| Армяне происхождение своего обычая изъясняют следующим образом: «в прежние времена князья армянские в каждый день четыредесятницы вкушала масло, и рыбу, и вино. Но епископы воспрещали употребление такой пищи, доказывая, что рыба скоромнее молочных яств, так как она есть совершенное животное, а молочные снеди не суть самые животные, а только сок снедей животных. Если же, говорили епископы князьям, вы хотите богоугодно соблюсти установленный пост: то не употребляйте ни молочных, ни рыбных яств. А если этого не хотите сделать, то по крайней мере пять дней в неделе воздержитесь от всяких сытных яств и от напитков, а в дни субботние и воскресные, ради невоздержности вашей, употребляйте пищу рыбную и молочную» 100 . Если это действительно так было: то всякому здравомыслящему не трудно рассудить, справедливо ли поступали эти армянские епископы, и хорошо ли понимали пост, когда, думая исправить невоздержание людей, учили их вместо рыбы и масла употреблять молочную и яичную пищу, под тем предлогом, что эта пища не есть животное, а только сок животных снедей! Мясо и сок животного составляют только виды, или части одной и той же пищи, как это замечает и вселенский Собор в настоящем правиле: а в деле поста важно различие не видов только, но и родов пищи, по которым и разделяются степени поста. Так в одно время поста запрещается мясо, а дозволяется рыба; в другое, вместо рыбы, овощи с маслом; в иное без масла и вареной пищи, – одно сухоядение. Поэтому, когда запрещается известный род пищи, то запрещаются вместе с ним и все виды его; а когда допускается облегчение поста, то не заменяется один род пищи другим, напр. рыба мясом, или даже молоком, что было бы уже не облегчением а нарушением поста, но допускается только изменение видов пищи, от более строгой к менее строгой степени поста в той же пищи. Напр. вместо сухоядения из овощей дозволяется немощным употреблять те же овощи вареные, или с маслом. Главный же предмет запрещения в пище есть кровь, воздержание от которой, во всех ее видах, составляет общее основание поста. Посему, если во св. четыредесятницу воспрещается употребление мяса животного, то вместе с тем запрещается и вкушение молока и яиц, как яств, заключающих в себе также кровь животного. По той же причине, употребление рыбы не может почитаться равнозначительным, не только мясу животных, но и молоку их; и составляет уже пост, – притом больший, нежели даже вкушение млека. Впрочем Армяне говорят, что вышеуказанный обычай держался у них недолго, и в последствии времени был оставлен 101 . |
| В Греческой Православной Церкви частота причащения мирян довольно широко варьируется. В Греции есть много мирян, которые причащаются раз-два или три-четыре раза в год. В таких случаях духовники рекомендуют поститься здоровым неделю, больным — три дня, тяжело больным — один день. Подобные рекомендации можно прочесть во многих популярных брошюрах, распространяемых в греческих храмах. Причем для здоровых предписывается при этом строгий пост без масла, пища состоит из овощей и морепродуктов, рыбу постным продуктом не считают. В отношении супружеского общения в греческой благочестивой литературе рекомендуется воздерживаться от такового за два дня до Причастия и один день после. Вместе с тем от тех, кто старается причащаться часто (к чему призывает мирян большинство известных греческих духовников), не требуется соблюдения иных постов, кроме общих, установленных для всех Церковью. Так, например, архимандрит Даниил Аэракис в книге “Когда и как причащаться”, изданной в 2000 году в Афинах, пишет: “Повторяем истину, находящую подтверждение в Писании и Священном Предании: пост — это одно, а Божественное Причастие — другое. Постимся не потому, что будем причащаться, а причащаемся не потому, что постились”. Другой греческий богослов Димитрий Панагопулос пишет: “Телесная пища не связана с духовной, потому что одна питает тело, а другая — душу. После Божественного Причастия мы вкушаем мясо, не обращая внимания на то, что едим. Хотя незадолго до этого через Божественное Причастие в нас вошел Сам Спаситель. В противном случае Он не передал бы Таинство Своим ученикам на Вечери, но до нее и после поста”. Практика Греческой Церкви сильно отличается от принятой у нас в отношении исповеди. В греческих церквях, как правило, для исповеди назначается особый день недели. Исповеди во время литургии не бывает, а накануне, за вечерним богослужением, можно наблюдать крайне редко. Таинства Евхаристии и Покаяния настолько не связываются друг с другом, что нередко в греческих монастырях можно наблюдать следующее. Паломники, приехавшие в воскресный день, утром за литургией все причащаются, а после обеда многие из них расходятся по кельям к своим духовным отцам и там исповедуются. Исповедь и Причастие могут быть разделены промежутком времени от нескольких дней до нескольких недель и даже месяцев. Это последнее рассматривается как нормальная практика в монастырях, где бывает частое откровение помыслов старцу или старице, которые дают благословение на причащение. |
| У нас среди едоков и хозяек не война, но давнишний спор о том, как правильней запускать картошку и капусту. Что вначале… или, может быть, вместе? Обычное, классическое: конечно капусту. Иначе она не проварится. Но много любителей похрустывающей капусты во щах. Порой из-за этого в семье раздоры: – А я люблю, чтобы она похрустывала! – А я не люблю, потому что она сырая! Такая беда у моих знакомых на хуторе Большой Набатов. Отец любит хрусткую капусту. «Иначе это не щи! – горячо доказывает он. – Это поросячье варево, чавкаешь и ничего не чуешь!» «Хрустит, значит, не сварилась! – перечит ему сын. – А сырую капусту лишь козлы грызут! Хрум-хрум, хрум-хрум…» «Варю через раз, – говорит хозяйка. – То – хрустко, то – мягко. День одному угожу, день другому. Не буду же на одну семью два разных чугуна ставить». В щи с квашеной капустой картофель закладывают вначале, иначе он будет словно камень-голыш, не проварится. Когда картофель и капуста сварятся, то хозяйка неискушенная проверит готовность «на зуб» или ложкой, а опытная все поймет без «покупки», на запах, на нюх. Теперь надо закладывать готовую густую заправку из жаровни и следом, не мешкая, мелко нарезанную свежую зелень, толченую дольку чеснока и малую толику заправки перцовой, острой. Последнее – только на любителя. Не всякому нравится острота. Чаще для этого на обеденном столе лежит высушенный стручок жгучего перца – гардала. Возьмут перчик за хвост и полощут в тарелке со щами. Глядя на взрослых, ребятишки порой усердствуют, и часто не в меру. Наперчат, даже слезы из глаз. «Тебя упреждали, – скажет мать. – Теперь ешь до дна, доедывай свою дурь». Толченый чеснок тоже не всегда кладут. Свежее хлебово с легким чесночным душком хорошо. Но если варят щи не на один день, то лучше чеснок не класть, прогоркнет. Лавровый лист – тоже на любителя, но кладется он в самом конце варки. А еще – тоже на любителя – две-три столовые ложки горчичного масла Уже готовые щи надо с огня убрать, но дать на легком жару настояться хотя бы десять – пятнадцать минут. |
| В краткой записи эти дни сравниваются в качестве пищи с соответствующими днями первой недели, кроме четверга и субботы, которые имеют особый устав 63 , а по уставу патр. Алексия, на каждый день назначаются особые кушанья, состоящие из горячего и даже с маслом. Так, в великий вторник, ради последования Страстей Христовых (см. об этом в богослуж. части устава) полагается вареное сорочинское пшено (оузи, рекше сорочинское пшено, в уставах 905 ωρζα рпс), политое медом; в середу варево и сочиво с маслом и по чаше вина ради того, что в этот день поется канон святым страстям Феодора Студита . В великий четверг также горячее с маслом и по две чаши вина. В великую пятницу сочиво с уксусом вместо масла и по чаше вина. Особенно замечательно в студийских уставах чрезвычайно снисходительное и совершенно непонятное с точки зрения теперешней практики правило о полном разрешении на вся в великую субботу. Студийские правила о столе для монахов составляют самую раннюю систематическую запись с распределением пищи на круглый год применительно к постам и праздникам. Отличительную их особенность составляет снисходительность в определении меры поста. Так, в первую неделю еда полагается каждый день, хотя и очень умеренная. Снисходительность эта переходит в некоторую слабость в правилах Страстной недели, и эта слабость бросается в глаза тем сильнее, что и по древнецерковным источникам (каковы Апостольские Постановления, правила апостолов, соборные и мног. друг.) и по уставам позднейшим, предпасхальная неделя проводилась всегда строго, а пятница и суббота – вовсе без пищи или, по крайпей мере, один из этих дней. Здесь, кроме личных воззрений преп. Феод. Студита, нашел себе выражение тот древнехристианский обычай, по которому пост состоял главным образом во времени принятия пищи, а не в количестве и качестве, так что с наступлением вечера в постный день можно было употреблять в пищу не только овощи, но рыбу и яйца, вообще, продукты питательные. У студитян нет такого выдающегося различия между мясоедными и постными периодами времени, какое замечается в последующих уставах, но они как бы уравниваются, и если первые не дают наедаться до отвала, то и последние не приводят человека к изнурению и к болезненному истощанию тела. |
| Благообразие души отца Архиппа невольно сказывалось в лице: оно сияло бледностью святого воздержания. В посты старец особенно был воздержан. Однажды в Петров пост в 2 часа пополудни он пришел из скита в «киновию» 760 и признался отцу Михаилу, что еще не кушал, от чая отказался, взял небольшой кусок черного хлеба и половину огурца. С переходом в Спасо-Илиодоровский скит, он усилил свой пост. Начал причащаться еженедельно, а если на неделе был праздник, то и чаще. Поэтому, у него всегда было сухоядение, без масла. Горячую пищу подвижник употреблял по субботам и воскресеньям, в остальное время для него пищею были хлеб, сырая капуста, огурцы, редька, картофель. Раз на первой неделе великого поста, видя о. Архиппа сильно отощавшим, брат Леонид предложил старцу подкрепиться пищей. Строгий воздержник побежал от него. Так боялся он нарушить принятый пост. Сильное воздержание и грубая сухая пища конечно были вредны для изможденного подвигами о. Архиппа, но он желал лучше умереть, чем отступить от боголюбезного воздержания 761 , поста и молитвы. В год смерти за послушание о. настоятелю старец стал кушать каждый день горячую простую пищу в два блюда 762 . Чай пил о. Архипп однажды в день после обеда. В чае он как бы не нуждался. Налитый стакан у него стоял долго, выпьет один-два глотка, выплеснет на пол и просит снова налить. Он часто заваривал особую траву или клал ее целой горстью в стакан с чаем. Самый горький травяной настой пил без сахара. Этой травой он угощал братию. За послушание старцу едва-едва выпьешь один стакан. Иногда подвижник заваривал сосновые шишки, иногда сушеную жгучую крапиву и советовал другим пить. «Такого чая ни у кого нет», – говорил он. В последнее время, особенно при болезни, отец Архипп мог бы иметь различные «утешения» 763 , но он не только не требовал их, а даже отклонял, желая пребыть на кресте самоумерщвления до самой смерти, ибо “претерпевый до конца, спасен будет». Подвижники воздерживаются от всего для получения венца нетленного, говорил святой апостол ( 1Кор.9:25 ) и о. Архипп старался быть воздержанным не только в пище, во сне, но и во многих других отношениях. Заботясь насколько возможно поддержать здоровье подвижника, отец настоятель в 1895 году благословил о. Архиппу распарить больные ноги в бане. Старец, как поступил в обитель, 43 года не был в бане и неизвестно, бывал ли когда. Другой, пожалуй, стал бы просить не ходить, и для такого старца, как он, достаточно было сказать одно слово, чтобы не нарушить своего правила, но не так сделал беспрекословный послушник, он не осмелился и одним словом пререкать своему пастырю. Келейник невольно высказал удивление: «Столько лет вы, батюшка, в баню не ходили!» – «А послушание? Отец игумен благословил», – сказал отец Архипп. Тут не знаешь чему удивляться: или великому воздержанию, или беспрекословному послушанию. Когда о. Архиппа вели в баню, он несколько раз с сожалением сказал: «Все мое пропало!» – пропало старание о том, чтобы не видеть тела своего и не показать его другому. |
| Опишу теперь кратко чины и обряды совершаемых беспоповскими «благословенными отцами» таинств, треб и богослужений. а) Оглашение и приготовление к перекрещиванию. Над желающим приступить к перекрещиванию совершается прежде оглашение, именно он должен положить при наставнике начал, вышеописанный в чине поставления наставников. На сей раз начал имеет только значение прощения в ереси и благословения на четыредесятодневный пост ко крещению: ибо всяк, хотящий перекреститься, должен вынести пост в течение сорока дней, – есть постное, без масла и однажды в день, кроме субботы и недели, а в субботу и неделю дважды и с маслом; при этом должен исполнять следующее правило: кроме церковной службы, на каждый день полагать по триста поклонов в землю, а за немощь в скамейку, с молитвою Иисусовой, шесть сот поясных тоже с молитвою Иисусовой, и еще сто поклонов поясных Богородице, – всего тысячу поклонов; а в субботу и неделю полагаются все тысяча поклонов поясные. Во время исполнения поста оглашенный допускается до совокупного моления, но должен стоять позади; а до сообщения в пище и питии, т.е. до совокупного ядения, из единой чаши, – не допускается. От сорокадневного поста пред перекрещиванием освобождаются только опасно больные; но если они выздоровеют после перекрещивания, то должны тогда вышеописанный пост вынести. Больные прежде перекрещивания и младенцы (чрез восприемников) прежде крещения вместо огласительных молитв оглашаются тем же началом, как и здравые приступающие к посту. Должно заметить, что у беспоповцев многие священнические молитвы и даже таинства заменяются вышепоказанным началом, – в наставники благословляются, или поставляются началом, к крещению оглашаются началом, отлученные присоединяются началом, кающиеся от епитимии разрешаются началом. И еще должно заметить, что, не допуская оглашенных, но еще не перекрещенных, к совокупному ядению, а от совокупного моления их не отлучая, беспоповцы, очевидно, совокупному молению предпочитают совокупное ядение, общение в пище и питии считают важнее общения в молитве. |
| Из тревожащих совесть воспоминаний Пантелея вывела Даша. Наверное, она стояла уже несколько минут, привалившись плечом к косяку дверного проёма, и не решалась потревожить доктора. Он увидел её сначала как смутное, расплывающееся очертание и даже испугался, что кто-то из печальных видений посетил его, ведь многие жаловались на подобные наваждения в этот день. Но потом рассмотрел Дашу. — Извините, — девушка поняла, что Пантелей вернулся на землю, — я боялась, что помешаю. Серёжа уснул, бабушка от усталости легла на свободную койку в палате с пенсионерками. А я… не знаю, что делать. Домой идти или тоже здесь остаться. Одной, честно говоря, страшно. Побродила по кабинетам — жуть. Пустота. Гулкая такая. Жизнь, там, где она есть, как будто в комочек сжалась. — Поэтично вы говорите… — Да ну! Обычно. Сленг надоедает, как перловка. Ненавижу перловку, а бабушка её в пост готовит. Без масла, представляете? — Нет. Я как-то на пищевую составляющую в посты не ориентируюсь. Ем, что дают. Мне некогда. А вы?.. — Меня Дашей зовут, я уже говорила, и можно на «ты». — И меня можно на «ты». Я Пантелей. — Знаю. Мы уже, по-моему, раза три за сегодняшний день знакомились. Там, — Даша мотнула головой в полумрак коридора, — этот бандит просил вас зайти. Скучно ему, видите ли. Телевизор не работает. Я книг ему принесла. А он, похоже, по слогам читает. Брр… Страшный человек какой-то. С таким превосходством на всех смотрит, как будто имеет право убить всякого. — Да нет, он хороший. — Ну да! — Я понимаю, что в это не верится. Во всяком случае, он просто не знает, что может быть хорошим. Добрым даже. В душе, я так полагаю, есть разные коридоры, разные двери. А он шёл всё время в одну сторону и никогда не знал, что есть другая. Совесть ему, конечно, подсказывала, она каждому подсказывает, но он специально глушил её. Специально заставлял молчать и даже упражнялся в этом, как спортсмен. — Зачем? — Чтобы соответствовать тому миру, в котором вынужден был жить. — Кто его заставлял жить в таком мире? — Мы. |
| Две украинки, одна латышка и я застыли, слушая, сперва от потрясения, а затем уже из любопытства. В ее словах была мрачная красота и жуткая правда, и я поняла, что получалось, что коммунисты знали, что они делают, но все было построено на жестокости, глупости и лжи. Не знаю, что с ней стало. Думаю, кто-нибудь на нее донес, и она исчезла, возможно, была отправлена в другую зону. Жизнь в лагере Итак, мы, женщины разных национальностей, вероисповеданий и социальных слоев, оказались в застенках изолированного отдаленного сибирского лагеря, совершенно отдельно от мужчин, отрезанными от всего мира и приговорены к принудительному труду. Мы жили в деревянных бараках, каждый из которых вмещал от 60 до 80 женщин, которые спали на кроватях, расположенных ярусами одна над другой. Нашей постелью служили грубые одеяла, покрывавшие сено. Простыни считались роскошью. На ночь нас запирали в бараки, и если кто-то не возвращался в барак вовремя, его ждало наказание в виде одиночного заключения. Нас наказывали по разным поводам, но я не имела ничего против одиночного заключения. Я не находила ничего неприятного в том, чтобы побыть какое-то время в уединении. У нас на спинах были номера, у меня был 294. У нас не было имен. Мы работали с 7 утра до 8-9 вечера. Днем у нас был так называемый перерыв на «обед», который никогда не менялся, каждый день он был одинаковый. Надо сказать, что тогда шел 1951 год, это были не те страшные лагеря смерти 1937 года; у нас не было голода. Мы нужны были им живыми, чтобы работать, и мы получали каждый день по 400 грамм хлеба. На завтрак был какой-то жидкий суп, который подавали в оловянной миске — бульон, в котором плавали некие с трудом опознаваемые ингредиенты, сушеная морковка или что-то еще. Каждое утро мы получали свою пайку, порцию хлеба на день. Ее можно было съесть за завтраком или часть отложить на обед. На обед, зачастую в полевых условиях, мы получали тот же суп с подозрительными ингредиентами, и может еще полкружки жидкой каши, типа ржи на воде, без какого-либо масла. Мы не голодали, но нам всегда хотелось есть, и нам не разрешалось есть ничего, что мы находили в лесу. Запрещено было даже собирать ягоды, но мы, конечно, все равно их собирали. Вечером, когда мы приходили с работы, нам давали «рыбный суп» — тот же бульон, на поверхности которого плавало несколько крошечных рыбок. Наверное, это было более или менее питательно. Всю еду приходилось есть ложкой, потому что все острое – ножи, ножницы – было запрещено. Если в бараке находили нож, женщину наказывали и давали 10 суток одиночного заключения. Для питья давали напиток, похожий на чай, приготовленный из еловой коры и иголок. Он имел запах хвои и совсем не насыщал, но, так или иначе, он был полезным. |
| В XVI и XVII столетиях строгость соблюдения поста на Руси значительно усилилась. В XVII веке эта строгость вошла в русское общество так прочно, что стала как бы составной частью самой религиозной жизни народа. Даже иностранцы поражались таким строгим соблюдением поста русскими людьми. Так, Герберштейн пишет, что среди русских «некоторые принимают пищу в воскресенье и в субботу, а в остальные дни воздерживаются от всякой пищи, другие принимают пищу в воскресенье, вторник, четверг и субботу. Также весьма многие довольствуются куском хлеба с водой в понедельник, среду и пятницу» 18 . Как свидетельствует один из арабских путешественников, благочестивые русские люди в первые дни Великого поста без нужды не выходили из своих домов. Царь Алексей Михайлович, царица и их взрослые дети не принимали пищи в первые три дня поста. Они не только усердно посещали церковные службы, но и не опускали домашнее молитвенное правило. Только в среду после литургии Преждеосвященных Даров царь вкушал сладкий компот и рассылал его боярам 19 . С четверга до субботы он снова оставался без пищи, а в субботу причащался Святых Христовых Тайн. На первой неделе царь никуда не выходил из дома и никого не принимал. Подобным образом проводили первую неделю и вельможи. В течение всего поста, кроме праздника Благовещения, царь ел без масла капусту, грибы и ягоды. По воскресеньям, вторникам, четвергам и субботам он ел однажды в день и пил квас. В остальные три дня недели он совсем не вкушал пищи, за исключением каких-либо торжеств. На первой неделе Великого поста шумная русская столица словно засыпала. Никто без нужды не появлялся на улице. Магазины в первые три дня были закрыты. Все жители не производили ни продажи, ни купли, но неопустительно присутствовали за богослужением, носили простую одежду. Все питейные заведения были закрыты вплоть до пасхальной среды. Страстная седмица, как было отмечено выше, проводилась еще строже. Некоторые наиболее ревностные христиане во весь пост не вкушали ничего приготовленного на огне, довольствуясь сухоядением, другие принимали пищу только на закате солнца. |
| Но это не значит, что едой там пренебрегают. На третий день случился праздник, и на столах появилось по кусочку масла на каждого, да по ложке такой густой сметаны, что можно было мазать ножом на хлеб. В кастрюле был вкуснейший наваристый грибной суп, а на второе вместе с пюре явилась громадная рыбная котлета, сделавшая бы честь иному ресторану, а в кружки налили по сто грамм вина, которым, впрочем, никто не чокался. В предпоследний день нашего там бытия снова случился праздник – Иерусалимской иконы Божьей Матери, – и тут уже в тарелках лежали по восемь жареных рыбинок местного улова, опять же масло и сметана, вино, да какао (!). Одну рыбинку я завернул в салфетку и позже поделился ею с одним из трех котов, которые вечно крутились возле архандарика в ожидании своей доли от трапезы. Коты, надо сказать, были весьма упитанны, и тот, которому я дал рыбку, долго ее изучал носом, пока не соизволил надменно вкусить. За столом в трапезной принято было молчать, но паломники часто не выдерживали, делясь впечатлениями о местной гастрономии. В это же время специальный монах с кафедры читал наставления из святоотеческого предания, так что невнимательство, конечно, было моветоном. Как-то я обратился к соседу и вдруг поймал на себе взгляд монаха наискось от меня. Он смотрел без осуждения и даже вообще почти без выражения, но я как-то сразу осекся и в дальнейшем старался уже использовать язык единственно по гастрономическому назначению. Среди монахов были люди разные, много совсем старцев, была и зеленая молодежь, но большинство – мужчины лет по тридцать пять – пятьдесят. Особенно выделялся один, настоящий русский богатырь ростом почти с меня, но при этом запястья в обхвате он имел в два раза шире моих, и плечи – пересветовские. Как-то он попался мне на трапезе прямо напротив, и я был рад, думая поглядеть, сколько же он наворотит харча, даже в ущерб нам, вкушающим с ним из одного супового котла. После звонка все принялись за дело, но этот “Пересвет” всё смотрел себе в колени, и я, разливая суп, спросил: |
|
|
