| — И все же в СМИ журфаку достается… — Конечно — выпускники всегда будут следить за тем, что происходит в Alma Mater и писать об этом! Если бы Президент приехал на факультет почвоведения, например, — об этом бы никто не узнал. А приехал на журфак — полстраны об этом говорило целую неделю. Вот представляете: убили Каддафи в тот день визита Президента на журфак – про него столько не говорили, сколько про визит Медведева. — Вы учились на сломе эпох… — Я закончил журфак в 1993 году: поступил в 1987-м, потом ушел в армию, потом вернулся, у меня еще герб СССР на дипломе. Был один семестр «Истории КПСС», а другой семестр политологии, один семестр научного атеизма, а другой семестр истории религий, и так далее. В результате я философию очень сложно воспринимаю: сначала мне преподавали истмат-диамат, а потом стали истории философии учить. Иногда даже преподаватели приходили и говорили: «Моего предмета не существует». Однажды пришел преподаватель дисциплины «Анализ экономики советской промышленности» и сказал, что у нас никакой экономики нет. Был 1990-й год, социализм лежал в руинах, и мы обсуждали происходящие события с точки зрения экономических, политических проблем, а потом всем зачет поставили автоматом. И в это же время на политэкономии социализма блаженная старушка-коммунистка с жаром доказывала, что социализм не исчерпал свои резервы, что за ним будущее, а в Бельгии издали собрание сочинений Маркса. Между строк советских газет — Ведь и в журналистике произошел абсолютный перелом? От советской печати к современной… — Я бы не стал такие крайние выводы делать. Да, советский читатель в течение семидесяти лет имел только одну точку зрения в журналистике — из одного источника. Но при этом люди все понимали и жили в двух реальностях. Одна реальность — это то, что нужно было говорить на работе, в официальной обстановке, общаясь с детьми, чтобы те случайно не настучали в рассказах одноклассникам. А другая — то, что люди реально понимали и чувствовали. — Отличались реальности? — Конечно. В поздние брежневские годы за кухонное инакомыслие уже не сажали, но люди понимали, что на собрании нужно одним языком говорить, а дома можно над этим посмеяться, поглумиться, даже в кругу тех, кто сидел на собрании. |
| 66 Башкиров А. С. Юлиан Кулаковский . Прошлое Тавриды: Краткий исторический очерк с 3 картами, 7 рисунками на таблицах и 10 в тексте. Изд. второе, пересмотр. Киев, 1914//Журнал Министерства народного просвещения. 1915. Февраль. критики и библиографии. С. 395–403. Нами ведется подготовка к изданию сочинений Ю. А. Кулаковского по истории и археологии Крыма. 68 С. С. Аверинцев : «Когда сегодня иные пишут о мерзости власти и прочее, то я думаю: человек, который это пишет, он что, не понимает, что только уже потому, что он может все это написать и напечатать, ему, быть может, и не стоило бы этого писать?» (Мурзина М. Встреча с обыкновенным гением: Сергей Аверинцев : «Ах, мой милый Августин!»//Аргументы и факты. 1998. 3 (129). С. 3). 69 Справедливости ради стоит признать, что характеристика деятельности любимого Кулаковским императора Феодосия II из текста «Истории Византии» не вполне очевидна. Ю. А. Кулаковский пишет, что Феодосий был «тихим и кротким царем», но почему-то при этом казнил неугодных направо и налево. Хороша же кротость! 71 Институт рукописей Национальной библиотеки Украины имени В. И. Вернадского (ИР). Ф. III. Д. 22144. JI. 1 – 1 об. 73 Вспоминая В. Ф. Асмуса... М., 2001. С. 212–213. Знакомству с этим изданием я обязан любезности В. А. Короткого. 74 Асмус В. Ф.Философия в Киевском университете в 1914–1920 годах//Вопросы философии. 1990. 8. С. 98. 75 Романовский В. А.К истории подготовки профессорских кадров в дореволюционное время//Alma Mater: св. Володимира та в добу (1917–1920): документи, спогади. К., 2000. Кн. 1. С. 287. 80 Имеется в виду работа над главой о правлении в 610–641 гг. императора Ираклия (575–641); см. третий том «Истории Византии», с. 27–160. 86 Во время Первой мировой Киеву пришлось служить главным тыловым центром армий Юго-Западного фронта. Несколько лет, начиная с июля 1914 г., город существовал своеобразной жизнью и заботами тыла: интересы военные возобладали над интересами гражданскими, и нормальная городская жизнь нарушилась. Киев заполняется военными, беженцами и переселенцами из приграничных округов, пленными. Отступление русской армии летом 1915 г. вызвало необходимость эвакуации музейных, архивных, библиотечных собраний в Центральную Россию и в Поволжье. Университет св. Владимира был эвакуирован в Саратов и только к началу 1916 г. вместе с другими эвакуированными учреждениями возвратился. Ю. А. Кулаковский в 1915–гг. также вынужден был жить с осиротевшей семьей в Саратове. |
| Всё это создавало особые условия развития семинаристов и особое специфическое отношение к своей alma mater. Наряду с регламентированным порядком учения и жизни у семинаристов существовали свои организации. Например, ученическая библиотека. Комплектование её регулировалось сверху, организация распорядка пользования ею была в руках семинаристов. Беря книгу, я чувствовал ответственность перед своей библиотекой, во главе которой стоял один из наших же товарищей. Ни в каких других школах такой библиотеки не было. Семинаристский хор был в полном смысле свободным союзом. Сколько хороших воспоминаний связано с организацией вечеров! Здесь именно выявлялись таланты организаторов, музыкантов, певцов и декламаторов. Нельзя не упомянуть и о декоративном мастерстве, проявляемом в дни великих праздников, особенно Пасхи. Многие пользовались городской библиотекой. Много было времени для чтения. При всём режиме давалась возможность в период формирования личности свободно развиваться тем или другим задаткам природы кого-либо. Были ли в семинарии тёмные стороны? Да, были, но не они определяли физиономию всего учреждения. Это были только нарывы, но они быстро вскрывались. Нельзя отрицать того, что именно в семинарии был выработан тезис, характеризующий отношение учеников к учителям: «Наставникам, хранившим юность нашу, не помня зла, за благо воздадим» 70 . И уже непосредственно о Новгородской духовной семинарии писал один из её выпускников предреволюционных лет: «Почему-то принято считать, что содержание воспитанников в семинарии было скудным, полуголодным, что самые помещения и вообще вся обстановка, в которой они жили, была грубой и убогой. Вероятно, такие представления складывались не без влияния тех описаний жизни духовных учебных заведений, которые оставили в нашей литературе бывшие воспитанники этих заведений, начиная с Помяловского. Но эти описания носят сугубо личный характер, и в них в большинстве случаев слышится голос человека трудной судьбы, озлобленного неудачника, во многом несправедливо охаявшего воспитавшую его школу. В нашей новгородской семинарии само здание и все помещения в нём – классные комнаты, спальни были просто превосходными по обилию света в них, по высоте потолков, по простору размещения. Весь распорядок учебно-воспитательной работы, вообще, всей повседневной жизни был на редкость слаженный и чёткий. По сравнению с теперешним временем хозяйство велось аккуратно и добропорядочно» 71 . |
| Новый и сильный толчок дает борьба с расколом. Связь раскола с отрицательным отношением к школе и к образованию была слишком ясна, чтобы можно было ее далее игнорировать. «Будь ты, мудрый латынник с своей верой и мудростью, сам по себе, а мы с своей верой и с апостольской глупостью сами по себе: это изречение Вишенского буквально повторялось Аввакумом, как последний, самый сильный аргумент. Такие бесспорные авторитеты, как греческие святители, приглашенные для разбирательства домашних споров, единогласно признавали, что главной причиной раскола является отсутствие богословского образования. «Искал я корня сего духовного недуга», говорил гаазский митрополит Паисий Лигарид в своем опровержении соловецкой челобитной раскольников, «и в конце концов нашел два источника его: отсутствие народных училищ и недостаточность библиотек... Если бы меня спросили, что служит опорой духовного и гражданского сана, то я ответил бы: во-первых, училища, во-вторых, училища и в третьих, училища. Из училищ жизненный дух разливается, как сквозь жилы, по всему телу, это – орлиные крылья, на которых слова облетают всю вселенную». И Паисий обращается к царю с увещанием – создать училища греческого, латинского и славянского языков. Из них, обещает он царю, как из троянского коня, выйдут христоименные борцы. То же самое внушали царю и сами восточные патриархи. И вот в удовлетворение этого призыва правительство решило этот вопрос принципиально в положительную сторону. Во главе школы был поставлен Симеон Полоцкий . Ученики были назначены самим правительством. Это было четверо молодых подъячих: трое дворцовых и один из приказа тайных дел – Медведев. Ученики прошли полный курс этой школы, прототипам коей была Киевская Alma mater. В 1668 г. школа Полоцкого, сделав свой первый выпуск, закончила на нем свое существование, но киевская наука на этот раз прошла для Москвы далеко не бесследно. Один из учеников Симеона Полоцкого , Медведев настолько проникся настроением учителя, что при первой возможности бросил столицу и светскую карьеру, постригся в монахи и стал пропагандистом взглядов своего учителя вообще, так и идеи богословской школы в особенности. |
| 10 сентября 1907 г. Жукович представил членам Совета «Примерную программу биобиблиографического словаря...» вместе с «распределенным по академическим кафедрам списком профессоров Академии за все оканчивающееся столетие ее существования» 921 . Программу в литографированном виде разослали «для просмотра» членам корпорации вместе со списком профессоров по кафедрам «для обозначения на них того, биографии каких лиц они предполагают составить» 922 . Замечательно, что на том же заседании Π. Н. Жукович представил членам Совета «Биографический словарь студентов первых XXVIII курсов С.-Петербургской духовной академии», подготовленный к предстоящему юбилею и изданный на собственные средства библиотекарем академической библиотеки А. С. Родосским 923 . « А. С. Родосский сделал то, что в сущности должна была сделать сама С.-Петербургская духовная академия – in corpore. Она сама – от своего лица – должна была создать Ученый Синодик для поминания бывших своих воспитанников. И если она доселе не сделала этого, то, конечно, непременно сделает в недалеком будущем, ввиду скоро исполняющегося 100-летия со времени своего основания (...). Alma mater не должна забывать своих воспитанников и после их кончины» 924 , – писал Л. С. Мацеевич. Не сделано это и ныне – столетие спустя... 20 сентября программа биобиблиографического «Словаря», представленная П. Н. Жуковичем, была одобрена 925 . В заседании академического Совета 21 марта 1908 г. заслушано заявление начальника архива и библиотеки Синода К. Я. Здравомыслова (выпускника СПбДА 1887 г.) о том, что в архиве и библиотеке «имеются литографированные лекции и печатные сочинения некоторых профессоров академии, рукописные и печатные сочинения бывших ее питомцев, производившиеся о них дела, формулярные списки и проч., словом – немало материала для составляемых биографий» 926 . Здравомыслов предлагал свою помощь в поиске необходимых материалов и передал список уже выявленных им документов. По свидетельству Глубоковского, к июню 1908 г. была подготовлена основная часть биографий (3/4), но сначала, по «разным случайным причинам» издание «Словаря» задерживалось 927 , а в сентябре 1909 г. |
| 1050 Там же. Л. 142. Письмо от 23 июня 1914 г. В тот же день В. К. Саблер направил Глубоковскому приветствие, в котором отмечал его многополезную деятельность, сочетавшую «служение чистой науке с утверждением веры в сердцах» слушателей (Там же. Л. 394). 1051 ЦГИА СПб. Ф. 2162. 12. Л. 139. Согласно помете Глубоковского, он получил это приветствие 23 июня в половине шестого вечера. 1056 Там же. Л. 12. (См. также: Богданова Т. Α., Клементьев А. К. Письма свят. Ионы Ханькоускаго профессору Санкт-Петербургской Духовной Академии Η. Η. Глубоковскому//Православный Путь: Церковно-богословско-философский ежегодник. Джорданвилль, 2004. С. 20–46). 1058 «Совет общества питомцев МДА горячо приветствует дорогого юбиляра родной академии, знаменитого ученого, крепкого защитника устава духовной науки и просвещения, доброго сердечного товарища» (Там же. Л. 11. Телеграмма от 18 окт. 1916 г.). 1059 «Студенты Петроградской Духовной Академии, приветствуя глубокочтимого юбиляра и доброго профессора со знаменательным днем, считают своим долгом выразить свои искренние пожелания дальнейшей юбиляру многополезной жизни, чтобы еще многие поколения юношества могли гордиться званием ученика знаменитого светильника богословской науки» (Там же. Л. 86. Телеграмма от 21 окт. 1916 г.). Студент первого года преподавания Глубоковского в СПбДА писал: «Мы, тогдашние студенты Академии этой, глубоко проникнуты были чувством радости за себя и за нашу Alma mater, ясно сознавая, сколь великую интеллектуальную силу приобрела она в лице Вашем для успешного осуществления своих задач» (Там же. Л. 116. Письмо П. Лукьянова от 21 окт. 1916 г.). 1060 «Требовательность к другим, и еще более – к себе – все это отличало Вашу ¼ вековую службу в академии и при всей благожелательности и любезности в отношениях неслужебных. Я лично много лет уже пользуюсь этими чертами Вашего характера, превратившись из Вашего ученика почти в друга», – писал ему К. В. Харлампович (Там же. Л. 125. Письмо от 21 окт. 1916 г.). Глубоковский получил приветствия от заслуженного профессора КазДА Ф. А. Курганова , профессоров КДА M. E. Поснова, А. А. Глаголева и многих, многих других (Там же. Л. 141–141 об., 157–159, 161). |
| Удивительно! Как много и как мало изменилось с того времени у нас в отношении к образованию. VII. С новыми силами В феврале 1910 года Д.Г. Булгаковский снова обратился в Постоянную комиссию для пособия нуждающимся учёным, литераторам и публицистам с просьбой о выделении ему единовременного пособия на проезд и содержание в Старой Руссе, где ему «крайне необходимо» было полечиться от острого суставного ревматизма. Писатель сетовал, что хотя он в своё время и получил бесплатный билет на лечение, однако к величайшему своему несчастью не смог воспользоваться им, не имея средств на проезд и содержание в лечебнице. Он указывал, что на два месяца ему требуется всего лишь 60 рублей. «Билет этот у меня до сего времени сохранился, – писал он, – и Правитель Канцелярии градоначальника сообщил мне, что он не потерял своей силы, так как градоначальник обещал переменить его» 338 . В частности, Булгаковский сообщал, что ревматизм «особенно» мучил его в прошлом 1909 и текущем 1910 годах. На этот раз комиссия удовлетворила просьбу бедного писателя. Ему было выдано пособие на два месяца по 30 рублей «с выдачей их в мае и июне» 339 . Благодаря этому Булгаковский наконец-то смог выехать на лечение в Старую Руссу, что видимо, помогло ему поправить расстроенное здоровье. Об этом можно судить по заметно возросшей работоспособности, позволившей ему в ближайшие годы написать и издать ещё много новых книг и брошюр. Это был поистине неутомимый человек. Несмотря на свой возраст, болезни и лишения, Д.Г. Булгаковский практически не знал отдыха в работе. Как-то один из его знакомых высказался о его поразительной энергии, несмотря на преклонные годы. На это писатель, улыбаясь, добродушно ответил: «Нечему удивляться, я ведь недавно вступил только в возмужалый возраст». А ему было тогда уже далеко за 60. Всегда жизнерадостный, по свидетельству современника, Дмитрий Гаврилович до невозможности ограничивал себя во всем в смысле житейских удобств. А когда замечали ему о его лишениях, он вспоминал свою первую Alma Mater – Орловскую духовную семинарию, говоря: «Она дала мне такой закал, благодаря которому мне везде и всегда хорошо» 340 . |
| „Как истинный христианин, он был проникнут истинным и глубоким христианским смирением, и потому он с христианской терпимостью относился к несовершенствам других, к мыслившим о предметах познания иначе, чем он сам. Он внутренне, сердечно чувствовал, что каждому даётся свой талант, что нельзя подогнать под одну мерку учёных воззрений, что каждый призван осуществить в науке ту сторону великой правды Божией, которая находит наиболее сильный отклик в его душе. Как далёк он был от того, чтобы считать совершенно чуждым истины всё то, что не входило в его собственные философские послания. Как далёк был от исключительности и нетерпимости! С каким участием относился он ко всякому искреннему проблеску мысли, хотя бы и не соглашался с ним! В своих философских работах студенты часто не соглашались с воззрениями Виктора Дмитриевича, подвергали их разбору, посильной критике и в таком виде подавали ему своё сочинение. Вам известны такие случаи, и вы легко их припомните. Как же относился к этому В. Д.? В его заметках нельзя было прочесть ни тени раздражения. Напротив, он с радостью приветствовал пробуждающийся анализ молодого ума. Он поощрял его и воспитывал. На его слова и мысли отзывались наши души, но каждый отзвук отличался своеобразным характером.“ „Без сомнения, жизнь нас, студентов, во многом отклонялась от идеалов покойного профессора. Но припомните, пожертвовал ли он хоть однажды ради них живым человеком? Слышал ли кто-нибудь от него жёсткое —279— слово? Тяжело ли было сказать ему правду? Как мягко, как деликатно было его прикосновение к больной совести! Как отзывчиво было его сердце! С каким участием относился он к жизни каждой единицы! Пусть же воспоминание о нём будет последним заветом нам от академии! Пусть воскреснут дух, сердечность и все жизненные правила дорогого профессора и в нашей деятельности! Будем верны преданиям нашей родной alma mater! Пусть наша верность им будет знаком нашей благодарности! Да будет свята и высокоценна для нас всякая человеческая личность, да будет неприкосновенна ангельская чистота, детской души, к воспитанию которой мы призываемся! Остережёмся служить Богу человекоубийством, к которому по Апостолу причисляется всякое ненавистное чувство к ближнему (1Ио.3:15)! Будем помнить, что осуждён будет виновник всякой напрасной человеческой слезы, а соблазнившему единого от малых сих облежит камень жерновный на выи ( Мк.9:42 ). |
| Простите. Не лишайте меня и молитвенного и письменного общения“. О. Ректор академии приветствовал меня в следующих выражениях: „Непременным и приятнейшим долгом поставляю приветствовать Вас со днём Ангела Вашего и от души желаю Вам множайших милостей от Господа, а паче всего здравия. Прошу принять от меня троицкую просфору, над которой совершено было моление о Вашем здравии. При сём препровождаю Вам и часть писем Ваших ко мне, какую успел отыскать в их массе. После 1-го октября пришлю Вам ещё партию их. Сентября 24 Митрополит был в классах на трёх лекциях, впрочем, сидел не по долгу, потом посетил меня. Описание его пребывания в Лавре скоро прочитаете Вы в газетах. Владыка относится к академии ласково и милостиво“. —75— 1879 г. На это дружественное послание отвечал я от 15-го 1879 г. октября: „За благожелательное приветствие и молебную просфору, достаточную для напитания многих душ, приношу Вам искреннейшую сердечную благодарность. День ангела своего праздновал я на первый раз довольно торжественно, вопреки обычая своих досточтимых предшественников, которые уклонялись от празднования своих именин. – Вместе с своими именинами я праздновал и обновление своего жилища. Описание вашего академического праздника я с удовольствием прочитал в Московских Ведомостях 254). Да процветает наша общая alma mater!.. Письма, кои Вам угодно было прислать мне, не те, какие желательно мне иметь под руками. Я просил Вас доставить мне письма, писанные мной Вам, равно и Александру Васильевичу, до 1866 г., т. е. до моего поступления на Полоцкую кафедру, так как с этого времени у меня сохранились черновые письма. Если можно, благоволите поспешить высылкой этих, потребных для меня епистолий. Присланные же Вами возвращаю Вам при сём в целости“. Вечером 6-го ч. прочитал я в газетах прискорбное известие о кончине знаменитого автора „Истории России“ Сергея Михаиловича Соловьева, последовавшей после тяжкой и продолжительной болезни в 4-й день октября. Девятого числа писал я во Владимир преосвященному Иакову, в ответ на два его письма – от 14-го и 29-го сентября: |
| Мы отметили лишь два пункта печальной эволюции: исходный и конечный, чтобы короче и точнее демонстрировать читателю характер полученного в общем итоге контраста, – переход же с начала к концу совершался, разумеется, постепенно. Исподволь, мало-по-малу, в борьбе старых университетских традиций с новыми веяниями (“веяний”, впрочем, не было – было, скорее, затишье), дорогая сердцу alma mater превращалась в злую мачиху. Ценою горького искуса, многолетнего и широкого, приобрели мы скорбное и, увы, неотъемлемое право сказать эти жосткие слова: процесс превращения пришлось нам наблюдать с самого ближайшего разстояния и во всех его сравнительных и последовательных трех стадиях – в студентах-сверстниках, в студентах сослуживцах и в студентах-подчиненных. Наблюдения начались с 1855 г. в стенах университета и завершились в конце 80 годов на службе в прокурорском надзоре. Они обнимали собою три больших судебных округа и свыше двадцати университетских выпусков, ежегодно поставлявших нашему руководительству по нескольку кандидатов на судебные должности, командируемых в помощь следователям, лицам прокурорского надзора или для занятий в канцелярии прокурора суда или палаты. Наблюдательный пост оказывался, таким образом, обставленным самыми счастливыми для полноты и безгрешности вывода условиями. Он давал, кроме того, возможность и сравнительных сопоставлений с воспитанниками не только различных выпусков по годам, но и иных учебных заведений. Различие между первою и второю категориями, очень резкое и ощутительное в начале 60-х годов, мало-по-малу сглаживалось, переходя к 80-м годам, и под конец выразилось отрицательным – 0. Вот почему так резок контраст между началом и концом нашего очерка. Вот почему так страстно хочется вспомненное им прошлое видеть не только настоящим, но и будущим. Вот почему А. Ф. Кони, так много и метко наблюдавший с высоты своего служебного поста, должен был начать свой превосходный очерк, посвященный памяти знаменитого деятеля эпохи реформ, Д. А. Ровинского, такими словами: “Наше время упрекают, – и не без основания, – в измельчении личности и в господстве чрезмерной специализации. Оба эти явления в тесной связи между собою, и оба печально отражаются на духовном складе общественной жизни. Личность чаще и чаще умаляется, стушевывается… Слабеет воля, тускнеют идеалы и все реже встречаются так называемые характеры. Современный образованный человек может, если хочет, обладать гораздо большим богатством по части знаний, чем его отцы и деды; он окружен и гораздо более удобною внешнею обстановкой. Но, на-ряду с этою возможностью и с этими удобствами, в нем нередко замечается недостаток нравственной силы и деятельного отношения к жизни во всем, что не касается узко-личных, по большей части, мелких интересов”. Воспоминания Д. Н. Свербеева 3 |
|
|
