| общине в Ямагути. Вскоре миссионер получил письма от Отомо Сорина, даймё Бунго (1550-1587), и капитана Дуарти да Гамы. В сент. 1551 г., попрощавшись с Торресом и Фернандесом, К. отправился в Бунго. Он встретил португальцев в порту Окинохама близ г. Фунай (ныне Оита), столицы Бунго. Капитан Гама устроил для миссионера торжественный прием, а когда К. направился на аудиенцию к даймё, португальцы сопровождали его во дворец и оказывали ему исключительные почести. Капитан надеялся, что эти знаки внимания помогут К. добиться уважения японцев ( Schurhammer. 1982. Vol. 4. P. 245-250). Юный правитель Отомо Сорин был известен как друг португальских моряков и торговцев, от которых он знал о христианстве (впосл. покровитель иезуитов; в 1578 принял крещение). Он дал К. разрешение проповедовать и предоставил ему дом в Окинохаме. Тем не менее миссионер почти не проповедовал в Бунго, хотя неск. японцев приняли крещение (Ibid. P. 292-295; также см. свидетельство Фернана Мендиша Пинту, который встретил К. в Бунго: Peregrinaçam. 1614. Fol. 273v - 283v). В окт. 1551 г. в Фунае была получена весть о свержении и убийстве Оути мятежниками, к-рые захватили Ямагути. Власть над городом была передана Харухидэ, младшему брату Отомо Сорина, принявшему имя Оути он пообещал К., что будет защищать иезуитов (Epistolae. 1945. T. 2. P. 271-273). По просьбе миссионера Пинту одолжил Торресу деньги на строительство церкви в Ямагути (Ibid. P. 304-305; Ayres. 1904. P. 60). В письмах, полученных К. от Торреса и Фернандеса, содержалось подробное описание диспутов с буддистами, предназначенное для буд. миссионеров. В отличие от К. Торрес сумел выучить япон. язык, а Фернандес овладел им в совершенстве (Epistolae. 1945. T. 2. P. 291, 326; Documenta Indica. 1956. T. 4. P. 511-512). Однако миссионер, обеспокоенный отсутствием вестей из Гоа и Малакки, решил отправиться в Индию, а в следующем году вернуться в Японию с др. иезуитами (Epistolae. 1945. T. 2. Р. 273-274). В нояб. 1551 г. на джонке капитана Гамы миссионер покинул Японию. |
| Эти постановления весьма сходны с соответствующими местами Стоглава (гл. 6-я, 35-я, 12-я, 13-я, 8-я, 5-я). Но в приговоре есть и более точные указания на соборное уложение 1551 года. Избранных в поповские старосты должно приводить к митрополиту, который «разсмотря их, доволне наказав, и придаст им закон божественных Писаний соборного уложения. … о церковном благочинии и о священническом духовном попечении» (А. А. Э., т. I, 232). По поводу этого приговора мы считаем не лишним сделать некоторые замечания. В одном рукописном сборнике XVII века, принадлежавшем покойному графу Уварову, проф. Павлов нашел 40 глав Стоглава, за которыми находится следующая приписка: «Лета 7059-го февраля в 17. Повелением благочестивого Царя и христолюбивого Великого Князя Ивана Васильевича, всея Русии Самодержца, и по благословению преосвященного Макария, митрополита всея Русии, и преосвященнейших архиепископов и епископов и всего священнаго собора русские митрополия, изобрали священницы и дияконы 7 старост в царствующем граде Москве». Затем помещаются сведения о семи избранных поповских старостах, о числе церквей в разных частях Москвы и о числе священников и дьяков в каждой части. Всех священников во всей Москве насчитывается 359, диаконов 208, а всего 567; церквей же 644. 258 Мы знаем, что заседания Стоглавого собора начались 23 февраля 1551 года, а приговор об учреждении в Москве поповских старост, по означенной приписке, состоялся 17-го февраля того же года, следовательно пред самым открытием Стоглавого собора. Этим обстоятельством, как нам кажется, можно объяснить, почему в 6-ой главе Стоглава о выборе поповских старост говорится таким образом: «и того ради церковного чина в царствующем граде Москве и по всем градом росийскаго царствия русския митрополии повелехом избрати протопопов в коемждо граде по царскому повелению и по благословению святительскому священников добрых, искусных и житием непорочных. В царствующем же граде Москве достоит быти седми старостам поповским и седми сбором по уложению царскому». |
| 303 Письмо Макфинского к Пелликану из Виттенберга от 24-го августа 1550 года; автор-поляк, которых в то время было много в центрах протестантских движений. 305 См. вышеуказанное письмо, в котором автор между прочим выражается о Лелие: Et vicissim ille, ut est optimus et humanissimus, meam amicitiam magni facere videtur. 306 Эта рекомендация Меланхтона под заглавием: – Omnibus lecturis has literas S. P. D. находится в издании «Corp. reformat.» t. VII, p. 798. В конце: Вепе valete. Dutae Witebergae, die 20 lunii, Anno 1551. 307 Haec saltem notamus, negasse haud raro civilati huic addictos, in colloqiis cum iisdem hoc de argumento a me institutis, Laelium Socinum umquam retigisse Polonine fines, multominas ibidem quosdam sibi fauentes reddidisse. Constat vero quod statuimus ex ipsorummet Actis synodalibus manuscriptis, quae in horum coetu serunatur, quaeque extra dubium collocant, hunc Laelium an. 1551. Witteberga in Poloniam profectum esse, sibique notitiam cum quibusdam Poloniae nobilibus contraxisise, in primis Francisco Lismannino Corcyraeo, Bonae Sfortiae Reginae Confessionario abiiciendae Cucullae auctorem existitisse. Bock, Historia Socinianismi Prussici тах. part. ex docum. Msstis. Regiomont. p. 4. 308 Любович. стр. 120. С вопросом о значении этого первого посещения Лелием Польши мы ещё встретимся в своё время. 309 Что видно из письма Меланхтона к Камерарию, писанного в декабре 1551 года. См. Corp. reformat, t. VII, р. 867. 311 Quod tibi legisse visus es, Melanchtonis consensum in pracdestinationis doctrina nos obtendere, falleris. Tantum uno verbo attigi, epistolam eius тапи seriptam me habere, ubi fatetur cum meis congruere quae sentit. Caeterum mihi est quidquid refers: quia novum illi non est, ne se molestis quaestionibus implicet, fucum hac in re facere Ego certe, si quis alius, semper a paradoxis abhorui et argutiis minime delector. Sed nihil me unquam impediet quin profitear ingenue quod ex Dei verbo didici. Nihil in eius magistri schola nisi utile traditur. См. письмо Кальвина к Социну, писанное в январе 1552 года. Corp. Reform. t. 42 р. 229. |
| 259 Действительно, под «соборным уложением», о котором говорится в этом указе, едва ли можно разуметь что-либо иное, кроме Стоглава. Что же касается «Выписи», упоминаемой в указе, то это по всей вероятности есть выписка из Стоглава, и именно тех его постановлений, о которых говорится в указе (гл. 29-я, 34-я, 37-я, 38-я, 40-я, 41-я вопр. 17-й, гл. 52-я). В декабре 1552 года был издан окружной царский Наказ об обязанностях поповских старост, десятских священников, земских старост и целовальников (А. А. Э., т. I, 231). Этот наказ очень сходен с главами Стоглава о святительском суде (гл. 53 – 68), за исключением тех глав, которые состоят из ссылок на священные правила и законы государственные. В наказе, между прочим, говорится, что святитель посылает выбранным в поповские старосты «наказ по соборному уложению, как им те дела святительские делати отныне и вперед о всем подлинно». В другом месте наказа сказано: «о всех тех церковных чинах и о вашем священническом пребывании буди наказ вам и соборное уложение отца нашего Макария Митрополита всея Русии». Впрочем, эти слова относятся в наказе, кажется, только к попвским старостам Заволоцкого уезда. Из приведенных мест наказа видно, что и митрополит, и епархиальные архиереи должны были давать поповским старостам наказы по соборному уложению, т. е. уложению 1551 года. Может быть, им посылалось и самое соборное уложение, что видно из указанных слов наказа: «буди наказ вам и соборное уложение». Но зачем же посылать и то, и другое? Не достаточно ли одного соборного уложения, или одного наказа по уложению? Наказа специально относился к обязанностям поповских старост, поэтому он им и посылался, а соборное уложение могло быть посылаемо им, как вообще должностным лицам, для сведения, и для сообразования всей своей деятельности с его постановлениями. В этих наказах, рассылавшихся архиереями, как нам кажется, нужно видеть то, что мы знаем под именем наказных списков соборного уложения 1551 года, посланных во Владимир, Вязьму, Каргополь и, по всей вероятности, в Псков и другие города. |
| Филигрань: Щит с лилией под короной, контрамарка FB — Гераклитов, 139 (1646 г.), Дианова и Костюхина, 923 (1646—1654 гг.). Разновидность образовалась в составе Великих Миней–Четьих: текст Пространной редакции сближен с Пятой Пахомиевской редакцией (по списку Великих Миней) и стилистически переработан. 1) ГИМ, Синодальное собр., 174 (л. 1112—1171) — начало 50–х годов XVI в. (Царский список Великих Миней–Четьих). Филиграни: Рука под звездой — Лихачев, 1666 (ок. 1553 г.); Рука под короной — Лихачев, 1743 (1551 г.); Козел (три варианта) — Лихачев, 1726 (1551 г.), 1727 (1551 г.), 1672 (ок. 1553 г.). 2) ГИМ, Епархиальное собр., 455 (л. 391—548) — 50—60–е roдыVI b. Филиграни: Рука в рукавчике под короной с 6 фестонами — Лихачев, 2860 (Патриарший список Никоновской летописи); Кувшин с двумя ручками под цветком — Лихачев, 1884 (1567 г.). 3) РГБ, ф. 292 (Собр. С.П. Строева), 29 (л. 21—309) — 20–е годы XVII b. Филигрань: Гербовый щит под короной, рассеченный на четыре части — Дианова и Костюхина, 210 (1626—1627 гг.). 4) РГБ, ф. 209 (Собр. П. А. Овчинникова), 259 (л. 183—274 об.) — начало 40–х годов XVII в. Список представляет соединение Минейно–го вида со списком вяземского вида Овчин. 282. Почерк Серапиона Дичкова—писца Казанского Хронографа 1642 г. (Музей им. Андрея Рублева). По листам вкладная запись 1650 г. старца Серапиона Дичкова. Филигрань: Двуглавый орел — Гераклитов, 128 (1642 г.). Соединение Пространной редакции с Синодальным видом Четвертой Пахомиевской редакции, приведшее к дублированию отдельных глав. 1) РНБ, собр. П. П. Вяземского, Q.273 (л. 126—247 об.) — начало 50–х годов XVI в. Филигрань: Сфера под лилией и литеры I и B — Брике, 14056 (1548—1552 гг.). 2) РГБ, ф. 310 (Собр. В. М. Ундольского), 370 (л. 1—218) — 50–е годы XVI в. Первые листы отсутствуют, текст начинается словами: «касается, никто же от братия твоея и от сврьстникъ твоих сицево стяжа въздержание». Филигрань: Сфера под звездой=Брике, 14000 (1553 г.). 3) ГИМ, собр. П. И. Щукина, 113 (л. 101—260 об.)—конец 50–х— начало 60–х годов XVI в. |
| Летом 1551 года Астрахань и Ногайскую орду посетили послы нового крымского хана Девлет-Гирея и султана Сулеймана, призывавшие к объединению всех мусульман для борьбы с Русским государством. Посол султана Ахмед-ага предлагал «хандыкерю (то есть султану. — Б.Ф.), и Крыму, и Астрахани, и Казани и нашим Ногаем соодиначитися и твою землю воевати», писал Ивану IV один из ногайских мурз. Таким образом, положение Шах-Али в Казани оказалось непрочным, и возникла необходимость в новых мерах, которые помогли бы удержать Казань в сфере русского влияния. В ноябре 1551 года к хану Шах-Али отправился с особой миссией Алексей Адашев. О характере его миссии дает представление запись официальной летописи об обязательствах, которые дал Шах-Али царскому посланцу, скрепив их присягой. Хан обязался «лихих людей побити, а иных казанцов вывести, а пушки и пищали перепортити, и зелие (порох. — Б.Ф.) не оставити». Ясно, что теперь о сколько-нибудь длительном правлении Шах-Али в Казани не могло быть и речи. Весь смысл его дальнейшего пребывания на ханском столе сводился к тому, чтобы тем или иным способом устранить противников Москвы и, лишив город боеприпасов и артиллерии, сделать его неспособным к сопротивлению. Во время переговоров Шах-Али также настойчиво советовали, «чтоб укрепил город людми рускыми», но на это хан не согласился. Все это ясно указывает на то, что с осени 1551 года в Москве был определенно взят курс на аннексию, включение Казанского ханства в состав России, причем в самое ближайшее время. Русское правительство готово было действовать со всей решительностью. Выбор же Адашева для столь ответственного поручения свидетельствовал о том, что любимец царя к этому времени играл уже важную роль в проведении восточной политики Русского государства и успел зарекомендовать себя как жесткий, далекий от сентиментальности политик, по крайней мере по отношению к «бусурманам». Шаги, предпринятые Стамбулом, заставляли русских политиков торопиться. На этом этапе усилия прилагались к тому, чтобы присоединение Казани совершилось мирным путем. |
| вероучения. По просьбе Иоганна Альбрехта I (1525-1576), герц. Мекленбургского, М. составил обширный вероучительный раздел для церковного устава, к-рый был введен в герц-стве после объявления лютеранства офиц. вероисповеданием в 1552 г. По замыслу М., все кандидаты на должности пасторов и проповедников должны были подвергаться проверке на знание ими лютеран. вероучения в том объеме, в каком оно было изложено в уставе, вслед. чего соответствующий раздел получил название «Испытание кандидатов на рукоположение» (Examen ordinandorum; текст см.: Melanchthon Ph. SA. Bd. 6. S. 168-259). Впосл. М. отдельно издал расширенную версию раздела на лат. языке (текст см.: CR. Vol. 23. Col. 1-102). В 1551 г. по поручению курфюрста Морица, собиравшегося направить лютеран. делегацию во главе с М. на заседания Тридентского Собора , 2-й период работы которого продлился с 1551 по 1552 г., М. составил для представления на Соборе «Саксонское исповедание веры» (Confessio saxonica; текст см.: CR. Vol. 28. Col. 339-457; Melanchthon Ph. SA. Bd. 6. S. 80-166), к-рое подписали мн. протестант. теологи. В этом исповедании в полемическом антикатолич. ключе повторяются основные идеи Аугсбургского исповедания и «Апологии...», сгруппированные в 2 основных раздела: учение об оправдании и учение о Церкви. В нач. 1552 г. М. с группой теологов выехал в Тридент (ныне Тренто) для представления лютеран. позиции участникам Собора, однако он добрался лишь до Нюрнберга, где получил известие о восстании лютеран. князей против имп. Карла V; вскоре работа Собора была приостановлена и возобновилась уже после кончины М., в 1562 г. Отношение М. к католич. Церкви и ее представителям в 50-х гг. XVI в. становилось все более негативным. Анализируя итоги завершившихся 2 периодов работы Тридентского Собора (1545-1549 и 1551-1552), М. заключил, что католич. епископы не намерены искать к.-л. компромисс с протестантами и привлекать их к обсуждению спорных вопросов. На декларативное осуждение протестантского учения в решениях Тридентского Собора М. |
| Казанск. изд. «Стоглава» 1862 г., стр. 358–360, примеч.). Не отрицая того, что, соответствующие по содержанию, места «Стоглава» своей нумерацией и отчасти самым текстом дают повод к заключениям о тождестве этого памятника с названной «книгой», автор рассматриваемой статьи обращает, однако, внимание на то обстоятельство, что в «Стоглаве» соборные определения, входившие в монастырский наказ, «читаются уже не в своем первоначальном чистом виде» (стр. 692–3). Усматривая в настоящем их составе признаки компиляции из двух источников: митрополичьего и царского наказа монастырям, он высказывает предположение, что упомянутое соответствие нумерации глав «Стоглава» с, составлявшими монастырский наказ, выписками из «соборной книги» есть результат намеренных усилий редактора нашего памятника, направленных к тому, чтобы придать последнему вид подлинного «соборного уложения». При таком взгляде на книгу «Стоглав», к какому времени следует приурочить ее составление? Автор статьи не дает вполне точного ответа на этот вопрос, высказывая два предположения, впрочем, весьма не далеко расходящиеся между собою в установлении предельных терминов. Опираясь на указания, даваемые перечнем имен в формуле царского многолетия (гл. 6), и сопоставляя их с одним местом из Сильвестровского послания к казанскому наместнику А. В. Шуйскому-Горбатому, он приходит к заключению, что «Стоглав» мог быть написан между декабрем 1551 и октябрем 1552 года или – что, по его мнению, вероятнее – между июнем 1553 и мартом 1554 года. Во всяком случае, хронологическая близость этого произведения ко времени собора 1551 г. и для него остается вне всякого сомнения. II Таковы суждения нового исследователя по вопросу о происхождении «Стоглава» и отношении его к известным «наказным спискам». При некоторой неустойчивости и, по местам, недостаточной определенности частичных замечаний, общий центр тяжести его рассуждений сводится к тому, чтобы устранить мысль о тождестве названного памятника с подлинным «соборным уложением» 1551 г., вводя между ними, в качестве посредствующего звена и непосредственного источника «Стоглава», наказы белому и черному духовенству, составленные по «соборному уложению» и отчасти представляющие буквальные извлечения из этого последнего. Не трудно видеть, что мы имеем дело с весьма интересной и оригинальной попыткой использовать в интересах старинного отрицательного взгляда по занимающему нас вопросу те самые данные, которые, со времени их обнародования, для самых авторитетных представителей нашей церковно-исторической науки казались наиболее веским и неопровержимым аргументом в пользу его положительного решения. Уже одно это, независимо даже от первостепенной важности самого исследуемого памятника, дает статье г. Кононова полное право на внимание лиц, интересующихся разработкой нашего исторического прошлого. Попытаемся же критически проследить за рассуждениями нашего автора, чтобы оценить затем твердость и основательность его окончательных выводов. |
| Нильского настолько была основательна и убедительна, что заставила некоторых из его противников не только замолчать, но отказаться от своих мнений, как односторонних. Как заметно, благоразумные единоверцы стали после сего умереннее своих взглядах и требованиях по вопросу о пресловутых клятвах. К особенностям собора 1667 г. относится то, что на нем разрешена, т. е. отменена клятва «Стоглавого Собора», бывшего в 1551 г. (в царствование Ивана Грозного), положенная на тех, кто не крестился двуперстно. Постановление это было ошибочное, сделанное по простоте и невежеству членов собора. Однако, как постановление о клятве, вошедшее в силу канонического правила от давности (1667–1551–117 л.) и авторитета власти соборной, так и отмена ее (т.е. клятвы) не мало произвела смущения не только среди старообрядцев, но и православных. Не смотря на разрешение клятвы собора 1551 г., раскольники, считающие двуперстное крестное знамение более правильным и древним, продолжают придавать большее значение «Стоглавому Собору», чем собору 1667 г., как впадшему, по им мнению в двойное противоречие – с постановлением отцов собора при царе Грозном о двуперстии и самим собою чрез дозволение единоверцам того, что ранее сами торжественно запретили и даже подвергли клятве. Что касается до клятв собора 1667 г., тяготеющих на последователях раскола, то они снимаются внутренним судом Церкви с тех из них, кто престает быть противником церковной власти и делается послушным ей, хотя бы употреблялись двуперстие и др. церковные обряды, подобно единоверцам. На эту сторону дела раскольники, подобно своим предкам, и не обращают внимания, а между тем она-то была самая существенная в вопросе об отношении к Церкви. Заслуживает внимания мнение московского митрополита Филарета по вопросу о клятвах москов. собора 1667 г., относящееся к 1858 г. и представленное им в Св. Синод (см Сбр. мнений м. Филарета, т. 4, 488, стр. 311–313). По мнению м. Филарета, не с строгою точностью поступили, когда приемля в общение церковное приходящих от раскола единоверцев и разрешая их от проклятия, положенного на раскольников собором 1667 г, предположили только согласие восточных патриархов, а не испросили сего согласия посредством сношения, и что раскольники нашли в сем поводе к возражениям. |
| В существе своем и католичество, и протестантство учат и говорят одно и тоже: и то, и другое больны одной и той же неисцельной болезнью, разница только в тех прикрытиях, которыми каждое из них старается себя успокоить. И те, и другие признают (протестанты открыто, а католики под строкой), что по теории дела человека не нужны, не должны иметь юридической силы. И те, и другие, чтобы не идти прямо против истины и в тоже время не отступить от своей теории, должны признать делание человека непроизвольным (протестантское освящение и католическое превращение – infusio gratiae). Разница только в том, что протестанты, не забывая и не скрывая своей теории, думают только как-нибудь затушевать ее разногласие с жизнью ее безопасностью: дела, говорят они, необходимо последуют, – нечего, след., беспокоиться об их отсутствии при оправдании. Католики же стараются затуманить самую теорию и, позабывая ее основные посылки, усиливаются только зажмуря глаза говорить, что дела все-таки необходимы, что они все-таки заслуживают спасение, не будучи в состоянии объяснить, как же эти дела заслуживают. Из сказанного видно, каким путем западному христианству можно выйти из его теперь безвыходного положения. Этот единственный путь есть путь отрицания основной западной идеи – юридической. Не будет ее, тогда исчезнут сами собой и все теперь непреодолимые трудности учения о спасении, так как трудности эти происходят не от самого учения (которое, как и всякая Божественная истина, просто, ясно и понятно), а именно, от юридической идеи, которую некстати этому учению навязывают. До тех же пор, пока в богословии и жизни господствует юридическая идея, пока с ее точки зрения хотят понимать христианство, до тех пор не унич- —364— тожатся и трудности в учении о спасении, до тех пор не будет заглажено и то основное противоречие, та бездна, над которой напрасно пытается висеть западное христианство. (Окончание следует) Архимандрит Сергий Писаревский Η.Н. Значение Стоглавого Собора (1551 г.) в истории Русской Церкви//Богословский вестник 1895. |
|
|
