| В 1830 году он также мог и по началу намерен, даже должен был туда отправиться, так как на докладной записке обер-прокурора Св. Синода кн. П.С. Мещерского о позволении митрополиту Московскому возвратиться в свою епархию из Петербурга, от 15 апреля 1830 года последовала такая резолюция Государя Императора: «Согласен; но прошу возвратиться сюда в сентябре» 12 . Согласно Высочайшей воле, выраженной в этой резолюции, Филарет даже и 13 сентября, когда слух о холере все более и более приближался к Москве, писал наместнику Сергиевой лавры архим. Афанасию: «Есть ли отец казначей едет в Москву: хорошо бы на сей неделе, чтобы застать меня» 13 . Но не более как чрез семь дней после сего, именно от 20 сентября он уже совершенно иное писал тому же наместнику: «Я отложил путь в Петербург, чтобы умирать с своими» 14 . Подобным же образом писал он и своей родительнице от 23 сентября: «В Петербург ехать я отложил, почитая долгом в сомнительное время быть у своего места» 15 . Невольно припоминаются при этом слова Спасителя: пастырь добрый душу свою полагает за овцы ( Иоан. 10, 11 ). Затем, в прежнее время святитель Московский обыкновенно каждый год на 25 сентября, то есть на день преподобного Сергия, выезжал в Сергиеву лавру для священнослужения, как настоятель лавры. А в этот год, по той же причине, решил остаться в Москве, о чем и писал наместнику лавры от 20 сентября: «к празднику быть не предвижу возможности. Помолитесь вы и за меня». – Но так как гражданскими начальством в Москве до 22 – 23 сентября не принимаемо или, по крайней мере, не публикуемо было более решительных мер предосторожности против холеры, а Филарет, как высший представитель духовной администрации, конечно, считал нужным действовать в согласии с администрацией гражданскою, то до 20 – 23 сентября, в соответствие мероприятиям последней, святитель употреблял также одни лишь частные, предуготовительные меры и средства к достижению вышеозначенных целей. В виду газетных сообщений и частных слухов о грозившей первопрестольному граду опасности со стороны холеры, он прежде всего обращается к пастве с словом увещания о надлежащем приуготовлении (конечно духовном) к грозящей опасности. |
| Так отравить ребяческие дни?» (1830 год. Июля 15). Его окружает клевета, вне семьи, непонятная, не имеющая оснований. «И что молва кричит о мне… Боюсь!» Читают в его лице, или вернее, пытаются прочесть, но читают в его чувствах. Он клянётся, что не имеет злобы против них, ни презрения, ни мести. У него неисполнимые желания, его тянет на Запад, «где цветут поля предков» и «в замке покоится их прах». Он —• потомок отважных бойцов («Желание», стр. 184). Он примиряется с ядовитой злобой врагов (Врагов у юноши, не родственники ли это, из фамилии Столыпиных; злоба на наследника). И здесь он примиряется с положением, «Нас рассудит Бог и преданья людей». («Из Паткуля», 210). Потомки разберутся в этом. Он хочет слёз, ему тягостны веселья звуки, страданиями окутана грудь (перевод «Еврейской мелодии» Байрона, стр. 298). И грустный вывод: «Моё грядущее в тумане, Былое полно мук и зла». Упрёк Творцу, который прекословил надеждам юности его, дал ему чашу добра и зла. Что ему оставалось? «Измерить будущность свою обширностью души своей», «удушить святыни голос» и «выжать из сердца слёзы» («Н. Ф. И…», стр. 301-302). Боялся, не утаив грусть, вызвать «людское сожаление к себе». И рано полюбил «угрюмое уединение», где «укрывался весь в себя» («1830 г.», стр. 121). Что ему остаётся? «Мечтание злое грусть лелеет В душе неопытной моей». («Весна», стр. 123, 1830 г.). Среди мечтаний мелькают воспоминания о «гнусных деяниях жизни». Жизнь была «обманом во всём», одинаково «ненавидя и любя», таков итог жизни в 1831 г. И в том же году, на 17-м году жизни, открывает себя, «Источник страсти есть во мне Великий и чудесный Песок серебряный на дне, Поверхность лик небесный». (Ст. на стр. 239, 1831 г.). Но он уже не одинок, он любит, отчуждённость от среды увеличивается, не умеет жить среди людей, не имеет ни времени, ни охоты, делить с ними шум и мелкие их заботы, потому что «любовь его сердце заняла». А в 1832 году уже резигнация, любовь обманула: «В сердце разбитом есть тайная келья, Где чёрные мысли живут… |
| «И у ног самолюбивых Гибнут юноши толпой» (т. ж.). Отвечает другой сокол, возненавидевший изменчивость людей. У юношей — ноша обманов, у стариков — воспоминания ядовитые. Можно забыть гордость прекрасной девы, но измену девы страстной — нет. Это — «нож для сердца вековой». Поэт «носит в себе отказ и месть». Он «закоренел» в своей любви. Признаётся, что у него «порывы дум живых», но ему «милее страдания земные». Заключительный аккорд любовной тоски — во вступлении к поэме «Ангел смерти», посвящённой А. М. Верещагиной: «Я дни мои влачу, тоскуя, И в сердце образ твой храню, Но об одном тебя прошу я Будь ангел смерти для меня. Явись мне в грозный час страданья. И поцелуй пусть будет твой Залогом близкого свиданья В стране любви, стране другой». (1828 г.). Воспоминания детства вызывают тоску, «Но… для чего старалися они Так отравить ребяческие дни?» (Ст. «1830 г. июля 15-го»). Он боится Москвы, потому что «боится объятий». Он знает, что производит невыгодное впечатление на окружающих «Тоска блуждает на моём челе. Я холоден и горд. И даже злым толпе кажуся». (Ст. «1831 г. июня 11 дня»). Клянётся, что он таков, как о нём думают. Готов всем простить, не злиться, не мстить, не презирать. И Пушкин знал «печаль минувших дней», но не культивировал в себе печаль. «И опять безумно упиваюся Ядом прежних дней». (Ст. «Звуки», т. I, стр. 231). За тоской следует «порыв отчаяния» в жизни скоротечной (ст. «Романс», 1829 г., стр. 215). И потом признание, как будто бросающее некоторый свет. Причина холодной и немой тоски, которая жмёт сердце — дева, у которой нет искры муки и угрызения (ст. 1822 г.). Чувствует себя, как лук согбенный с порванной тетивою, без дружбы, без надежд, без дум, без сил… и бледнее луны (ст. 1830 г., стр. 152-153). Тоска влечёт его к смерти: «Пора уснуть последним сном, Довольно в мире пожил я; Обманут жизнью был во всём, И ненавидя и любя». (Ст. стр. 210). Переводит ст. Томаса Мура «Вечерний выстрел» и желает умереть. Он это и сделал, когда вызвал дуэль с Мартыновым. Через год, 1830 году, советует не грустить, не тосковать, потому что всё пройдёт. И неожиданно, он теперь от счастья устал и теперь никого не любит (1832 г., т. I, стр. 273). |
| Материал из Православной Энциклопедии под редакцией Патриарха Московского и всея Руси Кирилла А. Е. Варламов. Гравюра. XIX в. (ГЦММК) Александр Егорович (15.11.1801, Москва - 15.10. 1848, С.-Петербург), рус. композитор, певец, педагог-вокалист, дирижер. В историю рус. музыки вошел как мастер романса (создал ок. 200 романсов и песен). Благодаря красивому голосу, хорошим муз. данным был взят певчим в Придворную певческую капеллу . По нек-рым данным, муз. образованием В. занимался Д. С. Бортнянский , к-рого В. в предисловии к «Полной школе пения» (М., 1840) назвал своим знаменитым учителем. В 1819-1823 гг. В.- учитель певчих в рус. посольской церкви в Голландии (в Гааге и Брюсселе), где одновременно сам изучал теорию музыки. 24 янв. 1829 г. вновь был определен в число придворных певчих, затем стал учителем сольного и хорового пения. В 1830 и 1831 гг. В. направлялся по Высочайшему повелению в Москву для обучения архиерейских и синодальных певчих придворному пению. Уволен из Придворной певческой капеллы 22 дек. 1831 г. по собственному прошению. С сер. 20-х по нач. 40-х гг. В. с успехом выступал как дирижер хора и симфонического оркестра, включал в программы концертов хоровые сочинения Бортнянского, «Stabat mater» Дж. Б. Перголези и др. В Москве В. пел в муж. хоре, состоявшем из театральных певцов в ц. Николы Явленного на Арбате (возможно, он также руководил этим хором). «Херувимские песни» являются первыми дошедшими до нас сочинениями В. Две из них были поднесены композитором имп. Николаю I в 1828 г. (тогда же, вероятно, была создана и 3-я), после чего В. был принят в капеллу. Муз. язык этих песнопений тесно связан со светскими жанрами (менуэтом, маршем), с романсовым творчеством автора. В гармонии свободно используются диссонансы и хроматизмы, применяются имитации. Нумерация «Херувимских», принятая в прижизненных изданиях (Москва, Ю. Грессер), впосл. (в изд. Юргенсона и др.) была изменена. Арх.: РГИА. Ф. 472. Оп. 5/839. 33: Дело о поднесении государю-императору чиновником 14-го класса Варламовым двух Херувимских песней своего сочинения и об определении его в придворные большие певчие; РГИА. Ф. 472. Оп. 6/840. 28: Дело об отправлении в Москву певчего Варламова и псаломщика Котовского для обучения архиерейских и синодальных певчих придворному пению и для показания порядка в церковном служении. |
| Умел сыскать в себе самом… Конечно, не о нашем времени последняя строфа, но насколько же актуальны ее вопросы! – Но кончено ль противоборство? И как могучий ваш рычаг Осилит в умниках упорство И бессознательность в глупцах? Возможно, стоит вспомнить сегодня и о Польском (Январском) восстании (22 января 1863 - осень 1864). Отношение Ф.И. Тютчева к польским сепаратистам, восстанию, роли графа М.Н. Муравьева-Виленского, о котором – многие строки его писем и стихи: Его светлости князю А.А. Суворову («Гуманный внук воинственного деда…»), несомненно, представляют интерес и могли бы «вписаться» в тему сообщения. Тем более, что имеются достойные публикации, в частности, – Д.В. Табачника «Как " вешатели " спасали Россию» Как и – к предшественнику Муравьева – И.Ф. Паскевичу, уроженцу Полтавы, русскому полководцу из потомственного казацкого рода Полтавского полка, ведущего начало от Пасько, старшины в армии Богдана Хмельницкого. Светлейшему князю Варшавскому (за подавление Ноябрьского восстания 1830-1831 гг.), наместнику Царства Польского (1832–1856). Вынуждена ограничиться. Но главное подчеркну: « " Целость России " , а значит, святость русской истории, эту целость принесшей, – вот что защищали воины и поэты и в 1831-м и в 1863-м. Неприкосновенность родных рубежей, заболотившихся от крови, и " отеческие гробы " проливших эту кровь, а не территориальные приращения волновали их», – писал М. Филин, справедливо, с горьким сарказмом, заметив: «Теперь мечта поколений сбылась, и мы стоим в лакейской " общеевропейского дома " » Пора выбираться из нее. С помощью и наших великих пращуров. Многим и русским, и украинским поэтам, мыслителям: …Мы скажем: будь нам путеводной, Будь вдохновительной звездой – Свети в наш сумрак роковой, Дух целомудренно-свободный… «Нужно согласие и единодушие всех членов русской Родины» – Всегда нужно. И об этом – всегда – Ф.И. Тютчев. А еще – «Ломоносов Червонной Руси» Яков Федорович Головацкий (1814-1888). Его слова вынесены в заголовок этой части Претерпевший немалые гонения и лишения, Я.Ф. Головацкий остается в истории как выдающийся ученый: лингвист, фольклорист, этнограф, географ, историк, популяризатор научных знаний; поэт, писатель (романтизм), собиратель народных песен Галицкой и Угорской Руси, страстный публицист, переводчик, библиограф, издатель. Профессор и декан «кафедры руськой словесности» Львовского университета (с 1848 г.), его ректор (1863-1864); автор, составитель учебников, хрестоматий. После эмиграции в Россию (Вильно) – председатель Виленской археографической комиссии (1867-1888). |
| Принимая Россию за главную виновницу поражения Турции, султан издал против нее оскорбительную прокламацию, ответом на которую со стороны России было объявление войны. Война (1827–1829 гг.) окончилась для России победоносно. В 1829 г. Турция вынуждена подписать мирный договор в Адрианополе, по которому, в частности, обязалась признать независимость Греции. Окончательно этот вопрос был решен в 1830 г. Восставшие греческие провинции были признаны самостоятельным государством, которому усвоили название Греческого, или Эллинского. В состав нового государства вошли Морея, Средняя Греция и некоторые острова. Первым президентом Греции был избран Иоаннис Каподистрия (1776–1831), находившийся с 1809 г. на русской дипломатической службе. Избрание Каподистрии явилось наглядным свидетельством глубоких взаимных симпатий двух единоверных народов. К сожалению, он вскоре пал (в 1831 г.) жертвой заговора (инспирирован Англией и Францией) 11 . Правильную оценку событиям двадцатых годов XIX в. дал английский дипломат Форсайт в газете «Times»; что Святейшим Синодом Русской Православной Церкви было потом изложено на страницах своего официального органа «Церковного Вестника». По его заключению, тогда европейские кабинеты во главе с Англией решились примкнуть к России во время ее солидарности с Грецией «единственно для того, чтобы не допустить России до одиночного вмешательства, не дать ей действовать одной, чтобы иметь возможность контролировать ее действия, препятствовать, мешать ей, чтобы она одна не присвоила себе заслуги освобождения греков... Россия честно приняла это содействие и, чистосердечно отказавшись от одиночного вмешательства, соединила свои силы с войсками других держав. Роль России состояла тогда в том, чтобы будить инерцию Европы». И дальше, когда во время переговоров Порта проявила «упрямое сопротивление», Россия, в конце концов «приняла исключительно на одну себя труд призвать Турцию к порядку силой оружия» 12 . Однако независимость и свободу получила лишь часть, притом меньшая, греческого народа. |
| Дуэль Печорина с Грушницким. Врубель М. А. Иллюстрация к роману М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени» Характерна история с прочтением Николаем романа Лермонтова «Герой нашего времени». Начиная читать произведение, император одобрительно отметил, что «Герой…» «хорошо написан». Он думал (в виду особенности расположения глав в романе), что героем романа и «нашего времени» станет преданный службе и близкий к народу офицер Максим Максимыч. Но пришел в ужас, когда осознал, что центральный персонаж — это Григорий Печорин, фаталист, безответственный и непредсказуемый человек, который сам признает свою ущербность. «Я сделался нравственным калекой: одна половина души моей не существовала, она высохла, испарилась, умерла, я ее отрезал и бросил», — говорит герой Лермонтова. Николай, назвав ум автора развращенным, указал, что «такими романами портят нравы и ожесточают характер». Об авторе Михаил Лермонтов (1814–1841) — один из крупнейших литературных деятелей XIX века. Ему, дворянину, обучавшемуся в Московском университете, унтер-офицеру лейб-гвардии Гусарского полка, довелось ощутить всю тяжесть переходных лет, последовавших за разгромом декабристского восстания. Этим объясняются его трагическое восприятие окружающего, тоска, ощущение безысходности, с невероятной четкостью отразившиеся в его поэзии. Несмотря на недолгую жизнь, Михаил Лермонтов проделал тяжелый духовный путь, отмеченный то сомнениями в вере, то острым стремлением к ней и к Богу. Исследователи отмечали, что в поэте всегда боролись два начала. И одно из них – гордое и своевольное, бунтарское и богоборческое, злое (что отчетливо проявилось в литературных образах Печорина, Демона, Мцыри и др.). Поэтому трудно найти в русской, да и в мировой лирике, произведения большего трагизма, чем в поэзии Лермонтова. В стихотворении «Смерть» (1830–1831 гг.) поэт писал: Я на творца роптал, страшась молиться, И я хотел изречь хулы на небо, Хотел сказать… Но замер голос мой, и я проснулся. Одновременно в стихотворении «Исповедь» (1831) поэт силится утвердиться в вере, говорит самому себе: «Я верю, обещаю верить…». И это — иной Лермонтов, у которого по небу летит ангел, а пустыня «внемлет Богу». |
| Ср. также с заключительной сценой повести — расправой с пойманным Тарасом — указание „Истории Русов“ на то, что „обозные Кизим и Сучевский пробиты железными спицами насквозь и подняты живыми на сваи“ (56). 15 Например, „Украинская песня о Богдане Хмельницком“ — „Северный Архив“, 1822, стр. 274–278; „Две малороссийские песни“ — „Русский Зритель“, 1830, 6, стр. 20–22; „Народные малороссийские думы и песни“ „Московский Телеграф“, 1831, ч. 38, стр. 32–35; „Малороссийские думы“ — „Украинский Альманах“, Харьков, 1831, стр. 119–131 и др.). 16 Кроме песенного материала, Гоголь мог почерпнуть в „Запорожской Старине“ кое-какие сведения для „Тараса Бульбы“ из опубликованного Срезневским „Сказания, откуду козаки запорожане и чем славны“ (вып. 2, стр. 15–33) и из обширных примечаний издателя. Впрочем примечания Срезневского основаны, в большинстве, на источниках, знакомых Гоголю и непосредственно (Шерер, „История Русов“, Боплан). 17 Хотя этот сборник Максимовича вышел еще до появления „Миргорода“ (цензурное разрешение помечено 23 марта 1834 г.) и сообщался Гоголю еще в листах (см., например, письмо его к Максимовичу от 20 апреля 1834 г.), однако явных следов использования сборника мы в ранней редакции „Тараса Бульбы“ не найдем. Лишь впоследствии, возвратившись к сборнику Максимовича, Гоголь мог по новому оценить его, извлечь из него необходимый историко-бытовой и лирический материал. 18 Несколько дальше Ивась Коновченко говорит, что, если он не откликнется на зов есаулов, то — Будут мені козаки прозваніє прикладати Гречкосієм, полежаєм називати 19 Впрочем, у нас есть указание еще на один источник знакомства Гоголя со степью. В своей записной книжке П. И. Бартенев, отмечая со слов П. В. Нащокина, что Пушкин хвалил Нащокину „Ревизора“ и особенно „Тараса Бульбу“, продолжает: „О сей последней пьесе Пушкин рассказывал Нащокину, что описание степей внушил он. Пушкину какой-то знакомый человек очень живо описывал в разговоре степи. Пушкин дал случай Гоголю послушать и внушил ему вставить в Бульбу описание степи“ („Рассказы о Пушкине, записанные со слов его друзей П. И. Бартеневым в 1851–1860 гг.“, М., 1925, стр. 45). Этим „знакомым человеком“ был С. Д. Шаржинский. 20 |
| И просил, чтобы все, все в Серафимовой-то пустыни спаслись бы сироточки, батюшка! И обещала Матерь Божия убогому Серафиму сию неизреченную радость, батюшка! Только трем не дано, три погибнут, рекла Матерь Божия! – при этом светлый лик старца затуманился. – Одна сгорит, одну мельница смелет, а третья... сколько ни старался я вспомнить, никак , не могу, видно уж так надо». Благодатная сестра Евдокия Ефремовна, удостоившаяся быть при следующем посещении Царицы Небесной о. Серафима в 1831 году, сообщила свой разговор с батюшкой о том же посещении, которое только что передал о. Василий (тетрадь 6, рассказ 21). «Вот, матушка, – сказал мне батюшка Серафим, – во обитель-то мою до тысячи человек соберется, и все, матушка, все спасутся, я упросил, убогий, Матерь Божию, и соизволила Царица на смиренную просьбу убогого Серафима; и кроме трех, всех обещала Милосердная Владычица спасти, всех, радость моя! Только там, матушка, – продолжал, немного помолчав, батюшка, – там-то, в будущем, все разделятся на три разряда: сочетанные, которые чистотою своею, непрестанною молитвой и делами своими, через то и всем существом своим, сочетованы Господу; вся жизнь и дыхание их в Боге, и вечно они с Ним будут! Избранные, которые мои дела будут делать, матушка, и со мной же и будут в обители моей. И званые, которые лишь временно будут наш хлеб только кушать, которым темное место. Дастся им только коечка, в одних рубашечках будут да всегда тосковать станут! Это нерадивые и ленивые, матушка, а которые общее-то дело да послушание не берегут и заняты только своими делами, куда как мрачно и тяжело будет им; будут сидеть все, качаясь из стороны в сторону, на одном месте!» И, взяв меня за руку, батюшка горько заплакал. «Послушание, матушка, послушание превыше поста и молитвы! – продолжал батюшка. – Говорю тебе, ничего нет выше послушания, матушка, и ты так сказывай всем!» Затем, благословив, отпустил меня». Ксении Васильевне о. Серафим так рассказал (тетрадь 6, рассказ 30): «Скажу тебе, посетила Царица-то Небесная убогого Серафима и вот что, скажу тебе, радость моя, рекла Матерь Божия: «Любимиче Мой! Проси у Меня, чего хощеши!» Слышишь ли, матушка, как возрадовала Матерь-то Божия убогого Серафима, как неизреченно возрадовала! А я-то, убогий, молил Владычицу, да спасутся все, кто в обители моей будет! И задумалась Царица-то Небесная, матушка, и излила всю благодать Своей милости на убогого Серафима! И все спасутся, матушка, обещала нам Сама Пречистая Владычица; только три погибнут: одна сгорит огнем, другую мельница смелет, а третью...» (забыла, странно, видно не нужно нам помнить!). |
| обществу истории 13 монет (стр. 50 и 51). Нечего и говорить, как подобного рода поездки расширяли научный горизонт нашего историка и как много, в связи с поисками и наблюдениями в черте родного уезда и с помощью И. М. Снегирёва, содействовали успеху его учёных занятий. Но, к сожалению, были, как и всегда, обстоятельства, тормозившие этот успех. О некоторых из них мы упоминали уже ранее; о других же скажем сейчас. Извещая Снегирёва о своём переводе с французского Бруинова путешествия по России 11 , Диев замечает: «не мало затрудняет меня то, что почтеннейшему начальнику моему Бартеневу благоугодно было приказать мне переписывать переводы на-бело, чтоб на одной странице был текст французский, а на другой перевод» (стр. 16; из письма от 1 марта 1830 г.). Другой и главный начальник Диева преосв. Павел «словесно приказал» своему подчинённому автору «всякое сочинение (последнего), представляемое в Общество (истории древностей российских), первоначально показывать ему» и выражал своё неудовольствие по поводу отправки Диевым в Москву разных работ чрез Ю. Н. Бартенева (стр. 33 и 39, письма от 5 дек. 1831 г. и от 12 марта 1832 г, ср. стр. 54–55). Как, вероятно, на следствие этого приказания Диев указывает в письме к Снегирёву от 4 июня 1831 г., когда говорит: «на этой неделе я имел честь ещё раз являться к нашему архипастырю с некоторыми рукописями о Костроме» (стр. 28). Может быть, в некоторой связи с тем же обстоятельством или с каким-ли другим стоит и след. просьба М. Як-ча, адресованная к тому же учёному корреспонденту: «пок. прошу при моём имени не печатать звание священника, а соревнователя. Причина сего, думаю, вам не безызвестна. Под последним именем, коим я горжусь, менее известно звание моё» (стр. 49) 12 . Кроме того, некоторым тормозом могли служить и степенные материальные обстоятельства (см. напр. стр. 21, 24, 61, 69, 96 и др.). Наконец, не следует забывать и крайне невыгодное положение провинциального историка, который ежеминутно чувствует неудовлетворённую нужду то в тех, то в других источниках и пособиях. Ещё надо удивляться, как М. Я. Диев мог постоянно располагать всеми томами «Истории Государства Российского» Н. М. Карамзина , всеми летописями, Актами историческими и Актами Археографической Экспедиции, выходившими с 30-х годов нынешнего столетия, и множеством других сырых материалов и исследований, порою очень дорого стоивших на книжном рынке и очень редких в обращении; как он мог написать такое громадное количество разных исследований, разных статей. III глава |
|
|
