| Это известие, как историческое упоминание о племени, история которого в высшей степени темна и бедна источниками, должно считаться самым древним по времени и самым важным по качеству, потому что идёт от лица, хорошо осведомлённого о предмете. Далее отметим ещё место о приключениях в Константинополе топарха города Задры, бросающее новый свет на историю далматинских городов в XI веке. Наконец, несколько слов о Гаральде, названном прямо сыном короля Варангии, составляют не только единственное в византийской литературе упоминание о службе в Константинополе этого знаменитого норвежского принца, но вместе с тем решают один из глубочайшей важности вопросов, стоящих в связи с древнею русскою историей. – Обширный комментарий, присоединённый к тексту и русскому переводу, освещает наиболее интересные места памятника и делает статьи «Советы и разказы византийскаго боярина» совершенно необходимым пособием при всяких исследованиях по Византии от конца X до конца XI века. Ряд статей в Журнале Министерства Народного Просвещения 1887–1889 гг. посвящён теме «Обозрение трудов по византийской истории». В 1890 г. эти статьи изданы были отдельной книжкой, составившей 237 страниц, которая имеет значение выпуска 1-го и доводит обзор византийских учёных занятий до XIX века. Эта тема внушена была университетскими лекциями, и преследовала скорей популяризацию византийских занятий, чем специальную разработку одного избранного вопроса. Знакомя с процессом издания и обработки письменных византийских памятников на западе, книга Васильевского дополняет новыми чертами историю европейского просвещения вообще и составляет весьма важное пособие при занятиях Византией. Весьма следует пожалеть, что автор не успел написать такую же историю византийских занятий в XIX веке. Если бы оказались в оставшихся после него бумагах материалы для этой истории, ими следовало бы воспользоваться для продолжения начатого полезного труда. IV. Обработка агиографических тем. В виду того положения, которое принято Васильевским по отношению к византийской истории, именно, что она нуждается в опубликовании материалов и объяснении оных, мы бы не успели в достаточной степени ознакомить с рельефными чертами его учёной производительности, если бы не ввели читателя в самый процесс собирания им новых материалов. |
| Первый параграф этих заключений был, правда, и до рецензии, но как показывает имеющийся в архиве А.В. Горского рукописный экземпляр первой части Описания, он содержал в себе только следующее: «полные списки Синодальной библиотеки не могут подтверждать той мысли, что книги Ветхого Завета изначала образовали у нас один состав» – и только; далее следовал теперешний четвертый параграф. Всё же остальное, что имеется теперь в первом параграфе, начиная словами: «однако же и не представляют доказательств против известности у нас Ветхозаветных книг в полном и изначальном переводе»..., внесено под влиянием рецензии. Впрочем, указанными сейчас изменениями и ограничилось это влияние; все остальные замечания рецензии оставлены без внимания, как тому и следовало быть. Даже статья об Ариевом леде 2237 , на исключение которой соглашался А.В. Горский в своем ответе, вошла в печать неприкосновенною. Печатание первой части Описания, как мы видели, разрешено было в ноябре 1853 года, но работы в типографии надолго затянулись. Нужно было отливать новый шрифт для извлечений из славянского текста, а затем много времени отняла ревизия Синодальной библиотеки, производившаяся в 1854 году. Описание увидело свет только осенью 1855 года. Оно встречено было единодушным признанием его ученых заслуг. Первый отзыв, подписанный инициалами «П. К-в», появился в Журнале Министерства народного просвещения. Здесь говорилось об Описании так: «к чести русского имени вполне добросовестное разрешение задачи превзошло все ожидания: мы теперь имеем образцовое в своем роде творение, далеко превосходящее все предшествовавшие труды по части русской библиографии и долженствующее занять почетное место в ряду современных филологических исследований. Только пламенная лю- —492— бовь к науке при обширной учености и неослабном терпении могла дать силы составителям Описания совершить этот по-истине капитальный труд во славу русского имени и русской науки». В заключении отзыва выражалась искренняя благодарность духовному начальству, доставившему возможность и средства выполнить этот замечательный труд 2238 . |
| Так, Μ.П. Погодин в своем «Москвитянине» вступление иером. Макария на историческое поприще приветствовал следующими словами: «радостно встречаем мы», – писал он, «всякое сочинение, имеющее предметом разработку материалов Русской Истории, изображение постепенного развития какой-либо стороны нашего общественного или частного быта, или какого-либо учреждения. Все монографии такого рода, более или менее, полезны для полной истории нашего отечества, которая покуда еще невозможна; когда не приготовлены материалы, не из чего строить здания. Приветствуем настоящее сочинение, как плод добросовестного труда и как важное пособие для будущего историка просвещения нашего в нашем отечестве» 211 . Галанин, с своей стороны, писал в «Журнале Министерства Народного Просвещения» об «Истории Киевской Академии» Макария следующее: «с истинным удовольствием приветствуем появление этою замечательного труда, который, составляя совершенную новость в русской литературе, приносит прекрасную услугу отечественному просвещению. Кому не известно, какое обширное значение имела Киевская Академия в течение двух предшествовавших столетий? Тем, с большим вниманием и удовольствием любознательный прочтет прекрасное сочинение почтенного отца Макария... Должно заметить, что автор с полным усердием и искусством воспользовался находившимися у него под руками материалами, для которых обильнейшими источниками служили древние рукописи, хранящиеся в библиотеках Киево-Печерской лавры и Киево-Софийского собора В заключении своей статьи рецензент говорил: вот перечень только некоторой части содержания любопытного труда иеромонаха Макария, – труда замечательного сколько по новости предмета и обилию подробностей, столько же и по систематическому составу своему и прекрасному изложению» 212 . Итак, в течении первого года своей службы в С.-Петербургской духовной Академии иером. Макарий успел напечатать следующие труды: 1) две проповеди; 2) сборник догматического учения св. Димитрия Ростовского » и 3) два исторических произведения. |
| (Оглавление приготовленного к печати полного собрания историко-литературных и археологических данных для суждения о характере русско-византийских отношений в хронологическом порядке с древних времен до 1453 года). Издание первое собирателя (Хр. М. Лопарева). Спб. 1898. Почтенный исследователь и знаток древнерусской и греческой письменности Хрисанф Мефодьевич Лопарев настоящей брошюрой оповещает ученый мip о своем грандиозном предприятии, почти уже выполненном. Он приготовил к изданию полный свод историко-литературных и археологических данных, касающихся отношений Византии и Руси до 1453 года, т.е. до падения Константинополя. Данным заимствованы не только из византийских и русских источников, но и из восточных, западных и еврейских писателей. Такого издания у нас еще нет. Memoriae populorum, издание прошлого века, представляющее свод сведений из византийских историков о народах славянского и тюрко-монгольского племени и между прочим о народе русском, —164— не так обширно по замыслу, не в такой степени научно по приемам и наконец требует пополнения новооткрытыми данными. Признавая свое предприятие данью благодарности в отношении к нашей просветительнице – Византии, г. Лопарев справедливо считает его делом национальным и государственным и просит у ученых просвещенного сотрудничества. В брошюре в хронологическом порядке и с указанием источников перечислены оглавления всех тех данных, который удалось собрать г. Лопареву, и человек, работавший в этой области, без труда может проверять их со стороны полноты. Новые данные или поправки к хронологии издатель просить пересылать ему лично или помещать в Журнале Министерства Народного Просвещения, в Визатийском Временнике и в Byzantinische Zeitschrift. Он не торопится изданием и уверяет, что не раз еще будет обращаться к ученному мipy с той же самой просьбой пополнять и поправлять свое издание, переиздавая снова его оглавление. Ряд будущих брошюр будет представлять таким образом историю работы и отображать степень участия в ней ученого общества. Издатель хорошо сознает, что полнота издания есть первое его достоинство, что Собрание должно пойти на долгое время, как одно из солиднейших пособий для изучения разных отраслей отечественной истории, и потому просить содействия. Он опубликовывает и техническую сторону издания, которая разработана с большою тщательностью. Все, кому близки и дороги интересы нашей исторической науки, должны откликнуться на горячую просьбу издателя и внести в это прекрасное дело долю посильного участия. II. |
| Непосредственное влияние академического преподавания в этом отношении на Петре Ивановиче не отразилось, во-первых, потому, что, по складу своего ума, он не был склонен подчиняться влиянию окружающих: он был «однодум», а во-вторых, и потому, что время обучения его в Академии было переходным временем в отношении к преподаванию философии: известный профессор П.Д. Юркевич в середине 1861–1862 академического года перешёл в Московский университет, так что Пётр Иванович слушал его всего одно полугодие; а П.Г. Рублевский, заменивший Юркевича, не мог влиять на своих учеников определяющим образом потому, что лишь в январе 1862 года начинал преподавать философию; к тому же он всё время, по-видимому, посматривал вон из Академии, которую и покинул в 1865 году, перешедши на службу в министерство Народного Просвещения, (в Варшавский учебный округ). Таким образом, Пётр Иванович был в области философии ατοδιδακτος. Насколько он овладел философией в течение академического курса, об этом может свидетельствовать его курсовое сочинение о «различных направлениях немецкой философии после Гегеля в отношении к религии, доставившее автору степень магистра богословия и впоследствии уже в 1887 году, напечатанное автором, с некоторыми дополнениями, в журнале «Вера и Разум» под псевдонимом И. Петров. Здесь рассматриваются воззрения Краузе, Шеллинга и правой стороны гегелианской школы, представляющие собой опыт примирения теизма с пантеизмом, – Штрауса, Фейербаха и материалистов (атеизм) и представителей реалистического направления в послегегелианской философии, Гербарта и Бенеке (деизм). Достаточно ознакомиться с этим сочинением, чтобы убедиться, что Пётр Иванович вступил на философскую кафедру с основательной подготовкой. Двадцатилетнее преподавание истории философии, основанное на внимательном изучении подлинных сочинений древних и новых философов (кроме древних языков Пётр Иванович читал на трёх новых) и сопровождавшееся ознакомлением с современной философской литературой, сделало Петра Ивановича полным хозяином в области философии: не было философа, с которым бы он не был знаком, и притом по подлинным сочинениям, самым основательным образом. |
| и притом – только относительно кир Алексия, но отнюдь не допускаем и не дозволяем на будущее никому другому из русских уроженцев сделаться тамошним архиереем это предоставляется кому-либо из (клириков) богопрославленного... Константинополя, отличному по добродетелям и добрым качествам, наученному и утверждённому в силе слова, в познании и применении законов церкви, дабы он мог, как выше сказано, с пользой и согласно с церковной и канонической практикой, разрешать представляющиеся канонические вопросы и водить тамошний христоименный народ на спасительные пажити, довольствуясь сам собою и не нуждаясь ни в чьей посторонней помощи... Итак... посылается теперь... кир Алексий... как бы он был из здешних и (здесь) избран туда в архиереи... Приказываем, чтобы он чрез каждые два года, если настоит дело, требующее рассуждения приезжал сюда по своему долгу и по прилучающимся необходимым церковным нуждам, также и для разрешения возникающих в его окру- (в исходнике пропуск части текста. Корр.) важных вопросов (Acta Patriarchatus Const, ed. Miclosich et Müller, t. I. p. 336–340, открытые Григоровичем и описанные в журнале Министерства Народного Просвещения 1847 г. Июнь, переизданные с переводом и примечаниями проф. А.С. Павловы м в Русской Истор. Библиотеке, т. VI Приложения 9, стр. 42–52). То же ср. в грамоте патр. Филофея к Новг. епископу (Моисею) о св. Алексие (ib. 10. стр. 54), в определении Патр. собора о перенесении русской митроп. кафедры из Киева во Владимир (ib. 12. стр. 66),также 12, стр. 72. В грамоте патр. Филофея к св. Алексию говорится: «твоё святительство в точности знает существующие на этот предмет канонические постановления и Предписания... Ты и сам хорошо знаешь, какую любовь и благоросположение имею я к твоему святительству: любовь особенную и доверенность отменную; сильно люблю тебя, считаю своим близким другом и весьма бываю рад, когда ты пишешь и извещаешь о себе, о своей великой пастве. И я знаю и убеждён, что ты любишь меня и питаешь дружбу к нашей мерности (ib. |
| Не для начала только 40-х, но и для конца 90-х годов эти письма являются поучительными. Из них мы видим, что, как цензор, Ф. А-ч не имел зрения на лица. Он не боялся влиятельного тайного советника Стурдзы, не смущался указывать знаменитому архиепископу промахи, обмолвки и ошибки в его – в общем – блестящих проповедях. Весьма поучительно суровое отношение Ф. А-ча к непрошенной инквизиторской и цензорской деятельности, карающей книги за то, чего в них нет. К несчастию и теперь у нас немало таких непрошенных инквизиторов и цензоров, но нет уже более Ф. А-ча, который бы мог их вразумить и наставить. —468— История русской светской цензуры показывает нам, что в прошедшем со стороны цензоров часто допускались придирки и замечания совершенно несостоятельные. Пушкину, Гоголю, Жуковскому вменялись в преступления самые невинные и благонамеренные выражения. Не такова, мы видим, была московская духовная цензура. Под высшим водительством митрополита Филарета и при таких деятелях, как Ф. А-ч Голубинский, она выпускала книги исправленными, очищенными и дополненными. Ту книгу или брошюру, на которой было написано: цензор протоиерей Голубинский, смело можно было давать и старому, и малому с полной уверенностью, что он почерпнёт из неё лишь доброе и полезное. Ф. А-ч смотрел на книги, как на средство воспитания, на общество, которому предлагались книги, как на подлежащее воспитанию, и он употреблял все меры и силы, чтобы обществу предлагалась духовная пища в возможно лучшем и плодотворном виде. Он был цензором четверть столетия. Много за это время он должен был прочитать рукописей негодных, много исправить рукописей плохих, много потрудиться, как мы видели, и над рукописями хорошими. Много времени должен был отдать он переписке с разными лицами по поводу рукописей. К счастью, эти поучительные письма, в которых, не поступаясь долгом, Ф. А-ч умел быть глубоко почтительным к высшим, любящим к низшим и деликатным ко всем, к счастью, эти письма теперь постепенно опубликовываются. Но если бы он не был цензором, сколько неизмеримо лучшего, чем то, что он пропустил в печать, мог бы написать он сам? Его призывали к сотрудничеству в журнале министерства народного просвещения 2710 , он не мог дать обещанного им опровержения взглядов Литрэ на конечные причины (выраженных Литрэ в статье „о важности и успехах физиологии“, Revue des deux mondes) и успел дать только „первое письмо о конечных причинах“ (прибав. |
| Замечательно, что душа моя предвидела отношение ко мне нового и неизвестного мне лица за 14 месяцев вперед. Как объяснить это видение? В 1847 г. я напечатал в Журнале Министерства Народного Просвещения статью под заглавием: «Указатель актов, хранящихся в монастырях Афонских» 180 . Знать, она была известна Давыдову, и он (предположим) 19 Января 1862 года пожелал иметь выписки из сих актов для помещения их в ученом издании Академии Наук; исполнение же этого желания его свершилось 10 июля 1863 года. Но каким способом душа моя во сне узнала все это и так задолго? Не говорю с троянскою царицею Экавою (у Еврипида) 181 , что земля есть матерь чернокрылых сновидений, – μελανοπτεργων μτηρ νερων, и не воображаю, что она внушила мне во сне то, что должно было совершиться наяву. Ибо, по мне, она не богиня, не гадачка, а существо безчувственное и неразумное. Из нее исходят испарения, а не сновидения. Не существует ли душа мира? Не сообщаются ли с нею наши души в часы сна тел наших? И не она ли сблизила мою душу с душою Давыдова, так что я подметил в ней желание пригласить меня к ученому труду для Академии Наук чрез нашего посланника Титова? Не думаю, объяснять так сновидения, значит объяснять темное темнейшим, – obscurum per obscurius. Да и существует ли особая душа мировая? Не верится в бытие вселенской свахи и сводницы душ. Не думаю, что ангел Божий под видом посланника предварил меня о намерении Давыдова и заранее побуждал принять участие в ученом издании Академии Наук. Мне нечем удостовериться в том, что мое сновидение было навеяно ангелом. Когда оно длилось, тогда я никакого света не видел и никакой радости не ощущал. При том ангелы заботятся о спасении душ наших, а не об учености нашей. Спешу сказать и то, что я не только не исполнил желания Давыдова, но даже не отвечал ему. Для чего же ангел сновидением предуведомил бы меня о том, чего я не делаю? Сочиняется вот и такое предположение. Душа моя во время сна тела, мало или вовсе не завися от него, подобно комете, выпустила из себя луч и не расставаясь с ним, направила его в Петербург, дабы посредством его узнать там что-либо, касающееся меня. |
| Наши проповедники, пастыри и учители мало знали древне-русское язычество и еще менее понимали его основы и сущность, а потому редко касались его в своих поучениях и когда уже приходилось выступать прямо против него, – говорили и поучали с чужих слов, применяли к русским и русскому язычеству взгляды и обличительные речи, направленные против «эллинского» идолослужения, нечестия и баснословия, исходившие из греко-византийского источника, а иногда, кроме того, из источника еще более мутного – болгаро-византийского, в котором была значительная доля богомильски-гностического еретичества (в учении напр. о двух началах – о добром и злом, о сатанаиле, об ангелах и злых духах и др.). Все это г. Азбукин совершенно игнорирует и, очевидно, он не имел достаточной подготовки к занятиям той темой, на которую написано его сочинение, и к выработке для него надлежащего плана. Правда, при составлении своего сочинения г. Азбукин не мог пользоваться указанным III выпуском издаваемых мною «Памятников», так как выпуск этот появлялся в печати в 1897 г., а г. Азбукин начал печатать свои статьи в «Русском Филологическом Вестнике» в 1896 г. Но во 1) оттиски его статей, в виде отдельной книги, появились только в 1898 г., когда следовательно он имел возможность дополнить их, по крайней мере, указанием сделанного в названном выпуске, а главное – г. Азбукину самому как раз следовало произвести ту работу, которую выполнил проф. Владимирский при издании помещенных в этом выпуске «Слов и Поучений» против язычества; но он ее не сделал и о работе г. Владимирского не знает, хотя еще раньше проф. Владимирский касался того же самого предмета в статьях о древне-русском язычестве, напечатанных в «Журнале Министерства Народного Просвещения» в 1895 г. и вошедших и в его книгу: «Введение в историю Русской Словесности» (Киев, 1896). Но если г. Азбукину можно поставить в вину, что он устранил от себя самостоятельное и всестороннее изучение литературных памятников, подлежавших его обследованию, то еще менее простительно недостаточно полное знакомство с литературой ученых изследований того предмета, которым он занимался. |
| Владимир Сергеевич Соловьев родился в 1853 году в Москве. Он был сын известного русского историка С.М. Соловьева . Учился он в Москве на историко-филологическом и физико-математическом факультетах Московского университета. Кандидатскую степень он в 1873 году получил на историко-филологическом факультете. По окончании университетского курса, он в течение года был вольным слушателем нашей Московской духовной академии и здесь, кроме богословия, занимался еще преимущественно философией под руководством покойного профессора —581— нашего В.Д. Кудрявцева. Можно, во всяком случае, сказать, что эти занятия оказали влияние на его магистерскую диссертацию, – «Кризис западной философии, против позитивистов» (1874 г.), – которую он защитил потом в Петербургском университете 1775 . По получении степени магистра, Владимир Сергеевич в 1875–1877 годах состоял доцентом в Московском университете по кафедре философии. Профессорскую службу он вскоре оставил, сделавшись членом ученого комитета при Министерстве Народного Просвещения (1877–1881 гг.) и занявшись составлением докторской диссертации. Диссертацию эту, под заглавием «Критика отвлеченных начал» (1880 г.), он в 1880 году защищал в Петербургском университете и получил за нее степень доктора философии. После защиты диссертации он не надолго снова выступает на профессорском поприще (в течение двух лет – 1880 и 1881 гг. – был приват-доцентом в СПб. Университете и преподавал на высших женских курсах), но с 1881 года посвящает себя исключительно научно-литературным и публицистическим трудам. Эти труды собственно и создали ему ту широкую известность, о которой мы только что говорили. Но справедливость требует сказать, что почти во всех главных и основных чертах Владимира Сергеевича раскрыто уже в раннейших его трудах. Литературная деятельность В. С. Соловьева началась очень рано. Первое из известных нам его произведений, – «Мифологический процесс в древнем язычестве», – напечатано было в «Православном Обозрении» за 1873 г. (кн. 11). Там же продолжало появляться и большинство последующих его сочинений до половины 1886 года. То обстоятельство, что В.С. около половины времени, обнимающего его литературную деятельность, печатался в духовном журнале, легко объясняется общим характером и преобладающим интересом его работ. Работы эти – почти исключительно богословско-философского характера. Но, не говоря уже о богословии, которое почти никогда не находило себе доступа |
|
|
