| Мы разумеем несогласие древних рукописей в чтении некоторых мест, которое переводчик хотел удержать и в своем переводе. Такое отношение к тексту было возможно потому, что перевод Притчей не был в такой степени церковною потребностью, как перевод пятокнижья, псалмов и пророков, а скорее был плодом ученой работы, о которой говорит сын Сирахов в своем введении и которая но необходимости требовала собрания и сопоставления разных чтений. Если от этого перевод получал вид черновой работы, то в ученом отношении значение перевода именно от этого увеличивалось. Такой же вид черновых работ имеют и труды Оригена по переводу св. книг; нашему переводу LXX не достает только астерисков и обелов, чтобы совсем походить на труд Оригена . Наконец, мы здесь должны напомнить и то, что мы сказали выше о причинах повторения притчей в основном тексте. Многие притчи могли быть отмечены в переводе LXX повторением, как по чему-либо важные и обращавшие на себя преимущественное внимание во время составления перевода, так что на повторение некоторых притчей, особенно повторение буквальное, нужно смотреть не столько как на дублет, сколько как на одну притчу, обведенную картушей или написанную курсивом. Во всяком случае все дублетные притчи были уже составною частью того текста LXX, который знали Ориген и сирский переводчик. – Иногда вместо второго перевода притчи находим в тексте LXX стих из другой книги: Притч. 1:32 из Псал. 111:10 ; Притч. 16:19 из Сирах. 3:18 ; Притч. 26:26 из Сирах. 4:21 , или же в тоне данных притчей сделанное толкование или распространение Притч. 1:22 , Притч. 1:28 , Притч. 2:19 , Притч. 3:18 , Притч. 5:3 , Притч. 16:30 , Притч. 28:10 49 . Кроме двойных переводов и толкований, в тексте LXX есть совершенно новые притчи, неизвестные в масоретском тексте книги. Особенно большие прибавления, доходящие до шести и даже восьмистрочий, встречаются Притч. 6:8, 9:12, 18, 16:5, 25:10 . Меньшие прибавления находим в . Места для этих новых прибавочных притчей LXX выбраны на основании их содержания, обыкновенно рядом с такими основными притчами, которые по своей мысли могут казаться их исходными пунктами 50 . |
| Таким образом, приведенные стихи и притчи получают особенное педагогическое значение в ряду других. Автор наших притчей, пишущий их для своего ученика – сына ( Притч.19:27 ), на известных, приблизительно равных промежутках, после предложения ряда разных уроков житейской мудрости, непосредственно обращается с наставлением к ученику – сыну с целью возвысить его внимание и указывает на то, как отзовется принятие или не принятие им предлагаемых уроков мудрости на их личных отношениях: принятие уроков или мудрость сына будет радостью ( ) отцу, а непринятие уроков, или иначе глупость сына, будет печалью, как его отцу, так и матери. В первых из приведенных стихов говорится о мудром и глупом сыне, а в последних только о глупом, и притом в выражениях постепенно усиливающихся, так что наконец глупый сын представляется внушающим ужас своему отцу. Можно думать, что автор притчей видел все большее и большее нравственное и умственное падение своего ученика – сына и соответственно этому умножал свои мудрые изречения. Таким образом, является основание смотреть на указанное пятикратное повторение одной и той же педагогической притчи как на своего рода возвышения голоса со стороны изрекающего притчи автора, как на возобновление прервавшегося урока, иначе сказать, как на пункты делимости собранных здесь притчей 9 . Это возвышение голоса в указанных 5 притчах тем более заметно, что в стихах непосредственно предшествующих каждому из них стоят такие притчи, которые, по своему содержанию, легко могут быть признаны столь же приличными понижениями голоса и, следовательно, заключениями отделов. Именно: Первому стиху 13-й главы, в котором мы видим открытие второй группы рассматриваемых притчей, будет предшествовать, в качестве заключения первой группы, последний стих 12-й главы, выставляющий на вид противоположность жизни и смерти: «на пути правды жизнь, а путь противный к смерти» (по LXX). На сколько этот антитезис приличен окончанию группы притчей, можно видеть из того, что такою именно мыслью оканчивается вся первая часть книги Притчей, содержащаяся в первых 9 главах ( Притч. 9:11 , Притч. 9:18 ), а также и другие отдельные строфы первой части нашей книги (см. |
| В ветхозаветных книгах индивидуальность часто не так заметна. В новозаветных книгах мы почти всегда видим автора, или он сам говорит о себе, или, по крайней мере, у него очень яркий индивидуальный стиль. А в ветхозаветных книгах, при сравнении их друг с другом, мы, конечно, видим некоторые различия в стиле, но автор почти ничего о себе никогда не говорит, и его индивидуальность очень слабо выражена. И главное, что авторство не так принципиально. Ну какая разница, кто написал эти самые Книги Царств, что от этого изменится? Практически ничего. В то же время о Новом Завете говорят обычно с придыханием. Я не случайно привел эти две обложки в качестве примера, споры доходят до баталий. А главное, что авторство Ветхого Завета обсуждается намного дольше, уже с позднего Средневековья эти вопросы так или иначе дискутируются. И выводы намного известнее. Они уже сто лет назад были хорошо всем знакомы, поэтому многие из этих споров русскому читателю так или иначе известны, хотя бы в пересказах. Поэтому мы с Ветхого Завета и начнем, он поможет многое объяснить даже в проблемах Нового Завета, хотя мы к ним тоже, безусловно, обратимся. Итак, в Ветхом Завете я приведу четыре примера, в Новом столько же. Это Притчи Соломона, которые являются посмертным творением, причем сильно посмертным, как они сами и гласят. Это Книга Иова, которая явно выглядит, как слоеный пирожок из большого количества разных пластов, вероятно разновременных. Это Пятикнижие Моисеево, которое на поверку оказывается не очень Моисеевым. Это Книга Исаии, которых было то ли два, то ли три, то ли вообще неизвестно сколько. Четыре очень разные книги. Это просто иллюстрация разных ситуаций, а вовсе не попытка дать исчерпывающий перечень проблем, можно сказать, что это введение в проблематику. Притчи Соломоновы – кристально ясный случай, потому что они сами про себя всё рассказывают, не нужно ничего реконструировать. Давайте посмотрим, как они начинаются: «Притчи Соломона, сына Давидова, царя Израиля». Вот и автор. Он подписался, о чем еще говорить? И, значит, те, для кого была первая лекция, скажут: «Вот же всё сказано: Притчи Соломона», – и дальше они не будут ничего читать, для них этот вопрос закрыт. |
| Из этих двух оснований развивается мудрость в многоразличных применениях её к знанию и жизни, изображение плодов которой составляет содержание всей книги. Если притчи Соломоновы суть плод более самодеятельной Богопросвещенной рефлексии о Божественном откровении, данном народу Еврейскому в законе, оправдываемом постоянно особенным водительством этого народа: то само собой понятно, что их никак нельзя поставлять на одну линию с притчами, апофегмами и гномами [краткое образное изречение] других народов. Большая часть народов древности обладала более или менее обильными собраниями притчей, пословиц и т. д., которые всегда приписывались знаменитым мудрецам древности и составляют верное свидетельство о мудрости и нравственности, о духе и степени духовного развития народов, а равно и об отличительном характере одного народа сравнительно с другими. Так, у Греков было собрание притчей седми мудрецов, – потом поэтов Теогниса и Фацилида и, наконец, были у них κρυσα επι Пифагора; у Римлян были притчи Катона (по свидетельству Цицерона) и еще Юлия Кесаря (по свидетельству Светония). Но совершенно особенно процветала эта мудрость в притчах и пословицах у некоторых народов Восточных, у которых она составляла иногда особую, богатую отрасль литературы, например, у Арабов, которых богатство в этом отношении превзошло все, что имели другие народы. Притчи и пословицы всех этих народов, по происхождению, содержанию и характеру своему, весьма различного рода. Они суть частью собственно так называемые пословицы, выродившиеся из особенностей национальной жизни народа или связанные с какими-либо историческими происшествиями и лицами, в которых как бы воплощается известная истина, или же заимствованные от особенных отличительных отношений страны и её обитателей, – от природы, зверей, растений и т. п., изречения, которые как будто составляют произведения всего народа как целого, единого, отличного от тех и других. Происхождение такого рода притчей никак не постигнешь. Таковы большей частью Арабские притчи и пословицы. |
| е. притчи его могли следовать одна за другой и не в органической, систематической связи и расчленении, тем более что мы не знаем, имел ли он в виду рассматривать и выражать в притчах этот круг жизни в логической связи, с логическим воззрением. – Единственное историческое данное, какое мы имеем о содержании и объеме высказанных Соломоном притчей, это – место 3Цар.4:29–34 . Но оно, очевидно, указывает только на то, что Соломон в своих притчах не ограничивался лишь областью религиозно-нравственных истин, но простирался и в область естествоведения, следовательно, стремился обнять все области человеческого ведения или мудрости, так что 3000 притчей, которые он высказал круглым числом, отнюдь не все вращались в кругу теоретических или практически-нравственных, и – в 700 притчей, которые мы имеем в нашем собрании, можно видеть лишь извлечение из притчей, объем которых простирался на всю обширную область человеческой мудрости. – В указанном месте, хотя прямо нет речи ни о записи всех этих притчей, ни о каком-либо большом собрании их, но уже сопоставление 3000 притчей с 1005 песней приводит к предположению, что Соломон сам составил книгу или письменное собрание своих 3000 притчей. Если более чем вероятно, что эти 1005 песней не экспромт, не без приготовления были воспеты им, а составлены и записаны, подобно Давидовым и песням других певцов, то также достоверно может быть и то, что и притчи им же записаны. Но, как расположены были эти притчи в его записи или собрании, об этом можно делать лишь догадки, за неимением исторических свидетельств об этом собрании. Вероятно, что это была не по наперед начертанному плану составленная в одно известное время, в более или менее строгой систематической форме написанная, книга Притчей, но по преемству времени составления расположенное собрание важнейших изречений, которые сначала не имели связи или имели разве малую последовательность, потому что в ней записывались достойные сохранения, важнейшие притчи в том порядке, в каком происходили, вследствие многоразличных поводов и разнообразных побуждений к составлению притчей. |
| „Можно подумать, – говорит он, – что у Эйхгорна речь идет о состоящей из 70 томов in folio книге Соломона, известной под именем Турецкого Сулеймана, а не о собрании притчей, находящемся в каноне Еврейском. Но как, однако, велико число Соломоновых притчей? не более 700. Если исключить из этого числа притчи, встречающиеся во второй раз в книге, то останется около 650... И будто этих притчей, хотя бы весьма умных и замысловатых, не мог составить мудрец Соломон, которого мудрость и, в особенности, искусство в притчах так прославлялись между даже отдаленными народами древности! И эти притчи притом не все требовали изобретения материи и формы; часто содержанием их служат общие и общеизвестные истины, причем весьма часто оставалось на долю изрекавшего их мудрого царя только дать им форму внешнюю, сопоставить частные мысли так или иначе, привести в такое или другое отношение. Притом же, когда говорится, что все притчи – Соломоновы, этим не предполагается, чтобы он не мог воспользоваться в этом случае мудрыми замечаниями и изречениями других мудрых людей его и прежнего времени, а непременно должен был произвести сам все в притчах и все притчи. По всему этому отвергать, что Соломон мог составить 700 притчей, – значит сказать нелепость. Известно, что, по свидетельству книги Царств, он составил около 3000 притчей. И будто, в самом деле, это число притчей не могло быть произведением мудреца Соломона, который, по свидетельству книги Царств ( 3Цар.3:12 ), испросил себе и получил от Бога преимущественную пред другими мудрость?! Указывают на многообразие форм притчей. Но если великий мудрец так прославился своими притчами, то, конечно, не однообразными, и если он обладал такой мудростью, то, конечно, многообразие форм находит в этом полное себе объяснение. б) Говорят, содержание многих притчей заимствовано из частной домашней жизни простолюдинов и частных топографических условий, которые царю Соломону не могли быть довольно известны, а частью не могли возбуждать в нем участия и интереса к себе. |
|
|
