| Есть еще один момент. Это отношение снимаемого и фотографа к фотографии, эстетика фотопортрета. Фотоснимки никогда не делались случайно, к фотосъемке готовились, старались " быть в лице " . Дети перед камерой чувствовали себя скованно, побаивались. Поэтому и лица на старых фото - другие. Сегодня из нашей жизни ушло старое-доброе " шлю вам свою фотокарточку " . В лучшем случае - " глянь мои фотки " ВКонтакте " " . Елена Киселева 28 мая 2014, 15:59 Лица на фотографиях моих предков и предков моего мужа вызывают у меня только теплые чувства и интерес. Ищу сходство с нами. Люблю старые фотографии. После смерти бабушек взяла себе фотографии их родителей. Другая эпоха. Но мне кажется, что люди того времени были морально чище, порядочнее нас . Может быть я и ошибаюсь. А статья автора...Вероятно это его нынешнее, временное состояние. Николай 28 мая 2014, 14:36 Есть тут над чем подумать. Автору посоветовал бы выкинуть бритву. Все-то полегче будет. Светлана 28 мая 2014, 10:37 Я ничего не поняла. О чем статья -то ? Ерунда какая-то. Валерий Ивкин 28 мая 2014, 10:14 И еще дополню. Здесь возникает тема лице-действа. Когда человек не принадлежит себе и вечности, а миру и времени. В этой статье очень точно подмечено на примере лиц 50-х годов, и не только. Человек теряет неповторимые черты в выражении своего лица и взгляда. Личностью можно стать и приобрести собственное лицо только через Христа. Антон 28 мая 2014, 10:13 Мне кажется, что как раз на старых фотоснимках лица более нормальные, чем то, что мы видим сегодня. И мне лица наших бабушек и дедушек в юности кажутся более родными, тёплыми, живыми, чем лица современников. Старые фотоснимки обличают нас, показывают духовную деградацию человечества, которая очень ускорилась в последние десятилетия. Валерий Ивкин 28 мая 2014, 10:06 Спасибо за статью. Еще раз убеждаюсь, что важно не количество строк, а изложение сути. И комментарий со стихами Заболоцкого дополню его же стихом " О красоте человеческих лиц. " О красоте человеческих лиц Есть лица, подобные пышным порталам, |
| Выражаю благодарность за поддержку главам представительной и исполнительной власти района С.Ю. Манаповой и Е.М. Мальцеву – без их помощи, советов и дружеских рекомендаций мы бы тоже не справились с этой работой. – Александр Владимирович, и всё же – почему именно Николай Заболоцкий? – Памятник уже изготовлен, он сейчас " живёт " у меня в доме, вечером, когда горит свет, он виден с улицы. Даже жалко с ним расставаться, но со дня на день он будет установлен на пьедестал, который многие тарусяне уже видели у киноконцертного зала и удивляются – что за пьедестал без бюста? Этим памятником мы завершаем некий цикл. Не секрет, что это уже третий памятник, который мы устанавливаем в Тарусе, и каждый из них несёт свою смысловую нагрузку. Первый памятник был поставлен Ивану Цветаеву – человеку, которого я считаю одним из выдающихся государственных деятелей конца XIX-haчaлa XX века. Я не оговорился – именно выдающийся государственный деятель, который понимал, что без классического искусства государство превращается в ничто. Он создал великолепный Музей изящных искусств. Он воспитал огромное количество учёных. Ведь он был и переводчик, и искусствовед, и педагог. На современном языке это называется подготовкой кадров. Неслучайно он был удостоен высшей государственной награды – ордена Белого Орла, который давался за достижения в области культуры. Фактически в начале века Цветаев выполнял ту функцию, которую сейчас в России выполняет министр культуры – формировал культурную " идеологию " , а это функция государственная. В этом смысле он, конечно, был государственным деятелем, который созидал страну. Причём созидал в самое страшное время начала XX века. В политике и культуре наблюдался период распада, который, как известно, закончился войной и революцией, а Цветаев закладывал фундаменты будущей России. Второй памятник – выдающемуся полководцу, человеку, без которого нас всех сегодня просто бы не существовало, защитнику Отечества – Герою России командарму Михаилу Ефремову. И логическое завершение этой тарусской бронзовой " трилогии " – памятник человеку культуры, творцу, выдающемуся русскому поэту XX века Николаю Алексеевичу Заболоцкому, который изменил вектор развития русской поэзии. |
| Потом-то все очень быстро переменилось. Уже в 1830 г. Пушкин в шутливом тоне говорил, как говорят о самоочевидном: …Поет уныло русская девица, Как музы наши, грустная певица. Фигурно иль буквально: всей семьей, От ямщика до первого поэта, Мы все поем уныло. Грустный вой Песнь русская… Кто понимает шутку, не примет ее чересчур буквально: у самого Пушкина, воистину «первого поэта», минор и lamento вовсе не так уж преобладают. Но все дело в том, что на правах шутки слова Пушкина понятны решительно каждому знатоку русской лирики, при любом несходстве вкусов: любителям Баратынского или Некрасова, Блока или Анненского, Ахматовой или Есенина, Заболоцкого в равной мере есть что вспомнить у своих любимцев 345 . (Конечно, есть среди нас и особые любители русского «осьмнадцатого века», без увлечения которым, в частности, невозможен был бы характерный облик русского авангарда; но как русский авангард, так и прочие любители Державина или Тредиаковского стали возможны лишь после того, как русский лиризм давно уже был реальностью.) Нет, далее, никаких сомнений, с кого именно начинается «русский лиризм» в этом особом, самоуглубленно-лакримозном смысле. Пушкин сам все равно что назвал имя Жуковского, дважды повторив ключевое слово «уныло», донельзя характерное для лексики последнего. Все помнят также, с чего упомянутый феномен в 1802 г., на самом пороге XIX в., начинается: с того стихотворения Жуковского, которое ознаменовало вступление девятнадцатилетнего юноши в большую литературу, – с перевода стихотворения Томаса Грея «Elegy Written in a Country Church-Yard» 346 . При желании можно и пошутить: вот оно, рождение подлинно русского лиризма, – для него потребовалось, чтобы впечатлительный молодой человек засел читать и перелагать английские стихи! При разговоре серьезном для позабавленного удивления причин, конечно, не сыщется: ни один разумный человек давно уже не найдет странным, что такое сокровеннейшее русское явление, как творчество преп. Андрея Рублева, сформировано византийским примером, или, чтобы не казалось, будто это проблема локально российская, что Катулл и Вергилий выражали специфически римский строй чувства, перелагая порой весьма «близко к тексту» стихи греческих и эллинистических поэтов. |
| Мне кажется, человечество — это единый организм, и ты от него никуда не денешься. Может быть, мы страдаем от одиночества именно потому, что нам хочется как-то уединиться, но это никогда не получается, ведь каждый человек тянет за собой целый шлейф других людей. — Вот человек приходит домой после работы, он один, сидит и грустит – какое ему дело до человечества? — Я скажу простую очень вещь – надо молиться. Знаете, я себя сам, например, заставляю. Когда иду по улице или смотрю новости, всегда к этой новости или к этому событию стараюсь привязывать молитву о человеке, который в нем участвует. Когда ты молишься за другого человека, ты начинаешь ощущать кожей, что вы – одно. Вы идете по улице, видите, как поехала Скорая помощь, и говорите про себя: «Господи, помоги больному, помоги врачу», – и это уже не чужие для вас люди. — Монашество – оно об одиночестве? О ёжике, который сворачивается, чтоб никто не мешал? — Нет. В монашеских книгах такой парадокс встречается, в «Добротолюбии», например – чем больше монах удаляет себя от мира, тем ближе он к нему. Мне кажется, святые люди, чем больше они молятся и себя ощущают, тем больше начинают чувствовать других людей. Отсюда дар прозорливости, например, он ведь от кожи! Помните, у Заболоцкого стихотворение есть про некрасивую девочку? Он восхищается этой девочкой — некрасивой, рыженькой, в драном платьишке. Она видит, как двум мальчикам отец подарил велосипед, и ликует, смеется, переживая эту их радость, как свою. И Заболоцкий в конце говорит: А если это так, то что есть красота И почему её обожествляют люди? Сосуд она, в котором пустота, Или огонь, мерцающий в сосуде? Когда чужая радость переживается, как своя, у тебя нет барьера собственничества. Мне кажется, святые люди, всё больше приближаясь к Богу, понимают, что всё — наше, всё — мое. И я чей-то, и не только Божий, и ваш. «Искренне ваш» – это, значит, буквально нужно понимать. — Звучит прекрасно, а почему все так не могут? — Трусость у нас, мы боимся – боимся дружить, боимся любить. |
| Среди многих мерзостей Вознесенский позволил себе в этой клиповой поэме такую вольность: «Гвозди — это пирсинг Христа». Способность написать подобное свидетельствует о полной атрофии нравственного чувства (о религиозном и говорить бессмысленно). Вот что ему «набормотал» бес. Предвидя обвинения в кощунствах (для чего и пророческого дара не требуется), Вознесенский наносит своего рода упреждающий удар: «Отцы русского богонаправленного Экзистенциализма Бердяев и Шестов видят смысл истины в творчестве: “…человек должен сам стать Богом, т.е. всё творить из ничего”, — написав эту фразу, Л. Шестов сразу за ней приводит загадочные слова Лютера: “…богохульство звучит иной раз приятнее для слуха Божьего, чем даже Аллилуйя или какое хотите торжественное славословие. И чем ужаснее и отвратительнее богохульство, тем приятнее Богу”. Думается, есенинские “кощунства” (“я на эти иконы плевал” и иные строки, похлеще) звучат куда угоднее Богу, чем пресное чистописание. Это отношения поэта с Богом — они не для непосвящённых. Да любая метафора-озарение Есенина, Заболоцкого, Дали или Филонова идёт “от Бога”, а непосвящёнными воспринимается по малограмотности как кощунство. Наши блюстители пытаются представить художника по своему подобию, замарать его, по-братски делясь с ним своей грязью: “…Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врёте, подлецы…” — как будто сегодня Пушкин написал это» . После таких грозных обвинений, да ещё с привлечением столь высоких авторитетов, — остаётся, как шутил некогда один критик, броситься в ноги судьям с покаянным воплем: вяжите, я убил! Но погодим впадать в истерику, поразмыслим спокойно. В приведённом пассаже просвечивает непомерное, хотя и банальное тщеславие: явно ощущается, что в ряду называемых имён Вознесенский видит и своё собственное. Ссылка же на Пушкина свидетельствует: себя цитирующий ставит наравне с Байроном, не менее. Более того: несомненно, он из тех, кто мнит себя богом, творя нечто из ничего. (Или хотя бы Архангелом, на худой конец, поскольку «каждая вещь для поэта — Благовещение» , по утверждению этого «поэта». |
| «Николай Алексеевич много работал. Он переводил сербский эпос, обдумывал или писал стихи. В Тарусе была написана поэма «Рубрук». Николай Алексеевич не раз говорил мне, что ему нигде так хорошо не работалось, как в Тарусе. Работал он большей частью с утра до обеда, после обеда отдыхал, беседовал, гулял. Сидя на террасе или под яблоней, он часами мог думать, наблюдать за окружающей его природой». Заболоцкий — поэт истинный и сложный. Часто сравнивают его с Тютчевым (при этом речь идет, конечно, не о подражательности, а о сходстве в поэтическом осмыслении мира). Одно из лучших стихотворений Заболоцкого, «Вечер на Оке», возникшее в соприкосновении поэзии природы и поэзии напряженной мысли, обязано своим появлением тарусской земле. И не здесь ли, в Тарусе, яснее всего проявится масштабность его образного строя? «В очарованье русского пейзажа Есть подлинная радость, но она Открыта не для каждого и даже Не каждому художнику видна. С утра обремененная работой, Трудом лесов, заботами полей, Природа смотрит как бы с неохотой На нас, неочарованных людей. И лишь когда за темной чащей леса Вечерний луч таинственно блеснет, Обыденности плотная завеса С ее красот мгновенно упадет. Вздохнут леса, опущенные в воду, И, как бы сквозь прозрачное стекло, Вся грудь реки приникнет к небосводу И загорится влажно и светло. ……………………………………… И чем ясней становятся детали Предметов, расположенных вокруг, Тем необъятней делаются дали Речных лугов, затонов и излук». Всё дальше и дальше уходят в прошлое годы, оставившие Тарусе память о Заболоцком, Паустовском, Ватагине, Борисове-Мусатове, Цветаевой... А мы тянемся к ним своею мыслью и тем прочнее соединяем их с движением настоящего. 3. Окрестности Тарусы ИСТОМИНО. Всего в каких-нибудь двадцати-тридцати верстах от Тарусы осенью 1812 года шли решающие сражения Отечественной войны. «Пушечные выстрелы беспрестанно были слышны и даже час от часу становились слышнее». Это с Тарутина и Малоярославца до Оки доносились тревожные звуки битвы. 28 августа вся Калужская губерния была объявлена на военном положении. По Оке и границам уездов были выставлены цепи кордонов-пикетов для истребления мелких неприятельских партий, шпионов и мародёров. В начале сентября местное население, узнав о сдаче Москвы, стало оставлять Тарусу и переезжать через Оку на Тульскую сторону. «Весь луг на противоположном берегу против Тарусы был уставлен телегами, коровами, лошадьми и народом с маленькими детьми; это были разоренные из-под Москвы, которые успели уйти... Тарусский городничий получил уже повеление, если ещё опасность умножится, то сжечь Тарусу; всё это раздирало сердце на части от ужаса». |
| Когда посланники переехали границу, то пристав сказал им,) что царь Димитрий жив и находится у сендомирской воеводши. Послы отвечали, что это говорить непригоже: сбежал в то время, как убили вора, Михалко Молчанов, а жил он у вора для чернокнижия. И если Молчанов называется Димитрием, то пусть нам его покажут, у него приметы на спине. Как он за воровство и за чернокнижество был на пытке, то его кнутом били, и эти кнутные бои можно на нем видеть. А если другой вор такой же называется Димитрием, то вам таких принимать и слушать не надобно, а если он вам годен, то вы посадите его у себя на королевство, а государю вашему в великое Российское государство посылать и сажать непригоже, хотя б был и прямой прирожденный государь царевич Димитрий, но если его на государство не похотели, то ему силою нельзя быть на государстве; а то вор убежал от смерти, называется царевичем – и такому верить?» Пристав говорил: «Польские и литовские люди, которые приехали из Москвы, сказывают, а слышали они от ваших же, что убит и лежал на пожаре, а подлинно не знают, его ли убили или кого-нибудь другого в его место». Посланники спрашивали у пристава: «Видел ли кто того вора, каков он рожеем (лицом) и волосом?» Пристав отвечал, что он ростом не мал, лицом смугл, нос немного покляп, брови черные большие нависли, глаза небольшие, волосы на голове черные курчеватые, от лба вверх взглаживает, усы черные, бороду стрижет, на щеке бородавка с волосами, по-польски говорит, грамоте польской горазд и по-латыни говорить умеет. Посланники сказали на это, что Молчанов такой именно лицом, а прежний вор расстрига был лицом не смугл и волосом рус. Другой пристав говорил, что при Димитрии в Самборе князь Мосальский сам-друг да Заболоцкий, и Заболоцкого Димитрий послал в Северскую страну уговаривать севрюков, чтобы Шуйскому не поддавались и что он, Димитрий, собравши людей, к ним будет. Народ в Литве встречал московских посланников дурно: по городам и в посадах, и в панских имениях их бесчестили, бранили непристойными словами, называли изменниками, в Минске в их людей бросали камнями и грязью и хотели драться, к посланникам на двор приходили, бранили и грозили убить. |
| Вместо увозящей нас лошади мы видим на светлых местах только сопровождающую нас плоскую лошадиную тень, похожую не столько на лошадь, сколько на рыбу или на коня из Заболоцкого: А бедный конь руками машет, То вытянется, как налим, То снова восемь ног сверкают В его блестящем животе. Эта тень, опрокинутая на снег, то усердно бежит вровень с санями, то вдруг как-то вкось смещается, как бы порываясь мордой и передними ногами достичь свой бегущий оригинал; то вдруг, при повороте, соскальзывает под полозья с тем, чтобы мигом развернуться с другой стороны санок». Почему я переписал этот, последний, эпизод из Л. Гинзбург? Просто грустно от того, что этот опыт уже никогда не будет для нас нашим опытом, реальностью нашей жизни. Это безвозвратно ушло. 30 января 2009 Парадокс человеческой психологии, порожденный Интернетом и интерактивными теле-радио общениями: люди думают, что если они ставят свои мысли рядом с мыслями богослова, это все мнения уравнивает, как бы делает одинаково авторитетными. Был неприятно поражен, зайдя на форум отца Андрея Кураева. Помещена его статья, а после нее – мнения людей: «Я с Андреем [часто так, без титула «отец»] не согласна. На самом деле…» И потом высказывается какая-то глупость. Интересно, что думает человек, который дерзает свое бессильное мнение, размышления профана, помещать рядом с мнением авторитетнейшего миссионера и незаурядного церковного мыслителя?.. Помню, как в Семинарии один семинарист сказал: «А я не согласен с богословием протоиерея Ливерия Воронова…» Преподаватель даже слушать не стал, посадил зарвавшегося семинариста на место и сказал: «Чтобы иметь право спорить с отцом Ливерием, нужно хотя бы быть таким, как отец Ливерий». «На равных» можно разговаривать, спорить с равными тебе (имею в виду не чин, а хотя бы образовательный уровень, уж во всяком случае одинаково ориентироваться в вопросе). Но как юная прихожанка может ставить свое мнение рядом (и думает, вероятно, что они равноценны) с мнением отца А. Кураева? Что за парадоксы (а может быть, скорее некультурность) сознания? |
| В этой роще берёзовой, Вдалеке от страданий и бед, Где колеблется розовый Немигающий утренний свет, Где прозрачной лавиною Льются листья с высоких ветвей, — Спой мне, иволга, песню пустынную, Песню жизни моей. Пролетев над поляною И людей увидав с высоты, Избрала деревянную Неприметную дудочку ты, Чтобы в свежести утренней, Посетив человечье жильё, Целомудренно бедной заутреней Встретить утро моё. Но ведь в жизни солдаты мы, И уже на пределах ума Содрогаются атомы, Белым вихрем взметая дома. Как безумные мельницы, Машут войны крылами вокруг. Где ж ты, иволга, леса отшельница? Что ты смолкла, мой друг? Окружённая взрывами, Над рекой, где чернеет камыш, Ты летишь над обрывами, Над руинами смерти летишь. Молчаливая странница, Ты меня провожаешь на бой, И смертельное облако тянется Над твоей головой. За великими реками Встанет солнце, и в утренней мгле С опалёнными веками Припаду я, убитый, к земле. Крикнув бешеным вороном, Весь дрожа, замолчит пулемёт. И тогда в моем сердце разорванном Голос твой запоёт. И над рощей берёзовой, Над берёзовой рощей моей, Где лавиною розовой Льются листья с высоких ветвей, Где под каплей божественной Холодеет кусочек цветка, — Встанет утро победы торжественной На века. 1946 Гроза Содрогаясь от мук, пробежала над миром зарница, Тень от тучи легла, и слилась, и смешалась с травой. Все труднее дышать, в небе облачный вал шевелится. Низко стелется птица, пролетев над моей головой. Я люблю этот сумрак восторга, эту краткую ночь вдохновенья, Человеческий шорох травы, вещий холод на тёмной руке, Эту молнию мысли и медлительное появленье Первых дальних громов — первых слов на родном языке. Так из тёмной воды появляется в мир светлоокая дева, И стекает по телу, замирая в восторге, вода, Травы падают в обморок, и направо бегут и налево Увидавшие небо стада. А она над водой, над просторами круга земного, Удивлённая, смотрит в дивном блеске своей наготы. И, играя громами, в белом облаке катится слово, И сияющий дождь на счастливые рвётся цветы. 1946 Уступи мне, скворец, уголок |
| Семейный уклад, годовой круг трудовых будней и праздников, ремёсла, одежда, кухня, язык — за всем этим стоит мудрый и несокрушимый опыт предков. И эту величайшую красоту человек обязан бережно хранить и передавать потомкам: «Всё было взаимосвязано, и ничто не могло жить отдельно или друг без друга, всему предназначались свое место и время. Ничто не могло существовать вне целого или появиться вне очереди. При этом единство и цельность вовсе не противоречили красоте и многообразию. Красоту нельзя было отделить от пользы, пользу — от красоты. Мастер назывался художником, художник — мастером. Иными словами, красота находилась в растворенном, а не в кристаллическом, как теперь, состоянии» («Повседневная жизнь русского Севера»). 3 Тревоги Василия Белова Василий Иванович не скрывал пессимизма, с которым он смотрел на мировое развитие и в частности на судьбу России. Он был уверен, что человечество выбрало не тот путь, и технический прогресс — лишь дьявольская ловушка, которая разрушает веками вскормленные традиции, наносит непоправимый ущерб природе, а главное — несет духовную деградацию человека. Величайшей трагедией России Белов считает «раскрестьянивание крестьян», которому положила начало коллективизация 1930-х годов, и медленное умирание деревни: «Произошло самое страшное, — писал он, — отчуждение крестьянина от земли, леса, животных, даже от строительства собственного дома. Потому без воспитания в человеке чувства земли, чувства хозяина не возродится и крестьянство… Земля перестала быть для крестьянина родной, необходимой». Фото Анатолия Заболоцкого Тотальную урбанизацию он считал темной, страшной силой. В его мировоззрении все зло порочной цивилизации сконцентрировано в «неуправляемом городском пространстве», где субкультура отчуждает человека от дома, семьи, предков, Родины: «Вышедший из человеческого подчинения, гигантский город расширялся по зеленой земле, углублялся в ее недра и тянулся ввысь, не признавая ничьих резонов» («Всё впереди»). В своем творчестве, как и в активной общественной деятельности, Белов всецело отдавал себя борьбе с могучей стихией глобального зла, уничтожающей неповторимый крестьянский мир с его вековым «ладом». Он никогда не боялся плыть «против течения»: его современник Василий Аксенов считал, что Белов шел к диссидентству более коротким путем, чем он сам, но советский идеологический аппарат ловко использовал творчество «деревенщиков» в своих целях. |
|
|
