| Проф. Голубев отнюдь не считает себя непогрешимым ученым и всегда не только готов отказаться, но и отказывается от своих ошибочных мнений 19 . Он желает только, чтобы его заблуждения были ему показаны и доказаны. Полагаю, что это естественное желание всякого ученого, – и не вина проф. Голубева, если иногда случалось, что он благодарил своих рецензентов только за указание …корректурных недосмотров. Не виноват проф. Голубев и перед проф. Титовым, если ему остается поблагодарить последнего только, во 1-х, за указание одного, для моих речей никакого значения не имеющего, недосмотра (проф. Титов рецензировал мою статью: «Киевская Академия в конце XVII и начале XVIII стол.», а не мое – как я ошибочно 20 полагал – сочинение: «История Киевской Духовной Академии») и во 2-х, одного lapsus’a calami (написано: «епископа Гедеона Балабана, † 1607», – вместо: «Феодора Балабана † 1606»), – lapsus’a, в данном случае 21 тоже никакого существенного значения не имеющего. Теперь несколько слов об ученых приемах проф. Титова. Они до крайности просты и несложны. Вооружается проф. Титов иерихонской трубой, садится перед зеркалом, внимательно всматривается в свои черты, очень метко их схватывает и громогласно заявляет, что он видит проф. Голубева, представшего перед ним во всем его умственном убожестве и нравственной нечистоплотности! Разумеется, это есть некая как бы поэтическая вольность, образное представление идеи. Но вопрос в том, насколько это образное представление соответствует действительности. Вопрос этот можно уяснить наинагляднейшим способом. Представляю образец такого способа. Утверждение профессора Титова «о первой лжи» профессора Голубева: Употребляет проф. Голубев приемы сказочные, фантастические, путается в непримиримых противоречиях, – в одних случаях понимает выражение описей: Львовской печати вообще, разумея под этим выражением все типографии, существующие во Львове, в других – одну только Братскую, словом «огород огородит, сказку сочиняет». За сим следуют: 1) Суждения профессора Голубева, заслужившие такие эпитеты: а) Когда во Львове существовала одна только славяно-русская типография Братская, то выражения описей Львовской печати о книгах, вышедших в это время, во время существовании одной только означенной типографии, должно быть понимаемо в смысле львовской Братской типографии (напр., «Книга о священстве» 1614 года, Львовской печати, следов., эта книга львовской Братской печати, так как в данное время во Львове существовала одна только славяно-русская типография Братская). |
| Находится ли этот документ в противоречии с предыдущими? Поскольку он содержит лишь общие формулы, есть все основания думать, что собранные Г. Балабаном клирики подписали бы и декабрьские обращения, о которых только что шла речь. Но важно и другое: среди подписавших многие – как и сам Гедеон Балабан – оказались позднее решительными противниками заключенной в Бресте унии. На вопрос, почему это произошло, нам еще предстоит ответить. Подготовка унии зимой-весной 1595 г. Итак, в ходе унионных переговоров зимой 1594/1595 гг. с православной стороны главными действующими лицами выступали Потей и Терлецкий. Самостоятельную линию пытался вести, видимо, и Балабан, но материалов, которые характеризовали бы его проунионную деятельность, помимо декларации от 28 января 1595 г., не сохранилось. Ипатий Потей в письме к Рагозе от 16 (26) января 1595 г. оценивал в связи с этим инициативу Г. Балабана как «фортель», который, с одной стороны, вносит раздор между митрополитом и епископом, с другой – усугубляет несогласия мирян и духовенства 720 . Сам Рагоза 20 января 1595 г. писал Ф. Скумину-Тышкевичу о своих сомнениях относительно своевременности унионных инициатив 721 . Думается, что противоречивые заявления киевского митрополита отражают не только часто вменяемое ему в вину двурушничество, но и искренние колебания и нерешительность, склонность делать шаг вперед и два шага назад 722 . Нунций Маласпина сообщал в Рим 10 февраля 1595 г., что рутенские и литовские епископы послали к нему Терлецкого с документом, скрепленным епископскими печатями, в котором они сообщают о желании соединиться с католической церковью, прося при этом принять их в сенат и сохранить их религию, «хотя и реформированную по усмотрению» папы 723 . Последние слова заслуживают внимания, потому что они не предполагают никаких предварительных условий унии. Действительно ли Терлецкий занял такую позицию, сказать с уверенностью трудно. Какой документ, скрепленный печатями, мог привезти с собой Терлецкий? Вероятнее всего, это была Торчинская декларация, а не «Инструкция», которая по содержанию была адресована королю и не имела печатей. |
| Тем не менее, страдальческая кончина Макария окончательно уже отняла у его преемников охоту путешествовать в свой кафедральный город. Только в конце XVI в., именно в январе 1591 г., посетил Киев последний митрополит обозреваемого нами периода – Михаил Рагоза. М. Михаил Рагоза был в Киеве только в течении нескольких дней. Из обстоятельств его пребывания здесь известна жалоба к нему львовских братчиков на Гедеона Балабана. Явившись в Киев, братчики обвиняли Балабана в том, что он «воздвиг гонение везде на христианы церковнаго братства и на вся честныя их священники и запретил всем священником, дабы детей братских не крестити, ниже тела и кровы Христовы людей не причащати, и всякаго обряду по закону не чинити, ни мертвых погребати». Тогда Михаил Рагоза отправил в Львов своего Киевского наместника Афанасия Одонея, вручивши ему послание, в котором увещал львовского епископа, – «да престанет таковаго обычая». Но послание это не имело последствий, и к 18 янв. 1591 г. митрополит самолично прибыл из Киева в Львов для суда над Гедеоном Балабаном 96 . Делами Киевской кафедры в период ее отдельного существования от Московской митрополии, также как и прежде, управляли наместники, назначавшиеся митрополитами. О деятельности этих наместников сохранилось очень мало известий. В актах упоминается только несколько наместников, деятельность которых относится к XVI в.; но и эти наместники известны большею частью только по именам, – о деятельности же их не сообщается почти никаких сведений. Первым известным нам из XVI в. митрополичьим наместником в Киеве был Панько, принадлежавший к Киевским земянам и бывший родоначальником рода Паньековичей, очень известного в Киеве в XVI в. Занявши должность наместника около 1496 г., Панеко заведывал делами кафедры при м. Иосифе I и Ионе II, – вероятно, до 1507 г. Но из его довольно продолжительной наместнической деятельности в актах отмечается только его участие вместе с известным Киевским воеводой Дмитрием Путятичем в отмежевании границ пожертвованной Сигизмундом Пустынно-Никольскому монастырю земли при р. Борщовке, около которой были и владения митрополичьей кафедры 97 . |
| 866 . Как это ни удивительно, но за все месяцы пребывания И. Потея и К. Терлецкого в Риме мы не встречаем никаких других откликов на «артикулы». Равным образом в папских документах, посвященных унии 867 , в описаниях торжественной церемонии 23 декабря 1595 г. нет упоминаний о поставленных православными условиях. Трудно допустить, что римские архивы не содержат никаких иных следов обсуждения «32 артикулов». Нужно надеяться, что они будут обнаружены. Но и молчание ватиканских источников весьма красноречиво, ибо оно указывает – наряду с двумя экспертными отзывами – на характер восприятия унии и ее перспектив в Риме. Ни отзыв X. Сарагосы, ни мнение анонимного теолога не имели сколько-нибудь существенных последствий для хода унионных переговоров. «Артикулы» так и не стали основой для обсуждения вопроса об унии, поскольку само обсуждение не состоялось и, наверно, не могло состояться. В течение нескольких месяцев пребывания И. Потея и К. Терлецкого в Риме события развивались так, будто, и не было никаких предварительно посланных и даже рассмотренных условий православной стороны. Постановка вопроса об унии римской стороной исходила, как выяснилось, из совершенно иных посылок, которые в самом деле исключали самое возможность предъявления Риму каких бы то ни было условий. Это видно и из того, как именно принимали епископов в Риме и в чем состояли церемонии, знаменовавшие переход православной церкви под юрисдикцию Рима. Письмо Потея и Терлецкого Балабану Что думали о церемонии 23 декабря, контактах с курией и судьбе поставленных православной стороной условий сами приехавшие в Рим владыки? К сожалению, мы об этом до сих почти ничего не знаем. Лишь отчасти об этом позволяет судить письмо Потея и Терлецкого Гедеону Балабану от 29 декабря 1595 г. 868 Они (точнее, Потей от имени обоих) с воодушевлением писали о том, что церемония 23 декабря проходила в Константиновом зале, где обыкновенно принимают высших князей, где присутствовали кардиналы, архиепископы и послы французского короля. Все это производило – и не могло, конечно, не произвести – сильное впечатление на православных епископов. |
| Но известно, что могучий талант может обнаружить свои силы и на арене малой. Профессору Титову достаточно было и одного указанного lapsus’a calami, чтобы, блеснув своими историческими познаниями, констатировать «невежество профессора Голубева в знании элементарных фактов истории западнорусской церкви». Но сколь ни блестящи таланты проф. Титова – повествовательный и исторический – они меркнут перед талантом его критическим, обнаруженным при освещении того же lapsus’a calami. Сей последний талант является здесь на высоте поистине недосягаемой!! Познания исторические привели проф. Титова по трактуемому вопросу к выводу «о грубом невежестве проф. Голубева в знании элементарных фактов истории западно-русской церкви», – талант исторический привел его к отрицанию сего вывода, по крайней мере, по данному вопросу, и констатированию вины проф. Голубева сугубой и трегубой. Нет, – говорит проф. Титов, – нет, не мог проф. Голубев считать основателем Стрятинской типографии Гедеона Балабана (вместо Феодора Балабана). Ведь «свое суждение о первоначальном владельце Киево-Печерской типографии и времени его смерти он (проф. Голубев) основывает, в сущности, на своей же собственной статье «О начале книгопечатания в Киеве», которую совершенно точно цитирует. Очевидно, таким образом, что эта статья была у него под руками, когда он сочинял свое новейшее произведение под заглавием «Объяснительные параграфы по истории западнорусской церкви». Поэтому остается предположить, что здесь мы имеем дело не с простой и вполне понятной человеческой слабостью – забывчивостью, а с намеренной и с заведомой фальсификацией» (sic! sic! sic! – Курсив проф. Титова, а «сики» наши). Допустим, что «специфические приемы учено-литературной деятельности» проф. Голубева таковы, что он наряду с «грубым невежеством в знании элементарнейших исторических фактов», обнаруживает также «грубое извращение, иногда заведомую фальсификацию исторических данных и даже своих собственных «мнений», но допуская все это, нужно указать и на довлеющие мотивы для таковых специфических приемов сего профессора, вступившего в тридцатипятилетие своей учено-литературной деятельности. |
| Приписка позволяет догадаться, что торчинская встреча не закончилась 2 декабря, видимо, оттого, что между Мацеевским и двумя епископами возникли разногласия по поводу только что составленного Торчинского манифеста. 3 и, может быть, 4 декабря были посвящены скорее всего урегулированию этих разногласий. Приписка не могла появиться после 4 декабря, потому что это означало бы корректировку текста, который был уже подписан Потеем и Терлецким и согласован с Мацеевским 696 . Кто именно подписал Торчинский манифест? Один из двух «руських» оригиналов Торчинской декларации, сохранившийся в архиве униатских митрополитов, так и не был подписан никем, кроме Потея и Терлецкого 697 . Второй «руський» оригинал, сохранившийся в Ватикане, судя по факсимиле, был подписан в общей сложностью 5 иерархами 698 и скреплен пятью же печатями. О. Халецкий предполагает, что одна грамота была в руках К. Терлецкого, который и занялся сбором подписей, а другая – у Потея, который ограничился письменной агитацией в пользу унии 699 . Скрывается ли за этим что-то большое? Например, различия взглядов Потея и Терлецкого на унию? На «экземпляре Терлецкого» выше всех, но почему-то на левом поле стояла подпись митрополита Рагозы, отчасти прикрытая бумажным листом, покрывшем поле для помещения печатей. Под полем для печатей и отдельно от них следовали подписи Потея (с титулом «прототрония») и К. Терлецкого (с титулом патриаршего экзарха), затем, так же отдельно от печатей, подписи Григория, нареченного архиепископа Полоцкого и Витебского, Дионисия Збируйского, епископа Холмского и Белзского, и Леонтия Пелчицкого, епископа Турово-Пинского 700 . Отсутствовали подписи и печати Гедеона Балабана, епископа Львовского, и Михаила Копыстенского, епископа Перемышльского, т.е. тех владык, кто позднее не поддержал унию. Оба были, однако, участниками встречи в Сокале. Отсутствие подписи Балабана можно отчасти объяснить фактом его формального низложения в июне 1594 г., хотя это, впрочем, вовсе не означало его отказа от активной роли в церковной жизни. Что стоит за отсутствием подписи Михаила Копыстенского, ставшего позднее противником Брестской унии, предположить сложнее. Поскольку вопрос был принципиальным, правильнее всего допустить, что за отказом поставить подпись скрывались какие-то тоже принципиальные соображения. |
| Вот описание тех событий известнейшим украинским историком (причем настроенным антикатолически): «Братчики следили за чтением и жизнью своих членов, делали им указания... Когда братчики предложили этот новый устав на утверждение антиохийскому патриарху Иоакиму, патриарх, насмотревшись перед тем на беспорядки в украинской Церкви, был чрезвычайно обрадован таким высоким настроением. Он не только одобрил их намерения, но снабдил различными поручениями и правами, дотоле неслыханными: братчики должны были следить также и за духовенством, доносить о замеченных беспорядках епископу, а если бы епископ противился и не поступал по закону, — то и ему они не должны повиноваться, как врагу правды: Патриарх постановил также, чтобы все прочие братства повиновались Успенскому Львовскому. Это были чрезвычайно широкие права, коренным образом изменявшие все церковные порядки, и пожалованы они были братству без нужды и неосмотрительно, т. к. неизбежно должны были повлечь за собой недоразумения и столкновения с духовенством. Но так поступил не только Иоаким , а и константинопольский патриарх Иеремия, приехавший два года спустя (1588) и утвердивший эти распоряжения... Чрезвычайно широкие права по отношению к духовенству и епископам, сообщенные Львовскому братству патриархами , были весьма опасным и ненужным подарком, так как вовлекали братство в совсем лишнюю борьбу с духовенством и много повлияли на то, что православные епископы начали искать себе защиты у католической иерархии. Как только Львовские братчики, исполняя поручение патриарха Иоакима, взялись заводить порядки среди местного духовенства, сейчас же вышла у них из-за этого ссора с владыкой Балабаном — ссора совершенно ненужная! Гедеон Балабан был довольно образованный владыка, с добрыми намерениями, и до сих пор поддерживал просветительные стремления братства, но не мог стерпеть, когда эти " простые хлопы " начали вмешиваться и указывать ему, что должно быть и чего не должно быть. Гедеон не покорился, проклял Львовское братство и начал чинить ему всяческие неприятности. |
| Не напрасно литовские епископы, в том числе Терлецкий и Балабан, близко видевшие действия патриарха, говорили потом на съезде в Сокале, что патриархи приезжают в Литву затем только, чтобы собрать побольше денег, и понадавали здесь грамот на братства ради своих прибытков. Недаром и благочестивый воевода новогродский Скумин, услышав об уклонении Гедеона в унию, сказал, что в этом, без сомнения, виноват и сам патриарх, который своими непрестанными грамотами за львовское братство против Гедеона довел его до того, что он должен был броситься в такое отщепенство. Да, патриархи Цареградские могут быть названы виновниками унии в том смысле, что они своим нерадением о Западнорусской Церкви допустили ее дойти до такого внутреннего расстройства, при котором ее легко могли одолеть иноверцы, а своим своекорыстием как бы отталкивали от себя ее сынов, и в особенности ее иерархов, и заставили их искать себе другого верховного архипастыря. Но тогда как патриархи действовали на расстройство и расслабление Западнорусской Церкви больше отрицательно, своим нерадением о ней и небрежностию, литовско-польские государи содействовали этому расстройству и расслаблению положительно. От начала до конца периода все польские короли, одни менее, другие более, злоупотребляли своим правом верховного патронатства над православною Церковию, находившеюся в их владениях. Они раздавали в ней архиерейские места неразборчиво и безрассудно людям, вовсе к тому не приготовленным, за воинские и гражданские заслуги, за деньги, по ходатайствам, по проискам и подобному; раздавали одни и те же места разом двум-трем лицам, и часто еще при жизни иерархов, занимавших эти места. Оттого высшая иерархия мало-помалу совершенно ниспала и потеряла свои нравственные силы и значение. Не стало архипастырей, достойных своего звания по своему образованию и жизни, по ревности и заботливости о пользах Церкви, архипастырей-наставников, руководителей, охранителей и защитников для паствы в делах веры. На архиерейских кафедрах явились настоящие паны, которые искали себе в архиерействе только права владеть архиерейскими имениями и потом стремились к одному, чтобы воспользоваться этими имениями и по возможности приобретать еще новые. |
| Кроме того, еще с половины XIII века появились переводы латинских богослужебных книг на церковно-славянский язык и во множестве распространяемы были между западными славянами в Далмации, Иллирии, Боснии и Валахии. Известно немалое число таких рукописных книг; а потом во множестве печатали их типографии Венеции и Рима и рассылали в Славянские земли. Издания эти также способствовали введению латинских обрядов и обычаев в богослужебную практику южно-русской церкви. Раз вошедшие в практику обряды и чинопоследования закрепляемы были печатными изданиями; а свобода и бесконтрольность печатания богослужебных книг произвели крайнее разнообразие и пестроту в изданиях разных типографий. Смуты церковного управления если не возбуждали и производили зло, то по крайней мере дозволяли ему распространяться более или менее широко и беспрепятственно. «От времени – писал м. П. Могила – многое оказалось неполным, неопределенным, многое незаконно внесено в обычаи церкви, особенно в то печальное время, когда на Руси не было ни одного православного епископа». Первые попытки к исправлению богослужебных книг сделал львовский епископ Гедеон Балабан, оставшийся, после введения унии в южно-русской церкви, высшим ее пастырем. В 1604 г. он издал Служебник, а в 1606 г. Требник, сличив их предварительно с древними славянскими списками и греческим текстом, присланным ему александрийским патриархом Мелетием. Обе названные книги изданы им в Стрятине, в типографии племянника его Федора Балабана. Но вышедшие в то же время виленские и острожские издания представляли, по сравнению с стрятинскими и между собой, весьма значительные разности. Поводом к составлению и изданию катихизиса, известного под именем Православного исповедания веры, независимо от внутренних нужд церкви, не имевшей для народа катихизиса, были следующие обстоятельства. В 1629 г. появилось в Женеве на латинском языке сочинение под заглавием «Восточное исповедание православной веры», изданное под именем константинопольского патриарха Кирилла Лукариса. |
| М.В. Дмитриев Глава 4. Церковная уния: взгляд православных и взгляд католиков Задача настоящей главы исследования состоит в том, чтобы сопоставить взгляд на церковную унию православных и католиков в те годы, когда обсуждался вопрос об унии, когда родилась унионная инициатива православной стороны и был осуществлен унионный проект. Исходная гипотеза, которая возникает при предварительном ознакомлении с источниками, состояла в предположении, что понимание унии православными и католиками было существенно различным, и это послужило, с одной стороны, причиной многих в буквальном смысле слова недоразумений в 1590-е гг. и, с другой стороны, породило совершенно непредвиденные для обеих сторон трудности, коллизии и конфликты. Сравнение того, как мыслилась уния католическим и православным духовенством, поможет проверить эту гипотезу. Церковная уния: взгляд православных, 1590–1596 гг. В предшествующем разделе мы рассмотрели, какие события привели к Брестской унии и каковы были позиции сторон, заявленные в официальных документах. Попробуем теперь взглянуть на роль и мотивы проунионной деятельности отдельных православных иерархов и мирян, которых вслед за А. Жобером можно назвать «архитекторами Брестской унии», а затем задаться вопросом, какие причины заставили многих первоначальных сторонников унии перейти в оппозицию. Общая задача, которая связывает два предшествующих вопроса, состоит в том, чтобы выяснить, что именно православные понимали под унией, когда шли ей навстречу. «Архитекторами Брестской унии» с православной стороны выступили прежде всего Кирилл Терлецкий и Ипатий Потей (а первоначально также и Гедеон Балабан). Ключевую роль в подготовке Брестской унии ех officio играл и митрополит М. Рагоза, хотя последнему было много более свойственно бесконечно колебаться, чем следовать какой-то определенной линии. Когда и как сформировались их убеждения в необходимости (или полезности) заключения унии с Римом? Как именно они понимали предстоявшее объединение церквей? Насколько их голоса и мнения были репрезентативны для всего православного духовенства? характерны для украинско-белорусского общества? Кирилл Терлецкий: взгляды на унию |
|
|
