| В самом деле, реальность, но не в бесконечном предметном многообразии объективной, т. е. предметной действительности, в которой так хорошо ориентируются мысли человека и так называемый “здравый смысл”, реальность в том первичном в ней, которым объемлются все предметы и которое является как бы основанием всего существующего, эта конкретная реальность, как таковая, явственно дана сверхрациональному опыту, а отнюдь не рациональному. Именно в нем, в сверхрациональном опыте осознает себя и человек, в своей глубинной, предельной сущности, остающейся недоступной логически-анализирующей мысли. Попробуйте-ка сказать о себе все, что вы в себе самом знаете о себе. Попробуйте выразить себя исчерпывающе в определенных логических понятиях. Все, что вы о себе таким образом выскажете, будет гораздо меньше того, что вы о себе знаете. Это и значит, что у человека может быть и действительно есть особый опыт, невыразимый в простых понятиях. В таком опыте складывается и понятие Бога. Конечно, если этот опыт в обычных логических понятиях не укладывается и выразить его таким образом нельзя, то это может означать, что он вообще невыразим. Что он должен, по-видимому, оставаться немым. Между тем, он выразим и может быть осмыслен. Свидетельствует об этом, например, поэзия и музыка, живописное — в широком смысле — в частности, иконописное искусство. Заметьте, кстати: множество молитвословий, из которых состоят наши богослужения, стихиры, каноны и пр. в греческом оригинале написаны в стихах, в славянском же переводе — белым стихом, т. е. тоже в поэтической форме прозы. То и другое не случайно. Поэзия и музыка обладают выразительной силой иррационального элемента слова и звука. Того элемента слова и звука, который преодолевает их ограниченный рациональный логический смысл, поднимаясь над ним. Поэзия и музыка выражают конкретную реальность, не разлагая ее на систему логических понятий и определений, но беря ее как таковую, стремясь проникнуть в ее первичную глубинную основу и полноту. Это возможно, потому что слово и звук не исчерпываются функцией быть обозначением одних только “понятий” ( С. Франк ). Поэтому, вероятно, поэзия и музыка, и вообще искусство и вошли в жизнь христианской Церкви так глубоко. По существу, они ведь таинственный способ выразить то, что невыразимо в отвлеченно-логической форме, что, однако, человеку дано в сверхлогическом, в духовном опыте, то, что, как сказано уже, глубже и шире мысли. Оттого-то творчество настоящего поэта и писателя, овладевших тайной этой высшей выразительной функции слова и его звуковой плоти, как и творчество настоящих поэта, музыканта и художника, познавших ту же тайну звука, цвета или линии и удивительную силу их особых сочетаний, оно всегда есть тайнодействие, по-своему осмысливающее сверхрациональный духовный опыт. |
| Лермонтову в ту пору было 26 лет, Глебову – 23 года, Васильчикову – 24, Мартынову – 25 лет. Мартынова сразу арестовали и отвели в маленькую камеру пятигорской тюрьмы, где уже томились двое арестантов, один из которых все время читал Псалтирь, а другой – страшно ругался. Погиб поэт... Дуэль – неслыханная вещь для провинциального тихого Пятигорска. Все были потрясены и из любопытства ходили смотреть на убитого поэта. Возле гроба переговаривались шепотом, будто боялись громкими словами разбудить его. «На бульваре и музыка два дня не играла», – вспоминала Эмилия Шан-Гирей. Елизавета Алексеевна Арсеньева Лермонтова решили проводить по-христиански. «Бабушка поэта, Елизавета Алексеевна Арсеньева, женщина очень богомольная и никогда бы не утешилась, если б ее внука похоронили не по церковным установлениям», – рассказывал Н. П. Раевский, занимавшийся организацией похорон. Однако не все складывалось гладко. Священник единственной тогда в Пятигорске православной церковки заявил, что, по одной из глав Стоглава, дуэлисты причтены к самоубийцам, и потому Михаилу Юрьевичу заупокойной службы не полагается, и вообще хоронить его следует вне кладбища. «Мы стали было уверять его, что архиерей не узнает... – вспоминал Н.П. Раевский, – он вроде согласился, однако к началу похорон не пришел. Народу – море целое. Все ждут, а священника все нет. Как быть? Вдруг из публики католический ксендз, спасибо ему, вызвался. – Он боится, – говорит, – а я не боюсь, и понимаю, что такого человека как собаку не хоронят. Давайте-ка я литию и панихиду отслужу”. – Мы к этому были привычны, так как в поход с нами ходили по очереди то католический, то православный священник, поэтому с радостию согласились. Когда он отслужил, то и лютеранский священник, тут бывший, гроб благословил, речь сказал и по-своему стал служить. ...А когда православный батюшка пришел, и, узнавши, что священнослужители других вероисповеданий служили прежде него, отказался служить, так как нашел, что этого довольно. Насилу мы его убедили, что на похоронах человека греко-российского вероисповедания полагается и служение православное». |
| У меня нет ни малейшего желания посягать на авторитеты или заниматься ловлей словесных блох ради того, чтобы кого-либо уязвить. Старая истина: не ошибается только тот, кто ничего не делает. И, конечно, ошибка словесная – не то, что ошибка сапера или даже акробата под куполом цирка. Но помножьте-ка ее на тысячи, миллионы читателей, слушателей: чем измерить вред, нанесенный культуре и языку? Особенно когда ошибка исходит от уважаемого мастера, которого знают, которому верят. Обидно читать у поэта: «Слышно, как по миру время идет ». Ведь слишком известно и памятно, что значило на Руси пойти по миру, с сумой – побираться , просить милостыню, подаяние . Странно у другого поэта: она « шарахнулась, смела ». Затмение? Небрежность? Ведь «шарахнуться» прочно связано в нашем языке и восприятии не со смелостью, а с испугом ! Опять-таки в испуге можно отпрянуть, но можно ли отпрянуть лицом ? И притом не со страхом, а с любопытством? Можно ли творить чудеса ударом волшебной палочки ? С детства мы помним, что феи в сказках проделывали это не ударом , а взмахом, мановением , легким движением волшебной палочки. Можно столкнуть два обычно не соединяемых, далеких слова – и высечь искру поэзии. Но именно с умыслом столкнуть, соединить несоединимое. Иное дело – соскользнуть, по ошибке взять лежащее рядом, неточное, приблизительное. И, однако, это случается очень часто. Чаще всего – когда сдвинуто, смещено обычное речение. «Завтрашний век… уже не за семью печатями » – полно, так ли? За семью печатями скрывается нечто мудреное, непостижимое, таинственное («книга за семью печатями»), а тут речь не о догадках, прогнозах, не о мудрой науке футурологии, просто близкое будущее – оно не за горами . Говорят: мертвенная бледность , бледен как мертвец. Но не странно ли о миловидной женщине сказать в одной и той же строке, не переводя дыхания: «все та же очаровательная живость , тот же красивый, тонкий нос, мертвенная белизна кожи»? «Он ее ставит на одну ступень с прислугой». Есть речение: ставить на одну доску . На ступень поднимаются . |
| Кроме физики отец учил меня и многому другому, например, пренебрегать некоторыми вещами, не знаю, правильно это или нет. К примеру, когда я был совсем маленьким, он сажал меня на колени и показывал ротогравюры в «Нью-Йорк таймс» — это напечатанные фотографии, которые тогда только-только появились в газетах. Однажды мы смотрели на фотографию папы римского, которому кланялись все остальные люди. Отец сказал: «Взгляни-ка на этих людей. Вот стоит один человек, а все остальные ему кланяются. В чем же разница между ними? Этот римский папа», — он, кстати, терпеть не мог священников. Он сказал: «Вся разница — в шапке, которая на нем надета». (Если это был генерал, то вся разница состояла в эполетах. Все дело всегда было в костюме, в униформе, в положении.) «Но, — сказал он, — у этого человека те же самые проблемы, что и у любого другого: он обедает; ходит в ванную. Он просто человек». (Кстати, мой папа изготовлял униформы, поэтому он знал разницу между человеком в униформе и человеком без нее — для него это был один и тот же человек.) Несмотря на то, что моя мама ничего не знала о науке, она тоже оказала на меня очень сильное влияние. Например, у нее было прекрасное чувство юмора, и от нее я узнал, что самые высокие формы понимания, которых мы можем достичь, — это смех и сострадание. Марина Цветаева. «Пушкин был мой первый поэт» В начале пути почти каждого таланта можно найти значимую встречу. У Цветаевой это была встреча с Пушкиным. В известной прозе «Мой Пушкин» мы находим волнующий рассказ о том, как с самого раннего возраста трагическая судьба поэта отозвалась в душе ребенка, и Пушкин вошел в жизнь девочки во многих образах: картина дуэли на стене; памятник Пушкина на московском бульваре; синий том в тайном шкафу; одинокая Татьяна на театральной сцене. Каждое впечатление оставляет неизгладимый след в душе маленькой Марины и все больше погружает в ее любимую «стихию стихов». Если в воспоминаниях других известных людей мы находим описания внешних условий их жизни — их увлечений и ранних успехов, то у Цветаевой — это внутренняя история рождения поэта, осознания и неотступного осуществления своего призвания. |
| Дмитрий 7 февраля 2012, 00:04 Спасибо Вам, Отец Павел ,за объективную оценку, интересное повествование. Убеждён, что большинство здравомыслящих людей (даже те, кто не ознакомится с Вашей статьёй) поддержат Вас в оценках и комментариях. Спасибо. Кристина 6 февраля 2012, 23:58 Смутило только это - " Но разве можно поэта, артиста и любого другого творца оценивать по его морально-нравственным качествам? " Можно,потому что, кто о чем,а вшивый о бане!Если человек творческий,то он уже не должен стараться жить морально,ему все можно? Не хочу обижать Высоцкого,но и автро переборщил. игорь 6 февраля 2012, 23:40 мы знаем творчество Владимира Семеновича, знаем, что фильм еще на этапе идеи провалился. таково понимание автора. не видит он глубже. " ни единою буквой не лгу... " в высшей степени христианин, благодать духа святого в каждой строчке " душа - христианка " болью душевной, терзанием сердечным, ибо не мог по-другому не вместил, но и не расплескал Дмитрий 6 февраля 2012, 23:34 " - Я коней заморил, от волков ускакал, укажите мне край, где светло от лампад, укажите мне место, какое искал - где поют, а не стонут, где пол не покат! - О таких домах не слыхали мы, долго жить впотьмах привыкали мы... " - крик души, ищущей Бога. Александр 6 февраля 2012, 22:52 Спаси Бог отца Павла за его очень правильную статью о личности весьма неординарной. Он указал на главное в творчестве Владимира Семёновича, который стал на одну ступень с самыми выдающимися поэтами России. Вечная ему память! Александр Янчук 6 февраля 2012, 22:40 Спасибо! Да хранит Вас Господь Бог наш. Галина 6 февраля 2012, 22:21 Спасибо за статью и, как мне думается, правильную оценку фильма. р.б.Ольга 6 февраля 2012, 22:00 Очень согласна с Аллой Владимировной.При всем при том, что многие песни Высоцкого вызывают во мне потоки слез, сама понимаю, что его творчество не однозначно.Он заставляет задуматься, но он же сорвал и стыд с многих людских душ.Просто с каждым веком стыдливости и скромности становится меньше и меньше. И такие герои, как помогают подняться многим душам, но так же помогают многим и упасть, а точнее преодолеть, так незаметненько, ту грань стыдливысти, которая, не будь этого Героя,не была бы снята. Я всегда представляю, покажи любое произведение современного Героя человеку из века так 11-го, он бы крестился бы " Свят, свят, изыди нечистая " . А покажи ка это же в веке так 22-м и человек скажет " Как же они крепки были духом " . Так что каждый будет оценен в конце времени, когда у каждого поэта и певца будет своя чаша, как спасенных его песнями, так и погубленных. |
| Задержим внимание на том, чтó именно «звучит по рядам шепотком». Трижды повторяется слово «рожден». Каждый в отдельности говорит о себе не «родился», а «рожден». Но это ведь не одно и то же! На какой «поверке» и кого вообще может заинтересовать, что человек (солдат или зэка) рожден, а не родился? Между тем «рожден» несет в себе гораздо большую информацию, чем дата рождения (к тому же — «истертая»). Это память о тех, КЕМ рожден, ЧЕЙ ты, КТО тебя родил. (Ср. с вопросом Фаринаты в «Божественной Комедии»: «Кто были твои предки?»). Здесь выражается последняя связь обреченных смерти — с жизнью. Потому и «шепотком» (какая же это поверка — «шепотком»?), что каждый «шепчет» себе то, чего он не смеет забыть. Не пере-КЛИЧ-ка, а перешептывание. Не военная и не лагерная поверка, хотя семантически надстроенная НАД ними, а человеческая, мандельштамовская. «Рожден» — последняя память рода, когда уже и «год рождения», зажатый в кулаке, «истерт» как «ненадежный», и отнято имя («гуртом» гонят клейменый скот на убой). «Сейчас и потом». Каковы же смыслы предсказания Я-поэта: «что будет сейчас и потом»? Как выяснилось, к концу текста Я-поэт и Я-человек впервые оба оказываются в актуальном настоящем — в единстве души и тела, в нераздвоимости авторского Я как лирического героя, которому сию минуту, СЕЙ-ЧАС, предстанет тот самый миг. Мы полагаем, что полет и возвращение Я-поэта совершаются в тот же ЧАС, что и пребывание Я- человека в рядах обреченных смерти, когда, как поется в песенке Окуджавы: «Руки на затворе, голова в тоске,/А душа уже взлетела вроде». Впрочем, чтобы далеко не ходить, вот строки раннего Мандельштама: В священном страхе тварь живет — И каждый совершил душою, Как ласточка перед грозою, Неописуемый полет. «Под грозовыми облаками…» (1910) Однако, в отличие от «каждого» из своих «соузников», лирический герой может не только совершить такой полет, но и «описать» его, расширив СЕЙ последний ЧАС «до бесконечности». Самого момента смерти, максимально приблизившегося к лирическому герою, в тексте нет. Но предчувствие Я-поэтом того, «что будет сейчас и потом», не только высказано, но и реализуется в самих Стихах прежде всего, конечно, сюжетно- композиционно. Однако не только. |
| В самом деле, реальность, но не в бесконечном предметном многообразии объективной, т.е. предметной действительности, в которой так хорошо ориентируются мысли человека и так называемый «здравый смысл», реальность в том первичном в ней, которым объемлются все предметы и которое является как бы основанием всего существующего, эта конкретная реальность, как таковая, явственно дана сверхрациональному опыту, а отнюдь не рациональному. Именно в нем, в сверхрациональном опыте осознает себя и человек, в своей глубинной, предельной сущности, остающейся недоступной логически-анализируемой мысли. Попробуйте-ка сказать о себе все, что вы в себе самом знаете о себе. Попробуйте выразить себя исчерпывающе в определенных логических понятиях. Все, что вы о себе таким образом выскажете, будет гораздо меньше того, что вы о себе знаете. Это и значит, что у человека может быть и действительно есть особый опыт, невыразимый в простых понятиях. В таком опыте складывается и понятие Бога. Конечно, если этот опыт в обычных логических понятиях не укладывается и выразить его таким образом нельзя, то это может означать, что он вообще невыразим. Что он должен, по-видимому, оставаться немым. Между тем он выразим и может быть осмыслен. Свидетельствует об этом, например, поэзия и музыка, живописное — в широком смысле — в частности, иконописное искусство. Заметьте, кстати, множество молитвословий, из которых состоят наши богослужения, стихиры, каноны проч. в греческом оригинале написаны в стихах, в славянском переводе — белым стихом, т.е. тоже в поэтической форме прозы. То и другое не случайно. Поэзия и музыка обладают выразительной силой иррационального элемента слова и звука. Того элемента слова и звука, который преодолевает их ограниченный рациональный логический смысл, поднимаясь над ним. Поэзия и музыка выражают конкретную реальность, не разлагая ее на систему логических понятий и определений, но беря ее как таковую, стремясь проникнуть в ее первичную глубинную основу и полноту. Это возможно, потому что слово и звук не исчерпываются функцией быть обозначением одних только «понятий» (С.Франк). Поэтому, вероятно, поэзия и музыка, и вообще искусство, и вошли в жизнь христианской Церкви так глубоко. По существу, они ведь – таинственный способ выразить то, что невыразимо в отвлеченно-логической форме, что, однако, человеку дано в сверхлогическом, в духовном опыте, то, что, как сказано уже, глубже и шире мысли. Оттого-то творчество настоящего поэта и писателя, овладевших тайной этой высшей выразительной функции слова и его звуковой плоти, как и творчество настоящих поэта, музыканта и художника, познавших ту же тайну звука, цвета или линии и удивительную силу их особых сочетаний, оно всегда есть тайнодействие, по-своему осмысливающее сверхрациональный духовный опыт. |
| прелестная строчка, с ее тремя ударными и двумя неударяемыми е. Батюшковская (из “Тени друга”) В бездонной синеве безоблачных небес — правда, еще лучше; вероятно, она лебедевскую и навеяла; которая, однако, по-другому гармонична и все-таки хороша,—как и не снилось другим его стихам. Стихописание обманывает нас: мы сплошь и рядом думаем, что “сочиняем”, когда мы всего лишь вспоминаем. Как и бывает, что случай нам подбросит самоцветный камушек, непривычного для нас и вовсе нам не нужного оттенка. Разборчивый ювелир, если и вставит его в ожерелье, то разве что в застежку, незаметно. Ну-ка, откуда этот стих? На своего сочинителя он, во всяком случае, не похож. И в свежести, в скромности своей до чего “доходчив” (как нынче говорят) и лиричен: И свет и грусть. Как быстры ночи! Откуда? Небось не отгадали? Разрешите вам помочь. В “Литературных очерках” (изданных в 1898 году, стр. 197) Розанов писал: “Горе от ума” есть самое непоэтическое произведение в нашей литературе, и какое вообще можно себе представить”. Он поэзию тем самым определял слишком узко. Но, пожалуй, если с лирикой ее отождествлять… Пусть так. Однако со стихом этим на устах Софья появляется на сцене в первом действии комедии. Боги нами играют… Но и каким натянуто-скучным было бы искусство, если бы художник всегда достигал лишь того, чего достигнуть положил. Золотых дел мастер, ошибайся! Ведь и Верлен велел… Только я напрасно даже и пускался в ювелирные эти сравнения. Металлы и камни тут ни при чем. Из живого родится живое; из лепета возникает речь. И в лепете этом уже, если дитя или поэт лепечет, звучание и смысл то в прятки играют друг с другом, то мирятся, то ссорятся, то любовную начинают игру, которая всегда может оборваться, но которой нет другого Музе угодного конца. Есть лишь один: рождение поэзии. 5. Очарование имен Эмерсон, следуя Гердеру и его традиции в немецком романтизме, называет поэта творцом имен и языка или, если перевести его слова менее гладко и более точно, “именователем”, “делателем языка”. Это звучит менее восторженно, хоть и значит то же самое; но грех романтиков не только в слишком уж заранее готовой восторженности тона, он и в за облака возлетающей без всякого препятствия мысли. Поэт, как правило, не выдумывает имен и не создает языка, будь это так, мы бы его не понимали. Но антиромантик Валери был прав [искусство и творчество для французского поэта П.Валери немыслимы вне сферы интеллекта; скептически относившийся к “метафизике”, а также фрейдовской концепции бессознательного, на протяжении всего творчества он отстаивал идею “классики” в духе любимого им XVII в.], когда сказал, что мыслить — это значит преувеличивать; и мыслили романтики о поэзии, при всех преувеличеньях, верней, чем почти все до них, как и после них. Гете, во многом их учитель (и во многом ученик Гердера), мыслил о ней более трезво, хоть уже и сходно с ними, но высказался на ту же тему — о языке — более осторожно, чем они. По случайному поводу он писал (в 1787 году): |
| 77 Котельников В. А. «Что есть истина?»: Литературные версии критического идеализма. СПб.: Пушкинский Дом, 2009. С. 50. (Б-ка Пушкинского Дома). 78 Дмитриев А. П. Жизнь есть подвиг или наслаждение?: Православная социология и «русская идея» в оценке «либерального консерватора»: Н. П. Гиляров-Платонов versus И.-К. Блюнчли//Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2007. Т. 8. Вып. 1. С. 112. 81 Совершенно не понятую В. С. Соловьевым с высоты его рационально просчитанной веры (см.: Соловьев В. С. Сочинения: В 2 т. М.: Правда, 1989. Т. 1: Философская публицистика. С. 484). Философа насторожило слово «предрассудок», поднимаемое на щит, а между тем Гиляров иначе понимал самое это слово, – он шел от этимологии (его излюбленный ход): предрассудок – то, что предшествует всякому рассуждению. 83 Баратынский Е. А. Полн. собр. стихотворений. Л.: Сов. писатель, 1957. С. 175. (Б-ка поэта. Большая сер.). 88 Из бумаг Н. П. Гилярова-Платонова //РА. 1889. Кн. III. Вып. 11. С. 425. В целом Гиляров был очень невысокого мнения о современной ему православной гомилетике: «безжизненность, преобладание риторики есть факт бесспорный русской церковной проповеди», в то время как «проповедническая деятельность есть апостольская деятельность» (Из пережитого. 2009. Т. 1. С. 363–364). 92 Интересно, что К. Н. Леонтьев высоко оценил этот образ, связав его с убеждением Достоевского, «что без веры, без веры православной именно, народ русский, да и вся Россия станут никуда негодными». «Правда, в религиозных представлениях своих Достоевский, – прибавляет критик, – не всегда строго держался общеизвестных катехизических оснований» (Леонтьев К. Избранное. М.: Рарогъ; Моск. рабочий, 1993. С. 304), что, очевидно, может быть вменено и Гилярову. 95 Соловьев В. С. Сочинения: В 2 т. Т. 1. С. 437. Статья «Славянофильство и его вырождение» впервые опубликована в 1889 г. Заметим, что в 1880 г. в заключении «Чтений о Богочеловечестве» Соловьев в основном еще следует за Хомяковым, солидарно с Достоевским. 97 Подробнее см.: Викторович В. А. 1) Достоевский и В. П. Мещерский//Русская литература. 1988. 1. С. 210–211; 2) Достоевский в Обществе любителей духовного просвещения//Достоевский и мировая культура: Альм. СПб.; М.: Серебряный век, 2004. 20. С. 9–21. |
| «Неподвижно лишь солнце любви...». Стихотворения. Проза. Письма. Воспоминания современников. М.,1990;— с указанием страницы в круглых скобках. Это и верно и неверно. Тут некая амбивалентность, и вообще свойственная поэзии Соловьёва. Но о том речь впереди. Даже если рассматривать эти строки в качестве точной формулы символизма как метода, то есть видеть здесь определение главного принципа, главной задачи символистского искусства: выявления укрытых за рамками обыденности идей, расшифровка иероглифов-символов жизни, какими предстают все сущности бытия, и обнаружения истинного, а не видимого содержания этого бытия,— если именно так понимать мысль поэта (а тому имеются многие основания), то в этом случае необходимо вспомнить первоисточник, к которому она, эта мысль, восходит. Первоисточник известен: платоновский «символ пещеры»: «— После этого,— сказал я,— ты можешь уподобить нашу человеческую природу в отношении просвещённости и непросвещённости вот какому состоянию посмотри-ка: ведь люди как бы находятся в подземном жилище наподобие пещеры, где во всю длину её тянется широкий просвет. С малых лет у них там на ногах и на шее оковы, так что людям не двинуться с места, и видят они только то, что у них прямо перед глазами, ибо повернуть голову они не могут из-за этих оков. Люди обращены спиной к свету, исходящему от огня, который горит далеко в вышине, а между огнём и узниками проходит верхняя дорога, ограждённая— глянь-ка— невысокой стеной вроде той ширмы, за которой фокусники помещают своих помощников, когда поверх ширмы показывают кукол. — Это я себе представляю. — Так представь же себе и то, что за этой стеной другие люди несут различную утварь, держа её так, что она видна поверх стены; проносят они и статуи, и всяческие изображения живых существ, сделанные из камня и дерева. При этом, как водится, одни из несущих разговаривают, другие молчат. — Странный ты рисуешь образ и странных узников! — Подобных нам. Прежде всего, разве ты думаешь, что, находясь в таком положении, люди что-нибудь видят, своё ли или чужое, кроме теней, отбрасываемых огнём на расположенную перед ними стену пещеры? — Как же им видеть что-то иное, раз всю свою жизнь они вынуждены держать голову неподвижно? — А предметы, которые проносят там, за стеной? Не то же ли самое происходит и с нами? — То есть? — Если бы узники были в состоянии друг с другом беседовать, разве, думаешь ты, не считали бы они, что дают названия именно тому, что видят? — Непременно так. |
|
|
