| Итак, Индра (слово индоевропейского происхождения и однокоренное с нашими «ядро», «ядреный» — «крепкий, здоровый, цельный») — это образ силы, и он вступает в бой с чудовищем. Его имя Вритра. Вритра — на санскрите «преграда, плотина, затор». Это чудовище лежит и не пускает воды человеческие в небесный мир, а воды небесные — в мир человеческий, оно легло средостением между миром богов и миром людей. Понятно, что это за чудовище, его и описывают как змея. Хотя конечно же вы понимаете, что змей — лишь поэтический образ, лишь метафора. На самом деле это некое метафизическое понятие отпавшего от неба, от Бога существа. Индра сражается с Вритрой, убивает его, и после этого воды человеческие (довольно таинственный образ, но понятно, о чем идет речь) начинают свободно течь в небо, то есть люди могут беспрепятственно восходить на небо, а Божественная благодать — нисходить в мир. Главный эпитет Индры — Вритрахан, то есть убийца Вритры. Вот фрагмент текста 32–го гимна первой мандалы «Ригведы»: Когда ты, Индра, убил перворожденного из змеев, И перехитрил хитрости хитрецов, И породил солнце, небо, утреннюю зарю, С тех пор ты уже не находил себе противника. Он убил Вритру, самого (страшного) врага, бесплечего, Индра, дубиной — великим оружием. Как ветви, топором обрубленные, Змей лежит, прильнув к земле… Через (него), безжизненно лежащего, как раскрошенный тростник, Текут, вздымаясь, воды человеческие. Кого Вритра с силою сковывал, У их ног лежит теперь змей. Теперь посмотрим, как этот гимн превращается в ритуальную формулу. Каждый жрец, читая его и держа в уме то, что сделал Индра, чтобы освободить людей и уничтожить преграду, совершает четко определенные действия, которые символически изображают действия Индры, убивающего Вритру. Таким образом зло, которое мешает человеку соединиться с миром богов, уничтожается на время совершения ритуала, и та цель, то желание, которое имеет заказчик ритуала, реализуется, будь то земные вещи или победа над смертью и блаженная вечность. Судя по тому, что древние индийцы хоронили своих умерших после кремации в курганах, и по целому ряду заупокойных гимнов, которые дошли до нас в ведах, они верили, что после победы над смертью умершие войдут в мир вечности, в запредельную даль (так именовали мир божественной вечности древние арии — парах параватах, «запредельная даль»). |
| А кто бросит камнем в собаку или в дерево, с целью защититься от животного или сбить плод, и не намеренно убьет человека, или ударит кого-нибудь плетью или лозой с целью наказать его за проступок и умертвит, тот причисляется к невольным убийцам. Наконец, кто в драке нещадно нанесет кому-нибудь удар деревом или рукою в опасное место и умертвит его, тот близок к вольному убийце, ибо хотя он сделал это, защищаясь от противника, чтобы только причинить ему боль, а не поразить его на смерть; но так как он очевидно был побежден страстию гнева и потому так нещадно нанес человеку удар тяжелым деревом, то таковое деяние и не может быть признано совершенно невольным. Вальсамон . Быв спрошен: убийца ли тот, кто бросил секиру на свою жену и поразил ее на смерть, святый отец отвечал, что таковый есть вольный убийца. Затем установляет различие между вольными и невольными убийствами и называет невольным убийцею того, кто бросит камнем в зверя или дерево, а поразит случайно проходящего тут человека, также кто ремнем или легким жезлом ударит кого-нибудь для вразумления, если получивший удар умрет. Но кто в ссоре ударит кого-нибудь тяжелым жезлом или неосторожно поразит рукою, хотя бы не имел намерения убить получившего удар, а только причинить ему боль и защититься, тот, говорит (святый отец), приближается к вольному убийце, если пораженный умрет. Невольным убийцею называет и того, кто употребит против кого-нибудь тяжелое дерево или большой камень, и убьет – не имея при этом намерения совершить убийство. Но кто употребит какое бы то ни было оружие против неприятелей или разбойников, того признает вольным убийцею, а равно и тех, кто дает зловредные лекарства или зелья, производящие изгнание плода. Таково правило. Но ты прочти еще 26ю главу 9го титула настоящего собрания и что там написано об убийцах; прочти также и 2е правило сего святаго (отца). Не мало говорится об убийцах и зельях и в 39м титуле 60й книги ( Василик ): прочти и это. А так как 2е положение того же титула и книги говорит буквально следующее: « имевший намерение убить, хотя бы и не убил, а только ранил, – убийца; и не желавший убить, если убьет, не есть убийца, намерение же узнается по орудию, которым нанесен удар », – то скажет кто-нибудь, что настоящее правило (святаго отца) противоречит этой главе, если определяет, что бросивший камнем в собаку или в дерево, и случайно умертвивший человека, подлежит обвинению в невольном убийстве. |
| Рассуждение (ratiocinatio) есть речь, посредством которой удостоверяется то, о чем вопрос. (7) Родов рассуждения два. Во-первых, энтимема, которая есть неполный силлогизм или речь 277 . Во-вторых, эпихирема, которая есть силлогизм недосказанный и больший по размеру. (8) Энтимема (enthymema) 278 , следовательно, на латынь переводится как содержание ума, поэтому неполный силлогизм имеют обыкновение называть искуснописанием (artigraphus). Ведь форма его доказательства состоит из двух частей, ибо то, истинность чего необходимо показать, обнаруживается посредством опущенной посылки силлогизмов, как в следующем: «Если следует избегать бурь, значит не нужно плавать». Ведь очевидно, что [состоящее] из одной предпосылки и заключения не является полным, потому [данная фигура] более подходит для риторов, чем для диалектиков. (9) Разновидностей энтимемы пять – во-первых, доказывающая, во-вторых, показывающая, в третьих, сентенциальная, в четвертых, служащая примером, в пятых, собирающая. (10) Доказывающая (convincibile) – это та, которая доказывается очевидным доводом, как делает Цицерон: «Значит, вы заседаете здесь, чтобы отомстить за смерть того, кого – если бы это было в вашей власти – отказались бы вернуть к жизни» (Cic., Mil., 79) 279 . (11) Указывающая (ostentabile) – та, которая ясно и коротко выражает вещь, демонстрируя ее, как у Цицерона: «Он все еще живет: мало того, он еще приходит в сенат!» 280 (Cic., Cat., I, 2). Сентенциальная (sententiale) – та, которая приводит общую сентенцию, как у Теренция: ...Ведь в наши дни раболепие – друзей, правда ненависть родит (Тег., Andr., 68–69). (12) Служащая примером (exemplabile) – та, которая просто показывает случившиеся посредством сравнения с некоторым примером, как Цицерон: «Удивляюсь я тебе, Антоний, что конец тех, чьим поступкам ты подражаешь, тебя не страшит» 281 (Cic., Phil., II, 1). (13) Собирающая (collectivum) – та, которая собирает воедино [все вещи], которые нужно доказать, как говорит Цицерон: «Итак, того, кого он [некогда] не захотел [убить] по справедливости, он захотел [убить] теперь, когда некоторые [этим] недовольны? Того, кого [он не решился убить] по праву, в подходящем месте, вовремя, безнаказанно, он, не колебаясь, убил в нарушение права, в неподходящем месте, не вовремя с опасностью утратить гражданские права?» 282 (Cic., Mil., 41). (14) Далее, Викторин 283 дал энтимемам другую классификацию: [энтимема] с опущенною посылкою (ex sola propositione), как если все уже сказано, например так: «Если следует избегать бурь, значит, нет нужды в мореплавании». (15) [Энтимема] с опущенным заключением (ex sola assumptione), как следующая: «Если он враг, то он убъет, а он враг». Поскольку в последней отсутствует заключение, она и называется энтимемою. |
| В. Г.: Остаться в чьей-то памяти — это сопоставимо с мировым признанием? Е. В.: Это надмирное признание! В. Г.: Вы хотите получать «лайки» на небесах, а не на земле? Иосиф Бродский (1940–1996), поэт Е. В.: Да, «лайки» на небесах — отличное определение. Но случаются и земные радости: есть значимые для меня люди, если они похвалят то, что я делаю, мне очень приятно. Но существует и довольно большое количество ругателей. Я спокойно к этому отношусь, понимаю, что они пишут не обо мне, а о себе. Хотя к конструктивной критике я прислушиваюсь и думаю: «Прав, прав…» Но дело тут еще и в возрасте. Если бы успех пришел ко мне в молодости, я бы «балдел» от того, что меня все время о чем-то спрашивают, берут интервью, автографы, снимают со мной селфи. Но это игрушки для молодых, для тех, у кого вся жизнь впереди. А когда, что называется, не на ярмарку едешь, а с ярмарки, когда уже видишь, как говорил Бродский , чем все это кончается, то стремишься к другому — к преодолению смерти, хотя бы таким иллюзорным путем. В. Г.: А какие «инвестиции» вы делаете в жизнь вечную? Е. В.: Я помогаю людям разными способами. Пишу о том, что, как мне кажется, кому-то может помочь. О том, что когда-то было моей личной проблемой и причиной внутренних драм. Когда я это описываю, мне кажется, что кто-то учтет мой опыт и избежит отчаяния. И, кроме того, я пересматриваю свое прошлое. С возрастом человек очень меняется. Дмитрий Лихачев (1906–1999), литературовед Дмитрий Сергеевич Лихачев как-то произнес фразу, которая по молодости мне казалась немного пафосной. Он сказал, что в молодости надо вести себя так, чтобы не было больно в старости. Очень часто хочется что-то переиграть, переснять. А ничего сделать уже нельзя. Вспоминаются какие-то события или поступки, которых ужасно стыдишься. Ты над кем-то издевался, смеялся, бросил, предал — и все это становится заметнее к старости, и начинает сверлить дыры в мозгу. При том, что казалось уже позабытым. В. Г.: Разве покаяние не стирает память о бывших грехах? Е. В.: По большому счету, стирает. Так должно быть. Вы правы в том, что, в конечном счете, это все загладится по милосердию Божьему. Но для меня болезненно, что я не могу попросить прощения или вынужден мысленно просить прощения у кого-то, кого я обидел. Владыка Антоний Сурожский рассказывал такую историю: к нему однажды пришел белый офицер и признался, что случайно убил свою невесту. Она была с ним на поле боя и оказалась на линии огня, когда он стрелял, и он попал в нее. «Я исповедовался, мне отпустили грехи, — говорил этот человек, — но легче мне не стало». И тогда владыка Антоний дал неожиданный для православного митрополита совет: «Вы исповедовались перед Богом, но Его вы не убивали. А вы пробовали попросить прощения у своей невесты?» Офицера поразила эта мысль, и он ушел, а через несколько дней или недель вернулся и сказал: «Вы знаете, я попросил у нее прощения, и теперь мне стало легче». Отвоеванный кусок неизвестности |
| — К чему этот тайный поспешный отъезд? — спросил он наконец. — Если бы кровь онайды могла оставить след на воде, по которой мы плывем, то вам сразу стало бы ясно, почему мы это делаем, — ответил разведчик. — Разве вы забыли, кого убил Ункас? — Конечно, нет. Но ведь вы говорили, что он один, а мертвецов нечего опасаться. — Да, он был один в своем дьявольском деле! Но индейцу редко приходится опасаться, что его кровь прольется без того, чтобы вскоре не раздался предсмертный крик кого-либо из его врагов. — Но наше присутствие, авторитет полковника Мунро, я думаю, послужат достаточной защитой от гнева наших же союзников, особенно в том случае, если индеец ценит свою жизнь. Надеюсь, из-за такого пустяка вы нисколько не изменили намеченный маршрут? — Неужто вы думаете, что пуля этого негодяя свернула бы в сторону, окажись на ее пути хоть сам король? — упрямо возразил разведчик. — Почему же этот великий француз не помешал гуронам напасть на нашу колонну, если уж так сильно, по-вашему, влияние белых на индейцев? Ответ Хейворда был прерван стоном Мунро. Помолчав немного, Хейворд сказал: — Только Бог рассудит этот поступок Монкальма. — Вот-вот. Теперь-то в ваших словах есть смысл, так как вы исходите из религии и честности. Одно дело — направить полк своих солдат утихомирить стычку между индейцами и пленниками, а совсем другое дело — задабривать гнев дикаря, чтобы он забыл свой нож и ружье, называя его своим сыном. Нет-нет! — продолжал разведчик, оглядываясь на скрытые в тумане стены форта Уильям-Генри, и, рассмеявшись своим тихим искренним смехом, сказал: — Нас разделяет теперь вода. И если только эти черти не подружатся с рыбами и не узнают от них, кто ранним утром проплыл по озеру, мы пройдем весь Хорикэн, прежде чем они сообразят, каким путем догонять нас. — Враги впереди и враги сзади. По-видимому, наше путешествие будет полно опасностей. — Опасностей? — спокойно повторил Соколиный Глаз. — Нет, оно будет не так уж опасно. Тонкий слух и острое зрение помогут нам перегнать негодяев на несколько часов, а если придется прибегнуть к ружью, то, по крайней мере, трое из нас умеют управляться с ним так же хорошо, как любой из тех, кого вы можете встретить в этих местах. Нет-нет, об опасности нечего говорить, но, вероятно, придется идти форсированным маршем, как сказали бы вы. Может быть, случится нападение, стычки или иное развлечение в этом роде, но укрыться будет везде, удобно, и боевые припасы у нас в изобилии. |
| — Занялась заря… — повторил Мэллоу. — Вы думаете, для него есть надежда? — Да, — отвечал священник. — Разрешите задать вам неучтивый вопрос. Вы, знатные дамы и мужи чести, никогда не совершили бы того, что совершил несчастный Морис. Ну, хорошо, а если бы совершили, могли бы вы, через много лет, в богатстве и в безопасности, рассказать о себе такую правду? Никто не ответил. Две женщины и трое мужчин медленно удалились, а священник молча вернулся в печальный замок Марнов. Тайна Фламбо — …Те убийства, в которых я играл роль убийцы… — сказал отец Браун, ставя бокал с вином на стол. Красные тени преступлений вереницей пронеслись перед ним. — Правда, — продолжал он, помолчав, — другие люди совершали преступление раньше и освобождали меня от физического участия. Я был, так сказать, на положении дублера. В любой момент я был готов сыграть роль преступника. По крайней мере, я вменил себе в обязанность знать эту роль назубок. Сейчас я вам поясню: когда я пытался представить себе то душевное состояние, в котором крадут или убивают, я всегда чувствовал, что я сам способен украсть или убить только в определенных психологических условиях — именно таких, а не иных, и притом не всегда наиболее очевидных. Тогда мне, конечно, становилось ясно, кто преступник, и это не всегда был тот, на кого падало подозрение. Например, легко было решить, что мятежный поэт убил старого судью, который терпеть не мог мятежников. Но мятежный поэт не станет убивать за это, вы поймете почему, если влезете в его шкуру. Вот я и влез, сознательно стал пессимистом, поборником анархии, одним из тех, для кого мятеж — не торжество справедливости, а разрушение. Я постарался избавиться от крох трезвого здравомыслия, которые мне посчастливилось унаследовать или собрать. Я закрыл и завесил все окошки, через которые светит сверху добрый дневной свет. Я представил себе ум, куда проникает только багровый свет снизу, раскалывающий скалы и разверзающий пропасти в небе. Но самые дикие, жуткие видения не помогли мне понять, зачем тому, кто так видит, губить себя, вступать в конфликт с презренной полицией, убивая одного из тех, кого сам он считает старыми дураками. Он не станет это делать, хотя и призывает к насилию в своих стихах. Он потому и не станет, что пишет стихи и песни. |
| — Занялась заря… — повторил Мэллоу. — Вы думаете, для него есть надежда? — Да, — отвечал священник. — Разрешите задать вам неучтивый вопрос. Вы, знатные дамы и мужи чести, никогда не совершили бы того, что совершил несчастный Морис. Ну, хорошо, а если бы совершили, могли бы вы, через много лет, в богатстве и в безопасности, рассказать о себе такую правду? Никто не ответил. Две женщины и трое мужчин медленно удалились, а священник молча вернулся в печальный замок Марнов. Тайна Фламбо — …Те убийства, в которых я играл роль убийцы… — сказал отец Браун, ставя бокал с вином на стол. Красные тени преступлений вереницей пронеслись перед ним. — Правда, — продолжал он, помолчав, — другие люди совершали преступление раньше и освобождали меня от физического участия. Я был, так сказать, на положении дублера. В любой момент я был готов сыграть роль преступника. По крайней мере, я вменил себе в обязанность знать эту роль назубок. Сейчас я вам поясню: когда я пытался представить себе то душевное состояние, в котором крадут или убивают, я всегда чувствовал, что я сам способен украсть или убить только в определенных психологических условиях — именно таких, а не иных, и притом не всегда наиболее очевидных. Тогда мне, конечно, становилось ясно, кто преступник, и это не всегда был тот, на кого падало подозрение. Например, легко было решить, что мятежный поэт убил старого судью, который терпеть не мог мятежников. Но мятежный поэт не станет убивать за это, вы поймете почему, если влезете в его шкуру. Вот я и влез, сознательно стал пессимистом, поборником анархии, одним из тех, для кого мятеж — не торжество справедливости, а разрушение. Я постарался избавиться от крох трезвого здравомыслия, которые мне посчастливилось унаследовать или собрать. Я закрыл и завесил все окошки, через которые светит сверху добрый дневной свет. Я представил себе ум, куда проникает только багровый свет снизу, раскалывающий скалы и разверзающий пропасти в небе. Но самые дикие, жуткие видения не помогли мне понять, зачем тому, кто так видит, губить себя, вступать в конфликт с презренной полицией, убивая одного из тех, кого сам он считает старыми дураками. Он не станет это делать, хотя и призывает к насилию в своих стихах. Он потому и не станет, что пишет стихи и песни. |
| Александр Колпакиди: Когда его посылали на Украину, у него было одно основное задание - это убийство Эрика Коха, гаулейтера Украины. Был список, кого необходимо убрать из деятелей немецкой администрации, кстати, полный список до сих пор засекречен, но то, что там значился Кох - известно. Кстати говоря, я смотрел этот список, и должен сказать, что подавляющее большинство из перечисленных там убить не удалось, нужно понимать, что это была очень сложная задача. Кузнецов это задание не выполнил, но в процессе выполнения задания он стал поставлять в отряд массу сведений, которые передавались в Москву. А так как это задание он должен был выполнить не в течение одного дня или недели, то во время всего пребывания в Ровно он получал много информации и передавал ее в отряд. А отряд был не просто диверсионный, у нас как-то об этом не знают люди, но эти отряды НКВД, типа которого возглавлял Медведев , - это были резедентуры в этом районе. То есть в начале войны резидентов оставляли в крупных городах, но быстро выяснилось, что немцы их быстро вычисляют. Тогда было принято решение перевести резидентов в отряды, и, кстати, это себя оправдало, ни одного резидента из действовавших в отрядах немцам поймать не удалось - ни на Украине, ни в Беларуси, нигде. И вот таким образом, по факту, Кузнецов и там превратился в разведчика. Так как задание - убить Коха - все время висело над ним, и из Москвы настаивали на его выполнении, он принял решение убивать других крупных деятелей из администрации. Тем более, что некоторые из тех, кого он убил, входили в указанный выше список. Вопрос: Насколько ценной была информация о Курской битве, которую узнал Кузнецов и решил не убивать Коха - стоила ли эта информация провала задания? Александр Колпакиди: Дело в том, что у нас, когда заходит речь об этом, журналисты с целью, чтобы поднять в глазах читателей вес своего разведчика, приписывают ему все, что только возможно. На самом деле, естественно, если бы вся информация о Курской дуге пришла от одного Кузнецова - мы бы эту битву проиграли. На самом деле огромное было количество этой информации и за границей, и из стран наших союзников, огромное количество информации. Причем, как нам открыто передавали англичане, так и наши агенты сами располагали этой информацией: авиационная разведка, радиоперехват. Нужно учитывать, что к моменту Курской битвы наша разведка уже во всех отношениях превосходила немецкую, это в начале войны мы действовали крайне неудачно, а уже к 1943 г. наша разведка работала отлично. Поэтому эта история, просто такая красивая легенда - я вообще не понимаю, зачем она? Знаете, есть такая пословица - заставь дурака богу молиться, он и башку расшибет. Зачем придумывать какие-то мифы? В частности вокруг Кузнецова гуляет несколько мифов. |
| – Это не так уж трудно. Кажется, характер у нее легкий. – Да. Но я думаю, рано или поздно обязательно наступает проверка. Вроде тех проклятых экзаменов, которыми донимали нас в школе. Я не застрахован от провала. Можно было подумать, размышлял доктор Пларр, что они говорят о двух разных женщинах – одна была той, кого любил Чарли Фортнум, другая проституткой из заведения матушки Санчес, которая накануне дожидалась его в постели. Она что-то у него спросила, но тут позвонил полковник Перес. Теперь уже не имело смысла вспоминать, о чем она спрашивала. К полудню вернулась из города Марта с «Эль литораль», газеты из Буэнос-Айреса еще не пришли. Редактор дал предложение доктора Сааведры под крупными заголовками – более крупными, решил Пларр, чем вся эта история заслуживает. Пларр ждал, как отнесется к этому Леон, но тот, ничего не говоря, молча протянул газету Акуино. Акуино спросил: – Кто он, этот Сааведра? – Писатель. – Почему он думает, что мы обменяем консула на писателя? Кому нужен писатель? К тому же он аргентинец. Кого заинтересует, если умрет какой-то аргентинец? Уж во всяком случае, не Генерала. И даже не нашего собственного президента. Да и весь мир тоже не заинтересует. Одним из этих недоразвитых, на кого тратят деньги, будет меньше, и только. В час дня отец Ривас включил радио и поймал последние известия из Буэнос-Айреса. О предложении доктора Сааведры даже не упоминалось. Прислушивается ли он, размышлял доктор Пларр, в своей комнатушке возле тюрьмы к этому молчанию, которое должно казаться ему более унизительным, чем отказ? Похищение уже перестало интересовать аргентинскую публику. Внимания требовали другие, более волнующие события. Какой-то тип убил любовника своей жены (конечно, в драке на ножах) – подобный сюжет всегда вызывал живой отклик у латиноамериканцев; с Юга шли обычные сообщения о летающих тарелках; в Боливии произошел военный переворот; передавался и подробный отчет о выступлениях аргентинской футбольной команды в Европе (кто-то зарезал судью). В конце передачи ведущий сказал: «Все еще нет известий о похищенном британском консуле. Время, назначенное похитителями для выполнения их условий, истекает в воскресенье в полночь». |
| Я могу позволить грешнику не возмещать мне украденные у меня часы, если он сломал их и у него нет денег, чтобы вернуть их мне,– при условии, что он извинился, и извинение это прозвучало искренне (т.е. было слышно раскаяние). Однако я полагаю, что это плохо – относиться к тому, кто серьезно согрешил против вас и до сих пор не попытался извиниться или раскаяться, как к тому, кто против вас не согрешил. Тем самым вы не принимаете его враждебность по отношению к вам всерьез и относитесь к нему как к ребенку, который не способен нести ответственность за свои поступки. Если кто-то убил вашу горячо любимую жену и до сих пор по какой-то причине закон не покарал его, будет дурным поступком просто не обращать на это внимания и наслаждаться его обществом, встретившись в гостях; по отношению к вашей жене это было бы оскорблением. Поскольку прощение – это добрый поступок, я полагаю, что мы только называем отношение к грешнику как к тому, кто грешником не является, «прощением», в то время как действительно хорошим поступком (т.е. подлинным прощением) будет такое отношение к нему, которое станет откликом на его искреннее раскаяние и извинение. Без этого отношение к грешнику как к тому, кто не согрешил, будет попустительством его греху. На мой взгляд, те теологи, которые считают, что Бог прощает всех независимо от того, хотят они быть прощенными или нет, неадекватно трактуют Его всеблагость. Это выглядит так, будто почти все люди не правы перед Богом, прямо или косвенно. Неправота перед Богом – это грех . Мы не правы перед Ним напрямую, когда отказываем Ему в должном почитании. Мы должны выказывать глубокое благоговение и благодарность по отношению к священному источнику нашего существования. Мы не правы перед Ним косвенным образом, когда грешим против кого-то из тех, кого Он создал. Таким образом, мы злоупотребляем свободной волей и ответственностью, данными нам Богом, а злоупотреблять даром – значит наносить ущерб дарителю. Согрешая против созданий Бога, мы грешим также против Бога в силу того, что Он их создал. |
|
|
