| Чтобы понять эту перемену, надо припомнить положение московского боярства в удельные века. Уже в удельное время Москва привлекла к себе многочисленное и блестящее боярство, какого не было ни при каком другом княжеском дворе северной Руси. С конца XIII ст. на берега Москвы стекаются со всех сторон знатные слуги, и из соседних северных княжеств, и с далекого русского юга, из Чернигова, Киева, даже с Волыни, и из-за границы, с немецкого запада и татарского юго-востока, из Крыма и даже Золотой Орды. Благодаря этому приливу уже к половине XV в. великий князь московский был окружен плотной стеной знатных боярских фамилий, которых можно насчитать до четырех десятков. Главнейшими из них были Кошкины, Морозовы, Челяднины, Вельяминовы, Воронцовы, Ховрины, Головины, Сабуровы и друг. В своих отношениях к великому князю это боярство сохранило тот же характер случайных вольных советников по договору, какими были бояре при князьях XII в. С половины XV ст. состав этого боярства изменяется: в него вошло тогда более 150 новых фамилий. По происхождению своему это боярство было очень пестро. Эти новые фамилии большею частью были титулованные, княжеския, которые шли от великих и удельных русских князей, вступивших на службу к московскому государю. Московское боярство в своем новом составе образовало длинную иерархическую лествицу, на которой боярския фамилии разместились по своему служебному достоинству, определявшемуся главным образом их происхождением. Верхний слой образовали потомки бывших великих князей русских и литовских, князья Пенковы – ярославские, Шуйские – суздальские, старшие из Ростовских, Патрикеевы – Гедиминовичи, от которых шли князья Голицыны и Куракины. Из старинного нетитулованного боярства Москвы в этом слое удержались одни Захарьины, ветвь старого московского боярского рода Кошкиных. Второй слой составился из потомков значительнейших удельных князей, каковы были князья Воротынские, Одоевские, Оболенские, Пронские. К ним примкнули и знатнейшия фамилии старинного московского боярства, Вельяминовы, Бутурины, Челяднины и др. |
| Таковы первые известия о Москве. Первоначальные причины её быстрого роста заключались в географическом положении города и его края. Прежде всего это положение содействовало сравнительно более ранней и густой населенности края. Москва возникла на рубеже между юго-западной днепровской и северо-восточной волжской Русью. Это был первый край, в который попадали юго-западные колонисты, перевалив за реку Угру; здесь, следовательно, они осаживалиеь в наибольшем количестве, как на первом своем привале. Бледные следы усиленного осадка колонизации в области реки Москвы находим в родословных росписях старинных боярских фамилий, которые действовали в Москве. Эти росписи начинаются обыкновенно сказанием о том, как и откуда родоначальники этих фамилий пришли служить московскому князю. Соединяя эти отдельные генеалогическия предания, мы получаем важный исторический факт: с конца XIII века, еще прежде чем город Москва начинает играть заметную роль в северной Руси, в нее со всех сторон собираются знатные служилые люди из Мурома, Нижнего, Ростова, Чернигова, даже из Киева и с Волыни. Знатные слуги шли по течению народной массы. Генеалогическия сказания боярских родословных отразили в себе лишь общее движение, господствовавшее в тогдашнем русском населении. В Москву, как центральный водоем, со всех краев Русской земли, угрожаемых внешними врагами, стекались народные силы. Это центральное положение Москвы прикрывало ее со всех сторон от внешних врагов; внешние удары падали на соседния княжества Рязанское, Нижегородское, Ростовское, Ярославское, Смоленское и редко достигали до Москвы. Благодаря такому прикрытию, Московская область стала убежищем для окрайного русского населения, всюду страдавшего от внешних нападений. В XIII и первой половине века Московское княжество было единственным краем северной Руси, свободным от таких бедствий. Вот одно из условий, содействовавших успешному его заселению. То же географическое положение Москвы заключало в себе другое условие, содействовавшее ранним промышленным её успехам. |
| Dissertatio hisiorico-critico-elenchtica. M. 1830. В конце 1831 года утвержден ординарным профессором московского Университета по кафедре теории изящных искусств и археологии. В мае 1835 года оставил службу при Университете, так как по случаю введения нового устава кафедра эстетики и археологии была упразднена. В 1836 году за напечатание в издаваемом под его редакцией Телескопе статьи Чаадаева был уволен от службы и удален на жительство в вологодскую губернию, где продолжал свои ученые и литературные занятия. В 1842 году вступил на службу по министерству внутренних дел чиновником особых поручений при министре и назначен редактором журнала министерства, редакцией которого заведывал до самой смерти. Скончался на 52 г. жизни 11 января 1856 года. Надеждин был человек чрезвычайно даровитый, и при необыкновенной памяти, зорком уме, увлекательном даре слова обладал широкой, многосторонней эруднцией (Сведения о Надеждине смотр, в Русск. Вестн. 1856, май. – Вестн. Географ. Общ. 1856, ч. XVI. Тут и список его сочинений. – Москвит. 1856, март. – Моск. Вед. 1856. 81. – Ж. М. В. Д. 1856. ч. XVI. – Биограф. словарь профессоров моск. Университета, т. 2. – Обзор русск. дух. литер. Филарета, кн. 2. 237). Знаменский Василий Потапович. Из ярославской Семинарии поступил в студенты Академии в 1824 году, и занимал в разрядных списках первое место. Оставалось ему полгода до окончания курса, как, вследствие доклада Сперанского Императору о необходимости избрать из духовных Академий – петербургской и московской по трое воспитанников для образования их в российском законоведении, был избран и в феврале 1828 года вместе с двумя своими товарищами благовещенским и Неволиным отправлен в Петербург. Здесь они слушали в Университете уроки по юридическим наукам, и кроме того во 2-м отделении канцелярии Его Величества у Балугьянского. Куницына. Плисова и Клокова. За ходом их образования наблюдал сам Сперанский. После экзамена, который произвел им Сперанский вместе с профессорами-юристами, они в сентябре 1829 года отправлены были за границу и в Берлине отданы в руководство профессору гражданского права Савиньи. |
| Такой своеобразной комбинацией высшее боярство надеялось устранить испытанные недостатки и опасности действовавшего государственного порядка, с которым ему не хотелось расставаться. Поляки того времени говорили о привязанности первостепенного московского боярства к польским учреждениям, о его готовности перестроить московский государственный порядок на польский лад. Это легенда, внушенная неосторожными и несерьезными толками отдельных лиц из боярского круга. Столкновения с Поляками не мало содействовали прояснению политических понятий боярства; но устройство Речи Посполитой не было его серьезным политическим идеалом. Ни из чего не видно, чтобы все это боярство когда-либо пыталось установить в Москве избирательную монархию или переделать земский собор в шляхетский сейм. Оно было настолько сообразительно и знакомо с положением дел дома, чтобы понимать, что такая попытка не только безнадежна и опасна, но и в случае удачи была бы невыгодна для него же. Иначе настроена была другая часть правительственного класса, состоявшая из довольно посредственной знати с выслужившимися дельцами приказов, дьяками. Самым видным человеком в этом кругу был боярин М. Гл. Салтыков. Предки его были нехудые люди, и он сам называл свой род «сенаторским». Но он поднялся при царе Федоре и особенно в Смутное время выше своего отечества, личными качествами: ни отца, ни деда его не встречаем не только в числе бояр, но и между окольничими. Заодно с ним действуют князья Тюфякин из Оболенских, Хворостинин из Ярославских и Масальский, также Плещеев, Ляпуновы и целый ряд дьяков; даже «торговый детина» Ф. Андронов является на этой стороне. В средних служилых слоях живо чувствовалась уже перемена, которой по-видимому еще не замечали большие бояре с своей генеалогической высоты. В начале XVII в. из больших боярских фамилий прежнего времени действовали Мстиславские, Шуйские, Одоевские, Воротынские, Трубецкие, Голицыны, Куракины, Пронские, некоторые из Оболенских и в числе их последний в роду своем Курлятев, Шереметевы, Морозовы, Шеины – и почти только; а рядом с ними видим Масальских, Прозоровских, Долгоруких, Нагих, Плещеевых, которым в прежнее время до тех больших родов было далеко. |
| Только северные и поморские города, принадледжавшие к сухоно-двинской и полярно-балтийской системе, к системе Новгородской колонизации, еще не совсем согласны были с понизовыми и около-московскими городами на совет и соединенье. В псковском и новгородком государствах обнаруживалось даже стремление отделиться от Москвы, образовать особые государства, избрать своих царей; в Псков явился новый самозванец, Сидорко, называясь Дмитрием царевичем, и многие ему целовали крест. В то время, как Дмитрий Пожарский собирал представителей городов на земский совет в Ярославль, и призывал, в том числе полномочных посланников от Новгорода, новгородцы вели переговоры с шведским королем, Карлом IX. Они, по словам актов, «все соединясь, приговорили и избрали на новгородское государство одного из двух сыновей Карла шведского, который люб – королевича-принца Густава-Адолфа, или принца Карла-Филиппа». Наконец, выборные представители Новгорода прибыли на общий земский совет в Ярославль. Здесь, на совете и договор с воеводами собравшегося в Ярославле земского ополчения, выборные посланники новгородские, между прочим, ясно высказали первоначальную причину розни областей, особенно рязанских, северских и украинных городов, говорили, что смуты самозванства в областях были выражением областного протеста против выбора на престол Шуйского немногими городами, а не всею землею; «На московском государстве учинился государем царем великий квнязь Василий Иванович Шуйский всея Русии по избранию немногих городов, а иные многие украинные города его себя государем не хотели и в послушании быть не почали, а учали Себя избирать воровских царевичей, Петрушку и иных, и теми именами московскому государству много зла учинили». Потом, выборные новгородские на ярославском земском совете, от лица всего Новгорода, призывали земское ополчение быть с ними «в совете, и в любви и в согласии» относительно избрания королевича шведского. Новгородцы не только не хотели присоединиться к Москве, но и Москву совсеми прочими областями хотели присоединить к новгородскому совету, и таким образом устроить новгородское государство. |
| Шмелев Иван Сергеевич (1873–1950), писатель 7, 77, 242 Шмоль Вильгельмина В., квартирная хозяйка М. М. Пришвина в Ельце 24 Штейнер Рудольф (1861–1925), немецкий религиозный философ 126, 403 Шукшин Василий Макарович (1929–1974), писатель, кинорежиссер, актер 333 Шумяцкий Борис Захарович (1888–1938), политический и государственный деятель 336 Щеголев Павел Елисеевич (1877–1931), литературовед 102 Щетинин Алексей Г., петербургский сектант 134–136, 322, 378, 463 Эллис (наст. фам. Кобылинский) Лев Львович (1879–1947), поэт и критик 53 Эренбург Илья Григорьевич (1891–1967), писатель, общественный деятель 273, 351 Эткинд Александр Маркович (р. 1955), литературовед 82, 109, 125, 266 Юдина Мария Вениаминовна (1899–1970), пианистка 474 Юшинский Андрей (1900–1911), подросток, в смерти которого обвиняли Бейлиса 134 Ягода Генрих Григорьевич (1891–1938), государственный деятель 360, 365, 398 Ярославский Емельян Михайлович (наст. имя Губельман Миней Израилевич) (1878–1943), советский государственный и партийный деятель 258 Яшин Александр Яковлевич (1913–1968), поэт 473 Ященко Александр Семенович (1877–1934), философ, юрист, литератор 25, 37, 228 Указатель произведений М. М. Пришвина «Адам и Ева» 526 «Архары» 237 «Астраль» 117, 526 «Башмаки» 231, 267, 527 «Берендеева чаща» 348–349, 390, 480, 527 «Большая звезда» 53 «Большевик из „Балаганчика“ 166–168, 264, 526 «В Августовских лесах» 526 «Весна света» 493 «В краю непуганых птиц» 46, 90, 93–97, 99, 102–103, 107, 132, 232, 334–336, 525—526 «Глаза земли» 77, 115, 182, 459, 472, 478, 482, 487–488, 528 «Голубое знамя» 168–169, 186, 260, 287, 526 «Гусек» 102 «Длинное ухо» 238 «Домик в тумане» (неопубл.) 92 «Жень-шень» («Корень жизни») 119, 142, 291, 329–331, 347, 355, 384, 387–388, 399–400, 416, 434–435, 442, 449–450, 456, 473, 527 «Журавлиная родина» 46, 63, 85, 90, 97–98, 118, 234, 252, 257–260, 264, 297, 307, 334, 344, 357, 527 «За волшебным колобком» 48, 98—100, 102–103, 114–115, 130–132, 232, 323, 299, 335–336, 338–339, 408, 526 «Заворошка» 124, 526 |
| Тот недостаток исторических данных, какой мы видели в истории канонизации наших святых за данный период и на который мы уже не раз указывали, нигде так не затрудняет исследователя, как именно по отношению к вопросу о правилах, которыми у нас в это время руководились при совершении ее. Но кроме этого недостатка материала и данных, исследователь встречает не менее важное затруднение и со стороны самого качества этого материала, который отличается неясностью и неопределенностью. Из истории канонизации святых этого периода можно видеть, что в одном случае применялись одни правила, в другом – совершенно другие, а в третьем, наконец, случае никаких указаний на применение каких бы то ни было правил мы не находим. Так напр., при канонизации св. Петра, митрополита Московского , мы впервые встречаем записывание чудес и чтение их в церкви, при чем в последующее время этого периода мы не всегда находим указания на это. При открытии мощей Ярославских чудотворцев, мы впервые встречаемся с фактом свидетельствования их, который потом уже в этом периоде не повторяется. Точно также, наконец, встречаем пример поверки высшею властию Церкви житий и канонов, именно, при канонизации св. Алексия, митрополита Московского. И записывание чудес, и освидетельствование мощей и эта, наконец, поверка житий, – все это, без сомнения, можно отнести к правилам совершения канонизации. Поэтому, основываясь на вышеприведенных фактах, можно бы, кажется, сделать заключение, что и на самом деле это было так. Но верность и справедливость такого заключения будет очень сомнительна; потому что по единичным фактам применения этих правил, при совершении канонизации, делать заключение к их общему и постоянному употреблению в практике Русской Церкви за все это время, логика нам не позволяет. При таком разнообразии единичных фактов, непохожих один на другой, исследователь попадает в очень затруднительное положение. Не говоря уже о трудности обобщения и приведения их к одному, так сказать, знаменателю, он, с одной стороны, не имеет права обобщить все эти разнообразные факты, а с другой, – и не может совершенно игнорировать их. Единственно возможный выход из этого затруднительного положения, это то предположение, которые мы выше сделали, что в этот период только еще вырабатывались те правила совершения канонизации, которые мы видим существующими в ней в последующее время. |
| —399— ный притон для странников в Костромской губерний нельзя не отметить село Коробово. Странники сумели воспользоваться льготами, дарованными потомству Сусанина, во имя которых „белопашцы“ (местные жители) освобождены от платежа податей и повинностей, а главное – от надзора земской полиции и местного губернского начальства, и нашли себе здесь особенный приют, так что в 1850 году из 97 душ „белопашцев“ до 56 принадлежали секте 1948 . К тому же времени нужно отнести распространение страннической секты в Саратовской губернии. Проповедниками странничества были здесь шубняки 1949 из деревни Симановской, Ярославского уезда, Симеон и его товарищи Иван и Степан Захаровы. Бывавшие по своему ремеслу в Саратовской губернии, они, может быть, – по тому же ремеслу зашли, около 1812 г., в с. Сопелки и, поближе познакомившись с сопелковцами, стали расхваливать им удобства жизни в Саратовской губернии и рекомендовать переселиться туда на жительство. Известные уже нам Ирина Федорова, Доминика Андреева и Родион Михайлов со своим отцом последовали такому совету и отправились в Саратовскую губернию. Ирина Федорова и Доминика нашли себе пристанище в саду купца Крюкова, в 18-ти верстах от Саратова, а Родион Михайлов с отцом укрылись в буераках у Филипповцев. Там все они оставались 8 лет. Саратовская полиция проведала об их укрывательстве и поймала отца Родиона Михайлова. Остальные тогда решились оставить Саратовскую губернию: Ирина и Родион снова явились в Сопелки, и Доминика с Симеоном (шубняком) направились в Астраханскую губернию, где и поселились в камышах на берегу Каспийского моря. Однако здесь они были пойманы: Семен был сослан в Закавказский край, а Доминика, после четырехлетнего содержания в Тобольском тюремном замке, по ходатайству одного купца, была выпущена и пошла странствовать по Томской губернии 1950 . Но скоро в Саратовской губернии явились последователи —400— страннической секты и из местных жителей. Первыми из них были вольноотпущенные дворовые люди, записавшиеся впоследствии в Саратовские купцы, Василий и Игнатий Алексеевы Писаревы. Второй из них, отличившийся начитанностью и ловкостью, успел приобресть себе доверие окружающих и скоро сделался наставником уже значительной паствы. И хотя странническая секта в Саратовской губернии, вследствие укоренившихся здесь – поповщины (северо-восточная часть губернии) и молоканства (юго-западная часть губернии) не распространилась так широко, как в северных губерниях, тем не менее странники упрочились в Саратовском (Комаровка, Сопельское), Вольском (Воскресенское, Чернисское), Хвалынском (Покурлей) Аткарском (Копены, Карамыш) и Камышинском (Золотое, Банное) уездах. Уничтожение в 1838 году в Саратовских буераках скитов повлияло только на то, что часть странников переселилась в Симбирскую губернию – в Жигулевские горы и еще часть их поселилась в Сибири, в Томской губернии, в Кийской волости 1951 . |
| Драгоценные пояса тщательно перечислялись в княжеских духовных грамотах. Так, Дмитрий Донской завещал сыну Василию «пояс золот велики с каменьем без ремени, пояс золот с ременем Макарова дела», сыну Юрию — «пояс золот новый с каменьем с жомчюгом без ремени, пояс золот Шышкина дела, вотола сажена». Василий I Дмитриевич завещал наследнику Василию «пояс золот с каменьем, что ми дал отець мои, да другии пояс мои на чепех с каменьем, а третей пояс ему же на синем ремени». Князь Юрий Дмитриевич завещал Василию Косому «пояс золот с каменьем, на чепех, без ремени». Властная княгиня-мать на свадьбе Василия II сорвала злополучный пояс с князя Василия Косого. Юрьевичи в гневе («роззлобившися») покинули свадьбу и направились в Галич к отцу. По дороге они «пограбиша» Ярославль и ярославских князей («казны всех князей розграбиша»), державшихся промосковской ориентации. Вслед за Василием Косым и Дмитрием Шемякой «разъехашася по домом» остальные князья и бояре. Смысл происшедших событий нуждается в комментарии. С.Б. Веселовский верно подметил, что «ни Софья, ни ее приверженцы, ни московское правительство в целом не были заинтересованы в том, чтобы вызвать разрыв с Юрьевичами и бросить их в объятия отца». Но из этого он сделал вывод, что «пустил клевету о краже пояса» сам И.Д. Всеволожский, чтобы «поссорить Юрьевичей с великокняжеским двором и вовлечь их в дело отца». Нам представляется такой ход мысли у И.Д. Всеволожского излишне хитроумным. Вряд ли у него была необходимость выступать в роли пресловутой унтер-офицерской вдовы, которая «сама себя высекла». Ивану Дмитриевичу вряд ли бы пришло в голову оболгать самого себя. Ход дела, вероятно, был иным. Пояс, вокруг которого разыгралась ссора, имел не столько ценностное, сколько символическое значение — примерно то же, что шапка Мономаха в более позднее время. Владение поясом, как наследием Дмитрия Донского, означало преемственность власти от этого славного победителя на Куликовом поле. С поясом также ассоциировалось обладание Нижним Новгородом (пояс некогда принадлежал великому князю Дмитрию Константиновичу). Скандал из-за него имел и другой аспект. |
| Казнь Настасьи Карповой глубоко врезалась в память хлыстов, которые еще до сих пор помнят „о страданиях св. мученицы Настасьи Карповны“. Об этих мнимых страданиях хлысты так поют: Процветая и увеличиваясь в числе в самой Москве, хлыстовщина в данное время быстрыми шагами стала распространяться и в других губерниях, ближайших и отдаленных. Распространителями хлыстовской секты в этих местностях естественно были те лица, которые вследствие страха наказаний покинули в 1733–1734 гг. Москву и принуждены были искать себе оседлости более спокойной и безопасной. Таким образом, после следствия о хлыстах в 1733–1734 годах пропагандисты хлыстовской секты появляются в нижегородской губернии, куда убежали на время братья Семен и Игнатий Шигины и Иван Белый или Чечеткин; они поселились в горбатовском уезде в селах Павлове и Ворсме 96 . Далее, пропагандисты хлыстовской секты появляются в ярославской губернии. Здесь на поприще распространения хлыстовщины подвизался крестьянин Василий Соплин, родом из ярославского уезда, деревни Поздеевки. Убежав из Москвы, где он жил до 1733 г., Соплин объявил себя христом и стал распространять хлыстовщину в своей деревне, а равно и в ближайших к ней: Никольской, Данильцовой и т. д. Скоро, таким образом, в ярославском уезде образовался целый корабль с христом Соплиным и богородицей Ефросиньей Ивановой во главе 97 . Наконец, пропаганда хлыстовщины проникла и в Петербург. Здесь распространял хлыстовщину московский купец Иван Чуркин, который, убежав от следствия и прибыв в Петербург, завел сапожную мастерскую и, по-видимому, даже отрекся от хлыстовского учения, так как вступил в законный брак. Скоро, однако, в 1740 году, в бытность по своим делам в Москве, Чуркин сошелся с лжебогородицей Авдотьей Прокофьевой, которую и привез в Петербург в свой дом. Бросив жену, Чуркин в союзе в Авдотьей Прокофьевой снова предался учению хлыстов и стал распространять его между своими знакомыми и родными. Спустя малое время, у Чуркина образовался целый корабль; к нему принадлежали брат Чуркина Герасим, жена, Алексей Иванов – работнике мастерской Чуркина и др. В этом корабле, как обнаружило следствие 1745–1752 гг., совершалось даже причащение телом и кровию младенцев. Так, первого ребенка, рожденного женою Чуркина по вступлении в секту, он собственноручно заколол и по хлыстовскому обычаю приготовил в соединении с кровию и сердцем младенца несколько хлебов, которые и употреблял для причащения своих согласников 98 . |
|
|
