| В 2017 г., в ходе археологических раскопок в Н. м. м., впервые при исследовании московских мон-рей были открыты фрагменты первоначальной ограды, к-рую безуспешно искали начиная с 50-х гг. XX в. (ранее в мон-рях Москвы не находили следов традиц. дерево-земляных укреплений). Огражденная территория составляла около 110 м с юга на север (вдвое уже современной), возможная протяженность ограды с запада на восток - 130-150 м. Т. о., первоначальная площадь Н. м. м. составляла 1,5-2 га (ныне около 6 га). Линия ограды шла прямо, что указывает на вероятность регулярного характера ранней застройки. В состав ограды входила легкая деревянная конструкция без обваловки, но с мелким рвом (глубиной 1,5-2 м), далеко отстоявшим от нее. Вместе с ним ограда образовывала широкую полосу около 9,5 м (3,5 м стена, почти 3 м берма, около 3 м ров). Не исключено, что ров и стена ограждали изначальную территорию Н. м. м. в разные периоды XVI в. В Типографской летописи содержится указание на то, что «приведоша из Суздаля от Покрова Пречистыя старицу Олену Двочкину на строительство, а с нею приидоша 18 стариц. И церковь свящали июля» (ПСРЛ. Т. 24. С. 222). В Степенной книге обитель названа «общей», т. е. общежительной, что во многом определило ее уставные нормы и правила (Степенная книга. 2008. С. 314). 28 июля 1525 г. список Смоленской иконы Божией Матери «Одигитрия» был перенесен в Н. м. м. крестным ходом из Благовещенского собора Московского Кремля. В «Слове об иконе чудотворней Пресвятыя девы Богородицы… зовомыя Смоленской» иером. Кариона (Истомина) после подробного описания событий 1456 г. помещен рассказ о совершавшемся 28 июля крестном ходе из «самого царствующего града, со Кресты и со святыми иконами... в собрании всякого чина… в сие обители Пресвятые Богородицы на всякое лето даже до ныне» (ГИМ ОР. Чуд. 300. Л. 22). После отказа Соломонии (Сабуровой) от добровольного пострига летом-осенью 1525 г. Н. м. м. тем не менее сохранил статус придворной обители. 18 авг. 1549 г. в ц. святых праведных Иоакима и Анны в Н. м. м. была крещена дочь царя Иоанна IV Васильевича Грозного Анна (ПСРЛ. Т. 13. С. 158), а в 1550 г. ее погребли в обители. Эти события придали Н. м. м. статус династического монастыря (в дальнейшем подкреплен добровольным уходом сюда кнг. Ульяны (Иулиании) Димитриевны в 1564 и царицы Ирины Феодоровны в 1598). 21 мая 1562 г. царь Иоанн IV Васильевич Грозный заезжал на молитву в Н. м. м., отправляясь в Полоцкий поход 1562-1563 гг. (Там же. Т. 29. С. 298). В период опричнины, 28 июля 1568 г., на торжественной службе в соборе Н. м. м. во время престольного праздника в честь Смоленской иконы Божией Матери «Одигитрия» произошел серьезный конфликт между царем и митр. Московским и всея Руси свт. Филиппом II (Колычевым) , после к-рого разгневанный царь покинул службу ( Зимин. 1972. С. 163), а митрополит вскоре лишился своей кафедры, а затем был убит. |
| Интересно, что камень для красавца-храма привозили из знаменитого подмосковного села Мячкова: из той же каменоломни брали камень для строительства белокаменных (и первых каменных) стен московского Кремля при князе Дмитрии Донском, а в XIX столетии – для строительства первого храма Христа Спасителя по проекту Витберга на Воробьевых горах. В то время это село уже было вотчинным владением отца Герцена, Ивана Яковлева. Но незадолго до смерти царя его духовник попал в немилость самого патриарха Иоакима. Известно, что уже через несколько дней после упомянутого кремлевского пиршества протопоп сидел в заточении на цепи по повелению патриарха, и смог из темницы написать царю прошение о помощи. Царь, находившийся в Преображенском, поехал в Москву хлопотать о его участи, и стал просить патриарха освободить своего духовника, а патриарх в ответ возводил на того «разные вины», которые, вероятно, и были поставлены протопопу в официальное обвинение после смерти царя. Видимо, эти вины были очень серьезными, так как царь сперва не смог ничего сделать для своего любимца и лишь поставил ему в караул своих верных стрельцов. Только к Рождеству 1675 года – последнего года жизни царя Алексей Михайловича – его духовник был освобожден из темницы с прощением и разрешением священствовать. Он даже был приглашен к царю на обед за один стол с патриархом. Примирение это длилось недолго, ибо состоялось лишь благодаря горячему участию царя в судьбе своего духовника. Первый же конфликт, считается, произошел уже на похоронах царя. История донесла о том мало достоверных свидетельств, но известно, что священник Андрей Саввинов будто бы сам был инициатором новой ссоры, возмутившись, что патриарх лично исполняет на похоронах то, что должен делать он, царский духовник. И тогда терпение лопнуло. На созванном соборе патриарх обвинил священника во множестве тяжких преступлений, таких, как блуд, превышение полномочий, подстрекательстве царя против патриарха, и, в частности, в том, что поставил себе храм в Замоскворечье без патриаршего благословения и что без того же благословения и «ставленной грамоты» принял чин протопопа Благовещенского собора. И когда в 1679 году патриарх Иоаким освящал выстроенный храм св. Григория Неокесарийского, его бывший священник, лишенный сана, уже находился в ссылке в далеком Кожеозерском монастыре |
| Ист.: Theoph. Chron. 482, 494; Theod. Stud. Ep. 364, 533, 542; SynCP. Col. 703-704; ActaSS. Mai. T. 5. P. 257-258; ЖСв. Май. С. 659-661; Νικδημος. Συναξαριστς. Τ. 5. Σ. 128-129; Βος το ν γοις πατρς μν Νικηφρου ρχιεπισκπου Κωνσταντινουπλεως.../Ed. C. de Boor// Nicephori archiepiscopi Constantinopolitani Opuscula historica. Lipsiae, 1880. P. 160-162 [BHG, N 1335]; Феофилакт, архиеп. Никомидийский, свт., исп. (до 765 - после 818): BHG, N 2451/Пер.: Е. С. Иванюк; предисл., коммент.: Т. А. Сенина//Жития визант. святых эпохи иконоборчества. СПб., 2015. Т. 1. С. 233, 235, 238; Никита, игум. Мидикийский, прп., исп. (до 775-824): BHG, N 1341/Пер., коммент.: Д. Е. Афиногенов; предисл.: Т. А. Сенина//Там же. С. 290, 298. Лит.: Сергий (Спасский). Месяцеслов. Т. 3. С. 192-193; Fedalto. Hierarchia. P. 167; Janin R. Michele, vescovo di Sinnada//BiblSS. Vol. 9. Col. 457-458; Σωφρνιος (Εστρατιδης). Αγιολγιον. Σ. 337-338; PMBZ, N 5042; Синаксарь: Жития святых Правосл. Церкви/Авт.-сост.: иером. Макарий Симонопетрский. М., 2011. Т. 5. С. 315-318. О. Н. А. В России В России мощи М. появились после оживления связей с церквами и монастырями правосл. Востока. Из Благовещенского собора Московского Кремля происходит серебряный с золочением крест-мощевик с резными композициями Распятия и избранных святых (нач. XVII в., ГММК). На его оборотной стороне на горизонтальной перекладине помещена надпись о мощах святого: «Михаил синаиски исповедник». К сер. XVII в. в Москве хранилось уже неск. частиц мощей. Так, в описи Образной палаты царского дворца в Московском Кремле (1669) упоминаются 2 части мощей М., одна в серебряном окладе. Вероятно, оттуда части этой святыни могли выдавать для вложений в кресты или мощевики, предназначенные для разных мон-рей и храмов. Мощи М. («Михаила Cuhaima») упоминаются как хранящиеся в ризнице Троице-Сергиева мон-ря, согласно Описи 1641 г. (по копии, подготовленной в 1919-1923 Ю. А. Олсуфьевым и С. Н. Дурылиным, ныне в РГБ. Ф. 173. II. 225. М 7397. Л. 95). Часть мощей М. находится среди вложений серебряного, позолоченного, украшенного сканью и эмалью креста из церкви погоста Пятиусово Торопецкого у. Псковской губ. (кон. XVII - нач. XVIII в., ПИАМ), возможно московской работы. Мощевик с частью мощей М. вмонтирован вместе с др. святынями в крышку раки св. Александра Невского в Троицком соборе Александро-Невской лавры (XIX в.). |
| Лик Пресв. Богородицы. Боголюбская икона Божией Матери. 3-я четв. XII в. Фотография. 1958 г. Фрагмент В то же время мог появиться новый серебряный оклад, заменивший первоначальный, о наличии к-рого свидетельствует отсутствие золотого фона на Б. и. Реставрационные рентгенограммы показали многочисленные следы крепления деталей драгоценного убора иконы, в т. ч. накладных звезд на одежде Богоматери. Эти данные согласуются с летописными известиями о богато украшенных иконах, поставленных кн. Андреем в дворцовой церкви Боголюбова. По мнению Стерлиговой, для Б. и. могла предназначаться золотая «городчатая» коруна с жемчугом и драгоценными камнями (кон. XII - 1-я треть XIII в.; ГММК), позднее входившая в состав убора одноименной иконы из Благовещенского собора Московского Кремля. Остатки серебряной басмы XVI в. на Б. и., зафиксированные на фотографии нач. XX в. (опубл. Н. П. Кондаковым), также могут считаться свидетельством почитания и поновления иконы. В 1820 г. жители Владимира украсили Б. и. сплошным серебряным окладом, к-рый во 2-й пол. XIX в. был дополнен чеканным изображением Боголюбского мон-ря в правом нижнем углу; текст на свитке в руках Богоматери на окладе XIX в. был следующим: «Владыко многомилостиве, Сыне и Боже Мой, молю Тя, да пребудет Божественная благодать на людех Твоих и светозарный луч славы Твоея да нисходит выну на место, Мною избранное». В 60-х гг. XIX в. икону поновлял иконописец И. И. Шорохов, в 1900 г. образ был «исправлен» на средства А. А. Шишкиной. В этот период на икону под оклад была надета срачица, отверстия для ликов и рук были закрыты слюдой. В авг. 1918 г. икона была освобождена от оклада и громоздкого киота и частично раскрыта реставраторами Комиссии по сохранению и реставрации памятников древней живописи в России во главе с Г. О. Чириковым под наблюдением А. И. Анисимова , В. Т. Георгиевского и И. Э. Грабаря , к-рые констатировали ее плохую сохранность. Дополнительные работы по укреплению и расчистке Б. и. проводились в ГЦХРМ (ВХНРЦ) в 1946 (Ф. А. Модоров), 1956 (Н. А. Баранов) и 1958-1976 гг. под рук. Н. Н. Померанцева (реставраторы: Баранов, с 1963 М. В. Романова). В результате были раскрыты лик Богоматери, частично Ее одежды, деисусный чин на верхнем поле, фрагменты первоначальной живописи на поземе и полях. На изображении свитка оставлена запись XIX в. Несмотря на многочисленные утраты, вставки позднего грунта и живописи, реставрационные тонировки, изображение лика Богоматери указывает на близость иконы к образцам столичной визант. живописи XII в. и позволяет предположить, что ее создателем был греч. иконописец или рус. мастер, хорошо знакомый с совр. ему визант. искусством. |
| Особый иконографический тип представлен в шитых покровах на раку А. Р.: сер. XVI в. из мастерской царицы Анастасии Романовны , вклад царя Иоанна IV в Авраамиев мон-рь (ГМЗРК); 1592 г. (местонахождение неизвестно); 1642-1649 гг. из строгановских мастерских (ГМЗРК). Изображение святого отличается яркой индивидуальной характеристикой: седые волосы, широкая борода, близко посаженные к переносице глаза, густые и резко очерченные брови. Сохранились 2 житийные иконы А. Р.: сер. XVII в. (ГМЗРК) - в среднике святой представлен попирающим крестом беса; состав клейм соответствует тексту жития 1-й редакции. На иконе 1-й трети XVIII в. (ГМЗРК) сюжеты клейм с деяниями А. Р. и надписи восходят к житию 3-й редакции, в среднике помещен сюжет «Явление апостола Иоанна Богослова Авраамию Ростовскому на реке Ишня близ Ростова», ставший затем особым иконографическим изводом и получивший распространение в различных видах искусства (лицевое шитье, финифть). В подобных композициях, где ап. Иоанн передает А. Р. принесенный из Царьграда жезл, подчеркивается просветительская миссия А. Р. В службе и акафисте подвиги А. Р. сравниваются с апостольскими: «Тебя хвалим сотворившего дело равноапостольного». Фресковые изображения с образом А. Р. находятся в центральной апсиде Благовещенского собора Московского Кремля (1547), в ц. ап. Иоанна Богослова в Ростовском кремле (1683 г., житийный цикл). Ист.: Памятники старинной русской литературы, издаваемые графом Г. Кушелевым-Безбородко. СПб., 1860. Вып. 1. С. 221-225; ВМЧ. СПб., 1880. Октябрь. Дни 19-31. Т. 1. С. 263-265; Соколов М. И. Пространное житие прп. Авраамия, Ростовского чудотворца//Яросл. ЕВ. 1890. Ч. неофиц. 14. Стб. 213-222; 15. Стб. 225-239; Титов А. А. Житие преподобного Авраамия, Ростовского чудотворца: По рукописи XVII в.//Яросл. ГВ. 1892. Ч. неофиц. 52. С. 2; 53. С. 2; О редакциях жития св. Авраамия Ростовского//Труды VIII Археологического съезда в Москве. М., 1895. Т. 2. С. 238-240; он же. [Проложная память прп. Авраамия Ростовского]//Памятники древнерусской церковно-учительной литературы/Под ред. А. И. Пономарева. СПб., 1896. Вып. 2. Ч. 1. С. 42-44; Тихомиров М. Н. Описание Тихомировского собрания рукописей. М., 1968. С. 184-188; Повесть о водворении христианства в Ростове//Древнерусские предания (XI-XVI вв.) М., 1982. С. 130-134. |
| Пертоминский монастырь располагался на том месте, где в XVI веке погибли два соловецких монаха Вассиан и Иона. Петр поклонился мощам этих иноков и в благодарность Богу за спасение сделал крест в три метра высотой. Царь установил крест на том месте, где вышел на сушу. Он оставил надпись на голландском и русском языках: «Сей крест поставил капитан Петр в лето Христово 1694». Спустя шесть лет после спасения на Белом море Петр I подарил пустынь и подмосковное село Фаустово «с вотчинами и со крестьяны и с бобыли и угодьи» Соловецкому монастырю. В жалованной грамоте царя архимандриту Фирсу указывалось: «Соловецкий монастырь де маловотчинный, стоит в самом дальнем расстоянии, и к тому монастырю не только монастырей или пустынь, но и вотчин подмосковных в приписке ничего нет». Подмосковная пустынь и земля приносили дополнительный доход северной обители. Так Петр отблагодарил соловецких преподобных Зосиму и Савватия, Вассиана и Иону за спасение. Марчуговскую обитель на Москве-реке основал в 1653 году протопоп Благовещенского собора Московского кремля и духовник царя Алексея Михайловича Стефан Вонифатьев. Протопоп Стефан родился в селе Городищи под Каширой. Такое предположение сделал Дмитрий Иванович Скворцов в книге о церковном расколе. Историк приводит в доказательство синодик 1653 года, который когда-то хранился в этом селе. В синодике указывалось, что благовещенский протопоп Стефан Вонифатьев сделал в церкви села Городище вклад в вечное поминовение родителей. Еще до церковных реформ Никона, которые привели к расколу, вокруг царского духовника Стефана Вонифатьева собрался кружок священников и мирян, которые хотели преобразований в богослужении и исправления церковных книг. В кружок входили образованные протопопы Иван Неронов, Аввакум Петров, Даниил Костромской, епископ Павел Коломенский, боярин-просветитель Федор Михайлович Ртищев и некоторые другие «ревнители». Сочувствовал идеям кружка и новгородский архиепископ Никон. В 1652 году в Москве готовились выборы нового патриарха, и на высокий сан претендовал царский духовник и глава кружка Стефан. Однако по смирению Вонифатьев уступил патриаршество Никону. Этот властный иерарх стал проводить церковные реформы по-своему, вызвав неприятие большей части кружка. Аввакум, Неронов и другие протопопы объявили реформы Никона ересью и возглавили церковный раскол, а Стефан Вонифатьев и Федор Ртищев поддержали нового патриарха. |
| Прошло совсем немного времени, и отец Константин обратил на себя внимание императорской семьи. Государь Николай Александрович пожаловал ему золотые часы с цепочкой «из Кабинета Его Императорского Величества» и, по-видимому, выразил желание видеть Розова протодиаконом при соборе Зимнего дворца в Санкт-Петербурге — там как раз освободилась вакансия, вспоминает дочь отца Константина Людмила Розова. Молодому протодиакону предложили написать прошение на имя заведующего Придворным Духовенством, духовнику Их Императорских Величеств протопресвитеру Иоанну Янышеву, и он подчинился: «Имею честь покорнейше просить Ваше Высокопреподобие, не признаете ли возможным определить меня на открывшуюся вакансию протодиакона при Соборе Императорского Зимнего дворца». С месяц длилась официальная переписка, и вот Константин Розов переезжает в столицу Российской империи. Было ему в ту пору 30 лет. Петербург того времени был городом светским и ярким, и священнослужители должны были волей-неволей соответствовать этому облику. А храма при Зимнем дворце это касалось тем более: служба здесь предполагала знание сложных правил этикета и многих других тонкостей. Все это скоро стало тяготить отца Константина, всего каких-то шесть лет назад еще служившего в Симбирске. Отбыв в столице два с половиной года, в 1907 году он решился обратиться к протоиерею Петру Благовещенскому (тот исполнял обязанности заведующего Придворным Духовенством) с просьбой уволить его с учетом «неподходящих климатических условий» и отпустить обратно в Москву. Просьба была удовлетворена, и в Успенском соборе вновь зазвучал ставший уже знаменитым бас. «Как иерихонская труба» Голос протодиакона Успенского собора Константина Розова считался в те времена одной из главных достопримечательностей Москвы. Пойти в храм, именно чтобы послушать диакона,— сегодня это может показаться чем-то не вполне приемлемым для церковного человека. Были, наверное, и такие, кто ходил на службу как на концерт. Но и вполне благочестивый церковный люд мог позволить себе сходить в Успенский собор «послушать бас». В дореволюционное время с храмом часто бывала связана вся жизнь — не только богослужебная ее сторона, но и общественная (воскресным утром в церкви можно было встретить всех друзей и знакомых), и культурная тоже. Поэтому в первое воскресенье Великого поста, когда в храмах совершают так называемый чин Торжества Православия и возглашают «анафему» еретикам, Успенский собор московского Кремля собирал море людей. «Стекла дребезжали от могучего протодьяконского голоса,— вспоминал службу в тот день писатель Николай Телешов.— Окружающие протодьякона многочисленные священники отвечали ему громкими, густыми басами и звонкими тенорами… восклицая трижды: «Анафема! Анафема! Анафема!» |
| Убранство древнерусских храмов первоначально повторяло византийские образцы. Но это было не всегда возможно, например, в деревянных храмах, которых было большинство, не делалась настенная роспись, вместо нее увеличивалось количество икон в иконостасе, алтарная преграда росла. Пятиярусный иконостас получил всеобщее распространение в России в первой половине — середине XVII века. Он состоит из местного ряда, деисиса, праздников, пророческого и праотеческого рядов. Самый известный пример — иконостас Благовещенского собора Московского Кремля. Иконостасы XV-XVII веков называют тябловыми. «Тябло» — это искаженное греческое слово «темплон». Расписанные орнаментом балки-тябла разделяли по горизонтали ряды икон, которые крепились к ним. Позднее появились вертикальные столбики между иконами. Поскольку пятиярусные иконостасы полностью закрывали всю восточную стену, в храмах Ростова Великого алтарь стал отделяться сплошной каменной стеной, прорезанной проемами врат, иконостасы писались фресками прямо по восточной стене храма, врата выделялись пышными порталами. Стиль нарышкинского барокко украсил иконостасы объемной резьбой. Колонны, увитые виноградной лозой, заменили столбики и тябла. Последовательность вертикалей и горизонталей ордерной системы намеренно нарушалась, иконы делали круглой, овальной или другой более замысловатой формы. В барочных храмах иконостас превратился в пышную позолоченную раму с красочными вкраплениями икон. Такой иконостас напоминает чудесный райский сад, где пребывают святые (такой, например, можно увидеть в Смоленском соборе Новодевичьего монастыря в Москве, в Троицком соборе Ипатьевского монастыря в Костроме, во многих храмах Ярославля). Для классицистических храмов XVIII -XIX веков характерен высокий иконостас, открытое пространство верхней зоны алтаря, сам иконостас превращается в архитектурное произведение, он строится в форме портиков, триумфальных арок или храма в храме, при этом иконографическое содержание таких иконостасов минимальное (особенно ярко это проявилось в петербургских храмах). Какой иконостас выбрать? |
| Работы этого периода, а также уточнения датировок и атрибуций, предложенные М., не утратили своего значения и поныне. Итогом изучения сергиево-посадской коллекции шитья стал раздел в монографическом издании «Троице-Сергиева лавра: Художественные памятники» (М., 1967), в к-ром были продемонстрированы все научные приемы автора: многоплановость анализа с учетом исторических обстоятельств и персоналий, точность и обстоятельность характеристик. С 1962 г. М. начала работать в Музеях Московского Кремля как хранитель Благовещенского собора. Благодаря ей были систематизированы иконы, предметы утвари и убранства этого храма. Она создала новые экспозиции, напр. выставку икон из придельных церквей Благовещенского собора, организовала профилактику и реставрацию икон из деисусного и праздничного чина иконостаса (кон. XIV - нач. XV в.). М. возглавила комиссию по научной каталогизации музея, она разработала форму инвентарных описаний, составила программу каталогизации музейных собраний. В 1971 г. состоялась защита ее канд. дис. «Древнерусское лицевое шитье XVI в.» в Ин-те археологии АН. На должности зам. директора по научной работе (1972-1979) М. продолжала заниматься изучением лицевого шитья, активно участвуя в выставочной и научной деятельности музея, в различных музейных и научных конференциях. Темами ее исследования становились ведущие мастерские шитья Др. Руси - царские и боярские светлицы; изучение и атрибуция шедевров, происходивших из крупнейших соборов (московского Успенского, новгородского Софийского), монастырей (Кириллова Белозерского, Соловецкого). Для метода работы М. был характерен энциклопедический подход, удачно совпавший со счастливой возможностью изучать лучшие из древнерусских коллекций лицевого шитья: в ризнице Троице-Сергиевой лавры и соборах Московского Кремля. М. досконально знала архитектуру храмов Кремля, состав и историю произведений из др. собраний. Исследуя технологию и стиль шитья, она рассматривала произведения как исторические памятники, созданные в определенных обстоятельствах и связанные с крупными историческими деятелями Др. Руси. Ее работы открывали новые научные возможности для различных исторических дисциплин, для обогащения складывавшейся картины развития отечественного искусства. В фундаментальном труде, посвященном облику и убранству Благовещенского собора и опубликованном к 500-летию этого памятника, М. написала большой раздел о лицевом шитье, о предметах церковного убранства, выполненных в разных техниках (о вратах с золотой наводкой, ризничных драгоценностях и мощевиках), о рукописных книгах. Будучи сама уникальным специалистом, она ценила мнение коллег, учитывала их атрибуции (воспоминания об этом см.: Гусева Э. К. О Л. Д. Лихачёвой в окружении коллег, друзей, родных//Страницы истории отеч. искусства: К 75-летию со дня рожд. Л. Д. Лихачёвой. СПб., 2012. С. 186-194). |
| — Монументальная роспись, да и иконы – это ведь часто не один и тот же художник – один мастер компонует, пишет личное, другие художники одежду, ученики – фон и так далее. Как быть с атрибуцией? — Разумеется, и этот фактор тоже надо учитывать, причем очень показательна в этом отношении более поздняя иконопись. Так, перед открытием персональной выставки Симона Ушакова , от которого сохранилось около 50 подписных икон, нам удалось провести технологические исследования и даже реставрацию некоторых произведений. Обнаружилось, что в больших подписных работах Ушакова, признаки его индивидуальной манеры проявляются в наименьшей степени, из чего, в свою очередь, был сделан логический вывод, что маэстро в подобных случаях мог ограничиваться только предварительным рисунком или какими-то заключительными правками, а порой, может быть, просто подписывал коллективную работу. Тем более, что в эту эпоху подпись была не столько актом личного самоутверждения, сколько удостоверением качества. Мне сложно представить, что тот греческий художник, который писал основную часть деисусных икон из иконостаса Благовещенского собора Московского Кремля, исполнил все изображения целиком, включая одежды и фоны. Но даже в том случае, если роскрышь одежд, например, выполняли ученики, мне все равно кажется, что мастеров могло быть двое или даже трое – очень близких по манере, но всё же обладавших своими индивидуальными приемами, которые мы, возможно, еще обнаружим – подобно тому, как были обнаружены индивидуальные различия между иконой Спаса и двумя другими иконами Звенигородского чина. Вопрос о национальности мастеров не имеет смысла — Автором икон Звенигородского чина может быть русский или греческий художник (или два художника). Вот это важно – грек или русский? — Знаете, мне кажется, что обсуждаемый вопрос не имеет вообще никакого отношения к проблеме национального самоутверждения. Мы говорим сейчас не о чем-то специфически греческом или специфически русском, мы говорим о более или менее единой духовной и художественной культуре средневекового православного мира, который ещё иногда называют «византийским содружеством». В конце концов, именно из Византии в конце X века к нам пришло христианство, а вслед за ним и христианское искусство, причем имеется в виду не просто набор образцов и иконографических схем и даже не чрезвычайно изощренные художественные приемы, но вся сложнейшая система символического изобразительного языка, нацеленного на передачу иррационального сверхчувственного содержания в чувственных образах. |
|
|
