| – Как плохо! – с насмешкой перебила Елена Васильевна и сильно оживилась. – Вон князь Михаил Львович все видит, все знает. И через какое крыльцо ты пришел, и когда из хором вышел, и долго ли со мной сидел. Пологом постели, и тем от него не укроешься. Грех, видишь, душе и стыд великий, что я, молодая, тебя, ненаглядного, пуще жизни полюбила. Святоша какой нашелся! Владыко – и тот мне словом об этом не обмолвился, а поди, и ему в уши шепчут про тебя. Мать родная и та молчит, братья с тобой дружат. А он, благо дядей доводится, вздумал учить. Да никому я не позволю за мной подглядывать! И кто еще вздумал на путь наставлять? Князь Михайло Глинский! Сам-то как жил? Чай, знает, что в чужих-то землях чужемужние жены в теремах не сидят, и не перестарком он был, когда на них засматривался. Она, видимо, была встревожена и, чего не замечалось в ней прежде, высказывалась теперь без стеснений, не прикрываясь личиной. Было видно, что ее задели за самое больное место, хотели стеснять именно в том, в чем она никогда не потерпела бы никаких стеснений. Князь Иван Федорович в свою очередь вспылил. – Не пора ли покончить с этим? – резко сказал он. – Мало князю того, что он забрал все дела в руки, что при нем все бояре и князья молчат, так ему еще занадобилось в твою опочивальню заглянуть, у замочной скважины твои речи ночью подслушать? И, переменяя тон, он с злой насмешкой сказал: – А и то сказать: он тебе дядя, ему языка не припечатаешь, захочет, чтобы ты монашкой жила, – и будешь так жить. Меня еще, пожалуй, в башню засадит голодной смертью умирать. – А! Что ты мне сказки рассказываешь! – резко перебила его великая княгиня. – Сам знаешь, что все это вздор. Не им тебя в башню засаживать! Она поднялась с места, вытянулась во весь рост и, ударяя себя в грудь, гордо произнесла: – Я государыня, я и делаю, что хочу! Указа для меня нет, а кому не нравится меня слушать, тому и уши можно завесить, так что уж ничего они не услышат… Князь Иван оживился, любуясь энергией великой княгини, и страстно воскликнул, притягивая ее к себе: |
| 97 Гейдельбергский университет – старейшее (основан в 1386 г.) и наиболее престижное учебное заведение Германии. 98 Марковников Владимир Васильевич (1837–1904) – русский химик, основатель научной школы, преподавал в том числе в Московском университете. 99 Схиархимандрит Серафим (Романцов, 1885–1976) – один из старцев Глинской пустыни, бывший с 1946 по 1961 г. духовником братии в монастыре и продолжавший свое служение духовника и старца, в том числе и для мирян, до своей кончины в Сухуми. Ныне прославлен в лике преподобных Украинской Православной Церковью МП. 100 Архимандрит Матфей (Мормыль, 1938–2009)– духовный композитор, член Синодальной комиссии РПЦ по богослужению. В течение многих лет был главным регентом и руководителем объединенного хора Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, а также Московской духовной академии и семинарии. 102 В декабре 1959 г. профессор Ленинградской духовной академии (ЛДА) Александр Осипов (1911–1967) публично заявил об отречении от религии. 103 См.: Бог ли не защитит избранных Своих, вопиющих к Нему день и ночь, хотя и медлит защищать их? Сказываю вам, что подаст им защиту вскоре. Но Сын Человеческий, придя, найдет ли веру на земле? ( Лк. 18:7–8 ). 104 См.: ...и тогда увидят Сына Человеческого, грядущего на облаке с силою и славою великою. Когда же начнет это сбываться, тогда восклонитесь и поднимите головы ваши, потому что приближается избавление ваше ( Лк. 21:27–28 ). 105 С июля 1941 по апрель 1943 г. в Алитусе на территории казарм действовал концентрационный лагерь военнопленных «Шталаг-343». С мая 1943 по июль 1944 г. здесь же находился лагерь для перемещенных лиц, главным образом из западных областей России. 106 Протоиерей Георгий Хаджийский (род. 1963) – настоятель храма Нерукотворного Образа Всемилостивого Спаса в селе Воронове Московской области. 107 Семья священника Владимира Соколова, который 45 лет был настоятелем храма свв. мчч. Адриана и Натальи в Бабушкине. Его матушка Наталья – дочь известного духовного писателя Николая Евграфовича Пестова . Она описала жизнь своей семьи в популярной книге «Под кровом Всевышнего». В семье было пятеро детей, три сына и две дочери. Все сыновья стали священниками. Отец Николай сейчас настоятель храма Святого Николая в Толмачах при Государственной Третьяковской галерее. Отец Федор настоятель Спасо-Преображенского храма в Тушине, отец девяти детей погиб в автокатастрофе в день своего Ангела в 2000 году. Владыка Сергий, в миру Серафим, был епископом Новосибирским и Берским, скончался в том же году. |
| Классической для советской экономики была картина , когда один копал яму , а пять человек командовали и давали ему указания . Всё это не могло не сказаться на отношении работников к труду . И хотя сегодня на рабочие места приходит новое поколение , последствия неправильного отношения к труду мы будем изживать ещё долго . Разгильдяйство , халатность , небрежность и лень ни в коем случае не должны стать синонимами русского национального характера . Русский человек умеет быть прилежным и аккуратным , рачительным и трудолюбивым . Об этом свидетельствует бесчисленное множество примеров и из русских сказок , из русской литературы , из истории . И всё - таки порок лености не обошёл россиянина стороной . Николай Васильевич Гоголь считал , что у русского человека есть « непримиримый , опасный враг » , победив которого он станет исполином . И этот враг , которого нужно побеждать , — лень . О нём часто высказывались подвижники благочестия . Глинский старец игумен Иассон писал : « Злой дух особенно действует на душу и тело человека , когда он находится в праздности и бездействии ». Колоссальная ответственность лежит на руководителях , но огромная ответственность — и на подчинённом . На рабочем месте недопустимо сквернословие , пьянство . Давайте помнить слова из Второго послания апостола Павла фес салоникийцам : « Завещеваем же вам , братия , име нем Господа нашего Иисуса Христа … ибо вы сами знаете , как должны вы подражать нам ; ибо мы не бесчинствовали у вас , ни у кого не ели хлеба даром , но занимались трудом и работою ночь и день , чтобы не обременить кого из вас , — не потому , чтобы мы не имели власти , но чтобы себя самих дать вам в образец для подражания нам . Ибо когда мы были у вас , то завещевали вам сие : если кто не хочет трудиться , тот и не ешь . Но слышим , что некоторые у вас поступают бесчинно , ничего не делают , а суетятся . Таковых увещеваем и убеждаем Господом нашим Иисусом Христом , чтобы они , работая в безмолвии , ели свой хлеб » (2 Фес . 3, 12) . Итак , как написано в « Этическом кодексе православного предпринимателя », « вместо эксплуатации основой отношений предпринимателя и наёмных работников должен стать справедливый баланс их законных интересов . |
| 512 ...Михайло Глинский, сын Лвов... – Михаил Львович Глинский (ум. в 1534 г.), князь, дядя царицы Елены Васильевны, жены Василия III. Пользовался большим влиянием в последние годы правления Василия. В 1534 г. организовал заговор против фаворита Елены И. Ф. Овчины-Оболенского, был схвачен и умер в заточении. 513 ...князь Иван Оболенский Овчина... – Иван Федорович Овчина-Телепнев-Оболенский (ум. в 1539 г.), князь, боярин с 1534 г. Играл большую роль в правительственных делах при Василии III; при Елене Глинской стал фактическим правителем государства. После смерти царицы по распоряжению захвативших власть Шуйских брошен в тюрьму, где и умер. 514 ...малого градца гуляя 80 городень и в них 7 пушек. – Гуляй-город – древнерусское подвижное боевое сооружение, применявшееся при осаде городов. Имел вид многоярусной самоходной крепости, внутри которой помещалась команда, вооруженная орудиями и пищалями. 515 ...и с того бою... в Крым утече... к брату своему Сап-Кирию... крымскому... И бе тамо... лето и шесть месяц. – Свое первое изгнание (около четырех лет – до 1535 г.) Сафа-Гирей провел не в Крыму у Сахыб-Гирея, а в Ногайской Орде. 516 И царя на Казань прошаху – брата Шигалиева меншего, царевича Геналея... – Касимовский царевич Джан-Али (Геналей) был приглашен на престол «московской партией» в Казани после изгнания Сафа-Гирея в 1531 г. 517 ...царевича суща пятинадесяти лет... – Относительно даты рождения Джан-Али у историков нет единого мнения. М. С. Худяков указывает на 1516 г., Г. 3. Кунцевич относит его к более раннему времени, так как уже в 1521 г. Джан-Али управлял касимовскими татарами. 518 ...Даниил митрополит... – (1522–1539) – ученик и последователь Иосифа Волоцкого (о нем см. т. 9 наст. изд.); послушный исполнитель воли великого князя; поддержал развод Василия III с Соломонией Сабуровой и венчал его с Еленой Глинской. 519 ...лето едино тихо живше с ним... – Правление Джан-Али в Казани продолжалось около пяти лет (с 1531 по 1535 г.). 520 ...и восташа, и убиша его без вины... – Одна из версий, объясняющая убийство Джан-Али казанцами, известна по переписке ногайского мурзы Юсуфа с дочерью Сююн-Бике (Сумбекой), ставшей женой хана Джан-Али. Узнав из письма дочери, что муж ее не любит, Юсуф отдал приказ убить Джан-Али, а Сююн-Бике вернуть домой (Моисеева Г. Н. Казанская царица Сююн-Бике и Сумбека «Казанской истории». – ТОДРЛ, т. XII, 1956, с. 175). |
| – Кто извёл матушку государыню? – шептал в паническом страхе малолетний великий князь, напуганный и неожиданностью смерти, и быстрым изменением лица покойницы, и торопливостью похорон. И, не дожидаясь ответа, он продолжал пугливо шептать: – Шуйский? И нас изведет? Всех изведет? – Ничего я не знаю, ничего! – шептал сквозь рыдания князь Овчина, не считая нужным даже клеветать на своего врага. – Осиротели мы с тобою, ненаглядный ты мой, осиротели. Князь Шуйский с нескрываемым презрением смотрел на этого мужчину, бьющегося в слезах у гроба своей любовницы, и тихо ворчал: – Стыда в глазах даже нет… Баба и та постыдилась бы на его месте… Боярыня Челяднина тотчас после похорон, устроенных наскоро, пробралась в опочивальню малолетнего великого князя, куда укрылись царственный ребенок и князь Иван Овчина. Глаза ее были еще красны от слез, но уже сухи. В лице выражались не скорбь и горе, но забота и тревога. Ее мысль была далека от смерти великой княгини и всецело была поглощена вопросами о будущем. Она опасливо спросила брата: – Как же быть-то теперь, Ваня? – Что Бог даст, то и будет, – ответил он безнадежно. В его голосе послышалось холодное равнодушие, казалось, он смотрел вполне безучастно на самого себя. – Погубит он нас всех, князь-то Василий, – сказала она плачевно. – Во всем Бог волен! – ответил князь Иван. – Да и жизнь-то на что нужна? – Да как же так? – растерянно проговорила Челяднина. – Неужто так и погибать. Князь махнул рукою… А в это время уже шло заседание в думе: председательствовал в ней и руководил всем князь Василий Васильевич Шуйский. На другой день князь Иван Федорович Овчина, по неотступным просьбам и мольбам сестры, попробовал повидаться со своими друзьями и приверженцами, но все они растерялись и все не знали сами, что делать. Все знали, что умами думных бояр уже овладел вполне князь Василий Васильевич Шуйский. Бороться с ним было не под силу ни Горбатым, ни Оболенским, ни Глинским. На это у молодежи не хватало ни хитрости, ни сноровки, ни опытности. Кроме того, она не сумела даже приобрести себе сторонников. Старое боярство и зажиточное купечество было на стороне князя Шуйского и его многочисленной родни. Нельзя было поднять даже бунта против этой довольно тесной сплоченной силы. Друзья несчастного любовника правительницы трепетали теперь за свою собственную жизнь и уже, конечно, не думали о спасении его. |
| В то время хорошо ему известный юродивый Александр Васильевич спасался в пустынном хуторе близ г. Козлова Тамбовской губернии и пригласил его к себе. Иван Матвеевич на него перевел весь свой капитал более 25-ти тысяч рублей и просил израсходовать на добрые дела. Поэтому Александр Васильевич, оставив двенадцатилетнее свое уединение, стал ездить узнавать: где и кому необходима помощь. Он давал деньги на исправление сельских церквей, покупал облачения и священные сосуды, помогал обедневшим поправиться, справлял приданое бедным девицам и проч. . Прожив в пустынном уединении 6 лет, Иван Матвеевич пошел странствовать по святым местам и присматриваться к монашеской жизни, ибо у него уже созрело желание посвятить себя Богу в иноческом житии. Более всего ему понравилось в Глинской пустыни, куда он и поступил в 1866 году. Первое его послушание было на экономии. Здесь, ни во что не ставя свое дворянское происхождение, он усердно принялся за исполнение всякой черной и трудной работы. Собирал сено, возил его на волах, корчевал корни, копал канавы наравне с чернорабочими и т.д. Этим он подавал пример молодым послушникам. И не только у людей, но и у волов — как говорят — заслужил особенную любовь. На третий год по поступлении в обитель, игумен Иннокентий взял его в свои личные письмоводители по частной переписке и назначил читать проскомидийный синодик. В этих послушаниях он пробыл до смерти и заслужил всеобщее уважение. Но, как только случалось общее послушание, он шел на него с радостью. Особенно любил сенокос: летом вилы всегда висели у Ивана Матвеевича над дверями келлии. Монашество с именем Игнатий он принял в 1874 году, отличался благоговением и благоразумием. В келлии отец Игнатий читал святоотеческие книги, искал познания истины спасения и чтением, и опытом жизни приобрел духовную мудрость, которая дается после многих молитв и скорбей . Один брат, видя о. Игнатия до поту трудящегося на полевых работах, сказал ему: «Поберегите свое здоровье. Вам бы можно и не ходить на эти работы». |
| Тогда царь взялся за перо. Письмо, написанное им своему думному дворянину, проливает свет на его отношение к этим возвысившимся в годы опричнины людям. Сам Грязной позднее писал, что царское письмо «писано жестоко и милостиво». Милость заключалась в том, что Иван Васильевич велел дать за Грязного 2 тысячи рублей выкупа. Это была большая сумма, особенно, если учесть, что в 1570 году за сыновей Темрюка — царских родственников, оказавшихся в татарском плену, царь давал всего полторы тысячи рублей. О согласии царя выплатить такой выкуп сообщили крымским гонцам в Москве его советники, боярин Василий Умной Колычев и дьяк Андрей Щелкалов. Если выкуп был выплачен не сразу, а лишь в марте 1577 года, то тому причиной были проволочки крымских вельмож и их попытки получить еще больше. Но этим знаки милости со стороны царя не ограничились. Отправленный в Крым гонец Иван Мясоедов должен был сообщить Грязному, «что сына его государь пожаловал поместьем и денежным жалованьем велел устроить». Таким образом, царь не оставил своей милостью попавшего в беду слугу. Вместе с тем письмо царя было и «жестоко». То, что Грязной называл себя в Крыму «великим человеком» и счел себя достойным обмена на одного из наиболее видных крымских вельмож Дивея-мурзу, вызвало недовольство царя, который нашел нужным жестко указать слуге на его место. Дивей-мурза — знатный вельможа, за его сына хан выдал свою дочь, «а ногайский князь и мурзы ему все братья». «Ровня» Дивею — такие большие вельможи, как знаменитый воевода, член тверского княжеского рода и владелец больших родовых вотчин в Тверском уезде князь Семен Иванович Микулинский или дядя царя князь Михаил Васильевич Глинский, «а у Дивея и своих таких полно было, как ты, Вася». Грязному следовало бы вспомнить «свое величество и отца своего в Алексине» (иронический отклик на слова Грязного, что он у царя «великий человек»). Царь не отрицает,.что Грязной «у него в приближенье был», но достиг он этого положения не по своему происхождению и достоинствам, а по царской милости, вызванной особыми обстоятельствами: «по грехам моим учинилось, — писал царь, — что отца нашего и наши князи и бояре нам учали изменяти, и мы и вас, страдников, приближали, хотячи от вас службы и правды». «Князи и бояре», хотя подчас и «изменяют», занимают в обществе подобающее им положение, а возвышенные царем «страдники» (слово это, производное от «страда» — работа, обозначало в языке того времени человека, занятого работой в барском хозяйстве) всем обязаны царской милости и должны об этом помнить. |
| Видели ли стены собора Успенского такой разгул страстей народных, по нутру ли было этому храму древнему такое ожесточение дикой толпы народной, только света не взвидел Кремль московский от такого бушующего наплыва народной толпы неудержимой, какой настал после того, как приметили среди бояр князя Юрия. Похоже это было на гром небесный, похоже было на тот трус, о котором вещали летописцы московские… Увидел князь Юрий тысячу рук, к нему протянутых, не взвидел света и бросился бежать. Где ж тут было боярам юного царя опомниться: все они не то что испугались, а прямо в бег пустились. Над Кремлем московским царило в небе спокойствие нерушимое: солнышко светлое посылало лучи свои и дивовалось: почему-де люди глупые так мятутся под моей лаской нежною? Упадали те лучи на срубы обугленные; упадали те лучи на груды добра спаленного; упадали те лучи и на трупы случайных жертв пожара московского; видели они и гневные лица, и лица, страшной бедой искаженные, — и все также весело светили эти лучи, и не могло помрачить их сияния небесного горе земное… А на земле смятение великое царило: вокруг тех самых храмов Божиих, которые вздымались своими куполами крестоносными к небу синему, вокруг тех белых стен, которые видело солнышко со своей высоты великой, бушевала толпа — толпа, жаждущая живой крови, крови горячей! Воздымались тысячи рук, слышались тысячи криков неистовых, тысячи криков ненасытных, и все эти крики летели к одному боярину из всей толпы бояр: летели эти крики к боярину Глинскому — Юрию Васильевичу. И зловещи были эти крики: - Вот он, злодей наш! - Вот он, погубитель народа московского! - Давайте его сюда! - Князь Юрий, погибель тебе! - Гляньте-ка, бежать задумал! - А нешто мы его не догоним?! - Вон он уходит! Лови его! Раздавались-перекрещивались крики народные; в среде народной великая смута поднялась… Кое-кто видел злодея народного князя Юрия, а многие его и не видели; но все кричать начали: - Лови его, изымай его, изменника безбожного! Князь Юрий Васильевич Глинский немолодой уже боярин был и отличался дородством немалым. В обычные дни не любил боярин шагу пешком сделать, сразу захватывала одышка частая жирную грудь боярина; всегда езжал он в колымаге богатой, добрыми конями запряженной, а ежели близко было ехать, садился князь Юрий Васильевич на иноходца дорогого, чтобы качал на ходу своего хозяина, словно дитя в люльке. И у себя-то дома, и в хоромах царских ходил князь Юрий тихо и величаво, не спеша, с развалкою. Ведомо ему было, что бежать и торопиться непригоже было первому боярину из всех бояр московских. |
| Они, вместе с государем, составили заговор против Шуйских и в один день, Иван Васильевич приказал схватить Андрея Шуйского и отдать на растерзание псарям. Затем следовали опалы, ссылки, заточения в тюрьму и неистовые выходки необузданного и кровожадного произвола. Иван достиг совершеннолетия, венчался на царство, женился – но продолжал находиться под опекой Глинских. Уничтожить эту опеку возможно было только тем самым средством, каким Глинские захватили её, то есть заговором. Кружок бояр, между которыми был дядя царицы, воспользовался случившимся в столице пожаром, одним из самых ужасных, какими богата русская история. Распустили в народе нелепый слух, будто бабка государя, Глинская, вырывала из человеческих трупов сердца, настаивала в виде и кропила этой водой улицы, а от этого произошёл пожар. Народ взволновался, убил государева дядю, Глинского; самому государю угрожала опасность от разъярённой толпы. Иван Васильевич испугался, потерялся и как часто бывает в таких случаях с людьми его характера, был склонен принять, как единственную опору, помощь религии. Явление было необычное в московской истории: неудивительно, что царь поддался влиянию духовного лица, которое на него подействовало религиозным страхом и утешением. То был знаменитый Сильвестр, одна из таких необыкновенных личностей, которые, во время спокойного течения общественной жизни, могут навсегда остаться незамеченными, но в эпоху переворотов и катастроф, силой своего ума и воли, вызываются стать на челе общественной деятельности. К большой потере для истории мы не знаем предварительной биографии этого человека: говорят только, что он был священник, пришлец из Новгорода. Несомненно, что душою происшедшего тогда в сердце Ивана Васильевича переворота был он. Сильвестр овладел его совестью. – царь всецело ему отдался, как руководителю и наставнику; вслед затем, вероятно по благословению Сильвестра, он приблизил к себе Алексея Адашева, человека молодого и незнатного: его отец только в следующем году произведён в окольничие. |
| И с такою-то целью царь Иван Васильевич выехал из Москвы, не объявив куда едет, но своими сборами в путь показав, что предпринимает переселение куда-то на продолжительное время. Через месяц он прислал к митрополиту грамоту, в которой излагал разные противодействия своей власти, жаловался на митрополита и духовных, что они вступаются за тех, на кого царь возлагал свой гнев и, наконец, объявлял, что он «от великой жалости сердца, не хотя многих изменных дел терпеть, оставил своё государство и поехал вселиться в иное место, куда укажет ему Бог». Грамота подобного содержания прислана была для прочтения всему народу. Царь, обвиняя бояр и знатных людей, относился к народу милостиво и уверял, что ему нечего страшиться царских опал. Казалось, царь Иван Васильевич затеял игру не совсем безопасную. Что, если бы те, в которых он видел наиболее стремления ограничить царскую власть, сумели настроить народ на ответ не в таком духе, какой был приятен царю? Что, если бы они в некотором смысле повторили то, что произошло после московского пожара? Происшедший в оное время народный мятеж показывал царю, что московский народ, подчас, способен поддаться внушению противников власти. Однако, этого не случилось. Во-первых, бояре не имели настолько единодушия и смелости, чтобы покуситься на такое предприятие; во-вторых, народ не находился в таких обстоятельствах, чтобы поднять возмущение или на угрозу царя оставить государство – сказать: туда и дорога! Да и прежде – бояре успели взбунтовать народ собственно не против действий царя, а против его любимцев, Глинских. Народная громада везде и всегда охотнее приписывает свои несчастья, видимо проистекающие от дурного управления и злоупотреблений власти, не самой верховной особе, а лицам, окружающим последнюю. В монархе, напротив, народ, видит противовес произволу многих сильных, которые, не чувствуя над собой руки сильнее себя, невыносимее тяготели бы над массой слабых. Народ не имел причины быть недовольным тогдашним своим правительством; полезные учреждения во внутреннем устройстве и блестящие подвиги политического усиления державы придавали предшествовавшему времени царствования Ивана Васильевича славу и возбуждали признательность; народная громада приписывала их не кому, как царю, потому что они совершались именем царя; ему единому принадлежала благодарность. |
|
|
