| Однако, как и во всем, в протекании этого ответственного периода возможны всяческие отклонения. Поводом для обращения к специалисту могут служить всяческие крайние формы подростковых «страданий» и девиантного поведения, связанного с переживанием чувств к противоположному полу. Приведем некоторые примеры таких крайностей. Вероника и ее любовь. Окончание История Вероники была тем редким случаем, когда моя помощь явно требовалась, а я даже отдаленно не представляла себе, с какого конца взяться за дело. Работать с родителями бесполезно, так как дочь явно находится в состоянии аффекта и ни на какой психологический контакт с ними не пойдет. Сама Вероника неизвестно где. Заманить в поликлинику Вадима? Под каким соусом и кто сможет это сделать? Ведь отношения между ним и родителями Вероники, мягко скажем, натянутые… — Пришлите ко мне пару подружек Вероники, — наконец решила я. — Из тех, кому она, на ваш взгляд, доверяет и кто может хоть что-то знать о ее теперешнем местонахождении. — А пойдут они? — с сомнением спросила Ада Тимофеевна. — Скажите им, что подруга в беде, что ей нужна помощь, что психолог хочет поговорить с ними о ней. Девчонки — существа любопытные, к чужой беде липнут, как осы к меду, прибегут как миленькие… И расскажите мне немного о них. О ком знаете, разумеется… Первой пришла та, кого я меньше всего ожидала увидеть, — Лариса, прежняя подружка Вадима. — Вы не подумайте, я не ревную, — решительно сказала она. — Я Веронике сочувствую. Потому и к вам пришла. Вадим — он ведь даже не сволочь. Так проще бы было. Ошиблась, мол, не разглядела. А там все совсем не так. Он ведь честный, Вадим, вы понимаете? Все сразу говорит. Вот это я могу, вот этого хочу. Вот это тебе обещаю, а этого, извини, нет. Только мы ведь, девчонки, — дуры, в хорошее верим, а в плохое не хотим. Я, представляете, думала, что он такой Печорин, усталый, во всем разочаровавшийся… Ну, мне так хотелось видеть. А что уж там Вероника видела, не знаю. Я ее предупреждала, но она мне, конечно, не поверила. И я ее не виню, потому что я сама Оксане, девушке, которая у него до меня была, тоже не верила. Я ведь тоже знаете как ревела. Хотела ему в морду плюнуть или таблеток наглотаться. Потом прошло понемногу. И теперь мне Веронике очень хочется помочь, потому что я ее лучше всех понимаю, только я не знаю, как. И еще я боюсь, что с ней что-нибудь случится. Утопиться там или повеситься она не могла, не думайте, я ее хорошо знаю. Но вот в какую-нибудь историю влипнуть… Вам, конечно, интересно больше всего, не знаю ли я, где она… Но я не знаю. Знала бы, сама туда побежала… Вы, наверное, думаете, зачем же тогда пришла… |
| Сразу оговорюсь: всё то, что вы прочтёте ниже, основано, прежде всего, на личном опыте. Точной сухой информации много. Но теория – это теория, а в жизни есть некоторые нюансы и отступления. Вот о них-то я и расскажу. Воспринимайте всё не как истину в последней инстанции, а труд из серии «советы бывалых» или «плавали – знаем». Поэтому, если во время вашего личного пути к счастью, вам не всё пригодится, а что-то и вообще окажется бесполезным — пожалуйста, не судите строго, а лучше напишите о вашем опыте, поделитесь с другими. Ведь тем, кто только в самом начале, очень нужна помощь опытных усыновителей, а ситуации бывают самые разные. Итак, вы, будущие усыновители, решились. Пишу это и улыбаюсь, потому что понимаю, какие чувства вы испытываете сейчас. Понимаю и немного по-хорошему завидую: уверена, потом вы будете с теплотой и нежностью вспоминать ваши нынешние страдания и сомнения. Не бойтесь. С Божьей помощью всё обязательно будет хорошо. Начните ваш путь к счастью с похода в отдел опеки — тот, который курирует ваш район. В Москве они часто находятся в муниципалитетах. Советую перед этим позвонить, потому что в большинстве опек приёмных дней, как правило, один – два, есть и обед, а рабочий день заканчивается в шесть. С вами поговорят, уточнят вашу решимость. Не переживайте, если будут говорить сухо и не выкажут невероятную радость от того, что вы готовы взять малыша. Инспекторы опеки думают, прежде всего, о детях, а не о нас — и это правильно. Не нам ищут детей, а детям родителей. Социальная реклама, которой сейчас довольно много, делает своё дело. И часто, поддавшись порыву, приходят в опеку люди, которые не готовы стать усыновителями. Бывает всякое. Наша инспектор с горечью рассказывала, что недавно к ним приходила семейная пара. Между потенциальными родителями и ней произошёл вот такой диалог: — Да вот, думаем, знаете ли, собаку взять или уж ребёнка… — Уж лучше собаку. Да и то не советую. Жалко собачку. Поэтому дело инспекторов – отсечь таких «родителей». Отсюда и сухость. Хотя, конечно, можно столкнуться и с банальными хамами и сухарями. Но пусть это вас не остановит. |
| Но когда речь идет о том, что я сейчас возьму сироточку, а потом верну… Мне достаточно часто пишут из-за рубежа: «Светлана, мы живем в Хорватии на море, мы бы себе какого-нибудь маленького ребеночка взяли бы на лето восьмилетнего, он бы здесь отдохнул, а потом бы мы его вернули». — Что вы отвечаете, какими словами? — Я отвечаю, что это неправильно с этической точки зрения. Как потом ребенку жить с этим? Я понимаю, что людьми движет, конечно же, желание сделать доброе дело. Я их не осуждаю ни в коем случае, потому что я понимаю, почему они это делают. Они совершенно искренне хотят помочь. Поэтому здесь мне приходится заниматься просветительской работой — я объясняю какие-то моменты из психологии, почему это травматично для ребенка, как он потом будет жить, когда он здесь посмотрел нормальную жизнь, и он знает, что это ему никогда не светит. Кстати, есть замечательная книжка, не так давно она вышла у Саши Филипенко, прекрасного белорусского писателя, она называется «Возвращение в острог». Я помогала Саше, когда он ее писал, я консультировала и знакомила его с рядом детей, у которых он брал интервью, и материал собирал для книги — там как раз в основу этой книги, это детектив, он очень интересный, положена реальная история. В одном нашем регионе богатый олигарх вывез детей отдыхать на море. Они вернулись и начали совершаться случаи самоубийства среди них. Дети поняли, что это им не светит никогда. Это на основе реальных событий все написано. Помогаем ли мы действительно, когда мы думаем, что мы помогаем? Почему детей повторно возвращают в детдом — Если вернуться к периоду самоизоляции, были все-таки, просочились такие истории, когда люди на эмоциональном подъеме забирали, а потом возвращали детей? — Конечно, такие случаи тоже были. Не всегда люди могли правильно оценить свои ресурсы и возможности. Но такие случаи, к сожалению, бывают не только в период карантина. Это, увы, достаточно болезненное и не такое редкое явление, оно называется вторичный возврат, когда семья берет ребенка и потом его через какое-то время возвращает. Причем возвраты бывают самые разные. Могут вернуть и грудничка. |
| Ответ Биленберга на аргумент от разума чрезвычайно напоминает выдвинутую Колином Макгинном «мистерианскую» теорию в философии сознания (Wielenberg 2007). Свой ответ я хотел бы начать со следующего замечания. Предложенный мною аргумент от интенциональности не апеллировал к чему-либо таинственному, но основывался на ясном понимании одного вполне очевидного свойства, которое ментальные состояния обнаруживают в ряде ключевых случаев, а именно: чтобы выполнить свои функции, ментальные состояния должны иметь определенное ментальное содержание – между тем состояния физические, по самой своей природе, являются неопределенными по отношению к своему интенциональному содержанию. Марк Твен однажды сказал: «Смущают меня не те части Библии , которых я не понимаю, а те, которые понимаю». Точно так же именно ясное понимание характерных особенностей физических состояний и состояний ментальных и приводит меня при рассмотрении физикализма к выводу, что всякая попытка втиснуть в физикалистскую вселенную те виды ментальных состояний, без которых невозможно рациональное рассуждение, неизбежно повлечет за собой смешение понятий и недобросовестное игнорирование принципиально важных различий. Далее. Что касается описанного выше аргумента от зла, то теист, как мне кажется, ставит своей целью не действительное его опровержение, но лишь ограничение ущерба от данного аргумента. Если атеистическое мировоззрение может представить более убедительное объяснение страданий в нашем мире, нежели все, что способен предложить на сей счет теизм, то, на мой взгляд, аргумент от зла следует и далее считать аргументом в пользу атеизма. Некоторые теисты готовы допустить, что существование страданий свидетельствует против теизма – просто они полагают, что у них есть другие, более веские основания для того, чтобы по-прежнему оставаться теистами. Дело, конечно, обстояло бы совсем по-другому, если бы можно было показать, что атеистическое объяснение зла неверно в корне – в таком случае атеистическая аргументация утратила бы всякую силу. Мне кажется, нам надо учесть следующее: и существование таких качеств, как боль, и наличие моральных критериев, по которым мы судим о том, что нечто представляет собой зло, для (в широком смысле) материалистического мировоззрения оказываются проблематичными, а потому я не вполне уверен, что аргумент от зла и в самом деле дает какое-то объяснительное преимущество атеизму. Я, впрочем, не исключаю подобной возможности, но и в таком случае не следует думать, что объяснительный ущерб для теизма непременно окажется роковым. |
| Отец Андрей: Я понимаю, о чем вы говорите. На самом деле это всё фактаж нашей жизни. За кулисами нашего комфортного бытия, в которых мы переживаем о пенсиях, зарплатах, тепле в батареях, вовремя пришедшем транспорте, переживаем о себе, о своем комфорте. За кулисами нашего теплого безбожного свинарника постоянно убивают детей. Поэтому мы не можем иметь право на счастье, если мы хотя бы не скажем правду об этом. Действительно, ребенок чувствует всё, он уворачивается, он кричит. Даже есть такой фильм «Безмолвный крик». Он не может кричать, он в воде. Полость пребывания нерожденного ребенка - она водяная, т.е. он находится в воде. Он не может разговаривать, он не может кричать, т.е. его крик неслышен. Он пытается кричать, потому что ему страшно. Ему сейчас раздавят голову щипцами, вытащат по частям, и он знает, что его убьют. Поэтому делать вид, что это всё нормально - это просто свинство высшей пробы. Человек недостоин имени человека, если он к этому спокойно относится и считает, что так и надо, что я буду совокупляться со всем, что шевелится и убивать все, что захочу и буду иметь претензию на то, чтобы быть счастливым. Нет, друг мой, ты пойдешь в ад на веки вечные. Но ты еще в этой жизни узнаешь, почему фунт лиха, потому что такие вещи не прощают, в смысле – если не покаешься. Это должно быть все совершенно прозрачно и понятно для любого человека, который имеет совесть, согрешившего грехом аборта или не согрешившего. Это все понятно для нас. Конечно, особая тяжесть на тех, кто вляпался в это дело. Тут еще надо мужиков прошерстить, потому что мы как-то постоянно женщин тревожим, тормошим. Как ты смела, почему ты сделала? Подождите, она же не сама зачала, она же не из пробирки зачала, она с кем-то спала, кто-то спал с ней, извините. Кто-то делил с ней ложе, кто-то зачал ей этого ребенка. Он где, где этот негодяй, который сделал её женщиной или дал ей семя, а потом дал ей 300 долларов на аборт? Где эта сволочь, она же тоже виновата! Это же убийца, развратник. Поэтому здесь мужиков надо трясти вовсю. Вы чего, с ума посходили, что ли? Вы что думаете - вам простится что ль, забудется? Никто не забыт, ничто не забыто. Ничего не забыто. Попользовался бабой, дал ей деньги на аборт - потом на Страшном суде будешь с убийцами рядом стоять. Выть будешь, как собака последняя, и тебя никто не простит. Поэтому покайся сегодня. Мужик виноват не меньше женщины. Женщина - страдающее существо. Бывают развратные, дурные, кровожадные - всякие бывают. Но большинство из них страдалицы, их просто использовали и бросили. Они с перепугу пошли и легли в кресло, и убили человека. Поэтому что скажешь? Уже и так много сказано. |
| Детский онколог Тимур Шароев: Хороший врач каждый раз сопереживает человеческой беде 24 апреля, 2014. Тимур Шароев Сообщать диагноз, каким бы тяжелым он не был, все же необходимо. 24 апреля. ПРАВМИР. В Москве создано региональное общественное объединение врачей – РОО «Московское объединение врачей – МОВ», в планы организации входит создание этического кодекса для работников медицины. Инициативу создать кодекс этики для врачей Правмиру прокомментировал заместитель директора по научной работе Научно-практического центра медицинской помощи детям Департамента здравоохранения г. Москвы, доктор медицинских наук, профессор, детский онколог-хирург, Тимур Ахмедович Шароев: «Не понимаю, зачем нужно изобретать велосипед (кодекс этики), когда он уже был миллион лет назад придуман Гиппократом? В клятве Гиппократа все прописано. Другое дело, что мы можем в меняющиеся условия современной жизни вносить определенные коррективы. Но то, что задача врача в любой стране, при любом режиме служить людям, быть профессионально грамотным, честным, тактичным, сохранять врачебную тайну, не брать денег с близких, а если и брать, то только согласно закону, который есть в стране, — и так ясно. Не понимаю, зачем нужен еще один кодекс. Я думаю, это лишняя инициатива, которая соберет людей, будет отнимать у них драгоценное время и изведет ворох лишней бумаги. Я считаю, что у людей, которые это предлагают, слишком много свободного времени. Если говорить об этическом вопросе – сообщать или не сообщать пациенту его диагноз, то обычай не говорить пациенту о серьезном, порой смертельно опасном заболевании, был отчасти связан с тем, что раньше в нашей стране не было практики, например, написать завещание, да и в условиях «общего равенства» не было для этого экономических рычагов. Теперь все это есть, и, если не сказать человеку правду о диагнозе, то, когда и как он будет это делать? Могу сказать, что в западных странах никто и думать не будет о том, боится человек услышать правду о диагнозе или нет, ему просто заявят: «Голубчик, у вас рак». В нашей стране многие люди к этому еще не готовы. Поэтому опытный, грамотный врач должен правильно оценивать психологическое состояние конкретного пациента. И для большинства врачей психолог для этого не требуется (да и чаще всего его просто нет). Если у пациента наблюдается явная канцерофобия, конечно его необходимо подготовить к объявлению диагноза. Хороший врач, и в этом моё глубокое убеждение, каждый раз сопереживает человеческой беде, пропуская её через себя. И в этом ему помогает его белый халат или, если угодно, «белые одежды». Эти и другие проблемы деонтологии прекрасно освещены в нашей отечественной художественной литературе. |
| На вопрос: «Кто я, чей я и кто меня любит?», ребенок получает исчерпывающий ответ. Да... И когда одна из моих воспитанниц сказала: «Я же понимаю, что крепче, чем Бог, нас никто не любит, но хочется, чтобы вы хоть немножко этому соответствовали». Я понимаю, что у ребенка это уже есть в душе, и это не потому, что она вот так вот сказала, что взрослые так говорят, что вот она с этой мыслью уже существует. И вот это осознание, которое... и деятельность, которую взрослые... Я не знаю, как эту деятельность организовать, но, тем не менее, она тоже должна присутствовать в наших отношениях с детьми, вот это – то, о чем сегодня матушка говорила, что есть промысел Божий. Да, есть вот попечение Божье, о тебе, обо мне, и это тоже часть этого признания, той любви, которой мы все живем – но здесь, конечно, от нас очень много зависит, чтобы ребенок все-таки чувствовал преимущественно любовь, нашу любовь. Нет строгости, требований, частокола запретов, которые часто автоматически вылезают. Знаете, это тоже из области экспериментирования психологического: делается среднестатистическая выборка людей, когда группе людей предъявляют другую группу людей и говорят: «Найдите у них общие черты, найдите отличия». Как выясняется, интеллектуально надо больше процессов сделать в мышлении, чтобы найти общность. А различий гораздо меньше надо найти для того, чтобы как бы развестись по каким-то вещам, умам где-то... А чтобы найти признаки для объединения, для совместной деятельности, надо напрячь голову. Да, вот это – удивительная вещь. И мне кажется, что вот это звено, когда с ним начинаешь работать, начинаешь понимать, что притязание на признание, потребность в любви, реализация в любви – это то, что требует огромного интеллектуального – ну, понятное дело, эмоционального там, волевого – но еще и интеллектуального... Надо искать эти основания для того, чтобы ребенок все время получал бы подтверждения того, что он любим, что он нужен, что он значим, что он существует, и поэтому мы счастливы, что вот он есть, он это делает, он так думает, он может об этом сказать. |
| Зарапортовался. Ах, вы так побледнели, щас я водички!.. О, как я вас понимаю! Однако и вы хороши. Чего это вы так за добро-то вскинулись? Ладно бы кто. Я, кажется, о последовательности говорил. А где же она, ваша последовательность? Я вижу, что недоумение не сходит с ваших высокоученых лиц. А где же твердость позиции, почтеннейшие мои исторички-педагогички? — Да что вы говорите такое? — наконец возмущенно выговорила Магда Осиповна. — Мы детей для того и воспитываем, чтобы они добрыми становились! Ну, это… ну, а как же! — И она поглядела на товарища Арфу, ища поддержки, но та со смесью какого-то ошеломления и испуганного восхищения взирала на массовика-затейника и, похоже, даже не слышала обращения к ней Магды Осиповны. — Что вы их, детей то бишь, воспитываете, эту байку вы кому-нибудь другому расскажите, не мне, — серьезно и даже чуть насупившись, сказал гость. — Мне это неинтересно совсем. Я понимаю, я в курсе, что вы строите Светлый Мир, и я ли против этого! Но мир этот есть — бу-ду-щее. А в настоящем времени, пусть оно и не кинжальное уже, ведь корчевать надо. Корчевать! Всякое эдакое: пережиточки там дворянско-буржуйные и вообще. Корчевка — вот ведь ваше строительство. Разве вы разрушили уже весь мир до основания? Разве нет оскала классового врага? Бошки-то рвать ужель уже некому? Разве все буржуйские бошки уже оторваны? А кто ж, простите меня, их рвать будет? Добренькие, что ли, да жалостливые? Кто есть выкорчевщик-строитель? Одержимые! Причем же тут доброта и милосердие? Оно, конечно, сказать-то про них можно. Вскользь. Не скажешь — не подмажешь, не подмажешь — не поедешь… Но и понимать же надо, что это лишь слова. А кому ж это понимать, как не вам, дражайшие мои педагогички-исторички? Слово — словом, а дело… дело-то — делом. И делателями могут быть только одержимые. О, я вижу, ты меня понимаешь, товарищ Арфа. Старая гвардия всегда в строю. Так я вам сейчас продемонстрирую. Как это кого? Человека освободившегося. Выпускничок он нашей академии. Да он всегда со мной, он чует, когда я его вызываю. |
| — Этот Раскольников там? Пришел он? — спросил он его шепотом. — Раскольников? Там. А что? Да, там… Сейчас только вошел, я видел… А что? — Ну, так я вас особенно попрошу остаться здесь, с нами, и не оставлять меня наедине с этой… девицей. Дело пустяшное, а выведут Бог знает что. Я не хочу, чтобы Раскольников там передал… Понимаете, про что я говорю? — А, понимаю, понимаю! — вдруг догадался Лебезятников. — Да, вы имеете право… Оно, конечно, по моему личному убеждению, вы далеко хватаете в ваших опасениях, но… вы все-таки имеете право. Извольте, я остаюсь. Я стану здесь у окна и не буду вам мешать… По-моему, вы имеете право… Петр Петрович воротился на диван, уселся напротив Сони, внимательно посмотрел на нее и вдруг принял чрезвычайно солидный, даже несколько строгий вид: «Дескать, ты-то сама чего не подумай, сударыня». Соня смутилась окончательно. — Во-первых, вы, пожалуйста, извините меня, Софья Семеновна, перед многоуважаемой вашей мамашей… Так ведь, кажется? Заместо матери приходится вам Катерина-то Ивановна? — начал Петр Петрович весьма солидно, но, впрочем, довольно ласково. Видно было, что он имеет самые дружественные намерения. — Так точнос, такс; заместо материс, — торопливо и пугливо ответила Соня. — Нус, так вот и извините меня перед нею, что я, по обстоятельствам независящим, принужден манкировать и не буду у вас на блинах… то есть на поминках, несмотря на милый зов вашей мамаши. — Такс; скажус; сейчасс, — и Сонечка торопливо вскочила со стула. — Еще не всёс, — остановил ее Петр Петрович, улыбнувшись на ее простоватость и незнание приличий, — и мало вы меня знаете, любезнейшая Софья Семеновна, если подумали, что из-за этой маловажной, касающейся одного меня причины я бы стал беспокоить лично и призывать к себе такую особу, как вы. Цель у меня другаяс. Соня торопливо села. Серые и радужные кредитки, не убранные со стола, опять замелькали в ее глазах, но она быстро отвела от них лицо и подняла его на Петра Петровича: ей вдруг показалось ужасно неприличным, особенно ей, глядеть на чужие деньги. Она уставилась было взглядом на золотой лорнет Петра Петровича, который он придерживал в левой руке, а вместе с тем и на большой, массивный, чрезвычайно красивый перстень с желтым камнем, который был на среднем пальце этой руки, — но вдруг и от него отвела глаза и, не зная уж куда деваться, кончила тем, что уставилась опять прямо в глаза Петру Петровичу. Помолчав еще солиднее, чем прежде, тот продолжал: |
| …Проснулся он от резкого металлического стука. Стучали ключом об лист железа металлической обшивки двери. Он вскочил. Над ним стоял Буддо и тряс его. Оконце было откинуто. За ним стояло лицо коридорного. – Вот еще раз ляжете, – сказал он, – и пойдете в карцер. – За что? – спросил Зыбин. – За нарушение правил распорядка. Вон инструкция на стене – читайте! – И солдат захлопнул оконце. После этого они оба с минуту молчали. – Да, – покачал головой Буддо, – доводят до конца! Эх, Георгий Николаевич! И что вы партизаните, что рыпаетесь по-пустому? Для чего – не понимаю! Зыбин сел на койку и погладил колено. – Что я рыпаюсь? Ну что ж, пожалуй, я вам объясню, – сказал он задумчиво. – Вот, понимаете, один историк рассказал мне вот какой курьез. После февральской революции он работал в комиссии по разбору дел охранки. Больше всего их, конечно, интересовала агентура. На каждого агента было заведено личное дело. Так вот, все папки были набиты чуть не доверху, а в одной ничего не было – так, пустячный листочек, письмо! Некий молодой человек предлагает себя в агенты, плата по усмотрению. И пришло это письмо за день до переворота. Ну что ж? Прочитали члены комиссии, посмеялись, арестовывать не стали: не за что было – одно намеренье, – но пропечатали! И вот потом года два – пока историк не потерял его из вида – ходил этот несчастный студентик с газетой и оправдывался: «Я ведь не провокатор, я ничего не успел, я думал только…» И все смеялись. Тьфу! Лучше бы уж верно посадили! Понимаете? – Нет, не вполне, – покачал головой Буддо. – Поясните, пожалуйста, вы говорите, письмо было послано за день до… Значит, вы думаете… – Вот вы уже и сопоставили! Да нет, ровно ничего я не думаю. Не сопоставляйте, пожалуйста! Тут совсем другое. Этот молодой человек дал на себя грязную бумажонку и навек потерял покой. Вот и я – боюсь больше всего потерять покой. Все остальное я так или этак переживу, а тут уже мне верно каюк, карачун! Я совершенно не уверен, выйду ли я отсюда, но если уж выйду, то плюну на все, что я здесь пережил и видел, и забуду их, чертей, на веки вечные, потому что буду жить спокойно, сам по себе, не боясь, что у них в руках осталось что-то такое, что каждую минуту может меня прихлопнуть железкой, как крысу. Ну а если я не выйду… Что ж? «Потомство – строгий судья!» И вот этого-то судью я боюсь по-настоящему! Понимаете? |
|
|
