| Ирина Языкова тоже помнит Гошу с детства, с той самой воскресной школы. Будучи старшеклассником, он как-то попросил ее посоветовать книги об исихазме. Ее поразило, что подросток, по его словам, хотел знать, что такое «сердечная молитва», хотел написать об этом работу в гимназии. «Я поняла, что интерес этот неслучаен: христианство для него было глубоким и сердечным. Гоша был богословски хорошо образован, он мог бы вырасти в крупного богослова. Он – из тех редких людей, которые воспринимают христианство всерьез, не теоретически, а практически. Его интересовало глубинное, неповерхностное христианство, сердечное проживание жизни и серьезный ответ на призыв Христа. Это проявилось и в смерти», – сказала Языкова. «Подлинное общение с Богом в молитве – центральная мысль многих статей Гоши», – отметил диакон Леонид Джалилов. По его воспоминаниям, в последние годы Гоша записывал свои богословские размышления в любую свободную минуту, его статьи публиковались на портале «Православие.ру» и других ресурсах. О. Леонид зачитал несколько фрагментов, посвященных осмыслению христианского единства. «Если ученики Христа сохранят единство и любовь – качества Царствия, – это, в каком-то смысле, «гарантия» того, что в замысленное Богом единство сможет войти все человечество. Единство христиан – свидетельство того, что Царство Божие действительно существует, что возможны между людьми эти совершенно новые отношения, основанные не на симпатиях, предпочтениях, личных интересах или стремлении к власти, а на Христовой любви», – писал Георгий Великанов, которого, по свидетельству друзей, «очень ранили» разделения в среде христиан. О. Леонид рассказал, что в небольшой комнатке при храме, где какое-то время жил Гоша, у него были иконы и портреты людей, которых он почитал, не только православных. «Он с этими святыми находился в общении, это были его ежедневные собеседники, особенно мученики всех церквей, он собирал по крупицам информацию о них, писал статьи», – вспоминал диакон. Об особом отношении Гоши к новомученикам, о самом феномене мученичества и смысле невинной жертвы размышляла библеист Анна Шмаина-Великанова, которая прислала на вечер памяти свой текст, его зачитал о. Леонид. |
| Спор продолжался с прежней силой, но кое-кто из спорящих стал покидать собравшихся. После этого спора некоторые заключенные стали преследовать о. Арсения, и особенно из группы Житловского. Раза два избили его ночью, облили мочой нары, отнимали пайку. Мы, дружившие с ним, решили оберегать о. Арсения от людей Житловского, зная, что это народ отпетый, который может сделать все что хочет. Как-то вечером пришел киевлянин Жора Григоренко, близкий друг Житловского, и позвал о. Арсения к своему шефу. Отец Арсений пошел. Житловский, развалившись на нарах, говорил со своими дружками, собравшимися вокруг: «Ну-ка, поп? с нами или с большевиками пойдешь, душа продажная? На «особый отдел» работаешь, исповедуешь нашего брата, а потом доносишь? Пришьем тебя скоро, а сейчас выпорем для примера. Давай, Жора. Хотя дай попу высказаться». Жора Григоренко был всеми ненавидим. Коренастый, широкий в плечах, с головой без шеи, лицом, прорезанным шрамом, отчего лицо было перекошено и постоянно улыбалось, производя отталкивающее впечатление. Ходили слухи, что у немцев он был исполнителем приговоров, хотя осужден был только за службу рядовым во власовской армии. Отец Арсений спокойно посмотрел на Житловского и досказал: «Жизнью людей распоряжаетесь не Вы, а Господь. С Вами я не пойду, – и, сев на нары против Житловского, продолжал: – Не пугайте меня, все это было в прошлом: крики, избиения, угрозы смерти. Богом, в Которого я верю, каждому человеку отмерена длина пути его и мера страданий, и если мой путь оборвется здесь, то на это будет Господня воля, а не мне и Вам изменять ее, и каждый из нас в конце концов придет на суд Божий, где от совершенных дел примет меру свою. Я верю в Бога, верю в людей и до последнего своего вздоха буду верить. А Вы? Где Ваш Бог? Где вера Ваша? Вы много говорите о том, что хотите защитить угнетенных и обиженных людей, но пока Вы уничтожали, убивали и унижали всех соприкасающихся с Вами. Взгляните на руки Ваши, они же у Вас в крови!» Житловский поднял руки и как-то странно посмотрел на них, потом взглянул на о. Арсения и не опустил, а бросил руки на колени и, сорвавшись на визг, крикнул: «Не заговаривайтесь, полегче!» – и опять впился глазами в лицо о. Арсения. |
| А потом все прибрали и тело положили под одеяло... Георгий Бурков рассказывал мне пять версий происшедшего в ту ночь.... Но в каждом случае он упоминал о странном запахе корицы, который стоял в каюте, где ушел из жизни Шукшин. Я видел Василия Макаровича за две недели до смерти. Съемки на Дону вот-вот должны были завершиться, он собирался поехать к матери в Сростки. А незадолго до съемок он проходил обследование в больнице, при мне врачи сказали ему, что сердце у него - «слава Богу»... Как лаконично выразился Валерий Гаврилин в недавно изданном его дневнике: «Люди, говорящие правду, умирают не от болезней». Актер Александр Панкратов-Черный в интервью «Аргументам и фактам» рассказывал: «Жора Бурков говорил мне, что не верит в то, что Шукшин умер своей смертью. Василий Макарович и Жора в эту ночь стояли на палубе, разговаривали, и так получилось, что после этого разговора Шукшин прожил всего пятнадцать минут. Василий Макарович ушел к себе в каюту веселым, жизнерадостным... Потом Бурков рассказывал, что в каюте чувствовался запах корицы - запах, который бывает, когда пускают «инфарктный» газ... Жора побаивался при жизни об этом говорить, поделился об этом со мной как с другом и сказал: «Саня, если я умру, тогда можешь сказать об этом, но не раньше». Не верит в естественную смерть мужа и Лидия Николаевна Федосеева-Шукшина, она неоднократно говорила об этом в телефильмах о Шукшине. Нет ли здесь мании преследования, неправдоподобной конспирологии, как считают некоторые? Как знать... В одной из опубликованных в последние годы записок КГБ СССР в ЦК КПСС (1981 г.) под грифом «Совершенно секретно» Ю.В. Андропов писал: «В последнее время в Москве и ряде других городов страны появилась новая тенденция в настроениях некоторой части научной и творческой интеллигенции, именующей себя «русистами». Под лозунгом защиты русских национальных традиций они, по существу, занимаются активной антисоветской деятельностью». Этих «русистов» председатель КГБ, весьма таинственная фигура, объявлял противниками. И последовательно вел к власти Горбачева со всей его командой «антирусистов»... |
| Яся оглядывалась – очередь за нами прибывала на глазах. Прошло минут пять, не больше. Яся отошла в конец очереди, вернулась, доложила: «Плюс 73 человека. Но это неточно. Они все время подходят, и я сбиваюсь!» Неподалеку продавали булочки. Яся сходила к киоску, вернулась, доложила: «Осталось три сорта. Скоро закончатся. Надо покупать уже!» Я дала Ясе 100 рублей. Зашевелился Гоша. Дети вместе пошли за плюшками. Купили слойки, украшенные сверху консервированным персиком. Принесли 5 рублей сдачи. Принялись за трапезу. Солнце не светило, но было хорошо. Зонтичное небо Стоим (мы с Ясей стоим, Гоша сидит в коляске). Едим булки (дети едят булки). Читаем Житие святого Николая. Время от времени идем вперед. Настоящие паломники. Лето, Питер, устойчивые 18 градусов. Так прошел первый час. Тут девушка на каблучках с акафистом кому-то позвонила: «Ой. У вас льет? Значит, и у нас сейчас». И тут же набежали-налетели тучи. Вмиг. И с неба хлынуло. Над толпой взметнулись зонты. Образовали зонтичное небо. Зонт к зонту – а внизу сухо. Тут же устойчивые 18 градусов превратились в 14 с ветром. Я ругала себя за то, что дети в сандалиях, а не сапогах. И что могла взять и детям, и себе запасные теплые кофты. Эх. Сидеть под зонтичным небом Гоше было скучно. И Ясе, в общем, тоже. Они выбежали и спрятались под навесом у киоска с булками. У другого киоска с булками. Девчонки-волонтеры – наверное, школьницы, стояли под самым дождем – без зонтов, без дождевиков, объявляли в рупор, где начинается очередь. Хоть бы спрятались, думала я. Булок в киоске не было уже. В киоске теперь продавали чай и кофе. Горячего чая хотелось, но как-то пассивно – было понятно, что отойдешь – разрушишь гармонию зонтов. Я посмотрела на девочек-волонтеров: они уже были в дождевиках. Вдруг все побежали вперед. Далеко. Я успела поймать Гошу за руку, а Яся (у меня в одной руке Гоша, в другой – коляска) затерялась в толпе. И мы бежали и бежали. И Яся бежала где-то сзади. Мы долго бежали — до самого входа в лавру. Не того, главного входа, через который обычно все заходят в лавру, а до ближнего – о котором я и не подозревала – служебного: для машин, трудников-сотрудников, оптовых покупателей литературы и все такое. И когда все остановились, я услышала – там, сзади, хлюп-хлюп. Крикнула: «Яся!» Оглянулась — Яся подбежала ко мне – мокрая, взрослая – как если не видишь ребенка 3 минуты, а он за них повзрослел, и прямо сильно повзрослел. Но прежде, чем увидеть взрослую Ясю, я увидела сзади нас невысокого мужчину в синем дождевике. |
| – Видали вы их? – повернулся папа к обеим мамам и продолжил ужин. Через пятнадцать минут с той же стороны, с которой ранее раздавался рев, послышались радостные победоносные голоса. Довольные Гоша и Митя вступили на лужайку, эмоционально жестикулируя. – Ну, мы им дали! – воскликнул Митя, заглядывая папе в глаза в поисках одобрения. – Да! Мы и дали им! – подтвердил Гоша и сделал согнутой рукой сверху вниз – вот так. – Ну, – сказал удовлетворенно Митин папа, – Они поняли теперь, что никто в мире не имеет права вот так безнаказанно обижать русских мальчиков? Поняли? – Ну, это мы не знаем, – сказал Гоша задумчиво, взяв со стола яблоко и откусывая от него кусок, — Мы не знаем точно, поняли они или нет. По-моему, это были какие-то другие немецкие дети. – А какая разница, – пожал плечами Митя, откусывая кусок персика и капая соком себе на футболку, – Какая разница? Не все ли равно, какие дети? Главное, что мы их победили! Вот такая детская история. Ну, и напоследок расскажу вам еще одну. Недетскую и вовсе даже не смешную, но вполне патриотическую быль. У меня был дальний родственник. Звали его Александр Егорыч. Умер лет десять назад. Кстати, на Пасху. Великим Четвергом исповедался впервые в жизни. Причастился тоже впервые. А прямо в Пасхальную ночь умер. К самому концу заутрени. Вот как бывает. Был он по происхождению своему «скобарь». То есть со Псковщины родом. Туда же, на Псковщину, в родные ему Пушкинские Горы перебрался на старости лет в конце 90-х. И по-родственному иногда я его навещал. Захочется нам в Пушкинские Горы, соберемся с друзьями и поедем к Александру Егорычу. И вот как-то приехали мы к нему с приятелем в памятный год Пушкинского юбилея. Побродили по заповеднику, почитали стихи, полюбовались холмами, в монастырь зашли. Сороть бежит между холмами, сверкая на солнце. Скамейка Онегина стоит на месте. Аллея Керн. Мостики в Михайловском. Все, как положено. Усталые и довольные вернулись домой. Егорыч к нашему приходу супу сварил, картошки нажарил. Селедочку почистил и лучком сверху присыпал. Грибочки достал. Ну, и огурчики, помидорчики, укропчик там разный, лучок зеленый – все свое. А мы, значит, литровый коньячок Армянский – из походной сумки. «Праздничный» назывался. |
| Для Гоши это поступок . В день моего к нему приезда он самым первым делом потрошит в поисках еды мои многочисленные пакеты и сумки, удержать физически его невозможно, а здесь хватает одного «нельзя». Он стоит на одном месте минут двадцать. Переходим на другое место и опять какое-то время стоим. Гоша самостоятельно крестится, по моему знаку опускается на колени. Вот и исповедь. Кладет, куда надо, свечку, тянет голову под епитрахиль. Без напоминания целует крест и Евангелие. Далее мы выходим на улицу. Если людей много, исповедь длится более часу. Мы нарезаем круги вокруг церкви. Ели бы это была не церковь, он давно уже увел бы меня в какой-нибудь магазин, но вот стоит, ждет, и не слишком стремится уйти. Причастие. Георгий спокойно открывает рот (его скрещенные руки я все-таки придерживаю, но он и не пытается держать их по-другому), без напоминания прикладывается губами к Чаше. Иногда мы выходим сразу. Иногда остаемся послушать проповедь. Именно послушать. Георгий напряженно следит за лицом отца Вячеслава. Всех слов он, разумеется, не понимает, но что-то же удерживает его внимание. Еще я заметила удивительно бережное отношение больных детей к святой воде. Мой Гоша пьет ее очень охотно, и я привожу каждый раз с собой бутылочку. Если рядом есть крещеные дети, наливаю и им — немного. В этот раз рядом с нами мальчик Леша с синдромом Дауна. Смотрит на нас пристально. Я предлагаю ему сока — отказывается. Святую воду выпивает с радостью. Кстати, больные дети могут быть очень чутки к проявлению «отклонений» и явных «ересей». Когда Гоша жил со мной, я работала социальным педагогом, вела группу больных детишек в реабилитационном центре. Зашел к нам поагитировать один сектант, с журнальчиками. Девочка Таня из моей группы, речь которой порой было невозможно разобрать, подбежала к нему и четко сказала: «Мы православные, а вы уходите!». Православными были не все, город у нас многонациональный, но суть Танюша ухватила здорово. Эта же Таня выдержала экзамен потрудней. |
| Во введении Мхитар поясняет свою точку зрения на правосудие и связанных с ним судей, свидетелей, присягу, источники законов, судопроизводство и др., 474 и, наконец, девятую главу посвящает вопросу «О том, что христианину не подобает обращаться в суд иноверных, ибо разница, как видно из настоящей главы, большая». Судебник состоит из двух частей: « Церковные каноны » и «Светские законы». Особый интерес для истории канонического права представляет раздел «О вардапетах» (в третьей главе первой части), повествующий о порядке получения формального звания вардапета и о правах и обязанностях, с ним связанных 475 . Мхитар Гош был первым армянским юристом, который учитывал проблемы не только клира, но и мирян. Судебник Мхитара Гоша был весьма распространен (хотя, как полагают некоторые исследователи, и недолгое время), им охотно пользовалось армянское духовенство, вынося решения по подсудным ему делам. Он применялся не только в Армении, но и в армянских диаспорах Польши, Крыма и Грузии и оказал влияние на формирование судебника «О судах царей», составленного в Киликии. В 12 в., лет на 8–9 позднее работы Мхитара Гоша, в армянском Киликийском царстве упоминавшийся Нерсес Ламбронаци осуществил перевод на армянский язык «Книги установлений Латинской церкви» и «Благословения царя» 476 ; он перевел также византийские законодательные памятники «Законы победоносных царей христианских Константина, Феодосия и Льва», «Новое краткое собрание законов», «Законы и скрижали Моисея из Книги Исход», а также «Судебник, извлеченный из Книги Левит». Все эти переводческие труды были связаны с отсутствием в Киликийском царстве собственного светского законодательства и весьма небрежным отношением к церковным канонам, которые сохранялись разве что в ветхих рукописях, так что их стали понемногу забывать 477 . Судебник же Мхитара Гоша к времени Ламбронаци до здешних мест, видимо, еще не дошел 478 . Кроме того, Нерсесом были выполнены переводы «Устава св. Бенедикта», «Диалогов» Григория Великого и его жития, а также посланий римских пап Луция III, Григория Великого и Климента III; некоторые исследователи приписывают ему перевод «Толкования на Апокалипсис» Андрея Кесарийского . |
| У нас есть сегодня, а о том, что будет потом, будем думать, когда это «потом» наступит. В восьмом часу вечера приезжаем в детдом. Переодеваемся из домашнего в детдомовское, перекладываем сумки, подбираем мусор. Без всякого аппетита Гоша жуёт пирожки и допивает сок. Он устал. В пол-девятого я прошу вахтёра пригласить медсестру. Приходит Эльвира (я-то думала, что это совсем молоденькая девушка, а это замужняя мама двоих детей), и Гошка при виде её лучезарно улыбается. Ах, если б не Эльвира и такие, как она, туго бы нам пришлось. А я иду на ночлег к своим знакомым. Ну вот и второй день прошел. Осталось меньше суток. Как быстро бежит время! Мои знакомые, совершенно посторонние люди, проявляют редкостное гостеприимство. Глава семейства подкладывает дрова в печку бани и приносит мне новый душистый веник, хозяйка накрывает стол. Раньше я сокрушалась, что Гошин детдом находится так далеко от большого города. Теперь мне кажется, что это даже хорошо. Я здесь, в Серафимовке, почти своя. Мы привыкли, к нам привыкли. У нас здесь «свой» источник, «свой» храм, «свои» магазины. Но главное — люди. Простые добрые люди разных вер и национальностей. С этой мыслью я засыпаю на белоснежных простынях под дружеское мурчание сиамского кота. День третий, воскресенье Гошу привели до завтрака. Нянечка сообщает, что Гоша всю ночь не спал. Таблетку сонную дали — а он всё рано не спал. Если б медики поинтересовались моим мнением, я бы им сказала, что у аутистов иногда бывает пародоксальная реакция на некоторые препараты, «успокаивающее» их возбуждает, но кто ж меня спрашивать тут будет. Про аутизм здесь слышали далеко не все. Моя задача — не дать ему поесть и попить до причастия. Всё-таки Гоша сознателен, и мне удаётся это сделать. Переодеваемся, надеваем крестик, выносим мусор, немного рисуем и в очередной раз перекладываем сумки. Пока то, сё, время-то идёт. Выходим на дорогу, надо поспешить. Проезжающий мимо незнакомый мужчина останавливается и предлагает нам сесть в его машину. — Дык это, мальчик-то у меня особый, как бы чего не вышло… — честно предупреждаю я — Вижу. Поэтому и предлагаю, — отвечает довольно молодой водитель. — У меня тётя в детдоме работала, так что я в курсе. Вам ведь в церковь? Мне почти туда же, я вас подброшу. |
| Узкая тропа, долго следуя вверх по иссохшему руслу потока, пробившего сию теснину в утесах, становилась почти непроходимой, не столько от крутизны всходов и скатов, часто отвесных, сколько от множества, мелких камней, скользивших и обрывавшихся под ногами. Нельзя подумать, чтобы в древности и даже в средние века дорога сия была в столь ужасном положении; но горные жители, расчищая корни растущих по сторонам маслин, бросают на нее камни, и она до того испорчена, что даже сами арабы местами слезают с коней для безопасного спуска. Богатое селение Абу-гоша первое встречается в горах, за три часа до Иерусалима. Оно лежит, на скате круглых высот: под ним роскошно расстилается широкая долина, со всех сторон обнесенная высшим хребтом Иудейской цепи; на одном из утесов видны остатки древнего замка Маккавеев, на других селения; живые воды струятся в глубине долины: это лучшее сокровище племени Абу-гоша. Латины признают место сие отчизною пророка Иеремии. Греки предполагают здесь древний Эммаус, где Спаситель, в день своего воскресения, благословил вечерю Луке и Клеопе, и их именем называют обширную церковь , обращенную ныне в сарай, при самом входе в деревню. Шейх Абу-гош, старейшина многих колен горных арабов, в числе 10,000 могущих поднять оружие по его зову, избрал себе место сие, богато обстроенное. Охраняя дорогу из Рамы в Иерусалим, от набега бедуинов, которые часто приходят из пустыни и бродят с оружием вокруг селений феллахов, или поселенных арабов, он брал произвольную подать со всех христиан, по разрешению паши Дамасского, хотя сей последний не имел над ними никакой власти. С вершины разбойничьего гнезда своего Абу-гоше страшен был бессильным Мусселимам иерусалимским, часто притесняя поклонников, когда был недоволен архиереями. Кроме обычных даров имел он еще странное право, получать с монастырей трех вероисповеданий, по леву в день и полное содержание себе и коню, и даже своим спутникам, в каждый приезд свой в Иерусалим, что по соседству случалось почти ежедневно. Дорого иногда платило ему духовенство за выкуп единоверцев, если они бывали значительны, особенно за монахов; ибо в случае малейшей досады, Абу-гош ловил их и сажал в душные ямы, где пекут хлеб, зная, что рано или поздно монастырь должен освободить их. Он и его соплеменники, в богатых одеждах и вооружении, проводили большую часть дня на распутии, грозно требуя кафара или дани от не имеющих фирмана (с каждого по 3 лева) и бакшиша или дара от снабженных оным. Со времени присоединения Сирии к области Мегемета Али, владычество Абу-гоша в горах много уменьшилось. |
| — Я сама сейчас маленькую историю расскажу, — говорит его мама. — Когда Гоше было одиннадцать лет, мы поехали в Тэзе (христианская экуменическая община, основанная во французской деревне сыном кальвинистского пастора братом Роже в 1940 году. — «РР»). И вот я помню, Гоша там пел с такой самоотдачей. Он очень хотел в хор. Но его не взяли потому, что он был маленький. Как-то Гоша пришел в группу, а там — старушки какие-то, дамы из Германии, молодые люди. Он начал им что-то рассказывать, а я издали наблюдала. Я — наблюдатель, снимала фильм про Тэзе. И вот этот маленький человек заставил их вступить в какую-то дискуссию, они начали что-то обсуждать, а я подумала: «Боже, если он в таком возрасте уже проповедует, то что будет, когда он вырастет?» — А мне такой эпизод вспомнился, — берет микрофон Григорий Геронимус, — мы только начали строить этот приход, начали знакомиться, собираться, проводить семинары. Даже не помню тему семинара уже, но обсуждались отношения между Христом и апостолами. И в какой-то момент Гоша встал и очень определенно сказал: «Нет такого — “Христос и апостолы”. Апостолы — это Петр, и Павел, и…» Он назвал всех апостолов по именам. А это очень важно — он умел каждого выделить особо. Тогда он меня — молодого священника — этими словами многому научил. И люди в храме для меня с тех пор — не «прихожане», а Иван и Мария. Поминающие встают. Грудятся перед иконами. Затягивают молитву, и она звучит, как успокоенный пульс. Седовласый отец Георгия подходит близко к большой иконе Христа, изображенного в полный рост. Мать подносит руку ко лбу, и пока все поют, закрывает ею глаза. А отец смотрит на икону и осеняет себя крестом — толчками по плечам, лбу, животу. Будто гвозди в себя вбивает. «Иногда мне хочется, чтобы у Бога был прямой телефон, — писал Георгий. — Или хотя бы почта, по которой можно было бы написать Ему в любое время дня и ночи. “Здравствуй, Бог. У меня проблемы. Помоги”. “Боженька, мне одиноко. Мне так плохо. Сделай что-нибудь”. Или, дозвонившись, просто молчать в трубку. Он молчание понимает. Но только ты, когда сядешь с ними рядом — мальчиками и девочками — обязательно расскажи им, не забудь рассказать! Что Он приходил сюда. Он знает, что такое детдома и тюрьмы, концлагеря и раздавленные кошки. Потому что Он всех вобрал в себя». |
|
|
.jpg)
