| По дороге к месту службы Л. для поправки здоровья задержался в Пятигорске, где на дуэли с однокашником по юнкерской школе Н. С. Мартыновым, случившейся по неясным личным причинам, был убит (на этой дуэли Л. тоже отказался стрелять в противника). 17 июля 1841 г. Л. был отпет в Скорбященской ц. Пятигорска прот. Павлом Александровским (по жалобе настоятеля прот. Василия Эрастова потом было возбуждено дело о незаконности этого отпевания, но вскоре прекращено) и похоронен на Пятигорском кладбище. 21 апр. 1842 г., после продолжительных хлопот бабушки, прах Л. был доставлен в Тарханы и 23 апр. погребен в семейном склепе, рядом с могилой матери. По распоряжению Е. А. Арсеньевой вскоре над этими могилами была поставлена часовня. Соч.: ПСС: В 5 т./Под ред. и с примеч. Д. И. Абрамовича. СПб., 1910-1913 (Т. 5: Мат-лы для биографии и лит. характеристики); То же: В 5 т./Под ред. Б. М. Эйхенбаума. М.; Л., 1935-1937; Соч.: В 6 т. М.; Л., 1954-1957; Собр. соч.: В 4 т. Л., 1979-1981. М., 1975-1976. СПб., 2014; То же: В 10 т. М., 1999-2002; Полн. собр. стихотворений: В 2 т./Сост., подгот. текста и примеч.: Э. Э. Найдич. Л., 1989. (Б-ка поэта. Б. сер.); ПСС: В 10 т. М., 1999-2002; Собр. соч.: В 4 т. СПб., 2014. Т. 1-4. Справ. лит. (энциклопедии, летописи, библиографии): Библиография текстов Лермонтова: Публикации, отд. изд. и собр. соч. М.; Л., 1936; Мануйлов В. А. Летопись жизни и творчества М. Ю. Лермонтова. М.; Л., 1964; Миллер О. В. Библиография лит-ры о М. Ю. Лермонтове: (1917-1977). Л., 1980; она же. Лит-ра о жизни и творчестве М. Ю. Лермонтова: Библиогр. указ.: 1825-1916. Л., 1990; она же. Лит-ра о жизни и творчестве М. Ю. Лермонтова: Библиогр. указ.: 1978-1991. СПб., 2003; она же. Лит-ра о М. Ю. Лермонтове: Библиогр. указ. 1992-2001. СПб., 2007; Лермонтовская энциклопедия. М., 1981, 19992; Лермонтов в музыке: Справ. М., 1983; М. Ю. Лермонтов//Христианство и новая рус. лит-ра XVIII-XX вв.: Библиогр. указ. СПб., 2002. С. 267-275; Захаров В. А. Летопись жизни и творчества М. Ю. Лермонтова. М., 2003; М. Ю. Лермонтов: Энцикл. слов. М., 2014. |
| Сергия Булгакова. Так, у А. Тарковского есть стихотворение, которое даже названием своим совпадает с известной работой о. Павла Флоренского. Это стихотворение «Имена». Первая часть этого стихотворения представляет собой своеобразный парафраз тех мыслей, которые высказывает о. Павел в одноименной работе. А ну-ка, Македонца или Пушкина Попробуйте назвать не Александром, А как-нибудь иначе! Не пытайтесь. Ещё Петру Великому придумайте Другое имя! Ничего не выйдет. Встречался вам когда-нибудь юродивый, Которого не звали Гришей? Нет, не встречался, если не соврать. И можно кожу заживо сорвать, Но имя к нам так крепко припечатано, Что силы нет переименовать, Хоть каждое затёрто и захватано. У нас не зря про имя говорят: Оно - Ни дать ни взять родимое пятно. c. 268] Основная мысль о. Павла Флоренского состоит в том, что имя есть субстанциальная или эссенциальная форма личности, особая личностная категория, через которую можно познать носителя имени. П. Флоренский пишет: «Имена и должны быть рассматриваемы, как инварианты личности. Чрезвычайно далёкие от какой-либо прямой связи с внешне учитываемыми признаками, даже группами таких признаков, невыразимые слова, они, однако определеннее всего ухватывают самые главные линии личностного строения в их индивидуальной целостности» . В процессе культурологического, эстетического, философского анализа, которому подвергает П. Флоренский имя - этот «архетип духовного строения личности» , - философ показывает, что имя обладает формообразующим личностным началом, которое по-своему формирует, направляет, выстраивает личность. В стихотворении «Имена» присутствует и философско-антропологический аспект размышлений поэта, который проявлен во второй части стихотворения: В стихотворении «Я прощаюсь со всем, чем когда-то я был» А. Тарковский пишет: «Больше сферы подвижной в руке не держу,/И ни слова без слова я вам не скажу./А когда-то во мне находили слова/Люди, рыбы и камни, листва и трава» . Последние две строки имеют свой философский аналог в размышлениях С. |
| Начало самостоятельного творческого пути его я отношу к 1816 году («Желание»). Стало быть, весь путь — двадцать лет. В самой сердцевине этого срока и находится двухлетний период (осень 1826 — осень 1828) описываемого духовного кризиса: «Пророк» — «Воспоминание» и «Дар напрасный…» — «Анчар». В этом кризисе родился поздний Пушкин. Одна из главных черт этого поэта — эсхатологический элемент. Не прямо, не тематически, а — тонально, в настрое, в угле зрения. Проявляется некая суровая трезвость во взгляде на мир и на себя («спокоен и угрюм»). Порой какая-то даже холодноватая созерцательность, «изучающая» отстраненность: ну-ка, мол, посмотрим, где это я… Кавказ подо мною. Один в вышине… [Покойный Кайсын Кулиев, смеясь, говорил: горцы обижаются на эту строку. А для Пушкина Кавказ был первой ступенькой в монотеизм («Подражания Корану»). — В.Н.] Вертикальный, как уже было сказано, разрез мира; почти космический масштаб: люди «гнездятся», овцы «ползают». Все — в порядке, все — устроено, все — на своих местах; только вот в самой бездне, в «ущелье», — Терек играет, как зверь, хаос шевелится «в клетке железной» всего этого порядка и устройства: антипод и антитеза «неба содроганью» в «Пророке»; и в этом тоже — свой порядок… «Обвал» — тоже картина мира, но — в динамике и звуке. Порядок на мгновение нарушается, становится как будто легче и удобнее для тех, кто «гнездится» и «ползает»: И путь по нем широкий шел, И конь скакал, и влекся вол, И своего верблюда вел Степной купец… — но через мгновение же все становится как было, как изначала устроено: Где ныне мчится лишь Эол, Небес жилец. Везде — дух орлиной высоты, взгляд гостя, у которого свои мерки, своя система отсчета, другой масштаб. «Делибаш»: Посмотрите! каковы? Делибаш уже на пике, А казак без головы. Мол, ведь я же вам говорил: не надо! — как о бессмысленной, хоть и азартно наблюдаемой, детской возне. Это словно обо всех нас, от Адама, и во всей трагикомической бренности. И наконец, «Монастырь на Казбеке» с его бегством из «ущелья» в «соседство Бога», с необъявленной (хотя, впрочем, упомянут «ковчег») темой спасения от потопа — о чем шла речь в самом начале этих заметок. |
| Погода к вечеру изменилась внезапно, как это часто бывает во Флоренции осенью. Из ущелья Муньоне подул северный ветер, пронзительный, точно сквозной. И высоты Муджелло сразу побелели, точно поседели, от инея. Накрапывал дождь. Вдруг снизу, из-под полога туч, как будто отрезанного и оставлявшего над горизонтом узкую полосу чистого неба, брызнуло солнце и осветило грязные, мокрые улицы, глянцевитые крыши домов и лица людей медно-желтым, холодным и грубым светом. Дождь сделался похожим на медную пыль. И кое-где вдали засверкали оконные стекла, точно раскаленные уголья. Против церкви Санта-Тринита, у моста, на углу набережной и улицы Торнабуони, возвышался огромный, из дикого коричнево-серого камня, с решетчатыми окнами и зубцами, напоминавший средневековую крепость, палаццо Спини. Внизу, по стенам его, как у многих старинных флорентинских дворцов, тянулись широкие каменные лавки, на которых сиживали граждане всех возрастов и званий, играя в кости или шашки, слушая новости, беседуя о делах, зимою греясь на солнце, летом отдыхая в тени. С той стороны дворца, что выходила на Арно, над скамьей устроен был черепичный навес со столбиками, вроде лоджии. Проходя мимо навеса, увидел Леонардо собрание полузнакомых людей. Одни сидели, другие стояли. Разговаривали так оживленно, что не замечали порывов резкого ветра с дождем. – Мессер, мессер Леонардо! – окликнули его. – Пожалуйте сюда, разрешите-ка наш спор. Он остановился. Спорили о нескольких загадочных стихах «Божественной Комедии» в тридцать четвертой песне «Ада», где поэт рассказывает о великане Дите, погруженном в лед до середины груди, на самом дне Проклятого Колодца. Это – главный вождь низвергнутых ангельских полчищ, «Император Скорбного Царства». Три лица его – черное, красное, желтое – как бы дьявольское отражение божественных ипостасей Троицы. И в каждой из трех пастей – по грешнику, которых он вечно гложет: в черной – Иуда Предатель, в красной – Брут, в желтой – Кассий. Спорили о том, почему Алигьери казнит того, кто восстал на Человекобога, казнит убийцу Юлия Цезаря и величайшего из Отступников, того, кто восстал на Богочеловека, почти одинаковою казнью, – ибо вся разница лишь в том, что у Брута ноги внутри Дитовой пасти, голова – снаружи, тогда как ноги Иуды – снаружи, а голова – внутри. Одни объясняли это тем, что Данте, пламенный гибеллин, защитник власти императорской против земного владычества пап, считал Римскую монархию столь же или почти столь же священною и нужною для спасения мира, как Римскую Церковь. Другие возражали, что такое объяснение отзывается ересью и не соответствует христианскому духу благочестивейшего из поэтов. Чем больше спорили, тем неразгаданнее становилась тайна поэта. |
| Дьявольское начало в мистерии представлено нарочито карнавальными и комическими духами псевдослав. мифологии (Бука, Кикимора, Шишимора), к-рые по ходу действия обнаруживают свою адскую сущность. В 3-й части Ижорский, сражавшийся на стороне греческих повстанцев, решает уйти на Афон , но погибает от пули ислам. фанатика, подученного нечистой силой. Финальное спасение души грешника оказывается актом Божественного милосердия (в чем, вероятно, отразилась лютеран. доктрина об оправдании верой). К. надеялся, что его драма «заслуживает название сочинения религиозного» и вселяет в душу «твердое упование на милосердие Божие и на чудотворную силу Креста Христова» (Избр. произведения. 1967. Т. 2. С. 750). Главное прозаическое сочинение К.- роман в письмах «Последний Колонна» (1832-1845; опубл. в 1937), об итал. художнике, радушно принятом в рус. дворянской семье, который впосл. совершил жестокое двойное убийство. Это история, подобного Ижорскому, богоотступника и эгоиста, обладающего демоническими силами, заканчивается необратимой гибелью героя. Нравоучительный смысл повести - предупреждение о «пагубе величайшего из смертных грехов - гордости, ею же пали и ангелы, пагубе слепоты, которая отказывается видеть нечто высшее мира сего». Прижизненные публикации произведений К. после 1825 г. были единичными; большую их часть издали только в XX в., а нек-рые остаются в рукописях до наст. времени. Арх.: РГБ. Ф. 449; РГАЛИ. Ф. 256; ИРЛИ; РНБ; ГАРФ; ГИМ. Соч.: В 2 т./Вступ. ст., ред. и примеч.: Ю. Н. Тынянов. Л., 1939; Соч./Сост., подгот. текста, коммент.: В. Д. Рак, Н. М. Романов. Л., 1989; Избр. произв.: В 2 т./Вступ. ст., подгот. текста и примеч.: Н. В. Королева. М.; Л., 1967. (Б-ка поэта. Б. сер.); Исповедь перед причастием/Публ. и послесл.: Н. А. Котляревский//Радуга: Альм. ПД. Пг., 1922. С. 88-106; Путешествие. Дневник. Статьи/Изд. подгот.: Н. В. Королева, В. Д. Рак. Л., 1979. (Лит. памятники); [Статьи, письма]//Декабристы: Эстетика и критика. М., 1991. С. 210-421. Лит.: Буткевич Т. И., прот. |
| Там, за лесами, горбит и тянет вся окружная область. А сюда, чтоб никто не мешал им, – закрыты дороги, здесь рыбу и дичь разводят особо для них. Вот следы: кто-то костёр раскладывал, притушили в начале и выгнали. Озеро пустынное. Милое озеро. Родина… Утёнок Маленький жёлтый утёнок, смешно припадая к мокрой траве беловатым брюшком и чуть не падая с тонких своих ножек, бегает передо мной и пищит: «Где моя мама? Где мои все?» А у него не мама вовсе, а курица: ей подложили утиных яиц, она их высидела между своими, грела равно всех. Сейчас перед непогодой их домик – перевёрнутую корзину без дна – отнесли под навес, накрыли мешковиной. Все там, а этот затерялся. А ну-ка, маленький, иди ко мне в ладони. И в чём тут держится душа? Не весит нисколько, глазки чёрные – как бусинки, ножки – воробьиные, чуть-чуть его сжать – и нет. А между тем – тёпленький. И клювик его бледно-розовый, как наманикюренный, уже разлапист. И лапки уже перепончатые, и жёлт в свою масть, и крыльца пушистые уже выпирают. И вот даже от братьев отличился характером. А мы – мы на Венеру скоро полетим. Мы теперь, если все дружно возьмёмся, – за двадцать минут целый мир перепашем. Но никогда! – никогда, со всем нашим атомным могуществом, мы не составим в колбе, и даже если перья и косточки нам дать, – не смонтируем вот этого невесомого жалкенького жёлтенького утёнка… Прах поэта Теперь деревня Льгово, а прежде древний город Ольгов стал на высоком обрыве над Окою: русские люди в те века после воды, питьевой и бегучей, второй облюбовывали – красоту. Ингварь Игоревич, чудом спасшийся от братних ножей, во спасенье своё поставил здесь монастырь Успенский. Через пойму и пойму в ясный день далеко отсюда видно, и за тридцать пять вёрст на такой же крути – колокольня высокая монастыря Иоанна Богослова. Оба их пощадил суеверный Батый. Это место, как своё единственное, приглядел Яков Петрович Полонский и велел похоронить себя здесь. Всё нам кажется, что дух наш будет летать над могилой и озираться на тихие просторы. Но – нет куполов, и церквей нет, от каменной стены половина осталась и достроена дощаным забором с колючей проволокой, а над всей древностью – вышки, пугала гадкие, до того знакомые, до того знакомые… В воротах монастырских – вахта. Плакат: «За мир между народами!» – русский рабочий держит на руках африканёнка. |
| 15. Поздний Пушкин Начало самостоятельного творческого пути его я отношу к 1816 году ( " Желание " ). Стало быть, весь путь - двадцать лет. В самой сердцевине этого срока и находится двухлетний период (осень 1826 - осень 1828) описываемого духовного кризиса: " Пророк " - " Воспоминание " и " Дар напрасный... " - " Анчар " . В этом кризисе родился поздний Пушкин. Одна из главных черт этого поэта - эсхатологический элемент. Не прямо, не тематически, а - тонально, в настрое, в угле зрения. Проявляется некая суровая трезвость во взгляде на мир и на себя ( " спокоен и угрюм " ). Порой какая-то даже холодноватая созерцательность, " изучающая " отстраненность: ну-ка, мол, посмотрим, где это я... Кавказ подо мною. Один в вышине... [Покойный Кайсын Кулиев, смеясь, говорил: горцы обижаются на эту строку. А для Пушкина Кавказ был первой ступенькой в монотеизм ( " Подражания Корану " ). - В.Н.] Вертикальный, как уже было сказано, разрез мира; почти космический масштаб: люди " гнездятся " , овцы " ползают " . Все - в порядке, все - устроено, все - на своих местах; только вот в самой бездне, в " ущелье " ,- Терек играет, как зверь, хаос шевелится " в клетке железной " всего этого порядка и устройства: антипод и антитеза " неба содроганью " в " Пророке " ; и в этом тоже - свой порядок... " Обвал " - тоже картина мира, но - в динамике и звуке. Порядок на мгновение нарушается, становится как будто легче и удобнее для тех, кто " гнездится " и " ползает " : И путь по нем широкий шел, И конь скакал, и влекся вол, И своего верблюда вел Степной купец... - но через мгновение же все становится как было, как изначала устроено: Где ныне мчится лишь Эол, Небес жилец. Везде - дух орлиной высоты, взгляд гостя, у которого свои мерки, своя система отсчета, другой масштаб. " Делибаш " : Посмотрите! каковы? Делибаш уже на пике, А казак без головы. Мол, ведь я же вам говорил: не надо! - как о бессмысленной, хоть и азартно наблюдаемой, детской возне. Это словно обо всех нас, от Адама, и во всей трагикомической бренности. |
| - А вслух можно молиться? – спросила Варя. - И вслух можно и мысленно! Главное – бороться, не отступать, не поддаваться! Все в домике отца Владимира было на виду, но однажды Никита заметил в сенях низкую дверь, за которой оказалась комнатушка с письменным столом, заваленным бумагами, а на нем … компьютер и принтер. - Отец Владимир, - бросился Никита к батюшке, - почему Вы мне про компьютер не сказали? Зачем он Вам? - Что же ты, брат, без спроса в чужую комнату зашел? – отец Владимир нахмурился. – Не говорил, значит, имел на то свои резоны. - Простите, - смутился мальчик. – Все-таки, зачем Вам компьютер? - Для дела, для переписки, для поиска нужной информации. - У Вас есть Интернет?! - Есть, от флешки. Только работает он с черепашьей скоростью. Кстати, раз уж ты мою тайну открыл, то теперь можешь пользоваться компьютером, - подумав, сказал батюшка. – Может тебе новые игры посмотреть хочется? Так ты не стесняйся, - добавил он, внимательно посмотрев Никите в глаза. - Чего я там забыл?! У меня работы по горло. – Хмыкнул тот. Однажды Никита прочитал Варе и отцу Владимиру за вечерним чаем свое новое стихотворение: - Время петляет, пощады не знает. И глупо в игры с ним играть. Оно умело нами управляет. Учись ценить пока не поздно. То, что сейчас имеешь ты. Ведь, потерять и это можно. И не смотри на мир так грозно. Ему нет дела до твоих обид. Всем нам бывает в жизни сложно. Сквозь мрак теней, что в нём блуждают, Проложить свой старайся путь. Что для других примером станет. Но одному не потянуть такую ношу. Не отвергай ты дружеской руки В друзей я веру никогда не брошу… И ты в них веру сохрани! - Да ты, брат, поэт, - обрадовался батюшка. – Знаешь что, - он взял с полки книгу, почитай-ка стихи этого поэта. - Иосиф Бродский, - Никита раскрыл книгу. - «…Холмы – это наша юность, Гоним ее не узнав. Холмы – это сотни улиц. Холмы – это сонм канав. Холмы – это боль и гордость. Холмы - это край земли. Чем выше на них восходишь, Тем больше их видишь вдали… Присно, вчера и ныне, По склону движемся мы. |
| Скверный мальчишка! Выстрелил в старика поэта, который пустил его обогреться, приласкал, напоил вином и дал самое лучшее яблоко! Добрый старик лежал на полу и плакал: он был ранен в самое сердце. Потом он сказал: — Фу, какой скверный мальчишка этот Амур! Я расскажу о нем всем хорошим детям, чтобы они береглись, не связывались с ним, — он и их обидит. И все хорошие дети — и мальчики и девочки — стали остерегаться этого Амура, но он все-таки умеет иногда обмануть их; такой плут! Идут студенты с лекций, и он рядом: книжка под мышкой, в черном сюртуке, и не узнаешь его! Они думают, что он тоже студент, возьмут его под руку, а он и пустит им стрелу прямо в грудь. Или вот идут девушки от священника или в церковь — он тоже тут как тут; вечно гоняется за людьми! А то заберется иногда в большую люстру в театре и горит там ярким пламенем; люди-то думают сначала, что это лампа, и уж потом только разберут в чем дело. Бегает он и по королевскому саду и по крепостной стене. А раз гак он ранил в сердце твоих родителей! Спроси-ка у них, они тебе расскажут. Да, скверный мальчишка этот Амур, ты лучше не связывайся с ним! Он только и Делает, что бегает за людьми. Подумай, раз он пустил стрелу даже в твою старую бабушку! Было это давно, давно прошло и быльем поросло, а все-таки не забылось, да и не забудется никогда! Фу! Злой Амур! Но теперь ты знаешь про него, знаешь, какой это скверный мальчишка! Скороходы Был назначен приз, и даже два, один большой, другой малый, за наибольшую быстроту — не на состязании, а вообще в течение целого года. — Я получил первый приз! — сказал заяц. — По-моему, уж можно ожидать справедливости, если судьи — твои близкие друзья и родные. Однако присудить второй приз улитке? Мне это даже обидно! — Но ведь надо же принимать во внимание и усердие, и добрую волю, как справедливо рассудили высокоуважаемые судьи, и я вполне разделяю их мнение! — заметил заборный столб, бывший свидетелем присуждения призов. — Улитке понадобилось полгода, чтобы переползти через порог, но все-таки она спешила на совесть и даже сломала себе второпях бедренную кость! Она душой и телом отдавалась своему делу, да еще тащила на спине свой дом! Такое усердие достойно всяческого поощрения, вот почему ей и присужден второй приз. |
| Так что можно не сомневаться: " Нет, я не дорожу... " написано 19 января 1830 года, когда между ними ничего еще не могло быть. Просто он увидел или угадал в ней вот эту " смиренницу " - и запечатлел угадку в стихах. В его выборе это был очень важный момент. Он увидел в этой девочке ту ипостась своей многоликой музы, которая стала ему, в пору его зрелости, дороже и милее всего. Ведь в этом же году он пишет восьмую главу романа, где музу юности, что " как вакханоч-ка резвилась " , сменяет " барышня уездная " " С печальной думою в очах " . Вот и выходит, что это стихотворение - интимнейшая личная (а не " антологическая " ) лирика, ни на чем житейском не основанная, рожденная " единством и теснотой стихового ряда " (Тынянов) его внутренней жизни. И не " вообще " внутренней, а - творческой. Здесь опять возникает пигмалионова тень, " греческая " тема. Недавно - спасибо Олегу Чухонцеву, с которым у нас как-то вышел разговор об этом стихотворении,- я разыскал читанную когда-то, даже цитированную (см.: " Поэзия и судьба " , раздел " Космос Пушкина " ), но нелепо затем забытую мною статью Н.М.Ботвинник, где убедительно показано: " Нет, я не дорожу... " - реплика в поэтическом диалоге ( " Временник Пушкинской комиссии. 1976 " . Л., 1979, с. 147-156. - В.Н.). Диалог - с Батюшковым, он давний, с молодых лет, и продолжается сейчас, в 30-е годы. Есть у Батюшкова, в цикле " Из греческой антологии " , вольное переложение по-русски французского перевода, сделанного С.С.Уваровым, тогда еще членом " Арзамаса " , из греческого поэта Павла Силенциария (VIb.), в стихотворении которого любовная опытность женщины в летах предпочитается " цветущей свежести " молодых красавиц. С пятой свой строки батюшковские стихи ( " Тебе ль оплакивать утрату юных дней " (К.Н.Батюшков. Опыты в стихах и прозе. М., 1977; " Литературные памятники " , с.347. - В.Н.) выглядят так: Твой друг не дорожит неопытной красой, Незрелой в таинствах любовного искусства. Без жизни взор ее стыдливый и немой, И робкий поцалуй без чувства. |
|
|
