| Спрашивается, имеет ли право игрок, губя свое счастье и не видя в жизни ничего лучшего, как карточные игры, портить своих детей, действуя растлевающий образом на их нравственное чувство? На счет жены, счастье которой он разбил, может сказать, что ошибся в ней, не нашел в ней ожидаемого счастья, но что он скажет в свое оправдание пред детьми? За такое отношение к детям и к тем величайшим обязанностям, какие на нем лежат, как на отце, по справедливости, можно назвать его бесчестным отцом. Он губит то, над чем не имеет ни малейшего права. Он обязан охранять своих детей от всякого вредного влияния и насаждать в них начала добра, а он поступает наоборот. От таких отцов-безумцев следует по закону отбирать детей, чтобы оградить их от нравственной порчи. Недаром в самую глубокую старину на карточную игру смотрели, как на тяжкое преступление, относя ее к преступлениям, карающим увечьем и смертью . Так, составители «Уложения » царя Алексея Михайловича 1649 г. статью о карточной игре поместили в главе о разбойных и татинных (воровских) делах. «А будет в приказе (после пытки) сыщется допряма, что они зернью и карты играют... и тем ворам чинити указ тот же, как писано выше о татих», т. е. сажать в тюрьму, конфисковать имущество, бить кнутом, урезывать уши (в позднейшим издании – пальцы и руки), смертью казнить. В заключение расскажем два-три случая о печальных последствиях карточной игры. В Е-ский армейский пехотный полк поступил несколько лет тому назад только что выпущенный из виленского юнкерского училища офицер Быстров, или как его звали в полку «Шурочка». Это был еще совершенно юнец, лет двадцати, среднего роста, с мягкими вьющимися светлыми волосами и без малейшей растительности на красивом лице. В его ясных, голубых глазах так и светилась честная и добрая его душа. В корпусе все его звали «Хорошенький», и он не обижался. Эти названия «Хорошенький» и «Шурочка» необыкновенно шли к нему. Особенно он был хорош, когда краснел или смущался от чего-нибудь. И улыбка у него была какая-то необыкновенно приятная, как говорили полковые дамы, «ангельская». Он сразу стал общим кумиром в полку. Без Александра Константиновича, как было его настоящее имя, не проходило ни одного семейного вечера. И не то, чтобы он был весельчак или танцор; нет, напротив, отличался скромностью, а при разговоре с дамами даже заметна была робость. Тем не менее, он везде был желанным гостем. При виде его милого, жизнерадостного лица, всем делалось как-то весело и хорошо. |
| Молчала солдатская толпа, ни гугу. Жди-пожди, явятся… Озлобление к офицерам, что хотят вогнать в дисциплину назад. – Застрашшали расстрелом, да судов полевых не стало. – А за офицерами надо поглядывать. Не многие-то на нашей стороне. – Смотри, у него шуба тёплая. Отдай ему свою шинель, бери его шубу. Вот уже и кавалеристы, спешенные в окопы, на митинге: „Мы несогласные так нас использовать. Али уж тогда назначайте эскадроны по жребию.” Даже в Преображенском полку в апреле солдаты отказываются идти рубить лес для поправки окопов, размытых наводнением. Еле убедил их поручик Дистерло. Два батальона 611 полка, которым назначили идти на позицию, построились в полном снаряжении. Отслужил поп молебен, после того солдаты открыли стрельбу вверх: не хотим идти! (А кто – и по офицерам, над головами.) А то – целые патронные ящики бросают в реку: всё равно не будем воевать. Александру Львовну Толстую проводили из санитарного отряда с честью. А вдогонку решение комитета: „Арестовать!” В 14 стрелковом полку в Буковине для устройства наступательного плацдарма были назначены четыре роты. Узнав, какую работу они будут вести, стрелки отказались: наступать не будут, только обороняться. От наступления большие потери; и вообще – наступать в Румынии не согласны, а только в России. 126 Рыльскому и 127 Путивльскому пехотным полкам было приказано выступить по параллельным дорогам на смену частей 12 дивизии. Рыльский полк, сделав дневной переход, следующую ночь митинговал и высылал депутатов выяснить: почему никакой полк их 32 дивизии не идёт с ними по одной дороге, почему Путивльский пошёл иначе? И почему их послали на два дня раньше, чем предполагалось? И почему офицеры едут верхом? и верно ли, что командир полка уехал в тыл? Убедись, что он здесь, – стали у него выяснять, правда ли, что Рыльский полк идёт усмирять 12 дивизию – а та уже заложила под мосты мины. Следующее утро и полдня командир полка увещал рыльцев идти – но они выразили недоверие и ему, и ротному и полковому комитетам, и постановили: командировать выборных ото всех рот прямо в штаб корпуса: справедливо ли и правильно ли ими распоряжаются. А пока – стоять на месте и так отпраздновать праздник свободы. |
| 21 мая 2005 года международная конференция «Торжество Православия» продолжила свою работу. Выступали военные историки, а гости конференции, лично знавшие архимандрита Исаакия, поделились своими воспоминаниями. Интересное сообщение сделал В.Г. Чичерюкин-Мейнгардт (Москва), который на протяжении многих лет занимается сбором сведений о судьбах ветеранов Дроздовской стрелковой Дивизии в изгнании. В ГАРФ хранятся документы и личная военная карточка капитана Дроздовского стрелкового полка И. В. Виноградова . Документ был процитирован целиком. В момент заполнения личной карточки И. В. Виноградов служил в чине капитана в должности адъютанта штаба Дроздовского стрелкового полка, переведенного из Галлиполи и расквартированного в болгарском городе Свишове. Согласно справке, в Императорскую духовную академию поступил в сентябре 1914 года. Прослушал 2 курса. После призыва студентов в мае 1916 года назначен во Владимирское военное училище, по окончании пятимесячного курса которого и производства в прапорщики служил в 179 пехотном запасном полку в Семищенских казармах Новгородской губернии. В июне 1917 года отправился на Румынский фронт, служил в 460-м Тимском полку. В 1917 году полк вел боевые действия в районе правого берега Дуная на территории Румынии в полосе русской VI армии Румынского фронта. Расформирован в начале 1918 года. Тогда же Иван Виноградов поступил в Добровольческую бригаду полковника Дроздовского, в составе которой прибыл на Дон. Справки о ранениях, чинопроизводствах личного состава были заверены подписями генерал-майора А.В. Туркула и адъютанта штаба полка капитана И.В. Виноградова. После принятия священства многие годы отец Исаакий был духовником пражских галлиполийцев. Он регулярно служил молебны, панихиды по жертвам советского террора и погибшей царской семье, когда в Прагу вошли советские войска, в городе началась аресты белых офицеров. После ареста архимандрит Исаакий попал в пересыльную тюрьму во Львове, где он находился в одной камере с бывшими однополчанами. |
| доносил Св. Синоду: 1) что первого гренадерского полка священник Павел Лобков высокоторжественный день тезоименитства государыни императрицы совершал молебствие «в фелони темновасилькового цвета замаранном, простом без всякой окраски, повседневно употребляемом» и когда главнокомандующий армией «с неудовольствием» спросил об этом Лобко, последний объяснил: «яко бы лучшего фелона при полку нет», между тем по заявление полковника того полка: «пристойный к такой церемонии при полку такой фелонь отыскаться мог, точию священник не требовал де из ризницы», 2) что в тот же высокоторжественный день другой священник с.–петербургского пехотного полка Ив. Емельянов «на молебствие не облачался для церемонии, не исходя из алтаря, ушел безрезонно». Донося об этих обстоятельствах Св. Синоду Богаевский просил «о всем вышеписанном благорассуждения и повеления» на том основании, что ему «во все бытие при армии таких оказий не приключалось и он почитает за непринадлежащее к его рассуждению дело». Св. Синод по сему донесение Богаевского дал следующую резолюцию: 1) священника Лобко за его поступок «буде оное произошло от его слабости и нерадения, а не для каковых важных причин» подвергнуть штрафу, по его протопопа усмотрению, как о том в данной ему инструкции (п. 14) изображено, обязав притом его, Лобко, подпискою, чтобы он на будущее время при всех церемониях поступал исправно, и не навлекал на себя ни малейшего нарекания», 2) о поступке священника Емельянова произвести исследование, и по исследованию поступить Богаевскому по указам и об этом донести Св. Синоду. Обращая своею резолюцией то и другое обстоятельство на рассмотрение Богаевского, как обер–полевого священника, по руководству данной ему инструкции, Св. Синод подтвердил Богаевскому, чтобы он на будущее время о подобных делах, которые «по силе св. отец правил, указов и данной инструкции» ему самому следуете разрешать, «представлениями своими напрасно не утруждал Св. Синод, а о делах принадлежащих к решению Св. Синода делал представления не иначе, как по производстве предварительно надлежащая исследования, с своим мнением и экстрактом из дел 55 . |
| полковник и капитаны обязаны были заботиться об определении в полк достойных священников, которые были советниками своих начальников. Современные западные писатели дают заметить, что полковники часто не обращали, должного влияния на выбор священников и что попечение о душе ратников находилось обыкновенно в весьма недостойных руках 79 . В Австрии, по инструкции, изданной гоф-кригс-ратом, 31 марта 1809г., для главнокомандующих и корпусных командиров, полевое духовенство (der Armee-Feld-Superior) подчинено интендантству. В России, к 18 веке, нередко случалось, что военное начальство своей властью увольняло священника от должности будто бы «за шумством и слабым здравием». Св. Синод восставал против этих беспорядков, обыкновенно, возвращал уволенного священника в полк – к его прежнему месту. Такое же самоуправство проявлялось и в суде над провинившимися священниками. В воинском уставе 1716 года и во всех правительственных распоряжениях суд и наказание за преступления, совершенные лицами духовного звания и касающиеся обязанностей их службы, исключительно принадлежали ведению духовно-административных учреждений. Несмотря на это, полковое духовенство подвергалось иногда суду и расправе местных воинских начальств и становилось от злоупотреблений некоторых из них в печальное положение. В полковничьей инструкции 1766 г. было изображено: «главному в полку начальнику все чины от первого до последнего подчиняются; он обо всех в полку происшествиях повседневно получает письменные и словесные рапорты чрез майора, или подполковника и долженствует во всех делах, что до службы касается, делать порядочное, соответствующее тому распоряжение, как беспрекословно и без переговоров по самой точности от всех его подчиненных исполняемы быть должны». На основании этого, суровая воинская дисциплина прикладывалась, по общей мерке, и к военным священникам. В 18 веке военная коллегия и генерал-аншефы рассматривали немало жалоб полковых священников на самоуправство командиров. Так в 1764 году священник вятского пехотного полка доносил князю Трубецкому на полковника Гинцера, от которого он «не точию неоднократно держан был под караулом, но, по приказанью полковничьему, публично чрез город Ревель, воинской командой связанный, тащен был». |
| Или поручают казачьему полку брать австрийскую крепость, на подходах во много рядов оплетенную колючей проволокой. Но во всём полку – десяток ножниц. (Их всё никак не наладят изготовлять: военное министерство не убеждено, не подсчитало. Сколько лишних солдат уложено из-за того, что ножниц не было!) Так как же? Шашками. Значит, с коней не слезая. А значит – ночью. “С Богом, ребята, вперёд!” Не всегда неудача. Иногда и в январской воде по пояс, винтовки над головами, – атакуем пулемёты, и берём! Так – Сан переходили. А иную позицию – взяли! Победа! Ликование. Вдруг – необъяснимый приказ: отойти на прежнюю… Зачем же?! Зачем же брали? Зачем не подумали?… Всю эту пирамиду награждаемых, возвышаемых, неотклоняемых генералов ты держишь на своей голове, как восточная женщина кувшин воды. Кажется: командир полка, и твоя голова свободна принимать решения? О нет! Почти нет движения скованной шее. И за малое самовольство, за отход на сто саженей вызывают в штаб корпуса для дачи показаний о недостаточно доблестном поведении … Кто переймёт, кто перечувствует эту зажатость нелепым, непоправимым приказом?! Ты видишь в нём ошибку, просчёт, злую волю или пренебрежение – но ты скован, и честь, и гордость, и военное подчинение не позволяют тебе возразить. И в день последний, перед завтрашней твоею смертью, даже и некому переповедать, как это было. Молоденькие гвардейские офицеры, собравшись, ищут форму протеста: господа! пойдёмте в безнадёжную эту атаку одними офицерами, а солдат не поведём!… Или вот: не устаивал Рыльский пехотный полк на Стрыпе, выбит, подавлен. Надо спасти их, а нечем. Есть – драгунский Каргопольский полк. Как раз у них праздник – юбилей полка. Всю войну и близко не подвозят водку на позиции, даже и в морозном сиденьи выжимают трезвость. А тут – раздобыли драгуны, выпили, песни запели. Дело к закату, а подъехал начальник дивизии: “Будем рыльцев спасать, ребята!” И понимая, какая то будет атака: “Каргопольский полк умереть не должен! От каждого эскадрона оставить на развод по одному офицеру и по десяти драгун!” Жребием… На прощанье обнимались. Впрочем, хмель ещё в голове, ноги лёгкие. А тут стемнело. И по полю, покинутому пехотой, изрытому окопами, ячейками, воронками, опутанному колючкой, где и днём-то без ножниц не пройдёшь, тем более не проскачешь, – в темноте и молча пошли на рысях!! (“С Богом, ребята!”) Проваливались в ямы. Ломали ноги, рёбра. Опрокидывались. Повисали на проволоке. Ночная скачка в жуть, и лошади страшней, чем человеку, не зная опоры следующей ноге. Немцы заметили – поздно. Ракеты, прожекторы! А каргопольцы – на галоп!! И от прожекторов – растущие тени по полю и по небу – привидения!!! Кто – в опрокид, кто – растёт и близится! И немцы – не выдержали, бежали! Победа… |
| В Гродненском местном лазарете, в то время развернувшемся в огромный военный госпиталь, было большое отделение для тифозных. Я попросил провести меня в палату самых тяжелых больных. Меня ввели в большую комнату, где лежало около 40 больных; одни бредили, другие еще не потеряли сознания. Я подходил к каждой постели, вступая в разговор с последними. В левом углу комнаты, – как сейчас помню, – на кроватях лежали два солдата: оба маленького роста, с жиденькими бородками; оба уже не молодые – лет по 40; один шатен, другой рыжеватый. Оба – костромские. Когда я подходил к ним, они оба устремили на меня глаза и протянули руки для благословения. – Батюшка, – обратился ко мне один, – попросите, чтобы меня скорее отправили на фронт. А то земляки там воюют, а я тут без толку лежу. – И меня тоже, – прошептал другой. – Вы одинокие? – спросил я. Оказалось, что у одного четверо, у другого пять человек детей, и жены дома остались. По их лицам я не мог определить серьезности их положения и поэтому тихо спросил сопровождавшую меня сестру. – У обоих температура около 40; положение очень серьезное, – ответила она. Мне оставалось только успокоить их, что они будут отправлены на фронт тотчас, как только немного окрепнут, и попросить, чтобы терпеливее ждали этого момента и собирались с силами. Вспоминаю другой случай. На перевязочном полковом пункте. Я – около умирающего от страшного ранения в грудь солдата. Последние минуты... Жизнь, видимо, быстро угасает. Склонившись над умирающим, я спрашиваю его, не поручит ли он мне написать что-либо его отцу и матери. – Напишите, – отвечает умирающий, – что я счастлив... спокойно умираю за Родину... Господи, спаси ее! Это были последние его слова. Он скончался на моих глазах, поддерживаемый моей рукой. Еще пример. 17 октября 1915 г. я был на Западном фронте в 5-ой дивизии. В одном из полков (кажется, в 20 пехотном Галицком полку), после моей речи и переданного мною полку привета Государя, выходит из окружавшей меня толпы солдат, унтер-офицер и, поклонившись мне в ноги, произносит дрожащим голосом: |
| На эти настроения оказывают влияние получаемые солдатами от своих родных письма о тяжелом продовольственном положении населения в Германии и английских бомбардировках. В полку было несколько случаев дезертирства. Наиболее распространенные виды правонарушений: – пьянство (в том числе и офицеров), самовольные отлучки, сон на посту. Отношения между офицерами и основной массой солдат – натянутые; офицеры с солдатами вне службы не общаются. Между солдатами некоторых подразделений существует круговая порука, в связи с чем многие правонарушения скрываются от офицеров и остаются безнаказанными. В 337 отдельном караульном батальоне наиболее распространенными правонарушениями являются также пьянство и самовольные отлучки. Эти проступки порождаются усталостью от войны и настроениями обреченности. Среди солдат широко распространены разговоры о том, что: «только сейчас и погулять, все равно скоро на фронт, а там неизвестно, какая постигнет судьба, возможно, при деться погибнуть». Пьянство сильно развито и среди офицерского состава. В 196 пехотном полку у основной массы солдат сохраняется еще высокий боевой дух, и они готовы выполнять все приказания своего командования. Победы на фронтах поддерживают у личного состава авторитет и веру в правительство Гитлера. В последнее время в связи с военными мероприятиями немецкого командования в погранполосе с СССР среди солдат 196 полка имеются разговоры о предстоящей в скором времени войне между Германией и Советским Союзом. При этом солдаты высказывают желание, чтобы эта война началась как можно скорее, т.к. после ее окончания и победы над СССР они надеются быть распущенными по домам. Лишь отдельные солдаты не хотят этой войны. Большинство солдат в случае войны между СССР и Германией уверены в победе последней... Начальник 2 Отдела 1 Управления ГУПВ НКВД СССР полковник (Леонтьев) Начальник 1 отделения 2 Отдела майор (Александров) ЦА СВР РФ. Д. 21616. Т. 2. Лл. 389397. Машинопись на типографском бланке, подлинник, автограф. Имеются пометы. Указана рассылка: Меркулову, Жукову. 507. Директива Наркома обороны СССР и начальника Генштаба Красной Армии Командующему войсками Прибалтийского военного округа |
| б) доцента Академии по 2-ой кафедре Священного Писания Ветхого Завета, магистра богословия, иеромонаха Варфоломея (Ремова) – в звании сверхштатного экстраординарного профессора, с положенным по должности экстраординарного профессора окладом содержания и правом участвовать в заседаниях Совета Академии. XI. а) Прошение и. д. доцента Академии по кафедре истории и обличения русского сектантства А. В. Ремезова: «Продолжение войны за пределы данного мне отпуска принуждает меня ходатайствовать пред Советом Академии о продлении такового до конца войны или, по крайней мере, еще на один год. Исполнение же моих служебных обязанностей по Академии, буде Совет найдет это возможным, может быть возложено на академического преподавателя одного из смежных моему предметов. При чем, если ему не будет назначено специального вознаграждения, то я отказываюсь в его пользу от причитающегося мне по академической должности содержания. Осмеливаюсь присовокупить, что я рассчитываю на успех своего ходатайства пред Советом, потому что теперь прослужив более года Царю и Родине на военной службе я не оказался окончательно бесполезным в этой области, в которой теперь отечество ждет прежде всего служения себе. Несмотря на то, что вместо Николаевского Инженерного мне удалось поступить в Александровское пехотное училище, тем не менее и пехотный курс я проходил настолько успешно, что, как было сказано в приказе по училищу от 26 Августа 1915 года, за отличное поведение и ревность к военной службе был произведен в середине курса в войсковые унтер-офицеры и с 4 Сентября того же года назначен портупей-юнкером. По окончании училища я имел возможность получить одну из лучших вакансий: в Офицерскую Стрелковую Школу. О прохождении мною дальнейшей службы говорить прилагаемое при сем в подлиннике —88— удостоверение 26493, выданное от 1-го Пулеметного запасного полка». б) Приложенное к сему прошению удостоверение за 26493: «Дано сие от 1-го Пулеметного запасного полка Подпоручику Ремезову в том, что он, по успешном окончании Офицерского Пулеметного курса, с полным усердием несет службу в полку, выделяясь знанием дела, добросовестностью, служебным тактом и любовью к пулемету, чем принес большую пользу полку и заслужил право на весьма ответственную командировку, в которую на днях и отправляется. |
| Однажды Николаев был приглашен к командиру полка на винт. Ромашов знал это. Ночью, идя по улице, он услышал за чьим-то забором, из палисадника, пряный и страстный запах нарциссов. Он перепрыгнул через забор и в темноте нарвал с грядки, перепачкав руки в сырой земле, целую охапку этих белых, нежных, мокрых цветов. Окно в Шурочкиной спальне было открыто; оно выходило во двор и было не освещено. Со смелостью, которой он сам от себя не ожидал, Ромашов проскользнул в скрипучую калитку, подошел к стене и бросил цветы в окно. Ничто не шелохнулось в комнате. Минуты три Ромашов стоял и ждал, и биение его сердца наполняло стуком всю улицу. Потом, съежившись, краснея от стыда, он на цыпочках вышел на улицу. На другой день он получил от Шурочки короткую сердитую записку: «Не смейте никогда больше этого делать. Нежности во вкусе Ромео и Джульетты смешны, особенно если они происходят в пехотном армейском полку». Днем Ромашов старался хоть издали увидать ее на улице, но этого почему-то не случалось. Часто, увидав издали женщину, которая фигурой, походкой, шляпкой напоминала ему Шурочку, он бежал за ней со стесненным сердцем, с прерывающимся дыханием, чувствуя, как у него руки от волнения делаются холодными и влажными. И каждый раз, заметив свою ошибку, он ощущал в душе скуку, одиночество и какую-то мертвую пустоту. XVIII В самом конце мая в роте капитана Осадчего повесился молодой солдат, и, по странному расположению судьбы, повесился в то же самое число, в которое в прошлом году произошел в этой роте такой же случай. Когда его вскрывали, Ромашов был помощником дежурного по полку и поневоле вынужден был присутствовать при вскрытии. Солдат еще не успел разложиться. Ромашов слышал, как из его развороченного на куски тела шел густой запах сырого мяса, точно от туш, которые выставляют при входе в мясные лавки. Он видел его серые и синие ослизлые глянцевитые внутренности, видел содержимое его желудка, видел его мозг — серо-желтый, весь в извилинах, вздрагивавший на столе от шагов, как желе, перевернутое из формы. Все это было ново, страшно и противно и в то же время вселяло в него какое-то брезгливое неуважение к человеку. |
|
|
