| Пусть провидение подарит Испании множество Антолинов Санчесов Папарригопулосов! С ними мы станем полными хозяевами наших богатых традиций и извлечем из них великую пользу. Папарригопулос надеялся — и надеется, ибо он жив и продолжает готовить свои труды, — вонзить лемех своего критического плуга пусть только на один сантиметр глубже, чем его предшественники-пахари на том же поле, чтобы благодаря новым сокам нивы были пышнее, колосья лучше наливались, мука была вкуснее и мы, испанцы, получили бы духовную пищу получше да подешевле. Мы сказали уже, что Папарригопулос продолжает свою работу и готовит книги к выходу в свет. Так оно и есть. Аугусто знал через общих друзей о предпринятом изучении женщин — труде, еще не опубликованном в ту пору, как, впрочем, и до сих пор. Немало есть эрудитов, которые со свойственной их природе жестокостью, едва зная Папарригопулоса и заранее завидуя ожидающей его славе, стараются умалить его значение. Одни говорят, что Папарригопулос, как лиса, заметает хвостом свои собственные следы, шныряя ц петляя вокруг да около, чтобы сбить охотника со следа, и никогда, мол, не известно, где он сцапает курицу; когда на самом деле если он в чем-то и грешен, так лишь в том, что, закончив строительство башни, оставляет леса, а это мешает разглядывать ее и восхищаться. Другой презрительно называет его словоплетом, как будто плетение словес не есть высшее искусство. Иной идет еще дальше и обвиняет его, будто он переводит или перелагает заграничные идеи; при этом забывают, что, облачив зти идеи в столь чистый, правильный и прозрачный кастильский язык, С. Папарригопулос уже сделал их кастильскими и, значит, своими, как сделал своим лесажевского «Жиль Бласа» падре Исла. Некоторые насмешливо говорят, что, мол, его единственная опора — глубокая вера в невежество окружающих; судьям такого рода неведомо, что вера сдвигает горы. Но высшая несправедливость многих злобных суждений со стороны людей, которым Папарригопулос никогда не делал ни малейшего зла, их явная несправедливость станет совершенно очевидной, если вспомнить, что Папарригопулое ничего еще не выпустил в свет и все, кто кусает его за пятки, злословят, опираясь на слухи и ради красного словца. |
| Этот же метод можно применить и для анализа второй половины жизненного пути Сергия, основные факты которой мы черпаем из сочинения Пахомия, являющегося источником, содержащим порой уникальную, более нигде не встречающуюся информацию о жизни троицкого игумена. Отсутствие строгой хронологической последовательности в рассказе Пахомия, пропуск им отдельных эпизодов биографии Сергия, определенная «лакировка» его личности серьезно затрудняет восстановление подлинной основы жизни Сергия Радонежского. Тем не менее, благодаря тому, что Епифанию Премудрому удалось довести жизнеописание троицкого игумена до 1363 г. и вскоре его имя начинает встречаться на страницах летописей и в других источниках, у нас появляется возможность дать временную «привязку» изложенных Пахомием отдельных фактов жизни Сергия, а также дополнить его рассказ теми сюжетами, которые им были сознательно пропущены. Итак, последуем за этнографом. 1 Кучкин В. А. Сергий Радонежский//Вопросы истории. 1992. 10. С. 75–92; Борисов Н. С. Сергий Радонежский. М., 2002; Косоруков A. А. Строитель вечного пути России Сергий Радонежский. М., 2004; Клосс Б. М. Избранные труды. T. 1. Житие Сергия Радонежского. М., 1998. Последняя работа вызвала два крайне негативных отзыва [Кучкин В. А. Антиклоссицизм//Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2002. 2 (8). С. 113–123; 3 (9). С. 121–129; 4 (10). С. 98–113; 2003. 1 (11). С. 112–118; 2 (12). С. 127–133; 3 (13). С. 112–130; 4 (14). С. 100–122; Бобров А. Г., Прохоров Г. М., Семячко С. А. Имитация науки//Труды Отдела древнерусской литературы. T. LIII. СПб., 2003. С. 418–445]. К сожалению, при этом в пылу спора оппоненты, не находя нужных аргументов, порой заменяют их простой бранью, тем самым выходя за рамки правил ведения научной полемики. Особенно в этом плане характерна рецензия В. А. Кучкина на указанную работу Б. М. Клосса. 2 Коновалова О. Ф. К вопросу о литературной позиции писателя конца XIV в.//Труды Отдела древнерусской литературы. Т. XIV. М.; Л., 1958. С. 205–211; Она же. «Плетение словес» и плетеный орнамент конца XIV в. |
| В создании торжественного риторического стиля Епифаний опирался на традиции литературы Киевской Руси, и в частности – на «Слово о законе и благодати» Илариона. «Житие Стефана Пермского» нарушало традиционные рамки канона своим размером, обилием фактического материала, включавшим этнографические сведения о далеком Пермском крае, критику симонии («поставление» на церковные должности за деньги); новой трактовкой отрицательного героя; отсутствием описания как прижизненных, так и посмертных чудес; композиционной структурой. По-видимому, Епифаний предназначал его для индивидуального чтения и, подобно своему другу Феофану Греку, писал, невзирая на канонические образцы. Около 1417 – 1418 гг. Епифаний создал «Житие Сергия Радонежского» . Оно написано с большой исторической точностью, но стиль изложения менее риторичен. Епифаний хорошо передает факты биографии Сергия, с лирической теплотой говорит о его деятельности, связанной с борьбой против «ненавистной розни», за укрепление централизованного Русского государства. О роли Сергия Радонежского и Стефана Пермского в политическом и нравственном возрождении Русской земли говорил В. О. Ключевский : «Сергий своею жизнью, самой возможностью такой жизни дал почувствовать заскорбевшему народу, что в нем не все еще доброе погасло и замерло... он открыл им глаза на самих себя». «Божии угодники», хоть и отказывались от житейских волнений, а постоянно жили лишь для мира. «Не от омерзения удалялись святые от мира, а для нравственного совершенствования. Да, древние иноки жили почти на площади», – отмечал Ф. М. Достоевский. Литературная деятельность Епифания Премудрого способствовала утверждению в литературе стиля «плетения словес». Этот стиль обогащал литературный язык, содействовал дальнейшему развитию литературы, изображая психологические состояния человека, динамику его чувств. Деятельность Пахомия Логофета. Развитию риторическо-панегирического стиля способствовала литературная деятельность Пахомия Логофета (Словоположника). Серб по национальности, Пахомий получил образование на Афоне. Прибыв на Русь в 30-е годы XV в., он прожил здесь до конца своих дней (ум. в 1484 г.). Пахомий охотно выполнял заказы Москвы, Новгорода: создавал риторические переработки многих произведений предшествующей житийной литературы, создавал новые, угождая политическим и литературным вкусам заказчиков – правящих верхов Москвы и Новгорода. |
| …Актеон не принял звериного лика, Образ подложный не брал и не лгал заемным подобьем 452 . Беглое упоминание колодца, устроенного в Сихари библейским Иаковом, выливается в такое плетение словес: «…глубоколонный кладезь, из коего некогда божественный Иаков, расторгнув влажные препоны стесненных пустот, извел подземельную воду мшистого родника…». 453 Мы знаем автора, философская проза которого представляет точный аналог манере (и, если угодно, манерности) Нонна. Автор этот уже был назван выше: речь идет о Псевдо- Дионисии Ареопагите . Вот несколько образцов его стиля. «Красота боголепная, неразложимая, благая, таинственноначальная совершенно не терпит смешения ни с каким неподобием; и все же она способна уделять каждому, по достоинству его, долю некую своего света и каждого приводить в божественнейшем посвящения таинстве к созвучию с ликом своим неизменяемым. Итак, цель священноначалия есть уподобление Богу и с Ним соединение, насколько сие возможно, и в Боге имеет оно наставника всяческого священного знания и действования. Непрестанно устремляя созерцание на Его божественнейшее благолепие и, насколько возможно, в себе оное благолепие воссоздавая, оно творит из причастников своих изображения Божества или как бы зерцала, весьма ясные и незамутненные, способные отразить начальный свет и первобожественности излучение» 454 . «Божественный мрак есть тот свет неприступный, в котором, по Писанию, обитает Бог; свет же оный незрим по причине чрезмерной ясности и недосягаем по причине преизбытка сверхсущностного светолития, и во мрак сей вступает всякий, кто сподобился познавать и лицезреть Бога именно через не-видение и не-познавание, и воистину возвышается над видением и познаванием, одно то зная, что Бог – во всем чувственном и во всем мысленном, и возглашая вместе с Псалмопевцем: «Дивно для меня ведение Твое, высоко, и не могу постигнуть его» 455 . «…Священнописуя всяческое священное богоявление и богоделание в пестром составе священноначальственных символов, не будет излишним вспомнить и о богодвижимом песнословии пророков…» 456 . |
| Рече некий от святых: «Сии путь предаша нам отци безмолвствовати и делати и плакати о гресех своих. Некии от отец никогда же отступи от рукоделиа, и молитва его въсхождаше к Богу, и смирение стяжа много и обычаи благоустроен». Рече старец: «Яко низъпущаю вретено и полагаю смерть пред очима преже даже възнести е». Рече святы Исаия: «Принуди себе на рукоделие, и страх Божии приидет на тя». Рече авва Пимин: «Яко три телесная деланна видехом у отца Памвоя: неядение до вечера, и молчание, ручное дело велико». Рече старец: «Четыре суть добродетели спасителны: пост, молитва , целомудрие, рукоделие». Речено есть о отци Евагрии, яко зело добро писаше борзописечьское написание словес и сице очисти свой ум и сподобися дарованиа исцелением и разума премудрости и разъсужениа духовом. Седяшу и делающу пленици некоему от отец, исходящим ему слезам, востаяше на молитву, и абие възбраняеми бываху, и паки седяше, держа пленицу и сбираше ум свой, и абие прихожаху и на чтении, такожде умиляшеся и егда возъстаяше, абие отхождаху, и егда точию имяше, книгу, паки прихождаху. Филорон мних осмыдесятолетен сый и от писаниа рукодетелнаго своего не отступаше и никогдаже умом отступив от Бога. Речено есть о Стефане Новом, яко отнуд всякого замнаго попечения себе свободи, едино точию имяше попечение, яко угодити Богу и всяцей добродетели прилежаше в молитвах и постех и писание книг писаше и мрежам 353 сшивание и плетение рукоделствоваше. И вси убо святии пастыри же и учители Великий Афанасии, и Василии, и Григории, и Златоуст, и Епифаний, и Никола, и Амбросии ипрочии с духовным делом и чювсвтеному прикасахуся, никто бо от святых празден бе, но в трудех и постех непрестанно, яко же рече великии Епифании, «подражающе святаго своего по Христе отца, глаголю же Павла апостола» ити кождо по силе своей делающе своимма рукама и пишуще, и прочитюще, и постящеся, и в молитвах, и в бдениах пребывающе и учяще, и наказующе, и обидимых заступающе, и избаляюще, скорбящих утешающе и иная многаа деланна благословне подобающаа пастрырству и учительству, яже о церквах попечениа, и утвержениа, и соблюдениа, и паки в безмолвии и уединении, в тихости и кротости, ум сбираюше в молитвах, и точаще слезы о себе и о всех, и прочитанием святых писаний парение умное отревающе, и рукоделием пленение отсецающе яко да с словом учениа и наказание и совесть радуется и душа веселится. |
| Такой способ словесного выражения, как справедливо отмечают исследователи, затуманивает смысл, но привлекает читателя таинственной многозначностью. В словесном орнаменте исчезает, стирается внешний смысл слова, а за счет включения его в сложные, часто неожиданные и нетривиальные семантические структуры открываются его какие-то глубинные значения, которые ощутимы только в данной художественной структуре в акте эстетического восприятия текста. Здесь возбуждается и ассоциативное, и синестезическое, и интуитивное восприятие того, что не удается передать в обычных формально-логических конструкциях языка. Древние книжники хорошо почувствовали это удивительное свойство «изукрашенной» речи и осмыслили его как выражение вечных, непреходящих истин в чувственном, преходящем. В литературе XIV-XV в. «плетение словес» было характерным, но далеко не единственным способом художественной реализации принципа софийности. Не меньшую роль играл в этом процессе и традиционный для древнерусской культуры художественный символизм. Приведу только один, но показательный пример. В «Сказании о Мамаевом побоище», посвященном прославлению русского народа и его вождя князя Дмитрия Ивановича, одержавших историческую победу в битве с татарами, больше половины объема занимают описания подготовки Великого князя к этому событию. Дмитрий предавался слезным молитвам, усердным богослужениям и иным подобным благочестивым деяниям. Он готовится к решающему сражению за «землю русскую, за веру православную» не совсем привычным Для современного человека образом, но имевшим глубокий смысл в сознании средневекового русича. Перед наступлением Дмитрий Иванович с братом своим князем Владимиром Андреевичем долго молится, «источник слез проливаюши» перед иконами Христа, Богоматери и Петра-митрополита, просит о помощи в предстоящем бою. Прощаясь с княгиней. Дмитрий, «мало ся удръжа от слез, не дав ся прослезити народа ради, а сердцем своим велми слезяше. и утешая свою княгиню, и рече: «Жено. аще Бог по нас. то кто на ны!» (ПЛДР 4. 148; 150). |
| Южнорусские издания Служебника поначалу также следовали традиции чтения восьми вечерних молитв. Например, все эти молитвы (кроме обычной входной молитвы, которую заменяет другая) присутствуют в Стрятинском Служебнике 1604 года (РГАДА.Ф. 1251. 852/2), отпечатанном в организованной экзархом Константинопольского трона епископом Львовским и Каменец-Подольским Гедеоном Балабаном († 1607) типографии. Служебники архимандрита Киево-Печерской Лавры Елисея Плетенецкого (1620) и обители Сошествия Пресвятаго и Животворящаго Духа в Еве (1638) во всём следуют тексту Стрятинского Служебника. Однако уже в 1629 году будущим митрополитом Киевским и Галицким, а тогда архимандритом Киево-Печерской Лавры Петром Могилой († 1647) предпринимается издание Служебника, исправленного «от еллинскаго зводу истиннаго», потому что «вся книги славенския от колико сот лет преписуются невежами, токмо чернилом мажущими, ума же не имущими, языка не умеющими, и силы словес не ведущими». Здесь состав пресвитерских молитв остаётся тем же, но присутствует интересное замечание относительно [ С V] в её надписании: «Сия молитвы в греческом [евхологии] несть, от негоже сей звод исправляшеся, ты же чти, аще хощеши». Пётр Могила, хотя и не находит [ С V] в греческом евхологии и говорит о её необязательности для прочтения, всё же не решается её убрать, видимо по причине присутствия этой молитвы во всех древнерусских Служебниках. Приводится также и особенная молитва входа из Стрятинского Служебника («Благий человеколюбче, благословивый всяческая молитися прилежно сердцем сокрушенным...»), но в примечании однозначно говорится в пользу чтения современной [ М В], так как «сия молитва в греческом положена есть, и в московских зводех обретается». Корпус пресвитерских молитв и примечания, напечатанные в Служебнике Петра Могилы , повторяются и в других южнорусских изданиях: киевских 1639, 1653, 1692, 1708, 1736, 1737, 1747, 1762 годов; черниговском 1797 года; львовских 1636, 1752, 1759 годов; уневском 1747 года и проч. 510 . Впрочем, некоторые издания приводят уже тождественный современной практике корпус молитв: Киев, 1746 год (РГБ. НИО ОРК (МК) 49), Чернигов, 1747 год (РГБ. НИО ОРК (МК) 50). |
| История Церкви Культурные связи Византии, южных славян и России Империя Палеологов, избавившись от господства латинян в Константинополе, ни экономически, ни политически не обрела прежней силы. Однако культурный престиж ее по-прежнему был очень высок. И если прежде историки настойчиво подчеркивали роль византийского влияния в итальянском Ренессансе, а теперь стремятся сузить ее, то о решающей роли Византии в культурной истории славянских стран, традиционно входивших в сферу ее влияния, спорить не приходится. Ведь родоначальницей, например, так называемого «второго южнославянского влияния», наложившего глубокий отпечаток на духовное, литературное и художественное творчество Руси, была Византия. Южные славяне, благодаря близким связям с Константинополем, стали посредниками в выработке изощренно-орнаментального стиля «плетения словес», упорядочении правописания, обогащении и усложнении языка. Новые черты обнаруживались не только в переводах с греческого, сделанных в основном болгарскими и сербскими монахами 122 , но и в оригинальных сочинениях, написанных в Болгарии, Сербии и на Руси. Славяне вовсе не ограничивались подражанием византийским образцам: во многих областях, например, в живописи, агиографии и проповеди, они были исключительно плодовиты, а в иконописи нимало не уступали грекам. К тому же идеология универсализма, проповедуемая византийской церковью, требовала от греков большего, в сравнении с прошлым, уважения и внимания к славянам. Славяне были признательны за дружбу. Например, русский паломник, посетивший Святую Софию, отметил доброту и приветливость патриарха Исидора (1347–1350) и записал, что патриарх «вельми любит Русь» 123 . Патриарх Каллист написал житие болгарского святого Феодосия Тырновского; у него были личные дружеские связи в Болгарии, где нашел убежище его духовный наставник Григорий Синайский 124 . В 1362 году вожди болгарского исихазма – Феоодосий и Евфимий Тырновские – были тепло встречены в Константинополе 125 . Эти и многие другие примеры свидетельствуют о растущей солидарности греков и славян, при том, однако, что сохранялось и признавалось культурное первенство Византии, особенно в монашеской среде. Переводческая работа, проведение литургических и уставных реформ, паломничества в Константинополь, путешествия иконописцев, дипломатов и церковных деятелей – все это были каналы проникновения на Русь идей и настроений византийской цивилизации, причем использовались они намного активнее, чем в предыдущие два столетия. |
| По его мнению, они поддаются описанию только в поэтических образах. Фактически именно в такой эстетизированной форме он и пытается передать свои впечатления от созерцания природной красоты. «Вот ведь и вид моря, – писал он, – вполне приятен, когда оно спокойно плещется и, откатываясь назад, разбивается о берега и мирно и неколебимо, бесшумно покоится, пока вдруг, страшно-гремящее, по словам поэтов, и ужасно бушующее, не обрушится с диким грохотом, заставляя отводить глаза от страха и оставаясь совершенно неприступным и неукротимым, и не захлестнет всей картины мирной благости; затем [опять] становится миролюбивым, почти неподвижное и нехитро оплетающее берега едва слышным плеском волн, будто цепляясь [за них] с мягким шуршанием, тихо ударяя в песок и играя, и временами то накатываясь, то снова откатываясь с какими-то любовными ласками, как бы доставляющими [ему] большое удовольствие, и принося всем этим великое наслаждение и сильнейшее желание для глаз смотреть» 344 . В этом пространном описании различных состояний моря нашли полное выражение широкие эстетические интересы Метохита, его способность к глубокому эстетическому созерцанию природных явлений, а также стремление зафиксировать их в эстетизированной словесной форме. Представленная здесь цитата, характерная, кстати, для его книжной речи, – образец того предельно украшенного и перегруженного словесными узорами стиля, который несколько позже получит распространение в южнославянском мире и на Руси под названием «плетения словес». С его помощью Метохит стремится донести до читателей чувства, охватывающие всякого созерцателя природных красот, – неописуемое наслаждение. Оно возникает от созерцания моря, пейзажа, неба с его светилами. Метохит в специальной главке пишет о наслаждениях, получаемых от созерцания неба и небесных светил. Только человек обладает способностью смотреть вверх, где ему открываются необычайные красоты небесных явлений. Приобщаясь через созерцание к тому, «что на небесах, он получает огромное удовольствие от действия этого чувства. |
| Столповое знаменное пение XV–XVI веков. Гласо-попевочная система. Начало нового этапа в развитии знаменного пения исследователи относят ко второй половине XV века. Традиция знаменного пения этого периода получила название столповой «в связи с распространением нотированного в обновленной системе корпуса стихир Октоиха – книги, в которой содержался восьминедельный цикл песнопений – «столп» (84 601) 59 . Соответственно, система нотации, при помощи которой записывается столповое пение, называется столповым знаменем или столповой нотацией 60 . Для столпового знаменного пения XV–XVI веков, по сравнению с предыдущим студийским периодом, характерно увеличение распевных элементов и сокращение речитативных участков, развитие попевочной системы (принципа центона), что близко к расцветшему в XV веке риторическому стилю «плетения словес», представляющему собой словесную орнаментальность, создающую особо изощренный язык. К этому же времени окончательно сформировалась мелодико-ритмическая структура столпового роспева. Ее истоки мы видим в системе византийского осмогласия, наглядным воплощением которого являлась ранее упоминаемая триада глас – попевка – невма. Несомненно, попевка является одним из основополагающих элементов роспева и важнейшим звеном в структуре отдельного песнопения. В исследовательской литературе под попевкой чаще всего подразумевается законченный мелодико-ритмический оборот, мелодическое построение, единица мелодического фонда столпового роспева, «мелолексическая» единица песнопения, контекстуально обусловленная мелодическая гласовая формула 61 . Исходя из этого дадим следующую формулировку этого понятия Попевкой является относительно устойчивый мелодико-ритмический оборот, характерный для определенного гласа или группы гласов, при помощи которого распевается структурно – смысловая единица богослужебного текста (слово стих строка и т п.). В крюковой нотации попевки записывались определенным комплексом знаков, а произвольное соединение их между собой в рамках определенных правил составляло мелодический материал столпового знаменного пения. |
|
|
