| Совершенно подавленный и наголову разбитый Сан Саныч отказался от каких-либо комментариев касательно древнегреческого мужеложства. Интеллектуального потенциала хватило только для того, чтобы заполнить классный журнал и прочитать " Достойно есть " . Во время перемены класс разделился на две части: одни облепили классный журнал и весело обсуждали только что произошедший на философии инцидент, а другие " смотрели телевизор " , то есть, столпились у окна, ожидая появления очередного преподавателя. Опаздывать и не приходить на уроки вошло в традицию не только у воспитанников. Преподаватели, для которых чтение лекций было, по большей части, делом принудительным, любили пропустить урок-другой. Но были и такие, для которых не существовало под солнцем большей радости, чем провести лекцию. Сидя в какой-нибудь убогой деревне, они с удовольствием ехали в семинарию, чтобы хоть как-то скрасить свои будни, найти пусть и неблагодарных слушателей. Одним из таких преподавателей был Вареник. Он никогда не опаздывал и никогда не пропускал своего занятия " по болезни " . Бурсакам предстоял нелегкий бой; в " телевизоре " они увидели как Вареник, подняв полы рясы и прыгая через сугробы грязного снега, спешил на Ветхий Завет. Ветхий Завет – предмет сам по себе очень интересный и увлекательный: история Древнего Востока, битвы, осады городов, взятие крепостей, древнееврейская литература и пророчества. В течение многих лет бурсе везло с этим предметом. Воспитанники старших классов помнили, как в те далекие и блаженные годы, когда семинария была ещё только училищем, Ветхий Завет преподавало два учителя. Первый из них был отец Рафаил, священник, долгое время служивший на Святой Земле и вообще много путешествовавший по разным историческим местам. Вёл себя он несколько странно и непривычно: к учащимся обращался на " Вы " , никогда не повышал голос и во время опроса был совсем нетребовательным. На его уроках отдыхали, слушать его можно было часами напролёт, а в конце урока – легко получить хорошую оценку. |
| Оставленный в одиночества отец Сергий допил чай и громким кашлем напомнил двум спорщикам о своем присутствии. – Ну, так как, братья, будем дальше болтать, или делом займёмся? – спросил он, начиная шарить по карманам. На лице Сашки изобразилась радость. – Предлагаю " сверить часы " ! – сказал он голосом генерала армии. – У меня пять рублей только. – Восемь рублей тридцать копеек. Кто больше? Все с надеждой посмотрели на отца Сергия, который, задрав полы подрясника шарил по карманам брюк. Распрямив замусоленные купюры, со вздохом протянул тридцать рублей: – Больше нет. Жене все деньги отправил. – Без паники, нам больше и не надо. Теперь, вопрос на голосование: мерзлявчик водки или по три пузырька пива? – Я водку не буду, – возмутился отец Сергий. – Предложение принимается. Ладно, я пошел… – Ну, бувай. Гонец ловко пересчитал деньги, накинул чёрную куртку и вышел. В коридоре чувствовался запах табака, который, по мере приближения к последней келии, усиливался. Подойдя к дверям келии, он постучал: – Открой, дело есть. – Знаю я, какое дело! – дверь открылась, и гонец вошел. – Да, Толя, ты просто прозорливец! Ключик надо. " Золотой ключик от волшебной двери в страну Советов " . Толе, по-видимому, эта идея не понравилась. – Да? Как, значит, ключик, так – " Толя " ! А как не ключик, так " инспекторский стукач " ? На лице гонца изобразилась усмешка. – Ладно, скажу Сашке, что ты не даёшь ключ. Хочешь? Эта идея пришлась " ключарю " не по душе, он достал с полки связку и, поморщившись, протянул ее. Ключ, о котором шла речь, имел особую историю. Хотя о его существовании знали и догадывались почти все, доступ к нему имели только избранные. История же состояла в том, что начальство распорядилось заколотить все возможные входы и выходы из каменного мешка бурсы и, оставив только одни ворота, где учредили круглосуточную охрану не из " своих " , а из " беспощадных наёмников " . Под угрозой увольнения с работы сторожа не выпускали и не впускали никого после отбоя. Некоторым, конечно, удавалось бесшумно перелезть через ворота часам к четырём утра, но все равно, такое предприятие было связано с немалым риском. |
| Вареник откинулся на спинку стула и весьма довольный своим ответом спросил: – Ну, какие у вас ещё есть вопросы? До конца урока оставалось целых полчаса – время достаточное для того, чтобы подробным опросом " снять стружку " как минимум с одной души – поэтому вопросы посыпались немедленно. Вареник очень подробно рассказывал о разделении в среде древнего и современного иудаизма, про какого-то хитрого раввина, который заставил пришедшего к нему язычника стоять на одной ноге и в течение этого времени сумел объяснить ему весь Закон и всех пророков. Прогремевший звонок был для Вареника также внезапен, как звук иерихонских труб для осажденных. Выйдя из секундного замешательства, он, похоже, догадался, что его ловко обвели вокруг пальца. – Да. Я сегодня, к сожалению, не успел произвести опрос, поэтому на следующий урок к уже заданному добавляются страницы… Всё было позади. Завтра будет только завтра, а заботиться о грядущем дне, как известно, строго запрещено катехизисом! Вторая " пара " закончилась. Это означало, что пришло время обедать. Снова послышались удары в колокол. Это латунное " си " звучало в течение дня ровно шесть раз, и, несмотря на то, что в один и тот же колокол звонил один и тот же человек, каждая из шести склянок имела какое-то особенное, присущее только себе звучание. Звонок на подъём как будто говорил: " Вставай, лентяй, а то опоздаешь, а у тебя уже один " тропарь " висит " . Звонок на утреннюю молитву просто разрывал барабанные перепонки: " Беги, лодырь, здесь же сегодня начальство! " . На завтрак колокол с язвинкой спрашивал: " Не желаете фирменное блюдо " Микки маус " – макароны с мышиной " картечью " ? " . И только звонок на обед был приятен и даже долгожданен. Он никогда не опережал события и вселял в души надежду. " Угадай, что у нас сегодня на обед: суп из гречки или гороховый баландец с многообещающим названием " музыкальный " ? " – как бы заигрывая, вопрошал он. Стряпню Антонины невозможно было перепутать с какой-нибудь другой жидкостью, произведенной на кухне. Любой бурсак по цвету содержимого кастрюли мог безошибочно определить авторов этого авангарда. Антонина была, по всей видимости, поклонницей Малевича. Поскольку кастрюля была неподатливо круглой, ей пришлось навсегда расстаться с идеей квадрата. Зато по цвету она легко смогла бы заткнуть за пояс своего кумира. Тему чёрного цвета она, по-видимому, считала исчерпанной или тупиковой, поэтому решила найти что-то своё. Её сварливая душа щедро делилась этим перспективным открытием со всей честной братией – суп серо-бурого цвета и никаких возражений! |
| Услышав в коридоре уверенную поступь, насельники маленькой комнатки с потрескавшимся потолком выключили свет, легли на кровати прямо в одежде и накрылись одеялами. Скрипнула дверь, желтое пятно фонаря метнулось по углам, заглянуло в мусорное ведро и скользнуло по шевелюрам " спящих " . Через пятнадцать минут в маленькой комнатке с потрескавшимся потолком и покосившимися шкафами сидело трое. Двое из них были одеты в мятые семинарские подрясники, третий был в " штатском " . На столе стояла стеклянная банка с кипятком, пачка грузинского чая и полбуханки хлеба. Рослый и бородатый отец Сергий сидел и несколько исступленно наблюдал за движением чаинок в банке с кипятком. Его лицо, всегда какое-то грустное и печальное, имело выражение глубокой тоски и безысходности. Лоб наморщился и вспотел, холодные и красные от мороза руки едва заметно дрожали. Быстрой, беспорядочной вьюгой мысли кружились в его голове, что-то смертельно тоскливое и омертвелое появлялось и исчезало в его глазах. Остальные двое горячо спорили, не обращая никакого внимания на тихого отца Сергия. Надо признаться, что для третьего и, тем более четвертого класса, спор на богословские темы был явлением довольно редким и необычным. Первокурсники, едва приступив к катехизису или церковной истории, устраивали порой настоящие " вселенские соборы " , выясняя, кто из современных авторов более или менее православен или в каком чине следует канонизировать Царскую семью. Приблизительно к середине второго курса интерес к полемической литературе значительно падал, и ярые пропагандисты монархии теряли своих последователей одного за другим. К третьему курсу интересы становились более бытовыми и тривиальными; братию больше интересовали вопросы о том, как развеять тоску-печаль дозволенными и недозволенными способами. В этом едином порыве происходило воссоединение всех партий и направлений. Но за нарушение " дисциплины духовных школ " начальство отлавливало и карало всех подряд (и надо отдать ему должное), не принимая во внимание идеологические убеждения и партийную принадлежность. |
| – С сентября… Я с сентября не посетил ни одного занятия по философии. – Да, и судя по тону, ещё долго не собираетесь их посещать. В этой связи долг преподавателя обязывает меня опросить вас, чтобы я мог на основании хотя бы одной оценки поставить Вам полугодовую. Да. Выходите сюда… – Я лучше с места. – Нет, ну что Вы! Выходите сюда и поведайте нам что-нибудь из античной философии. – А о ком? – спросил Тулычев, нехотя направляясь к доске. – О ком хотите, – философ заглянул в журнал, – мы проходили Фалеса, Анаксимандра, Анаксимена, Анаксагора, Сократа и вот сегодня – Платона. – Можно я о Платоне? – Да, да! Конечно! И даже очень похвально. – Ну, в общем, Платон это греческий философ, – неуверенно начал Тулычев. Он стоял у доски в чёрной куртке и медленно раскачивался на своих мощных ногах. Его вид был скорее устрашающий, поэтому у Платона не оставалось никаких шансов. Сан Саныч испытывал некоторую досаду на то, что этим внезапным опросом он вынужден был прервать свой рассказ о нелёгкой судьбе четырнадцатилетних импотентов в современном неоязыческом обществе. Он был больше чем уверен, что за пять минут он отделается от этого прогульщика каким-нибудь " трояком " и бесстрашно вступит в полемику с воображаемым врагом и закончит очередную байку про новосибирский Академгородок. Но он плохо знал Тулычева, этот воспитанник достаточно уверенно обвинял Платона в ереси Ария и привёл несколько соборных анафем, касающихся платоновского учения об идеях. Несколько удивлённый такими обширными познаниями, философ не смог отказать себе в удовольствии задать ещё один вопрос: – Ну а что же ценного можно почерпнуть в философии Платона? – Кого? – на лице Тулычева изобразилась причудливая гримаса, выражавшая не то возмущение, не то презрение. – Платона? Да ведь он же был педераст! Чего может быть ценного в философии этих педерастов?! Это было слишком даже для философа. Выйдя из секундного замешательства, он снял очки и невнятно забормотал: – Достаточно, вполне достаточно… Вас " четвёрка " устроит? Прекрасно… |
| Звонок не дал этой теме получить должное развитие. Между поднимающимися с мест воспитанниками пробежало облегченное " Аминь! " . Занятия утомляли очень сильно, выпотрашивали душу, наводили на ум какое-то тупое исступление. Читателю, наверное, очень трудно понять, как можно устать от таких уроков! То ли дело какие-нибудь сумасшедшие семинары по высшей алгебре или многочасовые контрольные работы. Только проучившись в бурсе можно понять это тяжкое состояние. После трёх уроков в голову не лезет почти ничего, поэтому, по-первости, помогает великое изобретение системы под названием " трудотерапия " . Но это только по-первости и по неопытности. Сегодня же, когда начальство в отъезде, всеми делами заправляют " похоронная команда " . В их задачу входит отлов нерасторопных братьев и привлечение их к общественно полезным работам по уборке территории, наведению порядка на складах, на кухне и т.д. Соответственно в задачу бурсаков входит уклонение от того, что условно называется двумя терминами: " послушание " и " благословение " . Воспитанники третьего класса в считанные секунды освободили аудиторию и по давно отработанному навыку " исчезли " . Через пятнадцать минут в пустой класс зашёл Гастрит с каким-то липовым замусоленным списком в руках. На задней парте сидел Сухариков. Пристальный взгляд Гастрита упёрся в книгу, которую Сухариков продолжал читать, не обращая никакого внимания на вошедшего. " Псалтырь " , – прочитал про себя келарь. – Сергей! – произнёс он металлическим голосом. Сухариков секунд двадцать продолжал читать, потом встал и, глядя поверх келаря на икону, перекрестился: – Ча-во? С келаря в один миг сошла спесь и самоуверенность. – Надо, брат, поработать. Благословили тебя, брат, на послушание. В Дракино, брат. Снег убирать там надо, брат… С каждой фразой голос келаря становился все тише и тише; в нём появилась некая неуверенная интонация. – В Дракино? – удивленно спросил Сухариков голосом человека, которому предложили полететь на Луну. – Вот искушение, а кто благословил?! |
| Что почитали и любили в Ключевском? Ученого? но ученых теперь много на свете. Остроумие? Но не мало имеется и людей, старающихся быть остроумными. Почитали ли в нем человека будущего, тип которого должны воспроизводить последующие поколения, или в нем видели воплощение добрых сторон прошедшего, которое должно исчезнуть и которое должно замениться новыми типами? Да, последнее. Может быть его почитатели и ученики и несознавали этого, но они это чувствовали. Никто и не сомневался, что Ключевский не повторится. Другого Ключевского не будет. Он был питомцем старой загадочной бурсы, где как будто ничему не учили и откуда выходило множество умных людей. Изумительна та нравственная дисциплина, которую прививала эта школа к своим питомцам. Дело здесь не во внешней благопочтительности, которую отмечают у старых священников; дело здесь в глубоком внутреннем сознании долга, которое характеризует этих священников. Лакеи очень почтительны, пока ждут на чай, но становятся очень наглыми, когда видят, что ждать нечего. Питомец старой бурсы кланялся архиерею и тогда, когда тот, говоря метафорически, отдавал его на распятие. Он исполнял то, что считал долгом. Чувство долга было сильно у Ключевского. Оно выражалось у него в его отношении к лекциям, в исполнении им своих обязанностей. Изумительна также была скромность его житейских требований. Немного он во всю свою жизнь издержал на себя и не потому чтобы он себе в чем отказывал, а потому что он нуждался в очень немногом. Он мог бы прожить и на дореформенный академический оклад. Вследствие этого от него веяло некоторою суровостью, но не тою, которая отталкивает, а тою, которая, внушая уважение, заставляла держаться от него на почтительном расстоянии. Едва ли на самом деле он и вверял себя кому либо и едва ли пред кем-либо он обнажал свою душу. Старая бурса почитала логику. Логика проникала жизнь Ключевского. Он всегда производил впечатление человека, который знает, что делает. Он никогда не суетился, не спешил, он всегда и все обсуждал и делал совершенно спокойно. Искал ли он когда-нибудь чего-либо для себя? Должно полагать, что нет... Для других и за других он действовал, он был добрым товарищем, но своего не искал, хотя и не был равнодушен к почестям, славе и ко всему. Сильная логика в нем соединялась с необыкновенным юмором. Это – редкий союз и он поражал и пленял его слушателей, и собеседников. Обыкновенно острят, забывая о разуме, а вспоминая о нем, забывают о смехе. Он – человек старой школы. Он не может повториться. Старые архиереи были для него понятнее, чем новые профессора. И чем большим европеизмом веяло от профессора, тем с большим сомнением смотрел на него Ключевский. Другого Ключевского не будет. Читать далее Источник: Глаголев С.С. О В.О. Ключевском. – Сергиев Посад: Издание кн. маг. Елова, 1917. – 17 с. Вам может быть интересно: Поделиться ссылкой на выделенное |
| С. Шумов Воскресенский Г.А. Из церковной жизни православных славян: Буковинско-Далматинская митрополия//Богословский вестник 1904. Т. 1. 4. С. 718–740 (3-я пагин.) —718— Буковина. – Статистические данные о населении Буковины. – Взаимная рознь русских и румын, и. как следствие её, хозяйничанье в стране немцев, евреев и поляков. – Успехи украинофильской партии. – Вече „Народной Рады“ и резолюции по школьному и церковному вопросам. Надежды, возлагаемые русскими буковинцами на нового митрополита высокопреосвященного Владимира. – Интронизация митрополита Владимира. – Доброе отношение митрополита к русским буковинцам и благодарность митрополиту со стороны буковинского духовенства. – Черновицкий университет в 1902–1903 г. Незначительный % учащейся в университете русской молодёжи сравнительно с румынской и причины этого явления. Новая бурса для православных русских учеников в Черновцах. – Далмация. – Статистические данные относительно далматинско-истрийской и боко-которской епархий за 1903 год. – Задрская богословская школа в 1902–1903 учебном году. – Заседания св. синода буковинско-далматинской митрополии в Вене. – Канонические посещения епископом преосвященным Никодимом Милашем сербской церковной общины в Вене. – Закладка нового соборного храма в г. Которе. – Годичное собрание членов фонда вдов и сирот священнических ни далматинско-истрийской епархии. – Пастырские собрания в Далмации. – Насилия католических властей в Истрии по поводу движения двух католических сёл в православие. – Вопрос о введении в Далмации, католического богослужения на славянском языке. В июне 1902 г. императорско-королевская статистическая центральная комиссия обнародовала статистический обзор населения в цислейтанской части австро-венгерской монархии по государственной переписи от 31 декабря 1900 г. Обзор этот имеет официальное значение в Австрии на первое десятилетие ХХ-го века. По этому обзору в Буковине жителей 730195 душ, из них православных 500262 —719— (по шематизму буковинской архиепископии на 1903 г. |
| послужит материалом, поработав над которым как над уродливым явлением, можно, не заразившись чепухой, развить в себе мыслительные способности, анализ, остроумие и даже опытность житейскую» (389-390, 393-394). И вот результат: начальство считало Карася «за дурака и негодяя» 238 . Впрочем, логично: в обстановке насилия каждый противящийся ему должен признаваться за такового. Задуматься над этим необходимо, и каждый педагог должен со тщанием проштудировать «Очерки...» Помяловского. Отрицательный опыт— важный опыт. Бурса выбивала из подневольных своих веру в добро и любовь, в которых они должны были наставлять простых людей. «В бурсе вы всегда встретите смесь дикого фанатизма с полною личною апатиею к делу веры. В бурсацком фанатизме, как и во всяком фанатизме, нет капли, нет тени, намёка нет на чувство всепрощающей, всепримиряющей, все-сравнивающей христианской любви. ...Если препарировать бурсацкую религиозность, сбросить с неё покрывало, которым маскируется и препарируется сущность дела перед неспециалистом или недальновидным наблюдателем, распутать схоластические и диалектические тенёта, мешающие анализировать факт смело и верно, то эта бурсацкая религиозность, знаете ли, чем окажется в большинстве случаев?— она окажется полным, абсолютным атеизмом ,— не сознательным атеизмом, а животным атеизмом необразованного человека, атеизмом кошки и собаки. Они называют себя верующими и лгут они: у них и для них не существует того Бога, к которому так любят обращаться женщины, дети, идеалисты и люди, находящиеся в несчастии. И что может развить в них религиозное чувство? Уж не божественные ли науки, которые зубрят они с проклятием и скрежетом зубовным? ...Большинство бурсаков, чуя человеческим чутьём неладность своей науки, делается вполне равнодушно к той вере, за которую так долго и так жестоко секли их» (413). Большинство делается равнодушно к вере... Пришла пора вспомнить, что главные вдохновители революционной бесовщины, Чернышевский и Добролюбов, вышли из семинарий. Проникнувшись равнодушием к вере и ненавистью к лицемерию и несвободе— к какому иному итогу могли они придти? Лжи и фанатизму они противопоставили собственную чистоту и жертвенность. Жестокий парадокс: служители злого дела превосходили при начале своей деятельности нравственной чистотою некоторых представителей того особого разряда людей, кому вверялась чистота Православия. «...Должен сознаться,— писал митрополит Вениамин (Федченков), осмысляя положение Церкви в начале XX столетия и как бы подводя итог тому процессу, который Помяловский захватил едва ли не при начале его,— что влияние Церкви на народные массы всё слабело и слабело, авторитет духовенства падал. Причин много. Одна из них в нас самих: мы перестали быть «солёною солью» и поэтому не могли осолить и |
| получились картины. «Элегантное общество с содроганием отвернулось от этой картины и не хотело верить, что в наше время могут происходить такие безобразия, но бурсаки сразу узнали своё родимое гнёздышко и от души сказали Помяловскому спасибо» 252 ,— свидетельствовал бывший однокашник. Но такого свидетельства мало: оно может быть и предвзятым. Истина должна быть установлена в сопоставлении с иными подтверждениями или опровержениями правоты автора. Сохранились многие воспоминания воспитанников различных духовных школ, позволяющие получить более широкую картину бурсацкой жизни и быта во второй половине XIX столетия. Прежде всего нужно заметить, что очерки Помяловского относятся ко времени, предшествующему реформам духовного образования конца 60-х годов— обстоятельство существенное. Кроме того, приходится сделать печальный вывод, что петербургская бурса резко выделялась среди прочих, и в худшую сторону. Многие мемуаристы отмечают и дурные стороны в различных семинариях и училищах, но нигде не встретить того, что так изобильно описывает Помяловский. А его правоту подтвердил профессор А. Катанский, который писал: «...по приезде в СПб Академию и по прочтении этих очерков, я не хотел верить, чтобы могло быть нечто подобное, да ещё в столичном духовном училище. К сожалению, из бесед с новыми товарищами-петербуржцами я должен был убедиться, что изображение бурсы у Помяловского близко к истине, и удивлению моему не было конца» 253 . Вообще же из сопоставления многих воспоминаний, суждений, оценок— картина, как тому и положено, складывается довольно пёстрая. Порою один и тот же автор противоречит самому себе, или, лучше сказать, дополняет самого себя, освещая реальность с разных сторон. Недаром же о.Георгий Флоровский в «Путях русского богословия» пишет уверенно: «...общее историко-культурное значение этих «до-реформенных» духовных школ приходится признать положительным и оценивать его высоко. Ведь именно эта духовно-школьная сеть оказалась подлинным социальным базисом для всего развития и расширения русской культуры и просвещения |
|
|
