| В среднем, по подсчетам Валькарселя, площадь такого надела составляла ок. 2,7 тыс. кв. м. Характерным для перуанцев общественным институтом, отражавшим существовавший между ними дух солидарности, была айни - взаимопомощь между семьями при коллективной обработке их участков. Аграрная политика инков была направлена на расширение площадей обрабатываемых земель. Поскольку речь шла о посевах тех, над кем они одерживали верх и кого себе подчиняли, завоевания инков не носили разрушительного характера. Наоборот, все земли инки делали пригодными для земледелия. Из этих земель они выделяли те, что предназначались Инке и Солнцу, т. е. гос-ву и церкви. Эти земли обрабатывались жителями в свободное время, после того как были возделаны семейные наделы. Такая дополнительная трудовая повинность называлась «минка», занятые на этих работах люди получали еду и питье и трудились под звуки музыки. Это был праздник и вместе с тем вклад каждого в «расходы на общественные нужды», к-рые становились возможными благодаря полученному таким способом прибавочному продукту. То, что производилось на землях Инки, предназначалось на нужды гос. аппарата, самого Инки, его семьи и свиты, на содержание армии и создание запасов для буд. посевов на случай стихийных бедствий, таких как засуха, нехватка продовольствия и др. Так действовала своеобразная система «страховки». Хранилища этих запасов помещались в каменных зданиях, расположенных во всех суйу империи. Когда испанцы грабили эти хранилища, нередко они находили там запасы маиса на 10 лет вперед, др. продукты питания, одежду, орудия труда, оружие и предметы первой необходимости. Существование такой системы накопления было возможным гл. обр. при отсутствии внешней торговли. Запасы, к-рые образовывались благодаря минке, шли также на общественную благотворительность: часть их использовалась на помощь тем, кто не были способны прокормиться собственным трудом,- вдовам, сиротам, престарелым, калекам; другая часть в виде подарков раздавалась после одержанных побед представителям знати покоренных племен, вождям (куракам) и имперской аристократии (орехонам). |
| п. Все лат. тексты официальных (ватиканских) изданий П. к. снабжены ударениями и знаками специальной пунктуации. Во введениях нередко помещаются тексты редакторов-составителей с нотными примерами, в к-рых обсуждаются нотация, ритм (просодия), лад, форма и др. аспекты текстово-музыкальной композиции. Иногда подобные тексты представляют значительную историческую ценность, как, напр., «Пролог к антифонарию» Гвидо Аретинского . Особую ценность имеют помещавшиеся в П. к. тонарии , содержащие антифоны в порядке церковных ладов (гласов) и совмещающие в себе функции практической инструкции для певчего и теоретического обобщения церковно-певч. практики. На Западе, как и на Востоке, в ранний период истории Церкви богослужебные песнопения исполнялись гл. обр. по памяти и даже с появлением в IX в. нотации в виде невм латинские П. к. долгое время оставались преимущественно «справочниками» для запоминания текстов и мелодий, к-рыми во время богослужения пользовался только руководитель хора. Первоначально П. к. изготавливали в форме свитков и небольших книг; последние часто имели вытянутую по вертикали форму, чтобы их можно было держать одной рукой. В XIII в., когда певчие стали переходить к практике исполнения по П. к., формат последних стал увеличиваться до in folio; судя по миниатюрам того времени, во время богослужения их уже помещали на пюпитр (см. Аналой ). С XII в. в П. к. стали использовать линейную квадратную нотацию , в Германии и странах ее культурного влияния в XII-XVI вв.- готическую нотацию . После Тридентского Собора (1545-1563) квадратная нотация стала обязательной формой нотации в печатных певческих и богослужебных книгах. После Ватиканского II Собора монодия в певч. сборниках (с текстами на разных совр. языках) нотируется в «школьной» 5-линейной круглой нотации. Сохранившиеся рукописные П. к. обычно не имеют надписаний; принятые лат. названия основаны на печатных изданиях и на классификациях библиографов. В литургической традиции Римской Церкви V-VII вв. П. к. формировались по жанровому принципу: так возникли Антифонарий (сборник антифонов ) и Респонсориал (сборник респонсориев ). |
| «Материальная зависимость от прихожан унижала и травмировала служителей Церкви: многие из них (уже накануне революции 1917 г. – Ред.) с горечью констатировали, что далеко не всегда происходит справедливая оценка труда священника. Все, кто так или иначе затрагивал в публикациях эту проблему, сходились в том, что унижение духовенства при оплате треб и во время сборов по приходу «попирает честь духовного сана»; нередко отмечалась скупость русского крестьянина, который, дорожа каждой копейкой, ведет долгий торг со священником 30 . В древней Руси живо было представление, что духовничество есть особая обязанность священника, более ответственная, чем церковное служение: «То себе, чадо мое, веждь, яко Бог тако не спросит церковныя службы, яко спросит учения и паствы детей духовных» 31 . Приходской священник назывался «приходским отцом духовным, попом». Избирался духовный отец коллективно – всем приходом в качестве приходского священника, а не индивидуально каждым верующим, как теперь, и избирался при этом не пожизненно, а по большей части на срок. При наследственности духовного звания, которое имело место на севере Руси и уживалось одновременно с выборным началом в приходской жизни, духовничество становилось наследственным. Младший священник, уже имевший духовных детей в приходе, посвящался в подмогу отцу и после смерти его заступал на его место по выбору прихожан и детей духовных. Один древний автор (Посошков) советует своему сыну, на случай, если он будет священником: «и детей духовных не вельми себе умножай», – не гнаться за богатыми и знатными, не иметь их слишком много и из простонародья 32 Храмы, особенно в период объединения под властью Москвы, строились беспрепятственно, и приходы были очень мелки, например из 15 дворов; по данным, используемым проф. С. Смирновым, у одной церкви прихожан было 15 человек, при другой всего шесть 33 . Между тем, в редком приходе служил один священник. Если в приходе было 400 дворов, там легко помещали до 7 священников – столько, сколько могли позволить себе иметь на содержании сами прихожане. |
| Эта работа, начатая в середине 1920-х гг. в Бюро Секретариата, продолжалась до 1970-х гг. и, по всей видимости, так и не была доведена до конца. Об этом, по крайней мере, свидетельствуют дела с «подлинными» и «хранилищными» протоколами Политбюро первой половины 1920-х гг., включающие в себя копии документов, сделанные и в 1930-х, и в 1950-х, и в 1960-х годах. В результате проведенной работы «подлинные» протоколы Политбюро первой половины 1920-х гг. предстают перед исследователями в виде отдельных архивных дел, в которые собирались постановления, утвержденные только на одном заседании этого высшего партийного органа. Записанные в своем большинстве от руки помощниками секретарей ЦК на простых листах бумаги или на специальных карточках-бланках, они помещались внутри дела согласно присвоенному порядковому номеру пункта. Этот номер не всегда совпадает с номерами вопросов, зафиксированных на листах с предварительной повесткой дня заседания Политбюро. Более того, нередко данный высший партийный орган в реальности имел отличный от намеченного порядок дня работы. Именно поэтому, может быть, листы с предварительной повесткой дня имеются не во всех «подлинных» протоколах Политбюро, а в «хранилищных» экземплярах повестка вообще отсутствует. (В делах с «хранилищными» экземплярами вместо череды простых листов бумаги (карточек-бланков) с текстами постановлений вставлены машинописные тетради. По-видимому, эти тетради с заседаниями высшего органа ЦК РКП(б) 1921–1923 гг. копировались в более позднее время с так называемых рассылочных экземпляров протоколов Политбюро. В качестве же тетрадей с заседаниями Политбюро с 1924 г. стали оставлять непосредственно сами рассылочные («справочные», «подписные», «контрольные», и т. п.) экземпляры протоколов). Зато, в отличие от «подлинных», в «хранилищных» протоколах Политбюро в обязательном порядке учитывались списки присутствующих и приглашенных на заседания. В «подлинных» протоколах Политбюро такие списки, оформленные на отдельных листах, порой отсутствуют. Но если они, а также листы с повесткой дня, наличествуют в делах с этими экземплярами протоколов, то данные документы обычно несут на себе следы правки, сделанной сотрудниками Бюро Секретариата в ходе заседания Политбюро или после его завершения. |
| Но если быть квартирным «старшим» не лишено было приятности, то быть так называемым «нотатором» и, особенно, дежурным в классе положительно не доставляло никакого удовольствия. Несколько льстя самолюбию, то и другое сопряжено было с ответственностью и сопровождалось иногда неприятными последствиями. «Нотаторы» были во всех классах училища. Они назначались также из лучших учеников и обязаны были перед приходом учителя спрашивать и выслушивать у порученных им учеников (обыкновенно пять-шесть), их же товарищей, ответы на заданный урок и затем отмечать степень их знания в особых листках условными знаками: sc., err., nt., ns. (то есть: знает, с ошибками, не всё, не знает). Нотатор, в свою очередь, подвергался тому же со стороны другого своего товарища. Понятно, как было трудно нотатору быть справедливым в оценке знания своих товарищей, не поддаться чувству дружбы, жалости, а иногда и искушениям в виде маленького подкупа сластями, булками и т. п. А между тем, неверная отметка в «нотате» грозила нотатору наказанием: самое малое – стояньем столбом или на коленях, а то и розгами, судя по строгости и темпераменту учителя. Но самое неприятное было – дежурить по классу, то есть отвечать за порядок и тишину в классе. Наши училищные классы помещались в нижнем этаже здания семинарии, а в верхнем – были классы семинарии с квартирами ее ректора и инспектора. Когда шумели у нас в классах, слышно было по всему зданию, и по этому поводу к нам заглядывало нередко и семинарское начальство. Помню, раз, в каком-то из классов отворяется дверь и показывается гневное лицо о. ректора семинарии, знаменитого (по Нижегородской семинарии, 1842–1851) архимандрита Аполлония (Матвеевского) 34 , которого я тут только в первый раз видел, да еще потом – при богослужениях в семинарской церкви. В другой раз, уже в IV классе, когда я был дежурным (а дежурить тогда приходилось мне, чуть ли не бессменно), спустился вниз из своей квартиры, помещавшейся как раз над нашим классом, инспектор семинарии – о. иеромонах, или игумен, Паисий – и, выведенный из себя страшным шумом в классе, потребовал меня как дежурного, ответственного за тишину в классе, и расправился со мною за всех моих шалунов товарищей, собственноручно; тем дело и кончилось. О. Паисий, впрочем, был человек добрый, но только очень вспыльчивый, и впоследствии, когда был ректором семинарии, очень благоволил ко мне; при нем я окончил курс семинарии и потому мне придется еще говорить о нем. |
| Душа неофита часто находится в состоянии деятельного, самоотверженного желания поступать по Истине, и, в противоположность приведенной цитате, простые житейские обстоятельства могут вызывать у него мучительные раздумья - как сделать по-христиански? Для какого-нибудь малого дела, занимающего у толкового мирского человека двадцать минут, новообращенному иной раз потребуется несколько часов напряженных размышлений, как сделать его безгрешно, не идя на мелкие сделки с совестью, которых мы в обычном ходе наших дел просто не замечаем. При этом он, возможно, не совершит более важных дел, не заметив их или опоздав к ним, он в очередной раз послужит упреком и предметом печали для близких, и т.п. - с точки зрения житейской проявит непригодность и бесполезность для жизни в обществе, и даже эгоизм. Однако как нам знать, что будет больше в очах Господних - наши весьма относительно праведные великие свершения или малый труд неофита, творимый воистину " в скорбях и болезнях " ? Что касается церковных и околоцерковных обычаев, которыми удивлен и опечален Георгий, то, повторю сказанное в начале письма, наверное на многие из них можно посмотреть спокойно и, осмелюсь сказать, принять с пользой для благочестия. Сугубое обрядоверие и суеверия в среде православных есть страшная вещь, но в большинстве случаев мы можем найти мерило и увидеть -противен христианской совести и разуму тот или иной обычай, или нет? А может быть, он заставляет человека лишь потерять малую толику гордости и угождения миру... Обычай почитания земли и песка со святых могилок как источника освящения и помощи нельзя назвать " неофитской выдумкой " - мы увидим это в описаниях жизни, чудес и народного почитания достойнейших подвижников благочестия. Свидетельства исцеления землицей с их могилок нередко были ступенью к общецерковному прославлению святых. Долгое время быв прихожанином храма, где есть могила преподобного старца, автор письма слышал не одно такое свидетельство. Конечно, песок не ели, но помещали на дно посуды, в которой хранили освященную воду с молебна. |
| Так, свидетельством торжества силы духа явилась победа нашего народа в Великой Отечественной войне, шестидесятилетие которой мы будем праздновать в этом году. Почему эта победа стала возможной? Ведь армия противника не была слабее нашей армии: и его вооружение было не менее грозным, чем наше, да и, наверное, талантливых полководцев у врага было не меньше, чем у нас. И тем не менее мы победили, победили потому, что оказались сильнее духом. Ибо сила духа — это залог победы, и не только в ратном труде. И в мирной жизни мы нередко сталкиваемся с обстоятельствами, преодолеть которые мы можем опираясь прежде всего на силу своего духа. Сильный духом человек всегда является личностью, он неизменно одерживает победу и над жизненными обстоятельствами, и над собой. Почему же укреплению духовной силы человека содействует ограничение в пище? — Дело в том, что духовное и физическое в нашей жизни соединены в одно целое. В древности бытовали неправильные представления о том, что человеческая душа подобна некоему автономному органу, находящемуся в теле. Не раз люди пытались определить, в каком именно месте находится этот орган: некоторые говорили, что душа располагается в сердце, другие — что она в мозгу, третьи вовсе помещали душу в желудок. Все эти предположения — глубочайшие заблуждения, хотя их отголоски еще сохраняются в наше время, нам иногда кажется, что душа наша автономна от тела. А это совсем не так. Во время земной жизни человека, пока функционирует его физический организм, душа и тело сосуществуют в человеческой личности неслитно, но и нераздельно, ибо все проявления человеческого духа: его мысли, память, чувства, воля — рождаются силой именно физического организма. Вот почему некоторые ученые, исследуя деятельность человеческого мозга, к сожалению, приходят к ложным и опасным выводам, утверждая, что никакой души вообще не существует, а все духовные проявления являются лишь следствием работы человеческого мозга. Разумеется, они не верят в посмертное существование души и считают, что с прекращением работы мозга заканчивается и всякая духовная деятельность человека. Это заблуждение противоположно заблуждению о наличии в человеке автономной от тела души. Душа становится автономной лишь в момент смерти. |
| Мы не будем касаться посланий к частным лицам, имеющих характер письма и изображающих домашние обстоятельства, а также посланий в форме трактатов, обличающих латинство. Но не опустим из виду посланий к частным лицам, написанных в виде проповеди, и имеющих характер общественного назидания. Но чаще всего древняя проповедь употреблялась в виде экспромта, или простой беседы, дома, на исповеди, и особенно в миссионерском служении. Не владея научными достоинствами, она уклонялась под кров домашний, чуждый всякой торжественности. Здесь, наедине, в знакомой обстановке, простые проповедники чувствовали себя легко и давали полную свободу слову. Здесь они не видели над собою контроля и незаметно одушевлялись темами, которые предлагала им сама жизнь. Касаясь жизненных предметов, непринужденным словом, проповедники нередко достигали занимательности и убедительности в слове и производили благое впечатление на слушателей. Такое впечатление особенно часто производили подвижники, к которым миряне обращались за советом и поддержкой в трудных обстоятельствах. И мы увидим, сколь важное влияние имели слова подвижников на жизнь частную и общественную. Поскольку же древняя проповедь являлась одинаково простою в церковном слове, послании, беседе и экспромте, и таким образом влияла на общественную и частную жизнь; то она должна быть исследована во всех своих видах или формах. г) Русское проповедничество в его произношении История не сохранила свидетельств о таланте и искусстве русских проповедников в деле произношения; и это служит доказательством, что подобных талантов у нас не было. Еще относительно формы слова лучшие проповедники могли заимствоваться правилами из грамматики и диалектики Дамаскина, которые помещались в сборниках и рукописях; хотя заметим мимоходом, что самые главы о родах и видах, количестве и качестве, сходстве и различии и проч. изложены без всякой связи и последовательности, и при этом попадаются замечания в роде следующего: «истина не требует пестрых умышлений». Но откуда бы предки могли позаимствоваться гомилетикой и правилами произношения, когда подобных правил не существовало в самой Греции? Относительно запада, где подобные правила господствовали с XI века, предки, остерегаемые греками, были на стороже. И до XV века, сколько известно, в духовной литературе было в употреблении почти одно латинское слово; «кустодия». Принимая во внимания нравственно-аскетическое направление русской проповеди и строгую важность проповедников-аскетов, мы совершенно убеждаемся в несуществовании талантов и искусства произношения. Аскеты, по свойственному им настроению, отвергли бы подобное украшение речи, так как «истина не требует пестрых умышлений». Аскетизм требует скромного голоса, взора и вида, и тихой речи. |
| Рис. 1 Голбцы. Рисунок Л. Свободиной. МАКЭ-1999 Рис. 2. Намогильный крест. С. Кереть. Кладбище. Крест. Рисунок Н. Фризина. МАКЭ 99 Рис. 3. Домовина. Кандалакшский залив. Кладбище, с. Ковда. Рисунок Н. Фризина. МАКЭ 99 Рис. 4. Намогильные часовни-гробницы в Топозере, Карелия (с фотографии Ф. Калинина). Из книги: Народное зодчество. Межвузовский сборник. Петрозаводск, 1988. С. 70. История вопроса Можно выделить несколько основных направлений изучения архитектуры надгробий. Древнейшими письменными упоминаниями о надгробиях являются: рассказ арабского дипломата Ибн-Фадлана о похоронах знатного руса, относящийся к IX веку и свидетельство Нестора Летописца в Повести временных лет. Ибн-Фадлан пишет, что после сожжения руса, «соорудили нечто, вроде круглого холма и водрузили в середине его большое бревно «хаданга» (сосны или тополя), написали на нем имя этого мужа и имя царя русов, и удалились» 365 . Нестор Летописец сообщает, что, после сожжения умершего, славяне «събравше кости, въложаху в судину малу и поставляху на стълпе на путьх» 366 . Слово «столп» исследователи Η. Ф. Фрейман 367 и Л. А Динцес 368 понимали в современном значении, т. е., как столб, на который ставилась урна с прахом, и считали, что «намогильные столбики произошли от древнеславянских погребений на столбах». «Преобразование похоронного столба (по Η. Фрейману) происходило следующим образом: кремированные останки покойного в специальном сосуде помещали на вершине, врытой в землю, опоры. Затем над сосудом устраивалась защитная кровля, а при символической трактовке похоронного столба в виде своеобразного памятника умершему – столба-часовни (или намогильного столбика) – сосуд с прахом заменялся каким-либо сакральным предметом (в относительно поздних модификациях – иконой). Со временем, ствол намогильничка стал украшаться резьбой, нередко навеянной формой балясин, а уширенный оголовок, увенчанный кровлей с резными причелинами и охлупнем, уподоблялся киоту» 369 . А. Ю. Котляревский считал, что слово «столъп», «стлъпъ» здесь имеет иное, отличное от обыкновенного знаменование» и выводил значение слова из санскритского stupa – возвышение из земли, высокая могила 370 . |
| Самым несчастным Екклесиаст считает одинокого человека, у к-рого нет «ни сына, ни брата» и к-рый тем не менее трудится беспрестанно, поскольку «глаз его не насыщается богатством». Такой труд, не связанный с заботой о др. людях, Екклесиаст называет «недобрым делом» (Еккл 4. 7-8). Говоря о том, что «двоим лучше, нежели одному», он аргументирует это тем, что вместе легче преодолевать трудности: «...если упадет один, то другой поднимет товарища своего»; по-видимому, и для того, кто окажет помощь, это будет полезнее, чем жить лишь для одного себя (Еккл 4. 9-12). Следующий отрывок утверждает преимущество ума над богатством и опытом (Еккл 4. 13-16) и содержит 2 примера, призванные иллюстрировать основное высказывание, из к-рых 2-й достаточно труден для толкования. Предпочтение «бедного, но умного» юноши старику нетипично для библейской традиции: обычно получаемый с годами опыт должен вызывать уважение окружающих и обеспечивать его носителю право давать советы (Иов 32. 4-7; см., однако, неканоническую историю Сусанны, где юноша Даниил посрамляет иудейских старейшин - Дан 13). В 1-м примере, где говорится про того, кто «из темницы выйдет на царство, хотя родился в царстве своем бедным», речь идет, по-видимому, о том же бедном юноше. Сообщение о его пребывании в тюрьме не несет негативной нагрузки, т. е. не означает, что он подвергался наказанию за к.-л. совершенные ранее преступления: во времена написания Е. к. нередко «людей помещали в тюрьму по политическим или экономическим причинам», напр. за долги, «так что они становились источником дешевого труда» ( Seow. 1997. P. 191). Т. о., смысл этого примера помимо прославления ума в том, что важно не настоящее положение дел (когда бедный юноша - в тюрьме, а неразумный старик царствует), а то, как по воле Божией оно будет изменено в будущем. Во 2-м примере из этого отрывка говорится о «другом юноше», к-рый впосл. также станет царем. Можно предполагать, что этим Екклесиаст показывает изменчивость судьбы и скоротечность человеческого счастья: даже ставший царем «бедный юноша» был вскоре сменен другим (Ibid. P. 191). Заканчивается этот отрывок не вполне понятным предостережением о последнем царе («позднейшие не порадуются») и обычным для Е. к. рефреном («И это - суета и томление духа!» - Еккл 4. 16). |
|
|
