| Мужские панамы себе напокупали наши певчие чуть не все, и доктор, и Константин Павлович, и Гладкий – до того они мне надоели своим дурацким видом, что себе и не хочется покупать. Кстати, мой картуз пропал еще в вагоне (где-то позабыл), так что я все фигурирую в своей коричневой – некогда купить что-либо другое; стар становлюсь бегать по жаре и духоте... Вчера и сегодня у ребят, двух-трех, да и у взрослых кой у кого появилось расстройство живота; один дурак себе купил вишен неспелых 233 . Здесь здорово все едят апельсины, которые нипочем, за каждой едой – и обеденной, и ужинной – все апельсины. Насчет прованского масла, только один раз давали какое-то сладкое, которое никто из нас почти не ел (ребята, впрочем, наверное ели). Вообще кормят нас здесь, по- моему, даже чересчур роскошно (обед блюд в пять, кроме апельсин, ужин – два-три блюда тоже с апельсинами). Денег итальянских пока еще не дают, все кормят завтраками. Вчера, впрочем, уполномоченный от Сан- Мартино, которого и не видать нигде, обещал обязательно доставить деньги. Из следующей программы Данилин просил выкинуть мое «От юности» и «Хвалите» Гречанинова, так как они неважно идут. Насчет Флоренции дело такое: какая-то дама там дает бесплатно зал на 1000 человек – остается только продать билеты форсированным способом, ибо, оказывается, во Флоренции желающих слушать много. Программу повторить третьего римского концерта (то есть на следующий день – 22-го) и заказать себе здесь же отпечатать их еще для Флоренции на 1000 штук больше, то есть приехать туда уже с готовыми, отпечатанными программами... Но все-таки это еще план не окончательно решенный. Зато в Варшаве снизошли на усиленные мольбы Затаевича с Мыслиным (который дает за концерт на возвратном пути 1200 рублей) и дадим еще финальный 20-го мая. 21-го выезжаем. Теперь пиши на Вену, Hotel «Belwcdcr», где по-нашему будем – 12-го мая и 14-го выезжаем в Дрезден, Mulman, Dresden, WcrderstraBe, 7. Считай, на дорогу письма до Вены – дня три, а то и четыре. Насчет Неаполя мне едва ли удастся, больно много и без того всякой сутолоки и спешки. Копии наших римских программ можно затребовать из Синодальной конторы, чтобы там переписали и прислали хоть Андрею Андреевичу. Всем кланяйся и скажи, что по возможности прославляемся пока, да и русское искусство наше в сегодняшней какой-то газете назвали «праздником искусства». |
| Задвижка сильно стукнула, когда она отодвигала ее, сердце девочки замерло, она прислушалась… Нет, все тихо, никто не слышит. Быстро юркнула она за дверь, еще быстрее сбежала с лестницы и очутилась на дворе. Обыкновенно калитка ворот Сиротского дома была заперта, но в этот день дворник, проводив директора и получив от него сорок копеек на чай, немедленно угостился на эти деньги и забыл задвинуть засов. Все как будто нарочно благоприятствовало неразумной девочке. Она перешагнула калитку, пробежала несколько шагов по улице, повернула в первый попавшийся переулок и исчезла среди мрака и тумана зимней ночи… Глава V Андрей Кузьмич Постников жил в одной из самых дальних улиц города, на окраине его. Из окон нового бревенчатого дома, только что отстроенного им, вид был чисто сельский, – на луга и поля пригородных деревень. В той же самой тихой, малолюдной улице помещалась и лавочка, в которой торговал сначала отец его, называвшийся просто Кузькой, а потом и сам он, почтенный Андрей Кузьмич. Покупатели богатых магазинов с презрением прошли бы мимо неказистой, полутемной лавчонки, из которой несло и дегтем, и кислой капустой, и керосином, но скромные жители предместья и еще более скромные приезжие из деревень очень охотно заходили в нее. У Андрея Кузьмича они могли без обмана и обвеса купить и гвоздей, и чаю, и печеного хлеба, и свечей, и постного масла, и дегтю, и иголку, и пряник, и селедку, и пару шерстяных варежек, и тысячу мелких вещей, совершенно необходимых во всяком хозяйстве. – Эх, наживается, надо быть, знатно, наш Андрей Кузьмич! – не без зависти замечали соседи, видя, какие толпы покупателей наполняли лавку его в базарные дни. – Что это вам за охота при ваших достатках жить в такой глуши? – говорили ему знакомые. – Вам бы в город переехать, да открыть богатый магазин на бойком месте. – Чужие достатки – дело темное! – недовольным голосом отвечал обыкновенно Андрей Кузьмич. – А нам, по нашему уму, и здесь ладно; мы за большим не гонимся. И действительно, ему жилось ладно. Много ли удалось ему нажить торговлей – не знал в точности никто, даже нежно любимая супруга его, Аксинья Ивановна; но все в один голос твердили, что их дом полная чаша. Дом этот был предметом гордости обоих супругов. Деревянный, двухэтажный, с ярко-зелеными ставнями и таким же ярко-зеленым забором вокруг широкого «хозяйственного» двора, он далеко не отличался красотой архитектуры или изяществом внутреннего убранства. Но все и снаружи, и внутри его было прочно, все приспособлено к удобству и вкусам хозяев. В нижнем этаже помещалась кухня, затем большая горница, служившая и столовой, и кабинетом, и непарадной приемной, и, наконец, просторная спальня, заставленная шкафами, комодами, сундуками, вмещавшими годами накопленное добро супругов. Верхний этаж состоял из четырех парадных комнат, уставленных тяжелой мебелью под чехлами и открывавшихся всего раз пять-шесть в год для приема гостей. |
| Он велел нам взять подручники и положить пред иконами два поклона в пояс, а третий в землю; затем мы поклонились ему в ноги и сказали: благослови Христа ради положить «начал» для принятия великого канона ко святому крещению. – Бог благословит, ответил он, сидя на стуле. Мы начали класть, обычный у раскольников, «начал» в 7 поклонов. После начала, мы положили еще 2 поклона пред иконами, а третий в ноги Якушеву, говоря: прости нас Христа ради и благослови и помолися о нас грешных. – Бог простит и Бог благословит; и Владычица Богородица молится о нас – грешных, ответил он. После этого, Якушев пригласил нас сесть и начал делать нам наставление: как должны мы нести возложенный на нас канон. Прежде всего, говорил он, уединитесь от всех людей и не выходите из своей горницы в продолжение 40 дней. Затем ежедневно полагать 1000 поклонов, из них 300 поклонов с молитвой: Господи Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного, в землю, 300 поклонов с молитвой: Владычице моя, Пресвятая Богородица, спаси мя грешного, в пояс, 300 поклонов с молитвой: святые все угодники и чудотворцы Божии, помилуйте мя грешного, 50 поклонов с молитвой: Богородице Дево радуйся, обрадованная Марие – и проч., в землю и 50 поклонов с молитвой: Святый Ангеле, Хранителю мой, помилуй и спаси мя грешного, в землю. По исполнении каждой сотни поклонов говорить: аллилуия, аллилуия, слава тебе Боже, 3 раза, с тремя поклонами в землю, Господи помилуй 3 раза и – слава Отцу и Сыну и Святому Духу до конца. После всех 1000 поклонов – особый отпуст. Сыну моему, которому было в это время всего 8 лет, Якушев положил только 50 поклонов в землю. Пищу велел употреблять холодную без масла и всего один раз в день. Приходящих людей не принимать. Завести особую посуду, из которой и вкушать пищу только самим, отнюдь не давая её другим лицам. Все это мы ревностно исполнили потом, даже усугубили число положенных поклонов, не смотря на то, что был мясоед и масляница. Наступил великий пост. В Вольск приехал из села Самодуровки главный настоятель Поморцев Яков Ефимов Ларин, чтобы исповедовать Вольских старообрядцев, что Якушеву как местному наставнику, крайне не понравилось. Совершив исповедь, Ларин пожелал сам и крестить нас. |
| Остряки уверяют, что два часа духовой музыки равняются по калорийности килограмму сливочного масла. . . . . . …На днях наш батальон вывели на плац. Перед строем выступил командир батальона, подполковник, очень забавная личность. Заносчив, элегантен, фатоват, похож на какого-то царского гвардейского офицера или кавалергарда. Достаточно сказать, что летом ходит в перчатках и со стеком, не хватает монокля. Даже фуражка у него какая-то слишком стройная, необмятая. Ему лет под тридцать, а может быть, и за тридцать. Похаживая перед строем и постегивая себя стеком по голенищу, комбат сказал: — На этот раз, друзья, нам предстоит настоящая работа в боевых условиях. Наш батальон будет дислоцирован в прифронтовом районе. Командование поручило нам строительство укрепленных районов и аэродромов в Московской зоне обороны. Куда именно нас направляют — никто не знает. . . . . . Стоим под Наро-Фоминском. Батальон расположился в густом лесу, там и шалаши, и оружие, и командирские палатки. Но работаем в открытом поле. Роем и укрепляем траншеи, ходы сообщения и тому подобное. Немецкие разведчики порхают над нами совершенно безнаказанно, так как никаких средств противовоздушной обороны у нас нет. Почти каждый день налетают «юнкерсы». Уже четыре раза бомбили участок строительства. Жертв не было. Да и работа наша почти не пострадала. Кое-что камуфлируем. А один раз немецкий летчик даже «помог» нам: воронку от фугасной бомбы удалось использовать при строительстве дзота. . . . . . Деревня Митькино. Здесь расположены штаб батальона, кухня, кузница и редакция нашей газеты «Из траншей по врагу». Уже вторую неделю газета выходит ежедневно. В конторе совхоза нашли основательно разбитую пишущую машинку «Ройяль», печатаем на ней в четырех-пяти экземплярах и газету и боевые листки. Все хозяйственные постройки совхоза сгорели от немецкой бомбежки. То, что осталось, — зрелище мрачное. Заколоченные избы. Старухи, дети, собаки. Несколько девушек-подростков. Парень на костылях — в ситцевой рубахе без пояса, на груди две-три полоски, знаки ранения. Другой парень как будто здоров, но пригляделся — правая рука в черной кожаной перчатке: протез. |
| Когда затихла первая буря паники, Айпинг начал рассуждать. (Вдруг поднял голову скептицизм, — скептицизм довольно робкий, вовсе не уверенный в своей основательности, но, тем не менее, скептицизм. Не верить в Невидимого было гораздо легче, а тех, кто видел, как он рассеялся в воздухе, или чувствовал силу его руки, можно было сосчитать по пальцам. Из числа этих свидетелей, к тому же, вскоре оказались выбывшими мастер Уоджерс который заперся на все замки и запоры и сидел дома, как в неприступной крепости, и Джафферс, лежавший без памяти в приемной «Повозки и лошади». Великие и необычные идеи, превышающие опыт, часто имеют на людей менее влияния, чем более мелкие, но существенные соображения. Айпинг пестрел флагами и обитатели его были разряжены по праздничному. О Духовом дне мечтали за месяц и более. Часам к двум даже те, кто верил в Невидимого, начали осторожно приниматься за свои маленькие увеселения, утешая себя мыслью, что он ушел окончательно, а для скептиков он успел обратиться в шутку. Все народонаселение, однако, — как верующие, так и неверующие, — обнаруживало весь этот день удивительную общительность. На Гейсманском лугу красовалась палатка, где мистресс Бойтинг и другие дамы приготовляли чай, между тем как снаружи дети из воскресной школы бегали взапуски и играли и в разные игры, под шумным предводительством священника, мисс Косс и мисс Сакбот. Конечно, в воздухе чувствовалось еще что-то тревожное, но почти всем хватало благоразумия скрывать испытываемый ими фантастический трепет. На деревенском лугу натянутая покато веревка, по которой можно было стремглав слетать на мешок внизу, держась за двигавшуюся на блоке ручку, пользовалась большим расположением юношества, равно как и качели и тир. Было тут и гулянье и паровой орган, привязанный к не большому катальному креслу и распространявший в воздухе острый запах масла и не менее пронзительную музыку. Члены клуба, побывавшие утром в церкви, щеголяли теперь роскошными розовыми с зеленым значками, и некоторые более предприимчивые даже шляпы украсили яркими бантами. Старый Флетчер, имевший весьма суровые понятия о соблюдении праздника, виднелся сквозь жасмины своего окна или в отворенную дверь (кому как угодно было смотреть) и, осторожно стоя на доске, прилаженной на двух стульях, белил потолок своей передней комнаты. |
| Рубрики Коллекции Что будет после смерти? 3 мин., 26.09.2023 Поделиться Вопрос читателя: Здравствуйте! У меня сильные панические атаки с детства по поводу боязни смерти, что придётся умереть и мы не будем собой, не будем ничего помнить и чувствовать. Сейчас я перерываю каждый день интернет и читаю, что души живут сознательный жизнью после смерти, но попадается что-то о сне души — и все по новой. Я исповедуюсь, причащаюсь, но из-за этих мыслей пропадает смысл молитвы. Читаю Библию, везде пишут про сон, включая Лазаря… Обращалась в батюшкам, но это не помогает. Объясните, пожалуйста, что на самом деле ждёт нас и будем ли мы сами собой после смерти? Увидимся ли с родными? Елена Отвечает протоиерей Андрей Ефанов: Протоиерей Андрей ЕФАНОВ Дорогая Елена, страх смерти, в общем, нормален и по-человечески очень понятен и объясним: мы все боимся неизвестности. Покажи нам сложную дорогу на карте, обозначь, что на ней встретится, какая дистанция и примерное время пути, продемонстрируй фото маршрута — и мы пойдем по ней, может быть, с трудом, может, с интересом и радостью от преодолений, но без страха, потому что будем знать, чего ожидать. А предложи пойти по дорожке, даже самой простой, которая не видна, а располагается за углом, а еще хуже — завяжи нам глаза — и мы несколько шагов не сможем сделать без страха и боязни. Мне кажется, примерно то же происходит с темой смерти. Никто из живых не умирал, в нас нет еще опыта умирания, мы не знаем, что такое отделение души от тела (а это и есть смерть) на практике — и поэтому трепещем перед неизвестностью. Масла в огонь подливает лукавый, который мешает нам спокойно положиться на Бога, но атакует нас страхами перед тем, чего мы никогда не видели, не пробовали, не знаем. Отсюда и происходит боязнь, иной раз, как в Вашем случае, вплоть до паники. Давайте сядем, поговорим о том, о чем хоть сколько-нибудь известно. А на будущее, когда Вас будут одолевать страхи, Вы будете молиться Богу и просить, чтобы Он был с Вами в момент страха, не дал страху развиться сильно и даровал Вам спокойствие, мир и тишину. И еще, обратите внимание на то, что порой мы как бы убегаем в наши страхи от проблем и дел, которые актуальны на данный момент. То есть человеку нужно чем-то заниматься в реальности — а он как бы сбегает от этого в свой страх, страх разрастается, становится неконтролируемым и утаскивает человека за собой. Поэтому важно осознать, что Вы боитесь, перестать себя накручивать, помолиться Богу, попросив Его о помощи, остановить развитие страха и переключиться на какое-то реальное дело. |
| Антоний приобрел любовь прочих отшельников, 697 которых посещал. Он изучал добродетели каждого, стараясь им подражать, и преуспел в том до того, что его вообще называли другом Божиим. Старые отшельники называли его сыном, а более юные – братом. Однако Антонию пришлось выдерживать сильную борьбу против демона, искушавшего его различным образом, чтобы заставить покинуть жизнь, которую вел; но враг добра был побежден 698 и святому юноше искушения его послужили еще к большему совершенству. Спал он мало, ел только раз в день по закате солнца, часто оставался даже от двух до четырех дней без пищи, которая состояла из хлеба и соли, питием его была только вода. Бесполезно, добавляет святой Афанасий, говорить, что он воздерживался от мяса и от вина, потому что таков был тогда обычай у всех отшельников. Постелью служила ему рогожка, и часто ложился он на голой земле; не употреблял масла намазывать тело, потому что дух, говорит он, тем бодрее, чем слабее тело. Образцом для подражания был для него пророк Илия. Неподалеку от селения, где он жил, находились гробницы, 699 Антоний избрал одну себе для жительства и заключился в ней, взяв обещание от одного из друзей своих приносить ему по временам хлеб. Бог допустил демонам принимать на себя чувственные образы на искушение твердости Своего служителя, но ни мучения, которым они его подвергали, ни способы на устрашения не могли поколебать в нем уверенности на помощь Божию, укреплявшую его в испытаниях. Антоний решился проникнуть далее в пустыню 700 и пригласил старца, которого знал с начала своей отшельнической жизни, идти вместе с ним, но тот отказался по преклонности лет. Тогда Антоний пошел один, перешел Нил и дошел до горы, где нашел развалины древней башни, обитаемые только пресмыкающимися. Там избрал он себе место жительства, которое пресмыкающиеся принуждены были ему уступить. Он принес с собою хлеба на шесть месяцев, 701 а после получал его только два раза в год через отверстие в кровле. Некоторые люди 702 приходили иногда к местопребыванию пустынножителя и были устрашаемы явлениями демонскими, но Антоний учил, что нечего их страшиться, а должно ограждаться знамением крестным, чтобы разорять все призраки вражии. |
| Тамбов, окружённый хлебородной губернией, не знал в эти годы полного голода, но стыла зимами опасная нужда и требовала от людей отдавать все силы ума и души – бытовой изворотливости. И крестьянский раздольный мир вокруг Тамбова стал разрушаться безжалостно вгоняемыми клиньями сперва заградотрядов (отбиравших у крестьян зерно и продукты просто при перевозе по дорогам), продотрядов и отрядов по ловле дезертиров. Вход такого отряда в замершую от страха деревню всегда означал неминуемые расстрелы хоть нескольких крестьян, хоть одного-двух, в науку всей деревне. (Могли и с крыльца волостного правления запустить из пулемёта боевыми патронами очередь наугад.) А всегда и у всех отрядов начинался большой грабёж. Продотряд располагался в деревне постоем и прежде всего требовал кормить самого себя: «Давай барана! давай гусей! яиц, масла, молока, хлеба!» (А потом и – полотенца, простыни, сапоги.) Но и этим ещё рады были бы крестьяне отделаться, да только, отгуляв в деревне день-два, продотрядники сгоняли понурый обоз из тех же крестьян с их зерном, мясом, маслом, мёдом, холстами – на вывоз, в дар пролетарской власти, никогда не поделившейся с крестьянами ни солью, ни мылом, ни железом. (В иной сельский магазин вдруг присылали шёлковые дамские чулки, или лайковые перчатки, или керосиновые лампы без горелок и без керосина.) И так подгребали зерно по амбарам подряд – нередко не оставляли мужикам ни на едево, ни на семена. «Чёрными» звали их крестьяне – то ли от чёрта, то ль оттого, что нерусских было много. Надо всей Тамбовской губернией гремел неистовый губпродкомиссар Гольдин, не считавший человеческих жизней, не меривший людского горя и бабьих слёз, страшный и для своих продотрядников. Не многим мягче его был и борисоглебский уездный продкомиссар Альперович. (Достойными кличками власть окрещала и сама себя: ещё существовал и начпогуб Вейднер – даже Эктов долго не мог вникнуть, что это страшное слово значило: начальник политического отдела губернии.) Отначала крестьяне поверить не могли: что ж это такое вершится? Солдаты, вернувшиеся с германского фронта, из запасных полков и из плена (там их сильно обделывали большевицкой пропагандой), приезжали в свои деревни с вестью, что теперь-то и наступит крестьянская власть, революция сделата ради крестьян: крестьяне и есть главные хозяева на земле. А это что ж: городские насылают басурманов и обидят трудовое крестьянство? Свой хлеб не сеяли – на наше добро позарились? А Ленин говорил: кто не пахал, не сеял – тот пусть и не ест! |
| Дальний Восток. 24 июля. К полудню разгорелся солнечный день. Так пока с утра очень тяжело все выходит из тумана. А растения развиваются роскошно. Странно, что и трава и огороды поспевают в один срок с нашими. В Семеновской гавани фотографировал. Женщины сидели на корточках у самого моря, китаянки с ребятами, привязанными назади, все ждали судов, иваси 60 копеек, и беднота ожидает, чтобы купить. Жарить иваси можно без масла, такая она жирная. Вечером из Золотого Рога перебрались на другой конец города в Гнилой угол на житье… Есть сказание, что будто Бог при посеве своем забыл про Дальний Восток и, увидев его пустым, посеял остатки всевозможных семян. 1933 год. Соловки. 27 июля. Встреча начальника, Владимир Петрович Солодухин… На барже («Клара») сидит «Навал»: успели друг у друга украсть, и среди них женщина (КР) мирит, а у нее в это время украли. Навал: 1) 58 КР – контрреволюционеры, 2) 35 – тридцати-пятники (1-ая ступень урки, 2-я высшие уркаганы), 59-3- бандиты. Блатной язык: борьба с ним: блокировать, филонить и пр. Нам показывает Михайлов Сергей Васильевич, помощник начальника отдела КВЧ (культурно-воспитательная часть). Отказчики релиигиозники… Чайки покинули не только от пожара (куклы в церкви делали), а люди злые: от людей ушли. 1933 год. Беломорско-Балтийский канал. 2 августа. Конвейер – подштанники, ватники, рубахи… напиши на материи имя, и оно рядом с тобой пойдет, и вместе с тобой придут подштанники (взято с Форда: автомобиль). Вагонная система. Почему не влечет в человечину… с интересом будешь смотреть, как черпают селедку в закрытой губе, а вагонная система… потому что селедка есть селедка, а человек тут в положении селедки и вот это нехорошо. Тип нового провожатого: складывается с Михайловым: вероятно, очень мало тех, кто модет обходиться с человеком: два-три Довгань, Кичин, Умеров – и все: интеллигенция из сотрудников ГПУ. Шлюз Канала самое замечательное звено ББ канала, потому что шлюз этот связан с плотиной, замыкающей реку Выг так, что значительная часть воды Выг-озера, не находя обычного выхода, бросается в стороны, от этого берега озера расширяются, острова тонут, вообще создается новая география, и даже железнодорожный путь приходится переносить. Эта замечательная плотина сопровождается другой особой водосливной плотиной, сделанной для того, чтобы пропускать через себя избыток воды озера. |
| Призрак села нет-нет да и мелькнет в рассказах «Патерика». Уже сама формула отречения от мира, бывшая в ходу в педагогике Феодосия, заключала в себе отречение специально от сел. Надо рассказать, например, о «милосердии святого», и в сюжет этот входит «единое село монастырское», в котором «яли» хотевших «покрасти» его разбойников, а затем они были отпущены с миром и даже одарены. Или «об изгнании бесов»: опять на сцене – «единая весь монастырская», откуда и приходит к Феодосию «мних» с сообщением о «хлевине, иде же скот затворяем», и о бесе, вселившемся туда, чтобы отбить аппетит у скота и уморить его голодом. Отогнать беса «от села того» могла бы молитва святого на расстоянии, но автор ведет его в самое село, затворяет в самой хлевине и там заставляет молиться. Для воображения читателя, видимо, убедительнее была фигура игумена, лично вхожего в детали и закоулки большого и разбросанного хозяйства монастыря: Феодосий ведь, как, должно быть, и сам читатель «Патерика», с детства рос в обстановке структурно такого же родительского хозяйства и быта. А вот приспела и смерть Феодосию. Он повелевает «собрати братию всю» для наставления и последних заветов, и вся сцена кладется автором на ту же сложную хозяйственную паутину. Вызываются все, в том числе и те, «ежи и в селех или на иную кую потребу отшли», и собравшиеся оказываются в трех разрядах: это «служители», «приставники» и «слуги», которым и «наказывает» Феодосий «пребывати коемуждо в порученной ему службе с всякым прилежанием» 223 . Немудрено, что Феодосий мог устроить близ монастыря «двор» и «ту повеле пребывати нищим, слепым и хромым и трудоватым и от монастыря подаваше им еже на потребу, и от того всего сущаго монастырскаго десятую часть даваше им» 224 . Возможно, что это монастырское хозяйство на первых порах давало и перебои. В рассказах о них вырисовывается социальная физиономия братии, садившейся за общую трапезу. Как-то келарь вдруг доложил, что сегодня ему нечего «предложити братии на ядь». Феодосий успокоил: погоди, может, еще Бог пошлет; а если нет, сваришь пшеницу с медом. На монастырском языке это значило: нечего есть! А настоящая «ядь» – это то, что в тот же день вложил Бог «в разум» киевскому боярину Иоанну («распудившему» братию при случае за сына) прислать на трех возах: хлебы, сыр, рыбу, сочиво, пшено, мед 225 . Сам Феодосий питался сухим хлебом, водой и вареной зеленью без масла, но для братии о том и не помышлял. |
|
|
