| В общей форме Леонтьев выражает свою эстетически обоснованную оценку жизни и ее философско-историческое применение в прекрасной мысли, которая содержится в одном из его лучших сочинений – «Византизм и славянство». «Не ужасно и не обидно ли было бы думать, что Моисей исходил на Синай, что эллины строили свои изящные акрополи, римляне вели Пунические войны, что гениальный красавец Александр в пернатом каком-нибудь шлеме переходил Граник и бился под Арбелами, что апостолы проповедовали, мученики страдали, поэты пели, живописцы писали и рыцари блистали на турнирах для того только, чтобы французский, немецкий или русский буржуа в безобразной и комической своей одежде благодушествовал бы «индивидуально» и «коллективно» на развалинах всего этого прошлого величия. Стыдно было бы за человечество, если бы этот подлый идеал всеобщей пользы, мелочного труда и позорной прозы восторжествовал бы навеки!». Эстетический взгляд, как уже было сказано, образует общую основу мира идей Леонтьева: с юношеских лет до самой смерти, в свои и «языческий», и «христианский» периоды он открыто заявлял себя его приверженцем. Мысли и высказывания подобного рода встречаются во всех его произведениях – в юношеских (не очень интересных в художественном отношении) романах, в красивых новеллах из жизни современных ему греков, в которых чувственный мир южной красоты переливается сверкающими красками, и во всех его политических и философско-исторических статьях позднего времени и, среди других, в его главном произведении, двухтомном собрании статей «Восток, Россия и славянство» 564 . Леонтьев не только не систематик, он вообще не абстрактный мыслитель, не теоретик, который мог бы проанализировать сложные проблемы и располагать обильным и чистым материалом идей. Его мысли ясны, просты и всегда односторонни, так как они вытекают из одной единственной идеи, владеющей всем существом Леонтьева. Он порой напоминает мир идей Гёте – не только содержанием, но также и образом мышления, будучи примечательным представителем чисто наглядного «предметного мышления», сторонником которого считал себя Гёте. Только у Леонтьева это касание мысли к предметам, наглядно-конкретной полноте жизни связано со страстной оценкой содержания жизни, в чем он особенно похож на Ницше. Все, что он может сказать, собственно, является только развитием этой общей идеи – эстетической метафизики жизни и применением ее для частных социальных и исторических вопросов. Но удивительно то, к какой полноте сильных, многозначащих мыслей приводит Леонтьева эта единственная идея. |
| В заключение я не могу не поблагодарить еще раз устроителей этого собрания – Совет Религиозно-философского общества – за то, что он дал нам возможность сегодня выслушать доклад и обменяться мнениями и возражениями. Я думаю, что чем чаще мы будем собираться, чем больше будем говорить, чем ближе будем узнавать друг друга, тем больше будем любить друг друга, а в этом есть альфа и омега всего. Рукоплескания. Объявляю заседание закрытым. 1909 г. Декабря 7 дня. Заседание 2февраля 1910 г. С.Л. Франк. Религиозная философия Джеймса Бывают научные произведения, значение которых определяется не только и даже не столько их объективной теоретической ценностью, сколько тем, что они высказывают какое-то освобождающее и спасительное слово, провозглашают идею, отвечающую какой-либо назревшей духовной потребности эпохи. К таким книгам преимущественно относится немецкое выражение, что они «делают эпоху». Такова в свое время была книга Дарвина о происхождении видов 86 , которая, совершенно независимо от своего научного значения, соответствовала настроению умов, искавшему механического объяснения органических явлений; таковы в 60-х годах были материалистические манифесты Бюхнера и Молешотта 87 ; такова, во второй половине 60-х годов, была книга Альберта Ланге «История материализма» 88 , которая среди философского похмелья, последовавшего за торжеством и упадком гегельянской метафизики, впервые выразила культурную потребность в возрождении строгой научной философии. К таким же «делающим эпоху» произведениям должна быть причислена и недавно переведенная на русский язык книга Джеймса «Многообразие религиозного опыта» 89 , которая, идя вразрез со всеми сложившимися научными мнениями, сразу имела шумный успех, выдержала несколько изданий и, вероятно, скоро станет одной из популярнейших научных книг нашего времени. Как бы ни оценивать с чисто научной точки зрения эту, во всяком случае, замечательную книгу, необходимо признать, что она столь же характерна для умонастроения начала XX века, как только что упомянутые произведения – для недавнего прошлого. В ней ярко сказалась всюду намечающаяся глубокая потребность в возрождении религиозной жизни, в ней выдающийся ученый с мировым именем открыто и категорически дал научную санкцию этой потребности; и в этом – тайна ее значения. |
| Определил и: Ведомости записать в протокол настоящего собрания для напечатания в академическом журнале. VI. Отзывы о сочинении профессора богословия в Императорском Харьковском Университете, протоиерея Тимофея Буткевича под заглавием: „Религия, её сущность и происхождение“ (Обзор философских гипотез). В двух книгах. Книга I, Харьков, 1902 г., представленном на соискание степени доктора богословия: а) Ординарного профессора Академии Сергея Глаголева: „О. Тим. Ив. Буткевич давно известен, как неутомимый работник в области богословия. Так в самые последние годы помимо различных статей, трактатов и некоторых капитальных переводов он дал капитальные —7— книги: „Зло, его сущность и происхождение“, „Исторический очерк развития апологетического или основного богословия“, „Философия монизма» и наконец исследование, представленное им ныне на соискание степени доктора богословия „Религия, её сущность и происхождение“. Автор представил первую часть, но и из второй части им напечатано уже более 10 листов. Должно удивляться изумительной литературной плодовитости автора, обусловленной его изумительным трудолюбием. Все работы автора написаны ясным и литературным языком, его рассуждения обыкновенно основательны, его выводы строго православны. Эти обычные качества его работы в общем присущи и настоящей его диссертации. Она читается легко и её доводы подчиняют себе мысль читателя. Содержание книги богато и по этому содержанию она является ценным вкладом в нашу богословскую литературу. Книга представляет собой обзор философских гипотез о сущности и происхождении религии. Установив во введении путём критического разбора существенные признаки религии, автор в последующих XI главах дал изложение и разбор взглядов на религию древних мыслителей, натуралистической и фетишистической гипотезы, взгляда Каспари, анимистической и традиционалистической гипотезы, учений Спинозы, Лессинга, Канта, Фихте, Якоби и Гёте. История религиозной философии находит себе мало исследователей в России. Тем дороже каждый научный вклад в этой области, тем более дорогим и ценным должен быть признан вклад освещённый православной идеей. Поэтому православный богослов и философ должен приветствовать работу о. Буткевича. Присуждение ему за эту книгу степени доктора богословия будет естественной и законной наградой. |
| Панненберг считает, что положение современной культурно-философской антропологии (Э. Ротхакер, М. Ландман) о человеке как творце и творении культуры должно быть дополнено указанием на сверхъестественный характер фантазии – основной силы человека, лежащей в основе созидания культуры. По мнению Панненберга, фантазия, благодаря которой человек предвосхищает будущее, творит новое, покоряет природу 228 , «выражается в вольной последовательности внезапных мыслей, которые фантазирующий человек скорее воспринимает, чем производит» 229 . Сводя продуктивное воображение к случайным и таинственным догадкам, Панненберг объявляет деятельность человека и его внутренний мир продуктом божественного вмешательства. «Посредством фантазии, – пишет он, – человек получает себя от бога в своей внутренней сокровенной сущности» 230 . Человек, таким образом, оказывается «целиком и полностью получателем», а подлинным источником «творческого усовершенствования мира человеком» провозглашается бог 231 . Способность человека к созданию культуры объясняется теологами не как проявление социальной сущности человека, но как способность выходить за все возможные уровни организации материи. Такое качество в конечном итоге получает у богословов и свое традиционное наименование – «дух», а человек оказывается природным и культурным существом в той мере, в какой он является существом духовным, включенным в порядок «надмирного», сверхъестественного. Так новейший антропоцентризм современной богословской антропологии оборачивается традиционным теоцентризмом, а философия человека – старой теологией. Пользуясь принципом «органона», богословы стараются провести мысль, что духовная природа человека и его связь с богом являются движущей силой культурного творчества. Богословская антропология прилагает усилия для обоснования положения о религии как единственном источнике культуры. Весьма показательны в этой связи объемистые очерки религиозной антропологии, подготовленные католическими богословами М. Кромпецом, Д. Пецкой, и особенно сборник «Человек, культура и религия», изданный в 1970 г. папским Григорианским университетом 232 . Собранные в нем трактаты теологов из разных стран, от США до Японии, не просто излагают религиозную антропологию, но стремятся обосновать ведущую роль религиозных представлений о человеке в развитии культуры. «Ни одна из манифестаций человеческой культурной и социальной жизни не является столь значительной, как религия, – пишут редакторы этого сборника. – Живая религия служит интеграции индивидуальных поведений в обществе, дает индивиду силы преодолеть кризисы, возникающие в жизни, она вносит в его существование устойчивое центральное ядро, в свете которого он может усваивать моральные и духовные ценности». Таким образом, принцип «органона», рекламируемый в качестве методологического основания философской антропологии, вполне может служить и в качестве «органона» богословской апологетики. |
| Брахман (т. е. первый пришелец среднеиранский в Индостан) принёс с собой полное и определённое предание и душу, глубоко проникнутую жаждой небесного знания. Брахмана должно признать выходцем из среднего Ирана по характеру каст и отделению жреца от народа. Эти черты, совершенно чуждые вано-бактрийцу, у которого старший в роде был князем или жрецом, уже указывают на заём от при-евфратских Кушитов, предшествовавший переселению. Многие предания исчезли, многие вредные стихии были приняты при враждебном столкновении с средне-азийскими первожителями; но главная примесь происходила от стремления к примирению веры, основанной на безусловном предании, с соблазнительной строгостью логического учения кушитского. Таким образом, возникла напряжённая, вечно мудрствующая религия, обнимающая в себе предметы, подлежащие верованию, и предметы отвлечённо-философские. Новый прилив сказочной стихии, принесённой Восточно-иранскими Вишнуитами, расширил область мысли, создал чудный мир роскошной поэзии, но, возвысив личное значение человека и в то же время смешав все прежние понятия религии, не мог никогда вполне затемнить память о древних высоких учениях или сделать человека грубым человекопоклонником. Художественная красота осталась подчинённой требованиям символизующей мысли, философия человеческая подчинённой богомудрствованию. Полная, успокоительная гармония безнебесного Эллина никогда не могла сойти в душу Брахмана, страдающего вечным разладом между своим бессилием и неутолимой жаждой своих гордых требований. Элладе осталось первенство в поэзии и науке. Но вся та бесконечно-творческая сила, которую Эллада обратила на чисто земную деятельность и земное знание, была обращена в Индостане на развитие идеи религиозной. От того то ни одна страна в мире не имела столь обширного влияния на верования других народов, от того ни одна страна не представляла в самой себе такого разнообразия форм и понятий религиозных, соединяющих глубочайшие идеи философские с неисчерпаемым богатством то величественных поэтических мифов, то детски-нестройных вымыслов. Духовная задача Индии, создание веры, обнимающей и объясняющей все условия мировой жизни и содержащей в себе закон своей необходимости, эта задача была неразрешима. |
| В лит. наследие Н. входят весьма разнородные по назначению, содержанию, внешней форме и объему произведения. Наиболее важным объединяющим их и объясняющим их особенности фактором является тесная связь большинства из них с преподавательской деятельностью, к-рой Н. занимался на протяжении всей жизни. В период чтения лекций по предметам тривиума в Париже и Англии Н. создал первые сочинения дидактического характера, во время изучения Свящ. Писания и чтения лекций по нему в Оксфорде он начинал работать над библейскими комментариями, в ходе философских и теологических занятий со студентами он работал над натурфилософскими трудами и богословской суммой, опыт церковного проповедника и наставника монахов отразился в его произведениях гомилетического и нравоучительного характера. При этом для творчества Н. характерна ярко выраженная кумулятивность: он не отказывался от прежних областей интересов и связанных с ними способов представления материала, а органично встраивал их в новые, более сложные структуры, вслед. чего в поздних сочинениях Н. находит отражение весь пройденный им путь интеллектуального развития. Н. активно использовал поэтическую форму представления материала, в ряде случаев намеренно перелагая в стихи завершенные прозаические сочинения. Поэзия у Н. служила для представления любого содержания; он сумел превратить в поэму даже сухой филологический комментарий к сложным словам и выражениям в библейских книгах. В насчитывающих сотни и тысячи строк религиозно-философских поэмах Н. предлагал обобщение средневек. научного знания и рассуждения нравоучительного характера, причем объективное изложение материала часто перемежалось у него с отступлениями, содержащими личные оценки, размышления или молитвенные обращения к Богу. Крупные поэтические произведения Н. написаны элегическим двустишием; в поэтическом переложении «Собрания Прометея» используется гекзаметр; он же встречается наряду с др. размерами в малых стихах ( Cropp. 1991. P. 102). Характерной чертой лит. стиля Н., присутствующей как в его поэтических, так и в прозаических произведениях, является беспрецедентно широкое использование риторических вопросов, к-рые служили у Н. для представления собственной позиции, для краткого указания на мнение оппонентов, для обозначения проблемы, в обсуждение к-рой он считал неуместным углубляться в данный момент, и т. п. Весьма часто Н. вводит в текст вставное усиливающее утверждение («Так, так!» и т. п.), подчеркивая с помощью этой конструкции особо важные для него мысли и выводы. Нередко встречается у Н. прием обращения к вымышленным собеседникам: так, в поздних сочинениях он неоднократно адресует упреки в еретическом дуалистическом учении о Боге и творении современнику и оппоненту блж. Августина , еп. Гиппонского, манихею Фавсту. |
| В Александрии издавна существовала влиятельная иудейская диаспора, насчитывавшая сотни тысяч. Диаспора имела множество синагог по всему городу. Синагоги были главным перекладным пунктом бродячих христианских проповедников. Вероятно, что Послание к евреям и Послание Варнавы были адресованы христианам, находящимся на грани разрыва с их более ортодоксальными иудейскими собратьями в Александрии. Городское население, включая еврейскую диаспору, говорило по-гречески, тогда как коптский (диалект египетского) оставался языком деревни. Такое разноязычие приводило к большому культурному разрыву между городом и провинцией. Библиотека, основанная Птолемеями, была в античности одним из богатейших собраний книжной мудрости. Согласно традиции, именно в Александрии, при Птолемее Филадельфе (285–246 до н.э.), был сделан перевод на греческий язык значительной части Ветхого Завета, так называемая Септуагинта 225) . Большая часть населения Александрии во II в. н.э. была языческой. Климат Александрии, казалось, располагал к процветанию религиозных сообществ, философских школ, синкретических культов, мистерий, а также сомнительных сект. Среди философских направлений в начале III в. особым уважением пользовалась школа Аммония Саккаса (ок. 175–242), платоника, разочаровавшегося в гностическом христианстве 226) . Учеником Аммония был Плотин (205–270?) – аскет, стыдившийся своего тела, логик, наделенный колоссальной способностью к умозрению, поэт мистического экстаза, ясновидец и целитель душ, страстный проповедник платонической утопии идеального государства и, наконец, убежденный противник христианства. Ученик Плотина Порфирий (ок. 232 – ок. 303) оставил нам биографию учителя, из которой можно получить представление о том, как проходили занятия в неоплатонической школе, которую Плотин открыл в Риме. Предпочтительной формой занятий были семинары, а не лекции. На таких семинарах отдельные вопросы предлагались для обсуждения в тесном кругу учеников. Участники семинаров также зачитывали письменные работы, прослушивание которых могло занимать несколько часов и даже дней. |
| 2 . Хорган Дж. Конец науки: взгляд на ограниченность знания на закате Века Науки. – СПб.: Амфора, 2001. 3 . Паскаль Б. Мысли. – М.: АСТ; Харьков: Фолио, 2001. 4 . Рузавин Г.И. Философские проблемы оснований математики. – М.: Наука, 1983. 302 с. 5 . Whitehead A. N., Russell B. Principia Mathematica. 2-ed, V. 1–3. Cambridge. Nhe Univ. press, 1927–1935. 6 . Гейтинг А. Интуиционизм. Введение. – М.: Мир, 1965. 7 . Гильберт Д., Бернайс П. Основания математики. Т. 1–2. – М.: Наука, 1979 – 1982. Т. 1. Логические исчисления и формализация арифметики. – 1979. 557 с. Т. 2. Теория доказательств. – 1982. 8 . Фреге Г. Основоположения арифметики: Логико-математическое исследование о понятии числа. – Томск: Изд.-во «Водолей», 2000. 9 . Фреге Г. Логика и логическая семантика: Сборник трудов. – М.: Аспект Пресс, 2000. 10 . Витгенштейн Л. Философские работы. Часть I – II. – М.: Гнозис, 1994. 11 . Рассел Б. Мое философское развитие//Аналитическая философия: Избранные тексты. – М.: Изд-во МГУ, 1993. 14 . Нагорный Н. М. К вопросу о непротиворечивости классической формальной арифметики. – М.: Вычислительный центр РАН, 1995. 15 . Hilbert D. Neubegrundung der Mathematik//Mathematische Annalen. Bd. 95, 1926. S 126. 16 . Касирер Э. Философия символических форм. Т. 3. Феноменология познания. – М.; СПб.: Университетская книга, 2002.. 17 . Успенский В. А. Теорема Геделя о неполноте. – М.: Наука, 1982. 18 . Ахундов М. Д., Баженов Л. Б. Естествознание и религия в системе культуры. Вопросы философии, 1992, 12. С. 42 – 53. 19 . Вейль Г. Полвека математики. – М.: Знание, 1969. 25 . Гильберт Д. Нерешенные проблемы//Избранные труды: В 2 т. – М.: Факториал, 1998. Т. 2. Анализ. Физика. Проблемы. Personalia. С. 401 – 436. 26 . Френкель А. А., Бар-Хиллел. Основания теории множеств. – М.: Мир, 1966. 27 . Платон. Собрание сочинений: В 4 т. – М.: Мысль, 1994. 28 . Математическая энциклопедия: В 5 т. – М.: Советская Энциклопедия, 1977 – 1984. 29 . Ерофеев В. Русские цветы зла: Сборник. – М.: Зебра Е, ЭСКИМО-Пресс, 2001. |
| В течение двух лет (1905—1906) Бердяев и Булгаков редактировали его продолжение — «Вопросы жизни». То были два тяжелых года: в стране полыхал пожар революции. Понять и принять ее последствия идеалист Бердяев не мог. Он снова убедился в том, что марксистская догма к положительным результатам привести не может. О разрушительной революционной лаве, о духовном и бездуховном говорилось и на Ивановских средах — собраниях литераторов, философов, художников, артистов, музыкантов в квартире поэта, мыслителя, филолога, переводчика В.И.Иванова, находившейся на последнем, седьмом этаже дома на Таврической (в так называемой башне). Непременным и весьма деятельным участником этих собраний был Николай Бердяев. Впоследствии в очерке, который так и назывался, «Ивановские среды», он вспоминал: «На Ивановских средах встречались люди очень разных даров, положений и направлений. Мистические анархисты и православные, декаденты и профессора-академики, неохристиане и социал-демократы, поэты и ученые, художники и мыслители, актеры и общественные деятели — все мирно сходились на Ивановской башне и мирно беседовали на темы литературные, художественные, философские, религиозные, оккультные, о литературной злобе дня и о последних, конечных проблемах бытия. Но преобладал тон и стиль мистический». Бердяев считал Иванова «самым утонченным и универсальным по духу представителем не только русской культуры начала XX века, но, может быть, вообще русской культуры». Своеобразным итогом петербургского периода жизни Бердяева, итогом его дерзновенных исканий в области философии стал выход в 1907 году двух книг — «Sub specie aeternitatis: Опыты философские, социальные и литературные» и «Новое религиозное сознание и общественность». Бердяев так определил задачу, стоящую перед ним и его единомышленниками: «Люди нового религиозного сознания… хотят связать свою религию со смыслом всемирной истории, хотят религиозно освятить великую культуру». Осенью 1908 года вместе с семьей Бердяев переехал в Москву. Сначала он жил на углу Армянского и Кривоколенного переулков, потом — на Арбате, в Большом Власьевском переулке. |
| В 1913 г. пишется «Sola fide» (Только верой, 1911–1914; опубл. в Париже в 1966 г.). В 1901 г. находился в Москве, участвовал в деятельности Московского психологического общества. В 1918 г. возвратился в Киев, где читал в Народном университете курс древней философии. В эмиграции с 1920 г. С 1922 по 1936 г. – профессор Парижского университета. Знакомство с Э. Гуссерлем (1928) и работа с текстами С. Кьеркегора (поразившее Шестова близостью к собственным мировоззренческим установкам) стали важными стимулами к созданию центральной книги – «Афины и Иерусалим» (1938). Соч.: Шекспир и его критик Брандес. СПб., 1898; Добро и зло в учении гр. Толстого и Фр. Нитше: Философия и проповедь. СПб., 1900; Достоевский и Нитше: Философия трагедии. СПб., 1903; Апофеоз беспочвенности: Опыт адогматического мышления. СПб., 1905; Л., 1990; Начала и концы. СПб., 1908; Великие кануны. СПб., 1910; Собрание сочинений: В 6 т. СПб., 1911. 2-е изд.; Власть ключей. Берлин, 1923; На весах Иова: Странствование по душам. Париж, 1929; Николай Бердяев: Гнозис и экзистенциальная философия//Современные записки. Париж, 1938. Т. 67: Киркегард и экзистенциальная философия. Париж, 1939; М., 1992; Афины и Иерусалим. Париж, 1951; Умозрение и откровение: Религиозная философия Вл. Соловьева и другие статьи. Париж, 1964; Sola fide – Только верою. Париж, 1966; Трагедия и современность//Ступени. СПб., 1991. С. 74–88; Соч.: В 2 т. М., 1993; Афины и Иерусалим. СПб., 2001. Лит.: Грифцов Б. Три мыслителя. М., 1911; Лев Шестов и Киркегард//Современные записки. Париж, 1936. Т. 62. С. 376–382; Основная идея философии Шестова//Путь. Париж, 1938–1939. Ноябрь-январь.; Булгаков С. Некоторые черты религиозного мировоззрения Льва Шестова//Современные записки. Париж, 1939. Т. 68. С. 305–323; Баранова-Шестова Н. Жизнь Льва Шестова. Париж, 1983. Т. 1–2; Лев Шестов. Библиография/Сост. Н. Баранова-Шестова. Париж, 1975; Гальцева Р. Шестов Лев//Философская энциклопедия. Т. 5. М., 1970. С. 505–506; Wernham J. C. S. Two Russian thinkers an assay in Berdayew and Shestow. Toronto, 1968; Асмус В. Ф. Экзистенциальная философия, ее замыслы и результаты: (Лев Шестов как адепт и критик)//Человек и его бытие как проблема современной философии. М., 1978. С. 222–251; Клайн Дж. Л. Спор о религиозной философии: Лев Шестов против Вл. Соловьева//Русская религиозно-философская мысль XX века//Ред. Н. П. Полторацкого. Питтсбург, 1975. С. 37–53; Ерофеев В. Остается одно: Произвол//Вопросы литературы. М., 1975. Баранова-Шестова Н. Жизнь Льва Шестова: В 2 т. Париж, 1983; Курабцев В. Л. По ту сторону Ничто//Историко-филос. ежегодник’93. М., 1994. |
|
|
