижу в тереме, – так снилось, – в златоверхом все уж доски Без конька, без скрепы терем самой верхней, и до света |
| А отсюда видим, что если кто монашество восприять желает, должен он к святому сему званию себя определить не с тем, чтоб больше найти себе покоя и прохлады; не с тем, чтоб отдать себя праздности и златое время потерять во сне, в лежании, в суетных разговорах и в других излишествах; не с тем, чтоб других трудами себя питать, и потом трудолюбцев утучнять себя; не с тем – но чтоб преподобные свои руки каким-либо трудом иметь занятые, уши отверзать на слушание полезного учения, уста посвятить на хвалу Господню, язык на исправление ближнего, мысль на познание истины, душу на добродетель, всего себя на жертву Богу. Том II. стр. 79–81. IV. Хитрости мира сего Bce еже в мире, похоть плотская, похоть очес и гордость житейская. 1Ин.2:16 . I. Мир с нами точно так поступает, как искуситель поступил в раю с Еввою. Страстт и порок сами собою суть гнусны и безобразны; никогда они нас прельстить не могут. Одно об них воображение нас возмущает и отвращает от них, особливо когда посмотрим на лице добродетели: оно прекрасно, прелюбезно, привлекательно. Никто не грешит под видом греха; никто не отвращается добродетели под видом добродетели. Так как же согрешаем мы? Да еще так согрешаем, что нам нет лестнее порока; и так удаляемся от добродетели, как будто бы ничего не было ее отвратительнее. Знает сие мир и пагубный искуситель, и для того употребляет обман, хитрость и искушение. Гнусное лице порока умащает разными, хотя наружными только, но лестными красками, представляет его под видом не зла, а как будто добра; предлагает великая обещания, приятности, удовольствия, вы годы: да и тотчас сии обещания исполняет, как только кто его обещания послушает. А чтобы сия его хитрость была удачнее, то соперницу свою, то есть добродетель представляет в виде угрюмом, жестоком, трудном; а обещания ея перетолковывает, что они или не сбудутся никогда, или, ежели когда и сбудутся, то весьма не скоро, да и тогда, как уже и плоть изнурится подвигом, и дух утомится терпением. Лучше-де пользоваться выгодами настоящими, и тотчас получаемыми, нежели теми, кои еще остаются во надежде; и чтоб их получить, надобно иметь великое терпение, или еще и сомнение. Вот прелести, вот подлоги и искушения! Так-то мы ко греху привлекаемся! Так-то мы уклоняемся от добродетели! Том XIV. стр. 413, 414. |
| Я часто вспоминаю теперь замечательную песню Гуго Вольфа, которую в последнее время мы много раз пели: «Ночь прошла, ночь прошла, явились радость и беда, не успеешь оглянуться, как покинут тебя обе и отправятся к Господу рассказать, как ты их принял». В этом «как» заключено все, оно важнее всех внешних событий. Оно полностью гасит мучительные порой мысли о будущем. Еще раз великое спасибо вам за все, за то, что думаете обо мне, за все, что вы для меня делаете, из-за меня переносите. Передайте привет братьям и сестрам, друзьям. Пусть Р. веселится на своей свадьбе, не омрачая ее мыслями обо мне. Скажите ей, что она может быть спокойна и что я даже здесь смогу по-настоящему разделить ее радость. 15.5.43 Когда вы получите это письмо, пройдут последние дни подготовки, да и само торжество уже отзвучит, а с ним и чуточка моего желания на нем присутствовать... Сегодня я с благодарностью вспоминаю о прошедших прекрасных годах и часах и радуюсь со всеми вами. Теперь мне ужасно хочется прочесть текст на бракосочетание, самый замечательный из тех, что я знаю, это из Послания к Римлянам (15, 7), я часто его использовал. Какое у вас великолепное лето. Вы можете по утрам распевать «Златое солнце» Пауля Герхард- та. После долгого перерыва получил от вас письмо... Большое спасибо! Тот, для кого родительский дом сделался частицей собственной души (как для меня), с особенной благодарностью воспринимает всякую весточку с приветом. Ах, если бы хоть на минутку можно было повидаться или поговорить! Это была бы огромная внутренняя разрядка. Снаружи, конечно, трудно составить верное представление о тюремной жизни. Сама ситуация, то есть каждый момент, здесь не так уж сильно отличается от моей жизни где-либо еще: я читаю, размышляю, пишу, расхаживаю туда-сюда (и совсем не как белый медведь, стирающий до крови бока о стены клетки); главное — держаться за то, что у тебя есть, за то, что ты можешь,— а этого все еще предостаточно; главное — сдерживать в себе возникающие мысли о том, чего ты не можешь, то есть не давать воли беспокойству и злости на свое положение. |
| О, где ты, край его заметок, Край ожиданья и тревог? Все тот ли омут в тьме из веток - Рыбачьей грезы уголок? Жива ли мельница седая, Толчет ли, мелет как при нем, Зерно златое поглощая, Шумя тяжелым колесом? Все та же скромность, но не скука, Все те же степи и леса, - Простор для дум Багрова-внука, Запечатленная краса! Спасибо старец прозорливый, За чары чистые твои: Тобой любить родные нивы Я научился и ручьи; Пусть я иду за рубежами Моей отчизны дорогой, - Я плачу русскими слезами, Я верю русскою душой. Во что? - Что будет жить Россия, В победу нашей глубины, В раздумья русские, святые, Не сколок с чуждой стороны. Как прелесть «Хроники семейной», Как ты, как дивный твой язык, - Моей отчизны незатейной Удел и славен и велик! В Интернете это стихотворение Жуковского выложил писатель Михаил Андреевич Чванов, вице-президент Международного фонда славянской письменности и культуры, председатель созданного им Аксаковского фонда. Само стихотворение комментировать необходимости нет. В нём как на ладони видна душа поэта. Принимаем мы его или нет – зависит от состояния наших душ: русские мы – или же нет. Лакмусовая бумажка, так сказать. А теперь о дальнейшей судьбе поэта. Участники октябрьского переворота рассматривали ему подобных как классовых врагов. Не стоит удивляться, что в 1918-1919 гг. Владимир Жуковский последовательно исполнял должность товарища (заместителя) министра иностранных дел Временного Сибирского, Временного Всероссийского и Российского правительств. В 1919 году одновременно исполнял должность председателя Комиссии по делам военнопленных. Был арестован в Иркутске в конце 1919 года. В числе 24 бывших членов колчаковского правительства был осужден Сибирским чрезвычайным ревтрибуналом и приговорен к «лишению свободы с применением принудительных работ пожизненно» («Правда», 1920, 2 июня). Жизнь при этих принудительных работах долгой не была. Владимир Жуковский умер в Ново-Николаевской тюрьме в июле 1922 года в возрасте 51 год. Обстоятельства смерти не известны. |
| Что вызвало это явление? Свт. Григорий Нисский вновь возвращается, как бы отвечая на наш вопрос, к творению и падению, говоря: " Естество человеческое в начале было какое-то златое и сияющее, подобием пречистому благу: но после сего от примеси порока соделалось худоцветным и черным; как в первых стихах песни слышали мы от невесты, что нерадение от грехов соделало ее очерненною. Его-то врачуя от безобразия, в Премудрости зиждущий все Бог не новую какую-либо красоту, которой не было прежде, устрояет для него, но очерненное переплавляет в чистое, через это разложение приводит его в прежнюю лепоту (красоту). Исправляющий это очерненное золото как бы плавлением каким, просветляя душу подаваемыми ей врачествами, в предшествовавших сему словах засвидетельствовал о благообразии, а теперь уже открывшуюся в деве красоту одобряет как действительно красоту девы, ибо говорит: " се еси добра искренняя моя, се еси добра: очи твои голубине " . " Слово научает сказанным, что восстановление красоты состоит в том, чтобы человеку соделаться искренним (близким) Источника красоты (Бога), снова приобщиться к истинной красоте, от которой он удалился. Ибо сказано: " се добра еси искренняя моя " . Потому прежде сего не была ты добра, что, став чуждою Первообразной красоты, от дурного сближения с пороком изменилась до гнусности. Смысл же сказуемого таков: естество человеческое сделалось готовым принимать все, что ему по мысли; и к чему поведет его наклонность произвола, в то и изменяется: приняв в себя страсть раздражительности, делается раздраженным; когда одолеет похоть, предается страсти сластолюбия; когда явится наклонность к боязни, к страху и к одной из страстей, принимает на себя образ каждой страсти, как и наоборот: великодушие, чистоту, миролюбие, негневливость, несокрушимость печалями, отважность, непреткновенность - все сии качества прияв в себя, отличительный признак каждого из них выказывает состояние души, наслаждаясь в безмятежии миром... сделавшися красивою, - говорит невесте Слово Божие, - " отступив от общения со злом, приблизилась ты ко Мне, а став близкою к непреступной красоте, сама соделалась прекрасною... изобразив в себе Мои черты... " . Так свт. Григорий видит и падение (во Адаме), и спасение Человечества (во Христе) в лицах, а не просто в " естестве " безлично: " невеста " , " дева " , " душа " ... в борении со злом, на пути к добру. |
| Вы же, Ингвар и Всеволод, и все три Мстиславича, Не худого гнезда шестокрильцы, Не по жеребью ли победы власть себе вы похитили? На что вам златые шеломы, Ваши польские копья, щиты? Заградите в поле врата своими острыми стрелами За землю Русскую, за раны Игоря, смелого Святославича! Не течет уже Сула струею сребряной Ко граду Переяславлю; Уж и Двина болотом течет К оным грозным полочанам под кликом неверных. Один Изяслав, сын Васильков, Позвенел своими острыми мечами о шлемы литовские, Утратил он славу деда своего Всеслава, Под червлеными щитами на кровавой траве Положен мечами литовскими, И на сем одре возгласил он: “Дружину твою, князь Изяслав, Крылья птиц приодели, И звери кровь полизали!” Не было тут брата Брячислава, ни другого – Всеволода. Один изронил ты жемчужную душу Из храброго тела Через златое ожерелье! Голоса приуныли, Поникло веселие, Трубят городенские трубы. И ты, Ярослав, и вы, внуки Всеслава, Пришлось преклонить вам стяги свои, Пришлось вам в ножны вонзить мечи поврежденные! Отскочили вы от дедовской славы, Навели нечестивых крамолами На Русскую землю, на жизнь Всеславову! О, какое ж бывало вам прежде насилие от земли Половецкия! На седьмом веке Трояновом Бросил Всеслав жребий о девице, ему милой. Он, подпершись клюками, сел на коня, Поскакал ко граду Киеву И коснулся древком копья до златого престола киевского. Лютым зверем в полночь поскакал он из Белграда, Синею мглою обвешенный, К утру ж, вонзивши стрикузы, раздвигнул врата Новугороду, Славу расшиб Ярославову, Волком помчался с Дудуток к Немизе. На Немизе стелют снопы головами, Молотят цепами булатными, Жизнь на току кладут, Веют душу от тела. Кровавые бреги Немизы не добром были посеяны, Посеяны костями русских сынов. Князь Всеслав людей судил, Князьям он рядил города, А сам в ночи волком рыскал; До петухов он из Киева успевал к Тьмуторокани, К Херсоню великому волком он путь перерыскивал. Ему в Полоцке рано к заутрени зазвонили В колокола у святыя Софии, А он в Киеве звон слышал! Пусть и вещая душа была в крепком теле, |
|
|
