| И. Николаев, Т. С. Царькова. СПб., 1998. С. 55-58. (Новая б-ка поэта); Авдеев А. Г. Стихотворный элогий Кариона Истомина, посвящ. вел. кнг. св. Евдокии, в иночестве Евфросинии//ВЦИ. 2008. 4(12). С. 131-134. Букварь: Букварь славенороссийских писмен. М., 1694; Букварь языка славенска. М., 1696; Берх В. Н. Букварь Кариона Истомина 1691 г.//Сев. архив. 1822. Ч. 4. 19. С. 3-27; Ровинский Д. А. Рус. народные картинки. СПб., 1881. Кн. 2. С. 483-503; Кн. 4. С. 514-517; он же. Мат-лы для рус. иконографии. СПб., 1890. Вып. 7, 9; Тарабрин И. М. Лицевой букварь Кариона Истомина//Древности. М., 1916. Т. 25. Табл. XV-LIII (отд. отт.: М., 1916); Букварь, составлен Карионом Истоминым, гравирован Леонтием Буниным, отпечатан в 1694 г. в Москве: [Факс. воспроизв. экз., хранящегося в РНБ]/Вступ. ст.: В. И. Лукьяненко, М. А. Алексеева. Л., 1981. Лит.: Новиков Н. И. Опыт ист. словаря о российских писателях. СПб., 1772. С. 71-72; Евгений. Словарь. 1827 2. Т. 1. С. 318-320; Строев. Словарь. С. 163-165; Филарет (Гумилевский). Обзор. С. 267; Браиловский С. Н. Карион Истомин: Жизнь его и сочинения//ЧОЛДП. 1889. Апр. С. 346-374; Май. С. 439-464; Июнь. С. 538-592; он же. К биографии Кариона Истомина//ЖМНП. 1891. Ч. 276. 8. С. 434-437; он же. Заметки по лит-ре переходного времени. 2: К биографии Федора Поликарпова и Кариона Истомина//Там же. 1903. Ч. 346. 3. С. 187-188; он же. К вопросу о лит. деятельности рус. писателей XVII ст., носивших имя Карион//ИОРЯС. 1909. Т. 14. Кн. 1. С. 12-58; Викторов А. Е. Описи рукописных собраний в книгохранилищах Сев. России. СПб., 1890. С. 22, 167-168, 227, 250, 267-268, 278; Георгиевский В. Флорищева пуст.: Ист.-археол. описание с рисунками. Вязники, 1896. С. 166-171, 199-200, 248-251, 259-260; ОДДС. 1901. Т. 10: 1730 г. Прил. 7. Стб. 989-994; Попов А. В. Карион Истомин//ПБЭ. 1907. Т. 8. Стб. 623-633; Никольский А. И. Описание рукописей, хранящихся в архиве Святейшего правительствующего Синода. СПб., 1910. Т. 2. Вып. 2. С. 534-540; Шемшурин А. А. О гравированном и рукописных лицевых букварях Кариона Истомина//ЧОИДР. |
| М. Сперанским (сравнение 2 вариантов см. в записке К. «Для сведения моих сыновей и потомства», написанной 16 дек. 1825). К. был очевидцем восстания декабристов в С.-Петербурге 14 дек. 1825 г. По словам К., душа его «алкала пушечного грома», но позднее он предпринял попытку защитить осужденных перед имп. Николаем I, объясняя, что «заблуждения и преступления этих молодых людей суть заблуждения и преступления нашего века». Награжден орденами св. Владимира 3-й степени (1810) и св. Анны 1-й степени (1816). Похоронен на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры. Арх.: РГИА. Ф. 248, 951; РНБ. Ф. 336. Соч.: ПСС: В 18 т. М., 1998-2009 [т. 1-12 - История Государства Российского, т. 18 - Письма]; Соч. СПб., 1848 5. 3 т.; Соч.: В 2 т./Сост., вступ. ст., коммент.: Г. П. Макогоненко. Л., 1984; Избр. соч.: В 2 т./Вступ. ст.: П. Н. Берков, Г. П. Макогоненко. М.; Л., 1964; История Государства Российского. СПб., 1842-1843 5. 3 кн. 12 т.; То же. М., 1988-1989p. 4 кн.; То же. 1989-1998. 6 т. [науч. коммент. изд., не завершено]; Переводы. СПб., 1834-1835. 9 ч.; [Статьи из отд. «Смесь» газ. «Московские ведомости», 1795]//Москвитянин. 1854. 3-4, 6-7, 10-12; Записка о древней и новой России. М., 1914, 1991; Полн. собр. стихотворений/Вступ. ст., подгот. текста и примеч.: Ю. М. Лотман. М.; Л., 1966. (Б-ка поэта); Письма русского путешественника/Изд. подгот.: Ю. М. Лотман, Н. А. Марченко, Б. А. Успенский. Л., 1984. 1989р. (Лит. памятники). Переписка: Неизд. соч. и переписка. СПб., 1862. Ч. 1 [переписка с имп. Александром I, имп. Елисаветой Алексеевной, вел. кнг. Екатериной Павловной, имп. Николаем I, с женой Е. А. Карамзиной и др.]; Письма к И. И. Дмитриеву СПб., 1866; Письма к кн. П. А. Вяземскому, 1810-1826: (Из Остафьевского архива). СПб., 1897; Переписка с 1799 по 1826: [Письма к брату В. М. Карамзину]/Предисл.: Е. Колбасин//Атеней. 1858. Ч. 3. 19. С. 192-204; 20. С. 244-259; 21. С. 339-344; 22. С. 416-422; 23. С. 474-486; 24. С. 532-542; 25. С. 598-606; 26. С. 652-662; Ч. 4. 27. С. 56-62; 28. |
| Закрыть itemscope itemtype="" > Это столкновение проиграть нельзя! «Турецкие круги» и «Французский петух» против «Гвардейцев 1812 года» на Большой Морской 18.10.2017 1155 Время на чтение 6 минут Группой петербургских архитекторов и скульпторов: Заслуженным художником России Ф.К.Романовским (1939 -2016, главным художником города с 1989 по 1992 г), Д.А.Лагутиным, А.В.Марковским, К.А.Рогожкиным, совместно с крупнейшими скульпторами: народным художником России А.С.Чаркиным (1937-2017), Б.А.Петровым, заслуженным художником России В.Д.Свешниковым, А.А.Архиповым создан проект пешеходной зоны на Большой Морской. Проект органично увязывается с классической архитектурной средой, созданной великим Карлом Росси на данном участке этой удивительной улицы, который проложен четко с Юга на Север, изображен на мостовой луч «Нулевого Меридиана Российской Империи», соединяющий Пулковскую обсерваторию со шпилем Петропавловского Собора через отрезок Большой Морской, где развернута «Аллея Героев - Гвардейцев Отечественной войны 1812 года», скульптурная часть которой состоит из 12 фигур, представителей всех гвардейских полков – георгиевских кавалеров, участников Отечественной войны 1812 года, по аналогии с эрмитажной военной галереей. С Невского проспекта вас встречает надежная гвардейская охрана из моряков, кавалергардов, гренадеров, гусаров, лейб-казаков («Уланы с пестрыми значками, Драгуны с конскими хвостами...») во главе с мичманом М.Н.Лермонтовым, участником абордажного боя со шведами в 1808 году в возрасте 16 лет, получившим знак «солдатский георгиевский крест». А в 20 лет – участник Бородинской битвы (троюродный брат автора поэмы «Бородино» М.Ю. Лермонтова). «Скажи-ка, дядя, ведь не даром …» - эти строки поэта – гусара Лермонтова обращены к моряку Лермонтову. Да, были люди в наше время, Не то, что нынешнее племя: Богатыри — не вы! М.Ю.Лермонтов «Бородино». Это образное описание проекта. Сейчас после решения Губернатора разобраться с вопросом благоустройства Большой Морской во время предстоящего посещения выставки проектов и макета со скульптурами гвардейцев, планируемого в Союзе Художников, идет скоростная замена мощения участка от Арки Главного Штаба до Невского проспекта, как следствие игнорирования чиновниками указания Губернатора. |
| Он был так же одинок и беспомощен, как она; так же за нее цеплялся, как утопающий. Одной рукой держал ее голову, другой – тихонько гладил волосы, – качал, баюкая. Опять, улыбаясь, полузакрыла глаза, дышала все тише и тише, но заснуть боялась, чтобы не ушел во сне. И сквозь дремоту казалось ей, что в селе Покровском, у пруда, за теплицами, тринадцатилетняя девочка в коротеньком белом платьице, вместе с братом – женихом возлюбленным, читает старую, страшную, милую сказку: Кончен путь; ко мне, Людмила! Нам постель – темна могила, Завес – саван гробовой. Сладко спать в земле сырой… – Папенька… Валенька… – шептала в полусне. И кто – отец любимый, кто – жених возлюбленный, уже не могла отличить. Оба – одно. И любит вместе обоих. Глава четвертая Свиданье с Аракчеевым было страшно князю Валерьяну Голицыну, хотя он и смеялся над этим свиданьем. Знал, что у государева любимца – белые листы бумаги, бланки за царскою подписью; он мог вписать в них, что угодно – чины, ордена, или заточение в крепость, ссылку, каторгу. Мог также оскорбить, ударить – и чем ему ответить? «Я друг царя, – говаривал, – и на меня жаловаться можно только Богу». Несколько лет назад прошел слух, будто сочинителя Пушкина высекли розгами в тайной полиции; лучшие друзья поэта передавали об этом с добродушной веселостью. – «Может ли быть?» сомневались одни. – «Очень просто, – объясняли другие: – половица опускная, как на сцене люк, куда черти проваливаются; станешь на нее и до половины тела опустишься, а внизу, в подполье, с обеих сторон по голому телу розгами – чик, чик, чик. Поди-ка пожалуйся!» Да что поэт или камер-юнкер, когда великие князья трепетали перед змием . Преображенским офицером, стоя на карауле в Зимнем дворце, князь Валерьян увидел однажды, как Николай Павлович и Михаил Павлович, тогда еще совсем юные, сидя на подоконнике, ребячились, шалили с молодыми флигель-адъютантами; вдруг кто-то произнес шепотом: «Аракчеев!» – и великие князья, соскочив с подоконника, вытянулись, как солдаты, руки по швам. |
| Огонь пулемётный площадь остриг. Набережные— пусты. хорохорятся костры в сумерках густых (5,401). Это был поэт подлинный. В том и трагедия. Одна из самых сильных в поэме— седьмая глава, поэтический диалог с Блоком. И диалог, и поэтическое соперничество с автором «Двенадцати». В сфере формы Маяковский ни в чём не уступает своему оппоненту. В осмыслении же революции он пытается опровергнуть Блока и, кажется, удачно. Блок у Маяковского растерян перед революционной стихией, которую он же сам сумел гениально выразить в своём стихе, и— жаждет помощи от привидевшегося ему миража: Уставился Блок— и Блокова тень глазеет, на стенке привстав... Как будто ждут по воде шагающего Христа (5,403). А Маяковский уже успел распрощаться с собственными «религиозными» метаниями, и идущего по воде Христа изъял из своего мировидения ещё в «Мистерии-буфф». И он обличает Блока во лжи: не было Христа, Его вообще не может быть в революции: Но Блоку Христос являться не стал. У Блока тоска у глаз. Живые, с песней вместо Христа, из-за угла (5,403). Вместо Христа— живые. Вполне прозрачная антитеза. Тут всё то же противопоставление: духовного, небесного, мёртвого для поэта— и земного, живого. И— начинает бушевать стихия погрома: Вверх— Рвань— встань! дрянь! За хлебом! За миром! За волей! у буржуев завод! у помещиков поле! Братайся, дерущийся взвод! Сгинь— Довольно, довольно, довольно покорность на горбах. Дрожи, капиталова дворня! Тряситесь, короны, на лбах! тах! (5,403-404). Вот что: вместо Христа. Маяковский любуется разгульным разбоем, выражая свой восторг скачками необычного ритма своего стиха: месте чик мещика. мещичек, вещи-ка! до поры, топоры, подымай косы (5,405). Маяковский прав: Христа здесь быть не может. Но здесь есть иное начало, близкое поэту по духу: Этот вихрь, от мысли до курка, и постройку, и пожара дым прибирала партия к рукам, направляла, строила в ряды (5,407). Прибирала к рукам... Недвусмысленное свидетельство. В поэме «Хорошо!» с грозной поэтической силой утверждались и основы нового патриотизма. Когда-то писал он, обращаясь к России: «Я не твой, снеговая уродина» (1,156). Теперь поэт, переживший страдания голодных и холодных лишений, мудрее: |
| В дальнейшем, признав историческую неизбежность советской власти, Эренбург, как отмечают современные исследователи, «ни от каких других своих стихов не открещивался так настойчиво и последовательно, как от этих, – и публично, и приватно». У такого «открещивания» тоже были свои более чем веские причины, но в данном случае речь идет о том историческом явлении, каковым стало появление на свет именно этих молитв о России Эренбурга и Волошина, ныне вновь изданных, вставших в один ряд с другими подлинными свидетельствами эпохи. Вся «контрреволюционная» книга «Молитва о России» вошла в издание «Новой библиотеки поэта»: «Илья Эренбург. Стихотворения и поэмы» (СПб., 2000) точно так же, как вся «Неопалимая купина» и другие запрещенные ранее стихи вошли в первый том Собрания сочинений Максимилиана Волошина (М., 2003). Все возвращается на круги своя. Вернулись и молитвы о России не только Волошина, Эренбурга, но и других поэтов – Алексея Липецкого, Сергея Рафальского, Николая Агнивцева. Вернулась песня Александра Вертинского «Я не знаю, зачем и кому это нужно…» о погибших во время расстрела Кремля юнкерах-мальчиках… Молитва о России Всякий пьющий воду сию возжаждет опять. А кто будет пить воду, которую Я дам ему, тот не будет жаждать вовек. Ев. от Иоанна, гл. 4, 13–14 Эх, настало время разгуляться, Позабыть про давнюю печаль! Резолюцию, декларацию Жарь! Прослужи-ка нам, красавица! Что? не нравится? Приласкаем, мимо не пройдем – Можно и прикладом, Можно и штыком!.. Да завоем во мгле От этой, от вольной воли!.. О нашей родимой земле Миром Господу помолимся. О наших полях пустых и холодных, О наших безлюбых сердцах, О тех, что молиться не могут, О тех, что давят малых ребят, О тех, что поют невеселые песенки, О тех, что ходят с ножами и с кольями, О тех, что брешут языками песьими, Миром Господу помолимся. Господи, пьяна, обнажена, Вот Твоя великая страна! Захотела с тоски повеселиться, Загуляла, упала, в грязи и лежит. Говорят – «не жилица». Как же нам жить? Видишь, плачут горькие очи |
| Цит. по: Литературные манифесты западноевропейских романтиков. М., 1980. С. 383. Там же. С. 446. Цит. по: Тиханов П. Н. Н. И. Гнедич. Несколько данных для его биографии по неизданным источникам. СПб., 1884. С. 51. Гнедич Н. И. Предисловие.- Цит. по: Гнедич Н. И. Стихотворения. Л., 1956 (Б-ка поэта. Большая серия). С. 310, 311, 312. Там же. С. 311. Там же. Там же. С. 315. Конечно, Гнедич ошибался, полагая переводчиками «славянской Библии» св. равноап. Кирилла и Мефодия (IX в.). Им, действительно, принадлежат древнейшие славянские переводы библейских книг, используемых в богослужении. Традиционно считается, что солунские братья (или один Кирилл-Константин) перевели Евангелие-апракос (сборник евангельских чтений за богослужением), Апостол, Псалтирь, Паремийник (богослужебная книга, содержащая отрывки из Ветхого Завета), иногда и др. Следы этих переводов исследователи выявляют в позднейших текстах, однако все попытки их более или менее полной реконструкции признаются неудовлетворительными. Под «славянской Библией» Гнедич, конечно, мог иметь в виду первопечатные издания Св. Писания на церковнославянском языке, например, Острожскую (1581) или Елизаветинскую Библии (1751). Однако, скорей всего, речь идет об изд.: «Библия, или Книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета» (М., 1820), которым пользовался и Гоголь. См. об этом: Гоголь Н. В. Указ. соч. Т. IX. С. 834-836 (коммент. И. А. Виноградова и В. А. Воропаева). Ср. с конкретно-исторической характеристикой у Гнедича: «Патриархальность, свойственная всему западному Востоку, очевидна как в жизни, так и в образе управления многих племен, в «Илиаде» изображаемых, но более всех у троян: цари их сами еще пасут стада» - Гнедич Н. И. Указ. соч. С. 312. Аверинцев С. С. Размышления над переводами Жуковского//Жуковский в литературе конца XVIII-XIX века. М., 1988. С. 254. Здесь же ученый отметил близость к подобным умонастроениям «живописца Александра Иванова, также обратившегося к древности как небывалой, потрясающей новизне». Ср.: Неклюдова М. Г. «Библейские эскизы» А. А. Иванова: (К истории создания и замысла; к вопросу о стиле)//Русское искусство XVIII- первой половины XIX века: Мат-лы и исследования. М., 1971. С. 48-115. |
| Драматическим накалом проникнуты воображаемые диалоги поэта со своим врагом. Исчерпав запас ругательств, поэт принимается утешать папу: «Ну же, милый ослик Павел, не сердись! Не злись, любовь моя, папуля-ослик! Ослица моя ненаглядная, не дуйся! Зима нынче ранняя, на дорогах гололед, ты можешь упасть и сломать лапку. А вдруг тебя прослабит? Ведь люди засмеют! Гляди-ка, скажут, вот мерзавец! Лежит себе в дерьме и ухом не ведет!» Но папа упорствует по-прежнему. Он отвергает учение Реформатора, намеревается созвать собор и требует, чтобы люди с уважением относились к словам, которые произносят его уста. «О каких это устах ты толкуешь? – вопрошает оппонент папы. – Уж не о тех ли, что испускают ветры? А может, о тех, куда так легко льются добрые вина? А может, о тех, куда пес справляет свою нужду?» Диалог поднимается до вершин трагизма, когда противники в прямом словесном поединке скрещивают шпаги. «Лютер: Любезнейшая папесса! Когда тебе придется носить отрепье, не забудь попросить черта с его матушкой, чтобы они заштопали твои лохмотья! Но скажи, неужто ты совсем не боишься, что Бог поразит тебя громом и молнией, что земля разверзнется под твоими ногами и ты провалишься в преисподнюю? Для чего же ты святотатствуешь и бесстыдно извращаешь Слово Божье? Папа: Ах! Да благословит тебя Бог, милостивый государь мой, Свиное Отродье! Ах вы, немецкие пропойцы! Вы что же, думаете, что мы такие же безмозглые, как вы, чтобы верить во все враки и бредни про Бога да про вашего Христа, который давным-давно помер? Лютер: Ишь, что запел! Зачем же ты тогда захватил себе и никому не отдаешь такие слова, как «камень», «ключи», «пастырь»? Папа: Милый мой! Лучше держать дикарей в стаде, чем позволить им и нас превратить в дикарей! А мы, как добрые христиане, пользуемся вашей верой, чтобы вас же и заманить в ловушку. Так мы вас и держим, и ведем туда, куда надо нам, а не вам, германские остолопы! Лютер: Тысяча благодарностей, господин Осел, ваше сатанейшество, за столь ценные сведения!» На фронтисписе этого вдохновенного труда Лютер поместил гравюру, служащую наглядной иллюстрацией к тексту и изображающую папу, поклоняющегося дьяволу. Главу католической Церкви держит над адской бездной толпа чертей; они же венчают его тиарой. Папа протягивает молитвенно сложенные руки к сатане, который реет над ним, демонстрируя зрителю выстриженную на голове монашескую тонзуру. |
| Закрыть itemscope itemtype="" > Земля Есения 04.10.2013 550 Время на чтение 5 минут 3 октября - день рождения Есенина. Всем известно, что Сергей Александрович появился на свет в селе Константиново Кузьминской волости, Рязанской губернии и Рязанского уезда. Данное обстоятельство настолько прочно укоренилось в подсознании, что мы даже не отдаем себе отчета: более подходящего места рождения для Есенина, наверное, и быть не могло. Это тот случай, когда биография человека начала писаться еще до того, как он сделал свой первый шаг. Село, значит, наше - Радово, Дворов, почитай, два ста. Тому, кто его оглядывал, Приятственны наши места. Богаты мы лесом и водью, Есть пастбища, есть поля. И по всему угодью Рассажены тополя. Первые строки знаменитой поэмы «Анна Снегина» хорошо знакомы каждому - наряду с «Мой дядя самых честных правил» и «Скажи-ка, дядя, ведь недаром», они со школьной скамьи врезаются в память и остаются в ней навсегда. Село Радово, где разворачиваются события, возможно, главного есенинского шедевра, - литературный прообраз Константиново, удивительного места, без которого целостный, корневой русский образ (если угодно, имидж) поэта рассыплется на мелкие кусочки. Останутся стихи, не выветрится из сознания светловолосый, голубоглазый, вечно юный лик - но общая картина исчезнет. За свою короткую жизнь Сергей Александрович успел посмотреть мир - поездил по Европе, в течение нескольких месяцев жил в Америке, исколесил всю Россию, преодолел расстояние от Белого моря до Персии. Но в маленький живописный уголок на берегу Оки его тянуло всегда. Нигде более не ощущал он столь отчетливо связь с родной почвой, нигде столь явственно не осознавал принадлежность к собственной культуре. Это не случайно. Ведь Константиново - старинное русское село с богатой историей. Первые упоминания относятся к началу XVII века: тогда оно принадлежало боярину Василию Морозову. К концу того же столетия в Константиново насчитывалось около восьмидесяти крестьянских дворов, была построена деревянная Казанская церковь, возведена боярская усадьба. Еще век спустя село отошло князю Александру Голицыну. А с начала ХХ века имение унаследовала дочь помещика Кулакова Лидия Ивановна Кашина. Широко известна версия, согласно которой именно эта дама послужила прототипом Анны Снегиной. Хотя к данной красивой теории многие (в том числе есениноведы) относятся скептически, в 1970 году именно усадебный дом Кашиной был переименован в литературно-мемориальный музей Есенина (также известный как музей поэмы «Анна Снегина»). |
| Начало самостоятельного творческого пути его я отношу к 1816 году (“Желание”). Стало быть, весь путь — двадцать лет. В самой сердцевине этого срока и находится двухлетний период (осень 1826 — осень 1828) описываемого духовного кризиса: “Пророк” — “Воспоминание” и “Дар напрасный…” — “Анчар”. В этом кризисе родился поздний Пушкин. Одна из главных черт этого поэта — эсхатологический элемент. Не прямо, не тематически, а — тонально, в настрое, в угле зрения. Проявляется некая суровая трезвость во взгляде на мир и на себя (“спокоен и угрюм”). Порой какая-то даже холодноватая созерцательность, “изучающая” отстраненность: ну-ка, мол, посмотрим, где это я… Кавказ подо мною. Один в вышине… [Покойный Кайсын Кулиев, смеясь, говорил: горцы обижаются на эту строку. А для Пушкина Кавказ был первой ступенькой в монотеизм (“Подражания Корану”). — В.Н.] Вертикальный, как уже было сказано, разрез мира; почти космический масштаб: люди “гнездятся”, овцы “ползают”. Все — в порядке, все — устроено, все — на своих местах; только вот в самой бездне, в “ущелье”, — Терек играет, как зверь, хаос шевелится “в клетке железной” всего этого порядка и устройства: антипод и антитеза “неба содроганью” в “Пророке”; и в этом тоже — свой порядок… “Обвал” — тоже картина мира, но — в динамике и звуке. Порядок на мгновение нарушается, становится как будто легче и удобнее для тех, кто “гнездится” и “ползает”: И путь по нем широкий шел, И конь скакал, и влекся вол, И своего верблюда вел Степной купец… - но через мгновение же все становится как было, как изначала устроено: Где ныне мчится лишь Эол, Небес жилец. Везде — дух орлиной высоты, взгляд гостя, у которого свои мерки, своя система отсчета, другой масштаб. “Делибаш”: Посмотрите! каковы? Делибаш уже на пике, А казак без головы. Мол, ведь я же вам говорил: не надо! — как о бессмысленной, хоть и азартно наблюдаемой, детской возне. Это словно обо всех нас, от Адама, и во всей трагикомической бренности. И наконец, “Монастырь на Казбеке” с его бегством из “ущелья” в “соседство Бога”, с необъявленной (хотя, впрочем, упомянут “ковчег”) темой спасения от потопа — о чем шла речь в самом начале этих заметок. |
|
|
