| Поэтические сочинения Ломоносова. Но указать правила стихосложения еще не много значило; почти те же самые правила указывал и Тредьяковский. Важно было то, что Ломоносов подтвердил и объяснил эти правила своими собственными стихотворениями, в которых он представил образцы равных форм поэзии. Он написал 11-ть од духовных, 8-мь из них составляют переложения псалмов; содержание 9-й взято из книги Иова; 10-я утреннее размышление о Божием величестве; 11-я- вечернее размышление о Божием величестве, по случаю северного сияния; 19-ть од похвальных; Ода на счастье, перевод оды Руссо; 50-т похвальных надписей, написанных по равным торжественным случаям; 13-ть мелких стихотворений, заключающих в себе экспромты, послания к импер. Елизавете и Екатерине и вельможам; две песни эпической поэмы «Петр В.»; две трагедии «Тапира и Селим» и «Демофонт» в послание к Шувалову о пользе стекла. Таким обраэом Ломоносов писал во всех родах поэзии; но всего более удалась ему ода, которая была более сродна его лирическому таланту и более сообразна с обстоятельствами того времени. Он считался представителем русской классической оды, как Херасков-представителем эпической поэмы, а Сумароков- классической трагедии. На одах Ломоносова вполне отразились ваг вообще указанные выше свойства ложноклассического направления, так и в частности черты ложно-классической оды. Образцом оды для Ломоносова были оды Пиндара и Горация и французских и немецких писателей, подражавших этим поэтам. Первым его стихотворным опытом, как выше указано, был перевод оды Фенелона «На уединение»; первая подражательная ода «На взятие написана по подражанию современному немецкому поэту, Гюнтеру. Чувство религиозное и патриотическое, любовь к природе и науке были источниками поэтического одушевления Ломоносова В тяжелых обстоятельствах своей жизни, исполненной борьбы и всякого рода лишений и страданий, физических и нравственных, Ломоносов любил обращаться за утешением к вере и искал облегчения в песнопениях Давида, в страдальческой жизни Иова; он переложил несколько псалмов в стихи и написал оду из книги Иова. Некоторые его псалмы, как то: Псал. XIV: Господи, кто обитает в светлом доме, выше звезд.. и Псал. CXLV: Хвалу Всевышнему Владыке потщися, дух мой, воссылать... приобрели особенную популярность, были переложены на ноты и долго распевались даже в нынешнем столетии. |
| «Оды Соломона» пользовались известностью среди раннехристианских авторов. Цитата из 19–й оды имеется у Лактанция (ок. 250—325) , что свидетельствует о существовании латинского перевода «Од» на рубеже III и IV веков. Параллели с «Одами» встречаются в творениях преп. Ефрема Сирина (IV в.) и других сирийских церковных писателей . «Оды Соломона» упоминаются и в «Синопсисе Священного Писания», надписанном именем св. Афанасия Александрийского , однако составленном предположительно в начале V века : в этом сочинении «Оды» упоминаются в числе «оспариваемых» книг Ветхого Завета, рекомендуемых для чтения оглашенным . Теме сошествия Христа во ад в «Одах Соломона» отведено существенное место . Особый интерес в этом отношении представляют оды 15–я, 17–я, 22–я, 24–я и 42–я. В заключительных строках оды 15–й упоминается об упразднении воскресшим Спасителем смерти и ада: Я облекся в нетление чрез имя Его, и я совлекся тления чрез благодать Его. Смерть разрушена пред лицом Моим, и шеол упразднен словом Моим, и взошла на земле Господней бессмертная жизнь, и стала известна верным Его, В оде 17–й говорится о том, как Христос сокрушил железные затворы ада и сошел во ад, чтобы освободить находившихся там узников . Об освобождении из темницы ада говорится также в оде 22–й, где тема сошествия Христа во ад и Его победы над силами зла переплетается с темой схождения крещаемого в купель и его освобождения от уз смерти . В оде 24–й говорится о безднах ада, которые были открыты и закрыты Христом . Наконец, в оде 42–й перед нами разворачивается картина проповеди Христа в аду и воскрешения мертвых: Шеол увидел Меня и был уничижен, и смерть извергла Меня и многих вместе со Мною. Я стал желчью и горечью для нее и сошел вместе с ним в самую глубину его… И я устроил собрание живых среди мертвецов его, и говорил с ними Моими живыми устами, ибо не будет тщетным слово Мое. И те, кто умерли, побежали ко Мне; они кричали и говорили: «Помилуй нас, Сыне Божий, и поступи с нами по Твоей милости и изведи нас из уз смерти |
| «Оды Соломона» пользовались известностью среди раннехристианских авторов. Цитата из 19-й оды имеется у Лактанция (ок. 250–325) 107 , что свидетельствует о существовании латинского перевода «Од» на рубеже III и IV веков. Параллели с «Одами» встречаются в творениях преп. Ефрема Сирина (IV в.) и других сирийских церковных писателей 108 . «Оды Соломона» упоминаются и в «Синопсисе Священного Писания », надписанном именем св. Афанасия Александрийского 109 , однако составленном предположительно в начале V века 110 : в этом сочинении «Оды» упоминаются в числе «оспариваемых» книг Ветхого Завета, рекомендуемых для чтения оглашенным 111 . Теме сошествия Христа во ад в «Одах Соломона» отведено существенное место 112 . Особый интерес в этом отношении представляют оды 15-я, 17-я, 22-я, 24-я и 42-я. В заключительных строках оды 15-й упоминается об упразднении воскресшим Спасителем смерти и ада: Я облекся в нетление чрез имя Его, и я совлекся тления чрез благодать Его. Смерть разрушена пред лицом Моим, и шеол упразднен словом Моим, и взошла на земле Господней бессмертная жизнь, и стала известна верным Его, и была дана без ограничения всем уповающим на Него 113 . В оде 17-й говорится о том, как Христос сокрушил железные затворы ада и сошел во ад, чтобы освободить находившихся там узников 114 . Об освобождении из темницы ада говорится также в оде 22-й, где тема сошествия Христа во ад и Его победы над силами зла переплетается с темой схождения крещаемого в купель и его освобождения от уз смерти 115 . В оде 24-й говорится о безднах ада, которые были открыты и закрыты Христом 116 . Наконец, в оде 42-й перед нами разворачивается картина проповеди Христа в аду и воскрешения мертвых: Шеол увидел Меня и был уничижен, и смерть извергла Меня и многих вместе со Мною. Я стал желчью и горечью для нее и сошел вместе с ним в самую глубину его... И я устроил собрание живых среди мертвецов его, и говорил с ними Моими живыми устами, ибо не будет тщетным слово Мое. И те, кто умерли, побежали ко Мне; они кричали и говорили: «Помилуй нас, Сыне Божий, |
| Текут элегии рекой. Так ты, Языков вдохновенный, В порывах сердца своего, Поешь, бог ведает, кого, И свод элегий драгоценный Представит некогда тебе Всю повесть о твоей судьбе. XXXII 4 Но тише! Слышишь? Критик строгий 3 Повелевает сбросить нам Элегии венок убогий И нашей братье рифмачам Кричит: «Да перестаньте плакать, И всё одно и то же квакать, Жалеть о прежнем, о былом: Довольно, пойте о другом!» – Ты прав, и верно нам укажешь Трубу, личину и кинжал 4 , И мыслей мертвый капитал Отвсюду воскресить прикажешь: Не так ли, друг? – Ничуть. Куда! «Пишите оды, господа, XXXIII 7 Как их писали в мощны годы, Как было встарь заведено…» – Одни торжественные оды! И, полно, друг; не всё ль равно? Припомни, что сказал сатирик! «Чужого толка» хитрый лирик 5 Ужели для тебя сносней Унылых наших рифмачей? – «Но всё в элегии ничтожно; Пустая цель ее жалка; Меж тем цель оды высока И благородна…» Тут бы можно Поспорить нам, но я молчу: Два века ссорить не хочу. XXXIV Поклонник славы и свободы, В волненье бурных дум своих, Владимир и писал бы оды, Да Ольга не читала их. Случалось ли поэтам слезным Читать в глаза своим любезным Свои творенья? Говорят, Что в мире выше нет наград. И впрямь, блажен любовник скромный, Читающий мечты свои Предмету песен и любви, Красавице приятно-томной! Блажен… хоть, может быть, она Совсем иным развлечена. XXXV Но я плоды моих мечтаний И гармонических затей Читаю только старой няне, Подруге юности моей, Да после скучного обеда Ко мне забредшего соседа, Поймав нежданно за полу, Душу трагедией в углу, Или (но это кроме шуток), Тоской и рифмами томим, Бродя над озером моим, Пугаю стадо диких уток: Вняв пенью сладкозвучных строф, Они слетают с берегов. XXXVI. XXXVII 9 А что ж Онегин? Кстати, братья! Терпенья вашего прошу: Его вседневные занятья Я вам подробно опишу. Онегин жил анахоретом; В седьмом часу вставал он летом И отправлялся налегке К бегущей под горой реке; Певцу Гюльнары 6 подражая, Сей Геллеспонт переплывал, Потом свой кофе выпивал, Плохой журнал перебирая, |
| Сохранившийся комментарий на это место Моше бар Кефы даёт предполагает совершенно обратное толкование: «она очищается и освобождается в зачатии и в рождении, пока очищение не становится совершенным». Наиболее полное свидетельство об этом принадлежит современнику Бардесана, Сексту Юлию Африкану . Он видел Бардесана при дворе царя Авгаря IX (179–216) в Эдессе, где тот занимал важное положение. Замечательно при этом, что единственное качество Бардесана, о котором сообщает Юлий Африкан , было его мастерство в стрельбе из лука! Кроме того, отношение Ефрема Сирина к Бардесану и его последователям не оставляет сомнений в том, что эта форма гностицизма не имела никакого отношения к аскетическому движению. Таким образом, вся доступная нам информация, по-видимому, поддерживает точку зрения Иакова Эдесского, полагавшего, что гнозис Бардесана был независимым ответвлением в гностическом пантеоне и не имел предшественников. Глава III: Роль аскетизма в III веке 1. Источники а. Оды Соломона Прежде всего нам необходимо рассмотреть Оды Соломона – источник, который на протяжении долгого времени был предметом дискуссии. Оды Соломона были обнаружены в 1909 году Харрисом в сирийском кодексе, происходившем с берегов Тигра. В этом тексте всё указывает на то, что он возник среди христиан на Востоке во II веке. Однако среди учёных нет согласия относительно конкретного места, где Оды Соломона могли быть созданы, а также относительно их первоначального языка. С того момента как я впервые занялся их изучением, меня преследуют сомнения относительно их греческого происхождения, причём исследования, в которых утверждается греческий приоритет, не смогли побороть мой скептицизм по этому поводу. В Одах Соломона очень чувствуется раннее сирийское христианство. Образ мысли, религиозные взгляды, роль мистики, влияние библейских таргумов и их экзегетических методов, семитские черты в стилистике и ритме текста – всё это предполагает такое решение, при котором эти тексты будут рассматриваться как произведение древней сирийской христианской общины. |
| Оды Соломона Опубликовано в альманахе “Альфа и Омега”, 36, 37; 2003 30 декабря, 2012 Опубликовано в альманахе “Альфа и Омега”, 36, 37; 2003 Введение Данная публикация имеет своей целью познакомить нашего читателя с открытым в начале XX в., но до сих пор не издававшимся по-русски сирийским сборником гимнов, так называемыми Одами Соломона, которые по мнению виднейшего ученого в области сирийской литературы С. Брока являются “одним из самых прекрасных и в то же время самым проблематичным произведением раннего христианства” 1 . До начала XIX в. об Одах Соломона было известно лишь по упоминаниям у Никифора, Псевдо-Афанасия и по единственной цитате у Лактанция 2 . В 1812 г. датский епископ Ф. Мюнтер впервые опубликовал сборник из пяти од, обнаруженных им в коптской рукописи, принадлежащей Британскому Музею (Add. 5114) и содержащей текст гностического трактата “Пистис София”. Фрагменты Од, помещенные в “Пистис София”, не позволяли сделать хоть сколько-нибудь обоснованного заключения относительно их происхождения, поэтому всестороннее изучение этого памятника стало возможно лишь после того, как 4 января 1909 г. Дж. Рендел Харрис, исследовав рукопись XV в., открыл сирийского текст Од и псалмов Соломона. Спустя три месяца после своего открытия Харрис сделал краткое сообщение о находке 3 , и уже в том же году подготовил публикацию сирийского текста рукописи 4 . В результате стали известны и были введены в научный оборот 40 из 42 од Соломона (с 3 по 42, 1-я, 2-я и несколько первых строк 3-й оды, приходились на начальные утраченные листы кодекса; 1-я, или часть 1-й оды известна по-коптски из “Пистис София”). Спустя три года после открытия Харриса в апреле 1912 г. Ф. К. Бёркит обнаружил большую часть Од (с 17:7 по 40:20) в рукописи Х в., происходящей из Монастыря Сирийцев в Нитрийской пустыне, которая по иронии судьбы уже 70 лет хранилась в библиотеке Британского Музея (Add. 14538). Наконец, в одном из папирусов, приобретенных в 1955–56 гг. Мартином Бодмером, а именно в греческом манускрипте, датируемом III в. (P. Bodmer XI) был обнаружен греческий вариант 11-й оды. |
| Отец! — в безсмертие Твое. Можно признать, что в последней строке есть некоторая неопределённость, которая позволяет иным комментаторам утверждать отрицание Державиным личного Бога, как и едва ли не вообще личностного начала в человеке. Но понимается ли автором оды смерть как растворение в некоей безличной субстанции? Подобное понимание противоречило бы всему пафосу, всему смыслу оды «Бог», ибо вся она есть именно личное славословие сознающего себя творения, обращённое к Личности Творца. К богословским достоинствам оды Державина относится и отмеченное различными исследователями поэтическое запечатлевание доказательств бытия Божия — телеологического, онтологического, психологического: «Тебя душа моя быть чает...» и так далее. В этом смысле к оде «Бог» примыкает ода «Бессмертие души» (1796) — с разбором различных сторон доказательства человеческого бессмертия, запечатлённого в простой формуле: «Жив Бог — жива душа моя». Название одного из стихотворений — «Доказательство Творческого бытия» (1796) говорит само за себя. Прозрачно ясен и итог размышлений поэта: Без Творца столь стройный мир, прекрасный Сей не может пребывать. Но отчасти справедливо и утверждение о некоторой недостаточности самой идеи Бога у Державина, о неполноте его боговидения. Поэта нельзя упрекнуть в умозрительной холодности, напротив — его славословие Творцу полно сердечного жара и душевного восторга. Однако восхваляя Творца и восторгаясь величием творения, Державин как-то «забывает» о новозаветном откровении: «Бог есть любовь» (1 Ин. 4, 8) . Разумеется, он не отвергает, но и никак не развивает этой важнейшей истины, она скорее подразумевается, неявно ощущается, но всё же остается вне поля зрения поэта. Должно сознавать, что некоторые недочёты державинской оды определены не просто личными особенностями богопонимания поэта и не самою неохватностыо темы, но и вообще уровнем поэтического осмысления бытия, уровнем освоения религиозных истин в XVIII столетии. Державин же явно возвышался над своим временем — не только художественным совершенством лучших своих творений, но и несомненным превосходством миросозерцательной мудрости. |
| И чтоб чрез смерть я возвратился, Отец! — в безсмертие Твое. Можно признать, что в последней строке есть некоторая неопределённость, которая позволяет иным комментаторам утверждать отрицание Державиным личного Бога, как и едва ли не вообще личностного начала в человеке. Но понимается ли автором оды смерть как растворение в некоей безличной субстанции? Подобное понимание противоречило бы всему пафосу, всему смыслу оды «Бог», ибо вся она есть именно личное славословие сознающего себя творения, обращённое к Личности Творца. К богословским достоинствам оды Державина относится и отмеченное различными исследователями поэтическое запечатлевание доказательств бытия Божия — телеологического, онтологического, психологического: «Тебя душа моя быть чает…» и так далее. В этом смысле к оде «Бог» примыкает ода «Бессмертие души» (1796) — с разбором различных сторон доказательства человеческого бессмертия, запечатлённого в простой формуле: «Жив Бог — жива душа моя». Название одного из стихотворений — «Доказательство Творческого бытия» (1796) говорит само за себя. Прозрачно ясен и итог размышлений поэта: Без Творца столь стройный мир, прекрасный Сей не может пребывать. Но отчасти справедливо и утверждение о некоторой недостаточности самой идеи Бога у Державина, о неполноте его боговидения. Поэта нельзя упрекнуть в умозрительной холодности, напротив — его славословие Творцу полно сердечного жара и душевного восторга. Однако восхваляя Творца и восторгаясь величием творения, Державин как-то «забывает» о новозаветном откровении: «Бог есть любовь» ( 1Ин. 4:8 ) . Разумеется, он не отвергает, но и никак не развивает этой важнейшей истины, она скорее подразумевается, неявно ощущается, но всё же остается вне поля зрения поэта. Должно сознавать, что некоторые недочёты державинской оды определены не просто личными особенностями богопонимания поэта и не самою неохватностыо темы, но и вообще уровнем поэтического осмысления бытия, уровнем освоения религиозных истин в XVIII столетии. Державин же явно возвышался над своим временем — не только художественным совершенством лучших своих творений, но и несомненным превосходством миросозерцательной мудрости. |
| К. наряду с Д. Соломосом стал первым новогреч. поэтом, работавшим в русле западноевроп. лит. тенденций. На его творчество наибольшее влияние оказали итал. поэты Фосколо и Дж. Леопарди, англ. поэт Э. Юнг. Творческий путь К. начался в 1811 г. с создания «Гимна Наполеону» на итал. языке (не сохр.). C 1812 по 1853 г. К. написал трагедии «Ферамен» («Teramene»), «Данаиды» («Le Danaidi», 1818) и «Иппий» («Ippia») также на итал. языке. Поэтическое наследие К. на греч. языке составляют 2 сборника од: «Лира» (Η λρα: Ωδα. Γνοβα, 1824) и «Лирика» (Odes nouvelles de Kalvos de Zante, suivies d " un choix de poésies de Chrestopoulo: Trad. par l " auteur des helléniennes. P., 1826), издания к-рых сопровождались переводом на франц. язык, чтобы привлечь внимание европейцев-филэллинов к освободительному движению в Греции. Оды, созданные в классицистическом жанре, имеют черты и романтической поэзии. К. откликнулся на события национально-освободительной борьбы в Греции, что отразилось в тематике од: расправа над греч. населением островов Хиос (1822) и Псара (1824), гибель т. н. Священной роты А. Ипсиланти в 1821 г., смерть Дж. Байрона в г. Месолонгион в 1824 г. Воспевая подвиги героев и размышляя о будущем освобожденной Греции, К. нередко обращался к персонажам античной мифологии, а также к античным авторам - Гомеру и Анакреонту. Эпиграф из «Первой Пифийской оды» указывает на связь поэзии К. с творчеством Пиндара. Подобно тому как Пиндар воспевал в эпиникиях победителей спортивных состязаний, К. в одах отдавал дань почтения героям освободительной борьбы. Как и античные произведения, оды К. написаны особым поэтическим языком, к-рый представляет собой сплав риторической и разговорной речи. Они изобилуют характерными для античной поэзии эпитетами и метафорами, обращениями к античной символике (лира и лавровый венок как атрибуты победы). При упоминании тех или иных мест К. использует их древние названия: Италию он называет Авзонией, Англию - Альбионом, Париж - «священным городом кельтов». В одах К. присутствует как дидактическое, так и глубоко лирическое начало. В оде «На смерть» («Ες τν θνατον») описана ночная встреча юноши на кладбище с призраком матери, к-рая утешает тоскующего сына и говорит о смерти, как об избавлении от земных страданий. Образ молодого человека, возможно не лишенный автобиографических элементов, обнаруживает романтические черты, однако финал оды дидактический, в нем звучит призыв мужественно сражаться за свободу, презрев опасности и смерть. |
| Разделы портала «Азбука веры» ( 12 голосов: 4.0 из 5) Михаил Ломоносов Ломоносов Михаил Васильевич (1711–1765) – поэт, ученый, художник. «Наш Пиндар», «наш Цицерон», «наш Виргилий», «наш Леонардо», «наш Гете», «наш Франклин» – так называли современники и потомки сына поморского крестьянина Михайло Ломоносова. Но он был еще и «нашим Давидом», одним из первых русских псалмопевцев. В.Г. Белинский называл его «отцом русской поэзии», считал, что новая русская литература началась с ломоносовской «Оды на взятие Хотина» (1739). Так оно и было. Во время взятия русскими войсками турецкой крепости Хотин в Молдавии студент Ломоносов изучал горное дело в Германии. К этому времени он уже сделал несколько стихотворных переводов и заканчивал разработку «Правил российского стихотворства». «Оду на взятие Хотина» он приложил к этим правилам, посланным в Академию наук в качестве наглядного примера того, каким может быть это новое российское стихотворство. «Мы были очень удивлены таким еще не бывалым в русском языке размером стихов, – описывал современник впечатление ученых мужей от публичного чтения хотинской оды на Российском собрании Академии наук. Таковым был дебют Ломоносова-поэта и Ломоносова-стиховеда, положивший начало новой эры в русской поэзии. Через четыре года то же самое произошло, но уже на примере псалмов. Предшественник Лемоносова-псалмопевца Василий Тредиаковский в 1754 году закончил полное стихотворное переложение Псалтыри, а в 1735 году, за четыре года до ломоносовских «Правил», выпустил трактат «Новый и краткий способ к сложению российских стихов». Само рождение новой русской поэзии и поэтики происходило в столкновении этих двух полюсов, одним из которых был сын поморского крестьянина-старовера, а вторым – сын астраханского священника. Тредиаковский разработал в теории и практике все основные жанры русского классицизма на примерах силлабического хорея, а Ломоносов – тонического ямба. Вот, казалось бы, и вся разница. Но для поэзии это имело не менее принципиальное значение, чем «двуперстие» и «трехперстие» – в русском «расколе». Каждый из них, как Аввакум и Никон, стоял на своем до последнего. Но в 1844 году три поэта – Ломоносов, Тредиаковский и Сумароков, ставшие вскоре «ревнивыми врагами», выпустили совместное издание, в котором, как значилось на обложке, были представлены «Три оды парафрастические псалма 143, сочиненные чрез трех стихотворцев, из которых каждый одну сложил особливо». Это был своеобразный поэтический турнир, выдержанный по всем правилам античных поэтических агонов. Имена поэтов не указывались, читателям, как говорилось в предисловии (его автором был Тредиаковский), предлагалось самим угадать – «который из них которую оду сочинил». Два псалма, переведенных ямбом, принадлежали Ломоносову и Сумарокову, третий, переведенный хореем, – Тредиаковскому. |
|
|
