| 82 Однажды он просил у Дионисия денег, тот заметил: «Ты ведь говоришь, что мудрец не ведает нужды». – «Дай мне денег, – перебил Аристипп, – а потом мы разберем этот вопрос» – и, получив деньги: – «Вот видишь, я и вправду не ведаю нужды». Когда Дионисий прочел ему: Ведь кто под царскую вступает сень, Тот раб царю, хоть он пришел свободным, – он перебил: Не раб царю, коль он пришел свободным 213 . Так говорит Диокл в «Жизнеописаниях философов»; другие рассказывают это о Платоне. 83 Немного спустя, поссорившись с Эсхином, он предложил: «Не помириться ли нам и не прекратить ли препирательства, или ты ждешь, пока кто-нибудь не помирит нас за чашею вина?» – «Я готов», – сказал Эсхин. «Так помни же, что это я первый пошел тебе навстречу, хоть я и старше тебя». – «Клянусь Герой, – воскликнул Эсхин, – ты говоришь разумно и ведешь себя гораздо лучше, чем я: ибо я положил начало вражде, а ты – дружбе». Таковы рассказы о нем. Всего было четыре Аристиппа: первый – наш; второй – автор сочинения об Аркадии; третий – которому дала образование его мать, приходившаяся дочерью первому Аристиппу; четвертый – философ Новой академии. 84, 85 Киренскому философу приписывают три книги «Истории Ливии», посланные им Дионисию, и еще одну, включающую двадцать пять диалогов, отчасти на аттическом, отчасти на дорийском наречии, а именно: «Артабаз», «К потерпевшим кораблекрушение», «К изгнанникам», «К нищему», «К Лаиде», «К Пору», «К Лаиде о зеркале», «Гермий», «Сон», «К председателю пира», «Филомел», «К домочадцам», «К порицателям», которые осуждали его за любовь к старому вину и гетерам, «К порицателям», которые осуждали его за роскошный стол, «Послание к дочери Арете», «К упражняющемуся перед олимпийскими состязаниями», «Вопрос», «Другой вопрос», «Слово к Дионисию», «Слово об изображениях», «Слово о дочери Дионисия», «К тому, кто считает себя обесчещенным», «К тому, кто собирается давать советы». Некоторые говорят, что он написал также шесть диатриб; некоторые, в том числе Сосикрат Родосский, – что он вообще ничего не написал. По мнению же Сотиона (в его второй книге) и Панэтия, сочинения его следующие: «О воспитании», «О добродетели», «Поощрение», «Артабаз», «Потерпевшие кораблекрушение», «Изгнанники», шесть диатриб, три «Слова» – «К Лаиде», «К Пору», «К Сократу» и «О судьбе». |
| Вместе с тем тема героического противоборства человека с силами хаоса и зла отражена в сценах охоты и сражений, которые зачастую отличаются холодной жестокостью и даже отталкивающей натуралистичностью. Вообще культ грубой силы оставался одной из самых ярких характеристик микенской цивилизации вплоть до её заката. Религиозные представления микенцев – это сложный синтез религиозных взглядов догреческого населения и собственных религиозных представлений индоевропейцев. От первых микенцы заимствовали почитание хтонических (подземных) божеств и культ женского божества (Матери-Земли). Индоевропейский же элемент микенской религии проявился в первую очередь в названиях основных божеств пантеона 476 . Имя Зевса (микенск. di-we) – бога ясного неба, впоследствии усвоившего себе также признаки бога-громовержца, – греческий вариант более ранней индоевропейской формы, которую учёные восстанавливают как В древнеиндийских Ведах он известен как Dyaus pitar («отец Дияус»), а римлянам – как Iuppiter (первоначальная италийская форма Diuspiter содержала корень – «отец»). Впрочем, в микенской религии Зевс так и не стал единоличным главой пантеона и всемогущим владыкой, каким его представляет уже древнегреческая олимпийская мифология. В кносских табличках Зевс упоминается среди основных десяти богов как «Зевс Диктейский». Примечательно, что имя греческого бога Диониса также происходит от имени Зевса: первоначальная форма имени Диониса («сын Дия») трансформировалась позднее в микенском диалекте в Diwonus (s)os. В микенских текстах Дионис упоминается в дательном падеже di-wo-nu-so-jo 477 . В Пилосе один из месяцев назывался di-wo-nu-so-jo me-no (месяц Диониса) 478 . Несомненно, индоевропейского происхождения и имя морского бога Посейдона , который в микенском варианте имеет форму Poseidn, а в других греческих диалектах, например, в дорийском, встречается в виде Poteidn, что позволяет предположить изначальным вариантом имени Джон Чедвик предлагает видеть в этом имени два составных элемента, которые он восстанавливает как (ср. др.-греч. πσις – «муж», «супруг», санскр. patis – «господин», лат. potis – «могущественный», «могущий») и – «земля» 479 . Таким образом, имя Посейдона могло первоначально означать не что иное, как «господин (муж) земли». Культ Посейдона как верховного божества был распространён в Пилосе 480 , где к Посейдону возводили свою родословную пилосские цари. |
| Возбужденная этой музыкой толпа празднующих пляшет с шумным ликованием. По большей части это женщины, которые доходят до исступления в этой дикой пляске. Волосы дико развеваются, в руках они держат змей, посвященных сабацию, они размахивают вакхическими жезлами, в которых под плющом скрыты острия копий. Так неистовствуют они до крайнего возбуждения всех чувств, затем в священном экстазе они бросаются на животных, избранных для принесения в жертву, хватают и растерзывают настигнутую добычу, отрывают зубами кровавое мясо и пожирают его сырым» (цит. по: Иллюстрированная история религий, т. 2. Изд. 2. М., 1992, с. 259–260). по одному из мифов сам Дионис был растерзан своими разъяренными почитательницами – менадами. В торжественных процессиях вакханки носили фаллические символы, и вакханалии заканчивались оргиями. По религиозным представлениям греков, в свите Диониса присутствовали сатиры, силены и пан – сын Гермеса и нимфы Дриопы, бог с козлиными ногами и рогами и с длинной бородой, покинувший светлый Олимп, чтобы жить в горах и лесных чащобах, пасти стада и играть на свирели. Услышав звук свирели, к нему стекаются нимфы и козлоногие сатиры. Этот веселый бог природы, особенно чтимый пастухами, в жаркий полдень становится гневливым и способен насылать на человека тяжелый давящий сон. В эту пору он может наслать безотчетный ужас, охваченный которым бежит, не разбирая дороги, через густой лес, по краю пропасти, рискуя в любую минуту погибнуть от не замечаемых им опасностей. Случалось, что такой панический ужас охватывал войска и те бежали прочь от неприятеля, даже если превосходили его числом и вооружением. Этот мифический бог вполне заслуживает библейское наименование «беса полуденного», а панический ужас, вселяемый им, так выразительно передает душевное состояние язычника, испытывавшего в окружении сонма природных божеств чувство безысходного одиночества в мире, который, в его представлениях, не содержится промыслом единого всемогущего живого и личного Бога. В отличие от хтонических божеств олимпийские боги, антропоморфный характер которых служил вдохновением и основой греческого искусства, высокой и совершенной греческой пластики, принесен был в Элладу ее завоевателями – ахейцами и потом дорийцами, и происхождением своим обязан почитанию, вплоть до последующего обожествления, родоначальников и племенных вождей, так что с должной мерой осторожности даже в именах этих божеств, в особенности Зевса, можно предполагать действительные имена древних василевсов. |
| Хронологически последним великим лириком Эллады был Пиндар, живший на рубеже архаической и классической эпох. Он знаменит одами, в которых воспевал победителей в конных ристалищах на Олимпийских, Пифийских, Истмийских и Немейских играх, прославлял тиранов и возносил благодарную хвалу олимпийским богам. Его оды насыщены мифологическими реминисценциями. Пиндар как никто другой остро переживал и воспроизводил пламенным потоком слов, блещущих яркими и энергичными образами, божественную красоту природы, которую он созерцал не в покое и тишине, но в ее бурных проявлениях, захватывающих дух своим катастрофическим динамизмом и величием. Его поэзия простодушно и пламенно религиозна, причем, без какой бы то ни было философской сублимации национальных верований, это патриархальная народная религиозность, впрочем, обнаруживающая в себе несомненно пантеистическую закваску. Великолепны его стихи из Первой Пифийской оды, посвященной колеснице сиракузского тирана Гиерона, в которых он с державинским простодушным и самозабвенным восторгом воспевает вулканическую Этну, расположенную во владениях Гиерона: «Этна – столп небосвода, снежно-бурная Этна, весь год ледников кормилица ярких. Там из самых недр ее неприступного пламени ключ бьет священной струей. И текут днем потоки рек, испуская огнистый дым, ночью же блеском багровым пышет огонь, глыбами скалы вниз он, вращая, мчит с грохотом, с грозным шумом в бездну пучины морской. Страшный ток Гефеста чудовищный этот зверь ввысь посылает. И дивное диво это для всех, кто увидит сам, диво для всех, кто об этом слышит рассказы». В огненной красоте живой и одухотворенной стихии Пиндар чувствует присутствует божества; природа в конечном счете для него и есть бог. Из дифирамбов, певшихся на вакханалиях, участники которых, изображая спутников Диониса сатиров, надевали на себя козьи шкуры и мазали себе лица виноградным суслом, неистово плясали, и потом приносили в жертву козла, выросла трагедия, что значит «козлиная песнь». В своего рода священные драмы, которые разыгрывались при этом, стали включать и других богов и героев, и хотя впоследствии трагедия настолько утратила связь с религиозным торжеством, что в Афинах возникла ироническая поговорка «При чем тут Дионис», исконную связь с вакханалиями трагедия сохранила не только в своем названии, но и в том, что непременной принадлежностью театрального реквизита оставался жертвенник, а главной темой трагедийного хора было величание богов; характерно и то, что в Афинах представления трагедий давались дважды в году – в зимние и весенние дионисии, календарные сроки празднования в честь Диониса. Первым трагическим поэтом, по преданию, был Феспид, живший в VI столетии до Р. Х., но сохранившиеся тексты трагедий написаны были уже в классическую эпоху. |
| Ввоз хлеба из-за границы, и даже с дальнего черноморского рынка, требовал средств, которые поступали от экспорта масла, керамических изделий – в середине VI столетия до Р. Х. самые прекрасные и технически совершенные краснофигурные вазы стали изготавливаться в Афинах, оттеснивших на рынке керамики Коринф, который ранее доминировал на нем. Значительно выросшие масштабы экспорта и импорта потребовали активной внешней политики, и Писистрат проводил ее с размахом и убедительными успехами. При нем афиняне овладели портовым городом Сигеем в Троаде, который контролировал вход в Дарданеллы – Писистрат поставил там тираном своего сына Гегесистрата. Афиняне покорили также расположенные на севере Архипелага острова Лемнос и Имброс. В результате ключи от черноморского пути, столь важного для снабжения Афин зерном, оказались в их руках. Тиран островного полиса Наксос Лигдамид поддерживал союзнические отношения с Писистратом. Тесная дружба связывала Афины с Херсонесом Фракийским, в котором правил афинянин Мильтиад. Для Афин был открыт порт в Эретрее на Эвбее. Афины поддерживали при Писистрате дружественные отношения с Коринфом, Аргосом, с островным полисом Делосом, с Фессалией. Так Аттика стала достойным конкурентом Лакедемона в борьбе за преобладание в Элладе. При Писистрате выросло значение Афин как религиозного центра. На месте будущего Парфенона был воздвигнут грандиозный храм Афины Паллады. Писистрат начал в Афинах строительство храма Зевса Олимпийского. В Элевсинах был сооружен новый величественный храм Деметры. Культ Диониса, который ранее считался по преимуществу крестьянским божеством, при Писистрате приобрел официальный и в то же время всенародный характер. Панафинеи, Элевсинии в честь Деметры, Дионисии совершались тогда с торжественной пышностью и роскошью и увлекали народ. На диониссиях ставились трагедии, выросшие из вакхических дифирамбов. Заботясь о благе Аттики, Писистрат не забывал и о собственных доходах. После смерти он оставил наследникам колоссальные средства, которые помогли им получить тираническую власть и некоторое время удерживать ее, хотя наследственность правления не была введена законодательно в республиканских Афинах, а сыновья Писистрата Гиппий и Гиппарх не обладали незаурядными политическими способностями отца. |
| В последней находили много соблазнов и разных противоречий и старались их устранить. Даже не имел дурной цели и Стезихор, поражавший с точки зрения новых воззрений традиционную религию. Тем не менее, именно, чрез это было заложено зерно рационализма, как систематической критики и отрицания предания. Теперь уже более не общая традиция является основою религиозной веры, но индивидуальное убеждение. Эту точку зрения по своему разделял и простой народ, отстаивавший натуралистические культы, как наиболее удовлетворявшие его потребностям.– Мало того, индивидуализм, как господствовавший дух времени, пробудил много новых потребностей. Еще Гезиод указал на всю бедность настоящей жизни, на разные несчастия, страдание и горе. С пробуждением личной индивидуальной жизни люди особенно почувствовали это. Под влиянием этого сознания зарождается стремление стать поближе к божеству, войти с ним в личное отношение, получить от него помощь и защиту. Вместе с тем возникает и развивается вера в личное безсмертие и желание увериться в поту-стороннем мире. Всем этим стремлениям и потребностям уже не могла удовлетворить Олимпийская религия. И народ обращается к древней, давно уже побежденной Олимпом натуралистической религии, к богам, которые живут и страдают с людьми, к Дионису, к Деметре, Персефоне и им подобным. Таким образом приходят к мистицизму, который в своих разнообразных, подчас диких мистериях – удовлетворял стремлению к личному общению с божеством, непосредственной связи с вечными силами чрез посвящение в мистерии, к получению благоволения богов, обезпечивающих жизнь каждого здесь на земле и по смерти в аиде. С распространением мистерий укреплялась связь древнейших греческих верований с чужестранными культами. Ведь мистерии, особенно самые популярные из них – елевсинские,– носят на себе, по Диодору и Геродоту, следы несомненно иноземного происхождения (См. Н.И. Новосадский. Елевсинские мистерии. СПБ. 1887, стр. 20–21).– Орфизм завершает собою эволюцию враждебного мифической религии течения, являясь отчасти как-бы результатом его. |
| Он превратился в груду дымящихся развалин. Господству ахейских царей пришел конец. Это произошло около 1100 года. Можно было бы думать, что вместе с Микенским царством погибнет и олимпийская религия. Все национальные религии: финикийская, египетская, вавилонская — исчезали вслед за исповедовавшими их народами. Но с олимпийскими богами этого не случилось. Острова греческого Архипелага и побережье Малой Азии оказались теми очагами, в которых религия Зевса и элементы эллинской культуры сохранились в смутные годы нашествия и разрухи. Там будет слагаться гомеровский эпос, и оттуда Олимпийцы вновь завоюют свою родину. ПРИМЕЧАНИЯ Глава 16 350. Гесиод. Теогония, 644 сл. 351. См.: Илиада, I, 601, 60, 560; IV, 25, 48, 67; V. 336; XIV, 312 и др. указания. 352. Павсаний, X, 4, 3; I, 30, 2; VIII, 4, 1, 2; Эсхил. Прометей, с. 6. 353. Гесиод в Теогонии (556) говорит о существовании огня до похищения его Прометеем, и, следовательно, речь идет об утрате огня, а не изобретении. В другом месте Гесиод прямо говорит о том, что Зевс отнял огонь у людей. 354. См.: Г. Властов. Цит. соч., с. 194. 355. О связи магии и науки см. выше гл. IV. Замечательно, что еще Демокрит рекомендовал женщинам во время менструаций обходить поля, так как менструальная кровь якобы помогает против вредителей. Это прямой переход от хтонической магии к «научному хозяйству». 356. Феокрит. Идиллии, VII, 106. 357. Эсхил. Прометей, с. 30. 358. См. изображения крито-микенских жрецов в цитированном исследовании С. Лурье, с. 315. 359. См. соответствующие главы в кн.: А. Мень. Дионис, Логос, Судьба. 360. Илиада охватывает события в конце многолетней осады, но не доходит до падения Трои. Свод всей троянской эпопеи, как она отразилась не только у Гомера, но и в других легендах, см.: М. Альтман. Греческая мифология. М., 1937, с. 168 361. Илиада, XXII, 209. 362. О генетической связи Судьбы и Богини-Матери см.: Д. Томсон. Доисторический эгейский мир, 1958, с. 339; Л. Немировский. Идеология и культура раннего Рима, 1964, с. 74. 363. Илиада, VI, 146, IX. 364. О микенских захоронениях см.: Б. Богаевский. Крит и Микены, с. 202. 365. Илиада, VII, 410, 428. |
| Как видно культ Диониса утверждал, что его приверженцы – «со всего мира» (oikoumene). Кроме того, Адриан создал Панэллинский совет для всех греков. В нашем распоряжении есть важное свидетельство этого декрета, посланного из Фиатиры в Афины (после 132), в котором Адриану выражается благодарность за полученное согласие Сената для основания такого Совета на (13) пожертвования… от самого великого императора, поскольку в частном порядке и публично он был благотворителем всей Греции 14) царь, собравший из всех греков такой совет Panhellenion, чтобы исполнить общее желание (15) и чтить самый великолепный город афинян – Благотворительницу, дающую всем одинаково плод мистерий 148 . Здесь мы видим собранный властью императора Адриана и с согласия Сената Panhellenion (Панэллинский совет), куда были привлечены представители греческих городов-государств, поклонявшихся Зевсу Panhellenios в храме Зевса Олимпийского в Афинах. В завершение этой задачи в Афинах Адриан принимает на себя должность архонта (archon) самих Олимпийских игр, и в этой должности со священническими функциями он отправлял дионисийские обряды в связи с основанием Панэллинского совета, для которого был построен храм. Основание греческого единства носило метафизический характер: это единство означало единство в прославлении Афин, «дающих всем одинаково плод мистерий» 149 . Таким образом, цели греческого единства на основе общегреческого отличия предстояло достичь через совместный культ и совместное участие в мистерии. Культы «со всего мира» становились «общей ассоциацией». Как мы говорили, Игнатий посредством своей мученической процессии стремился связать движение греческого единства и отличия с христианским единством и отличием. Его «божественные гонцы» и «божественные послы» содействовали общему, христианскому культу, построенному в понятиях иерархии Игнатия с единственным епископом во главе. Таким образом, он строит свою модель церковного единства на основе идеала греческого единства, который использовали его языческие современники во Второй софистике. |
| Оставь свои колдовские и вещие книги, и пусть раскрываются только пророческие и апостольские. Прекрати свои гнусные и исполненные тьмы ночные обряды, и я вместо них воздвигну священные и блистательные всенощные бдения. Запри свои заповедные места и пути, низводящие во ад: я укажу тебе пути открытые и ведущие на небо… Низложи своих Триптолемов, и Келеев, и таинственных драконов 151 ; устыдись, наконец, книг своего богослова – Орфея 152 ; прими дар благоприятного времени, покрывающего твою срамоту. Если же это одни мифы и вымыслы, то я обнажу твои ночные таинства. Не говорит уже дуб, не прорицает уже таз 153 и Пифия 154 уже не исполняется – чем не знаю, разве что мифами и бреднями. Опять умолкла и молчит Касталия 155 , и вода её не прорицает, но вызывает смех. Аполлон – опять безгласный истукан 156 , Дафна 157 – опять растение, оплакиваемое в мифе. Дионис опять андрогин 158 , водит с собой толпу пьяных, он – фаллос, великое твоё таинство, и бог, пристрастный к скверному Просимну 159 . Семела опять поражена молнией 160 . Опять хромает на обе ноги, но проворен в отыскивании прелюбодеев Гефест, этот бог, замаранный сажей, хотя он славный художник и олимпийский Терсит 161 . Арес опять скован за любодеяние со своими ужасом, страхом и битвами и ранен за дерзость 162 . Афродита опять блудница, рождённая в сраме, и служительница срамных браков. Афина опять дева и рождает дракона 163 . Геракл опять беснуется, а вернее, перестаёт бесноваться 164 . Опять по распутству и порочности становится всем Зевс, наставник и властитель богов, который один влечёт вверх всех вместе со всем сущим, а его самого все не могут стащить вниз. Между тем, гроб Зевса опять показывают на Крите. Как увижу твоего Кердоя, Логия и Энагония 165 , закрываю глаза и бегу прочь от твоего бога, стыдясь увиденного, ты уж сам поклоняйся силе красноречия и кошельку. Одно у тебя внушает уважение: чествования, воздаваемые у египтян андрогинами Нилу, Исиды, мендесийские 166 боги, Аписы 167 и все прочие чудовищные и составные звери, которых ты вымышляешь или описываешь. |
| Если, далее, присмотреться к современной западно-латинской литературе, то ясно будет, что из нее нельзя извлечь никаких существенных моментов для характеристики рассматриваемого периода. Незначительная литературная деятельность Дионисия Римского имеет своим предметом опровержение модалистического монархианства и, следовательно, вращается в тех же догматических вопросах, которые господствовали и в предшествующий период. Прочие латинские церковные писатели, за исключением Лактанция , делают даже шаг назад, в особенности Арнобий, семь книг которого Adversus nationes [Против язычников] не выдаются ни в литературном, ни в богословском отношениях. Ретиций был хороший экзегет; Викторин, по-латыни пишущий грек, стоял в зависимости от Оригена . Лактанций , христианский Цицерон, без сомнения был хорошим писателем и в своем главном труде Divinae institutiones [Божественные установления] сделал опыт систематического изложения христианского учения, в котором сильно обнаруживается западное свойство в господстве практическирелигиозной точки зрения. Но недостаток богословской школы помешал ему оказать надлежащее влияние на писателей последующего времени. Дальнейшее развитие западной литературы и богословия во вторую эпоху, поскольку оно не находится под влиянием современного греческого богословия, как у Илария, Амвросия и Иеронима, примыкает к двум великим, истинно западным богословам доникейского времени – Тертуллиану и Киприану, при совершенном почти игнорировании латинских богословбв четвертого периода. Для оценки дальнейших успехов в развитии отдельных ветвей богословской литературы может быть принята во внимание только греческая литература. К сожалению, потери и здесь так велики, что нет возможности получить ясное представление о ней. Апологетическая литература увеличилась только одним произведением Мефодия Олимпийского Κατ Πορφυρου [Против Порфирия], которое, по словам Иеронима, было обширное, но потеряно все, за исключением незначительных фрагментов. Библейская текстуальная критика представлена рецензиями LXX и, может быть, Нового Завета, которые дали Исихий в Египте и Лукиан Антиохийский. |
|
|
