| Наконец, пришёл его врач и стал с ним беседовать. Обещал, что ему помогут от надоевшего кашля и одышки. Всю ночь Денис не спал, разболелась голова, какие-то кошмары витали в его подсознании. – Нет, надо и отсюда бежать! Буду лечиться у нашего участкового врача Ольги Александровны. Она опытный специалист и добра ко мне. Участковый врач, слушая Дениса, только качала головой. Потом сказала ему: – Да, я слышала об этих странных нововведениях в наших больницах. Будем надеяться, что вскоре всех этих экстрасенсов выдворят оттуда. Но они, конечно, совьют себе гнёзда в частных клиниках. А мы туда и не пойдём. Потом, внимательно глядя в глаза Денису, она посоветовала: – Хорошо бы вам после всего этого исповедоваться у священника в церкви и креститься, чтобы смыть весь этот чёрный опыт с вашей молодой жизни. Ведь Господь, как заботливый отец, всех нас любит и как своих детей оберегает. С Ангелом Хранителем Вам легче будет устоять от всех этих соблазнов. Психолог растерялся: он не ожидал от доброй женщины нового покушения на его душу и свободу. Он был атеистом от неведения, но душа его была христианкой. Ведь он не покорился ни одному экстрасенсу, который претендовали на его волю. Но след от этого горького опыта остался, он стал бояться всего нового и непонятного. Поэтому и совет Ольги Александровны его напугал. Он поблагодарил её и вернулся домой. Но слова доброй женщины, которой он всё-таки доверял, запали в душу. Как человек образованный, он решил сначала изучить христианское вероучение по книгам, которые начали появляться в церковных лавках. В библиотеках их тогда ещё не было. Он подошёл к кафедральному собору и осмотрелся, как разведчик на неизвестной территории. Увидел рядом с собором дом, на котором была вывеска «Церковная лавка», и зашёл туда. Первое, что он почувствовал, это был аромат восковых свечей и ещё какой-то незнакомый ему таинственный запах. Как он потом узнал, это был неведомый ему запах ладана. Он подошёл к полке с книгами, стал их рассматривать и, наконец, выбрал «Евангелие» на русском языке и «Закон Божий». |
| Только когда Корнева скрылась за углом и не могла больше его видеть, он повернул назад и пошел к группе в боковой аллее, состоявшей из матери и сестер. Он шел, чувствуя и какую-то вину перед матерью, чувствуя и какое-то раздражение; шел неудовлетворенный и в то же время усиленно работал над собой, гнал все мысли и старался принять спокойный, равнодушный вид. XVIII Берендя все лето провел в городе. Он стоически переносил утомительную духоту города и, высокий, лучезарный в своих длинных волосах, с подгибающимися коленками, с уставленным в пространство взглядом своих желтовато-коричневых глаз, в самую жару ежедневно отправлялся на урок в противоположную часть города. Он точно не замечал палящих лучей, раскаленной улицы и, занятый высшими соображениями, шагал, никогда не справляясь с теневой стороной: таким пустякам места не было в том мире, где витали его мысли. Если иногда прозаично в разгаре своего полета он наталкивался вдруг то на ручную тачку торговки, то на вертлявого еврейчика в своем упрощенном костюме: штаны, жилетка с хвостиком сзади от рубахи, то говорил при этом свое обычное «о, черт возьми!», а если вдогонку ему неслось «долговязый», «желтоглазый», то он прибавлял только шагу и, когда ругань стихала, опять уносился в свой мир. Как истый философ, Берендя старался проникнуть в суть вещей и искал радикальных решений. Сегодня он ломал голову под впечатлением прочитанного по вопросам образования и воспитания. По его мнению, существующее образование было слишком расплывчато, бессодержательно, мало приспособлено к пониманию живых условий жизни и вообще больше заботилось о том, чтобы побольше набросать под ноги разных препятствий к достижению цели – быть разумным, самосознающим себя существом, – чем стремилось к этой цели. Обходя щекотливый вопрос о вреде и пользе таких предметов, как, например, древние языки, Берендя рассуждал так: жизнь показывает нам, что из тысячи обучающихся этой премудрости один, может быть, превращает предметы эти в действительное орудие, с помощью которого, роясь в архивах отлетевшей жизни, проверяет, выуживает там то, что еще можно выудить. |
| — Хозяин, в колхозе состоишь? Или единоличник? — В колхозе, а как же! — привычно отозвалась за хозяина Степанида. — С первого дня мы. — Ну и как? Зажиточный колхоз? — А, какой там зажиточный! Бедноватый колхоз. — Вдвоем живете? — Вдвоем. И деток двое. Сынок в школу пошел, а дочушка вот прихворала, кашляет. Феня и впрямь закашляла в запечье, в хате все смолкли, прислушались. Тот, что сидел у стола, за все время не шевельнулся даже, только на Фенечкин кашель повел черною бровью и взглянул на занавеску-дерюжку возле печи. — Погодка такая, что простудиться недолго, — сказал его товарищ от грубки. Он снова раскрыл дверцу и тонкой ольховой палкой стал шевелить в грубке, перекладывая дрова по-своему. — Правда ж, — легко подхватила Степанида. — Обувка, знаете, разбитая, валеночек нет, в порванных гамашиках бегает, застудила ноги, теперь вот второй день жар, кашляет. — Нелегко дается наука крестьянским детям, — со вздохом заметил от грубки гость и повернул бритое, с крепким подбородком лицо к столу. — А вот же учатся. Что значит тяга к знаниям, к свету. Петрок подумал, что, наверно, теперь и этот старший по возрасту, а может, и по должности что-то скажет, но тот не сказал ничего, все молча сидел за столом, поглядывая на грубку. На его лице лежал отпечаток усталой задумчивости, какой-то глубокой озабоченности. Казалось, мысли и внимание его витали далеко отсюда. — Ничего, тетка, — бодрее сказал тот, от грубки. — Выполним пятилетку — будет обувь и многое другое. Веселее будет. А пока надо работать. — Так мы же работаем. Стараемся. Не покладая рук. За панами так не работали. — Ну, тогда на панов, а теперь на себя. На свое государство рабочих и крестьян. — Правда ж. И государство не обижает, вон МТС сколько работы переворачивает, считай, половину пахоты делает, и другое что. Если б вот только порядка побольше. — А это уж от вас зависит, — твердо сказал гость. — От всех вместе и от каждого в отдельности. — Что ж мы, не понимаем? Да вот только одеться не во что. Раньше так лен был, но теперь весь лен сдаем, а себе ничего. Чтобы хоть ситца какого детям на сорочки, — начала жаловаться Степанида, наверно, уже поняв, что перед ней начальство. Петроку это не понравилось: ну зачем она? Только в хату чужие, начальство или нет, а она уже со своими заботами. Не даст людям обогреться. Он почтительно стоял у порога, думая, что пришедшие сами что-то объяснят, лезть к ним с вопросами, наверно, сейчас не годится. |
| Вот бреду я вдоль большой дороги В тихом свете гаснущего дня… Тяжело мне, замирают ноги… Друг мой милый, видишь ли меня? Все темней, темнее над землею — Улетел последний отблеск дня… Вот тот мир, где жили мы с тобою, Ангел мой, ты видишь ли меня? Завтра день молитвы и печали, Завтра память рокового дня… Ангел мой, где б души ни витали, Ангел мой, ты видишь ли меня? Откуда этот небесный свет? Почему это, такой печали исполненное, стихотворение несет с собой такой мир и такое просветление? Почему оно звучит как молитва, и нет уже никакой бездны, и никакого страха? И эта надвигающаяся ночь несет с собой не бессмыслицу, а обещание и надежду. И так же в другом знаменитом стихотворении: Эти бедные селенья, Эта скудная природа — Край родной долготерпенья, Край ты русского народа! Не поймет и не заметит Гордый взор иноплеменный, Что сквозит и тайно светит В наготе твоей смиренной. Удрученный ношей крестной, Всю тебя, земля родная, В рабском виде Царь Небесный Тютчев словно говорит нам своими стихами: нет страха там, где царит или даже пускай только сквозит и тайно светит любовь. Этой победы не дано ни гордой науке, ни претенциозным идеологиям. Все всегда возвращается к одному тому, что над всеми, во всем, и что одно лишает бездну ее страха, ночь — ее ужаса. Тютчев углубляет религиозное вдохновение русской поэзии, ее свидетельство о религиозной природе мира, жизни и человека. Он подводит человека к последней страшной бездне, и он являет силу и победу над этой бездной простой, скромной, горестной, но и Божественной, только от Небесного возникающей любви. Пушкин, Лермонтов, Тютчев. Три разных аспекта одного и того же вдохновения, три разных его измерения, а за ними надвигается в русскую литературу уже полным голосом говорящая вера и связанные с нею сомнения и мучения — Гоголь, Достоевский, Толстой. 5.«Сосредоточенное устремление» В «Опавших листьях» Розанова есть такая запись: «Имей всегда сосредоточенное устремление, не гляди по сторонам. Это не значит — будь слеп. Глазами, пожалуй, гляди везде: но душой никогда не смотри на многое, а на одно» . |
| Ненаглядный мой, сердце и душа и вся моя страстная любовь с тобой. Бог да благословит стократ тебя и драгоценного Бэби! Ужасно буду тосковать без вас обоих, а ты, увы, снова почувствуешь свое одиночество! Шлю тебе пламенные нежные поцелуи, солнце жизни моей, и остаюсь вся твоя старая Женушка. Спи хорошо, крепко обнимаю вас обоих. Ц. ставка. 3 августа 1916 г. Мой ангел любимый! Как я ненавижу разлучаться с тобой и видеть, как поезд уносит тебя и девочек! Когда ты со мной, у меня такое спокойствие на душе, мне хочется далеко отогнать все заботы и неприятности и наслаждаться молча твоим присутствием, конечно, когда мы одни. Благодарю тебя горячо и нежно за то, что приехала и дала мне это счастие и успокоение! Теперь я буду сильным и бодрым до твоего следующего посещения. Горячо благодарю также за твое дорогое письмо, которое несколько смягчило боль разлуки! Бэби пошел обедать со своими двумя маленькими друзьями, а я принял графа Бобринского, который оставался недолго и произвел на меня хорошее впечатление. Мы обедали в палатке, было довольно холодно и сыро, я предпочел бы на балконе. После молитвы с Бэби мне удалось окончить все свои бумаги, что мне всегда дает некоторое удовлетворение! – Затем я сделал прекрасную прогулку вдоль шоссе и вернулся по длинному мосту при дивном лунном свете. Воздух был очень свеж – это полезно перед сном. Спи спокойно, дорогое Солнышко! 4 августа. Чудная погода и очень тепло. Надеюсь, что вы хорошо спали и удобно ехали! Бэби и я чувствуем себя очень одинокими за завтраком, во время нашей поездки, словом, целый день, до ночи. Храни тебя Бог, любимая женушка, мое сокровище! Осыпаю тебя страстными и нежными поцелуями. Крепко целую девочек. Навеки твой Ники. Царское Село. 4 августа 1916 г. Ангел мой милый! Уже 1 час, но я тем не менее хочу начать письмо к тебе, потому что завтра буду очень занята. Мы ехали хорошо, и сердце мое вело себя вполне прилично; я только пила чай с остальными, а завтракала и обедала у себя в купе – все время лежала и вышивала, а мысли мои постоянно витали вокруг вас, мои сокровища, и я мысленно вновь переживала эту счастливую, спокойную неделю. Я одна в моей большой пустой спальне, и могу крестить и целовать лишь подушку твою! Чудная луна и так тихо – сегодня дивная погода и не очень жарко. А. провела у нас вечер: она похудела за эту неделю, выглядит утомленной, видно, что много плакала. Мы немножко поговорили – уже после того, как дети легли спать. |
| Почти накануне отъезда наместника в Москву на храмовый подворский праздник, то есть тогда, когда он все еще пробовал пластинки «на прочность», которой они не выдерживали, доставая их именно что «за ребро» из коробки, а его келейник, воздыхая: «Искушение!», безропотно выносил из его покоев черные осколки, когда архимандрит ломал голову над ветхим облачением, которое все еще был намерен принести в дар молодому подворью, когда он сморкался и кашлял, хватаясь за поясницу и повторяя: «Что же нам поделать: монастырь у нас нищий», к нему и заявились эти трое в черных очках. Был конец декабря, погода стояла ужасная — буря, вихри, буран, мрак не отпускали монастырь даже в дневные часы, и у наместника в его покоях горел свет, а эти, шуганув келейника, ввалились прямо в наместничий кабинет. И архимандрита Нафанаила потрясли прежде всего их черные очки. Впрочем, говорили они с ним недолго и вполне вежливо. Дело сводилось к тому, что они просили наместника предоставить им место в пещерах для захоронения их «Витали», который «сильно верил», но был «предательски убит восемнадцатью бандитскими пулями». За это они обещали пожертвовать от имени Витали сто тысяч долларов «наличняком» на монастырь. Получалось таким образом, что Виталя, переходя в категорию монастырских благотворителей, мог рассчитывать на право быть захороненным в чудесных пещерах. Кроме того — и тут один из них снял очки, под которыми оказались заплаканные и несчастные глаза, — брат Витали — Виктор, или «Витан», готов был прибавить из своих еще сто тысяч «в валюте» на пожизненное поминовение души убиенного любимого брата… Честно говоря, никто из монахов не слышал их разговора, но ходили слухи, что наместник согласился так сразу под впечатлением пистолетного дула, приставленного к его виску. Однако в монастыре они не прижились, хотя и имели хождение за его стенами: отец Нафанаил со всеми своими «тцч» и «поклончиками», со всей своей солдатчиной и твердолобым упорством принадлежал к типу «страстотерпцев». И даже если предположить, что дуло и было приставлено к его голове, а он все же не был бы убежден в правомочности захоронения и его легитимности, вряд ли бы он не выкинул какое-нибудь коленце перед «черноочковыми», — ну не предал бы их анафеме или не наложил бы на них какое иное церковное прещение. |
|
|
