| Так говорят люди компетентные в этом вопросе. Таковыми же рисуются богачи и в слове Божием. «Горе вам, прибавляющие дом к дому, присоединяющие поле к полю, так что другим не остается места, будто вы одни поселены на земле!» ( Ис.5:8 ). «Послушайте вы, богатые: плачьте и рыдайте о бедствиях ваших, находящих на вас. Богатство ваше сгнило, и одежды ваши изъедены молью. Золото ваше и серебро изоржавело, и ржавчина их будет свидетельствовать против вас... Вы роскошествовали на земле и наслаждались; напитали сердца ваши, как бы на день заклания» ( Иак.5:1–5 ). Характеризуя способ обогащения, неизбежно соединенный с нарушением правды, пророк Иеремия так говорит: «Куропатка садится на яйца, которых не несла; таков приобретающий богатство»... ( Иер.11:17 ). Какие меткие и неумирающие характеристики, целиком применимые особенно к крупным богатствам нашей капиталистической цивилизации! Неудивительно, если в Библии говорится о богачах большей частью в тоне негодования и укоризны, а слова «богатый» и «нечестивый» употребляются иногда как синонимы. «Я позавидовал», говорит псалмопевец, «безумным, видя благоденствие нечестивых. Ибо им нет страданий до смерти их, и крепки силы их. На работе человеческой нет их, и с прочими людьми не подвергаются ударам. От того гордость, как ожерелье обложила их, и наглость, как наряд, одевает их. Выкатились от жира глаза их» и т. д. ( Пс.72:3 ... ср. Иов.24:2–3, 9–11 ). Таким образом, при господстве необузданной личности и бессердечия в жизни создается экономическое зло слишком резкого контраста богатства и бедности. Таков простой взгляд на вопрос, диктуемый христианской совестью. Вопрос этот запутан софизмами ложной науки, забывшей Бога, Евангелие и совесть, но он ясен для христианской совести, и христианский взгляд на причины социально-экономического зла без всяких компромиссов с жизнью и ложной наукой неуклонно проводится в христианской литературе лучшими представителями христианства, отцами и учителями, пастырями, проповедниками, публицистами и богословами-моралистами всех времен. Довольно вызвать в памяти благородный образ великого Златоуста, не раз выступавшего |
| То же самое бывает с служителями какой либо идеи, носителями того или другого подвига. Выражение «мученик своего убеждения» не всегда бывает лишь простою метафорой. В глазах таких людей с понятием истинной жизни соединяется отречение от личной, эгоистической жизни и, так сказать, растворение ее в других. Полноту внутренней жизни они испытывают именно при таком самоотвержении и самоумерщвлении. Апостол Павел говорит об апостольском служении, что «мы живые непрестанно предаемся на смерть ради Иисуса… но если внешний наш человек и тлеет, то внутренний со дня на день обновляется» ( 1Кор. 4:11,16 ). Тут воочию исполняются слова Иисуса Христа: «кто хочет душу (жизнь) свою сберечь, тот потеряет ее; а кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретет ее» ( Мф. 16:25 ). Итак «умереть – значит жить и, чтобы жить, надо умереть. Самоотвержение, самоотречение, самоумерщвление, – все это обнаруживает на нас животворное действие» 28 . Вот каков закон разумно-нравственной жизни! После этого было бы слишком механическим отношением к жизни ограничивать ее исключительно инстинктом самосохранения, поставляя его в самолюбивом ощущении своего бытия. По идее о жизни вообще и нравственной в особенности этот инстинкт должен получить такое видоизменение, которое собственно приводит к совершенному отрицанию его. Конечно, никто не станет опровергать, что инстинкт самосохранения может остаться единственным мотивом жизни, но он не должен им оставаться, если только человек проникся истинным представлением о жизни 29 . И в особенности представляется грубым перенесение его в область духовной, нравственной жизни, как мы встретили его у одного отечественного моралиста, прикрывающегося при том словом Божиим. Выходя из слов Ап. Иоанна, что «рожденный от Бога хранит себя» ( 1Ин. 5:18 ), он спрашивает: «как возможно говорить о самосохранении помимо чувства любви к себе? Сомосохранение и любовь к себе – моменты однородные» 30 . По общему контексту и мысли Апостола 31 ясно, что он разумеет сохранение от греха, которое, понятно, никакой параллели с инстинктом самосохранения иметь не может и построено на отрицании себялюбия, на отвержении от личного «я». |
| Ученики Христа должны унаследовать от Него жизнь в полной гармонии с Богом и стремление к совершенствованию человеческого рода. Христианская жизнь — это подражание жизни Христа. На протяжении всех восемнадцати столетий Его Слово и Дух, живущие и властвующие в церкви, изливали на отдельных людей, семьи и народы непрерывный поток искупающей, освящающей и прославляющей силы — и этот поток не иссякнет до тех пор, пока мир не превратится в Небесное Царство, а Бог не станет всем во всём. Одно из самых убедительных доказательств сверхъестественного происхождения христианства заключается в его превосходстве над культурными и нравственными нормами, на которых были воспитаны его первые приверженцы. Самая совершенная жизнь и самое совершенное учение были описаны необразованными галилейскими рыбаками, никогда не покидавшими пределов Палестины и едва умевшими читать и писать! Апостолы проповедовали величайшие тайны Царства Небесного, воплощения, искупления, возрождения и воскресения в собраниях, состоящих из бедных и неграмотных крестьян, рабов и вольноотпущенников! В числе призванных было «не много мудрых по плоти, не много сильных, не много благородных», потому что «Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых, и немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное; и незнатное мира и уничиженное и ничего не значащее избрал Бог, чтобы упразднить значащее, — для того, чтобы никакая плоть не хвалилась пред Богом. От Него и вы во Христе Иисусе, Который сделался для нас премудростью от Бога, праведностью и освящением и искуплением, чтобы было, как написано: " хвалящийся хвались Господом " ». Контраст между нравственной атмосферой апостольских церквей и реальным состоянием окружающей иудейской и языческой культуры столь же поразителен, как контраст между цветущим оазисом, где журчат источники и растут высокие пальмы, и бесплодной пустыней, где нет ничего, кроме камня и песка. Распяв Спасителя мира, иудейские власти совершили тягчайшее преступление и ускорили собственную погибель. Языческий же мир был соответственно представлен такими чудовищами, как Тиберий, Калигула, Нерон и Домициан, и являл собой картину полного разложения и упадка, которую описывал в мрачных красках не только апостол Павел, но и его современник — язычник, мудрейший моралист–стоик, учитель и жертва Нерона. ПРИМЕЧАНИЯ |
| цитов. места). По ясному учению Слова Божия, из обязанностей, с одной стороны, касающихся нашей любви к родителям..., а с другой, наших отношений к Спасителю нашему, последние всегда должны быть безусловно предпочитаемы первым ( Матф. Х, 37 : кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любитъ сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня 1414 . Лyk. XIV, 26 : если кто приходит ко Мне, и не возненавидит отца своего и матери, и жены, и детей, и братьев, и сестер, а притом и самой жизни своей; тот не может быть Моим учеником 1515 . Чит. также Лyk. IX, 59–62 и т. под.). Здесь нет места никаким колебаниям, никаким недоумениям. – Некоторыми моралистами по поводу настоящего правила на случай столкновения обязанностей делается ссылка, между прочим, и на 1 Корф. II, 38 (выдающий замуж свою девицу поступает хорошо; а не выдающий поступает лучше) 1616 . Но последнее место должно быть понимаемо с большою осторожностью. Дело в том, что каждый человек, имея природу, которая безусловно тождественна с природою других людей, в то же время обладает и некоторыми особенностями, обособляющими его, как индивидуума, от всех прочих. В силу этих личных особенностей один человек проявляет склонность, положим, к научным занятиям, другой – к музыке и т.д. В силу этих же особенностей один человек более пригоден для семейной жизни, другой – для одинокой. И раз каждому человеку даны известные таланты, он обязан, безусловно обязан развивать их (насколько, конечно, это – в его власти). Иначе он погрешит против своего Творца, и с ним Создатель поступит именно так, как в известной евангельской притче о талантах поступлено с тем, кто, получив от своего господина один талант, закопал его в землю. Раз известный человек, в силу присущих ему личных особенностей, более пригоден для семейной жизни, удобнее может достигнуть цели своего бытия, вступив в брак, он и должен вступать, потому что, оставаясь одиноким, он может оказаться дальше от искомого им царства Божия, чем ведя семейную жизнь. |
| Человеком Он не был (а, значит, и не страдал, и на Голгофе был лишь спектакль, призванный выжать слезы скорби и покаяния из людей) . Наконец, в некоторых неоязыческих школах утверждается, что Христос более чем человек, но все-таки менее, чем Божество. Так, – «Планетарный Логос». А если Христос есть и в самом деле Тот, Кем Он Себя называл ( От начала Сущий – Ин. 8, 25) и каким Его познала Православная Церковь, то что ещё искать в других религиях? Сам Бог, Сама Вечность пришла к нам и сказала о пути спасения – а мы хотим «дополнить» Её плохо понятыми обрывками буддизма и язычества? Как Он Сам расценивает такое поведение – Он ясно сказал ещё в ветхозаветную пору: это – прелюбодеяние. Библейская формула «Бог един» – это эксклюзитивистская, исключающая формула. Если восстанет среди тебя пророк, или сновидец, и представит тебе знамение или чудо, и сбудется то знамение или чудо, о котором он говорил тебе, и скажет потом: " пойдём вслед богов иных, которых ты не знаешь, и будем служить им, – то не слушай слов пророка сего, или сновидца сего, ибо чрез сие искушает вас Господь, Бог ваш, чтобы узнать, любите ли вы Господа, Бога вашего, от всего сердца вашего и от всей души вашей (Втор. 13, 1-3). Ещё более занимательно, что ради чаемого «примирения религий» она готова их все уничтожить – превратив их в безрелигиозную моралистику… О последней мечте российской интеллигенции замечательно сказал современный публицист Максим Соколов: «Член Политбюро ЦК КПСС, „отец перестройки“, академик А.Н.Яковлев, проникшись буддийским учением, также с лёгкостью сумел синтезировать буддизм и христианство – последнее по необходимости было очищено от искажающих наслоений. Если буддизм, по мнению акад. Яковлева, последовательно проводит великий принцип ненасилия, то христианство (т. е. Христос) фразами типа „Я не мир принёс, но меч“ постоянно отступало от этого принципа, что и привело к прискорбным историческим последствиям. Наиболее же близким к подлинным идеалам христианства акад. Яковлеву видится опять же Толстой, тогда как отлучение Толстого – очевидный грех или, по крайней мере, сугубая ошибка Церкви. |
| Что касается до тех яко бы христианских обществ, или, лучше сказать, «христианствующих», которые думают видеть и иметь в Лице Иисуса Христа только Великого Учителя Веры и нравственности, только «Моралиста», а не Сына Божия, во плоти пришедшего для совершения спасения рода человеческого, – то таких «яко бы Христиан», или таких «христианствующих», – целых ли обществ, частных ли отдельных личностей в среде верующих сынов Церкви, – это уже безразлично, Святая Соборная, т. е. Вселенская, Апостольская Христова Церковь не знает и, по самому существу своей основы во Христе, не может знать не только как «своих», имеющих хотя бы самую отдаленную связь с нею, но и как таких из «внешних», которые не являются ее самыми опасными и губительнейшими из ее врагов. Эти «христианствующие» не могут быть уподоблены даже тому упоминаемому в Евангелии мужу, «именем Иисуса Христа изгонявшему бесов», о котором дано нам в слове Иисуса Христа следующее руководительное указание: «Учитель! – сказал однажды Апостол Иоанн Иисусу Христу, – мы видели человека, который именем Твоим изгоняет бесов, и не ходит за нами; и запретили ему, потому что не ходит за нами. Не запрещайте ему, сказал Иисус Христос: ибо никто, сотворивший чудо именем Моим, не может вскоре злословить Меня. Ибо кто не против вас, тот за вас» ( Мк.9:38–40 ; Лк.9:49–50 ; Сн. Флп.1:18 ). Оные «христианствующие» не могут быть, говорим, уподоблены сему упоминаемому в Евангелии мужу потому, что, «изгоняя именем Иисуса Христа бесов», этот муж, хотя не следовал за Иисусом Христом вместе с Апостолами, однако все же считал Его за Такое Лице с Божественным полномочием, именем Которого «изгоняемы были бесы» из людей, одержимых ими: тогда как «христианствующие», признавая Иисуса Христа только за Великого Учителя, а не за Сына Божия, во плоти пришедшего для совершения спасения рода человеческого, являются отрицателями самого существа дела Христова и Божия «домостроительства» в роде человеческом. Кто же суть эти «яко бы христиане», эти «христианствующие» для Христовой Церкви, если они, как мы выше выразились, более опасны для нее и более губительны, чем все ее «внешние» враги? Это суть те, идущие яко бы за Христом, которые в действительности отрицают Христа, – как воплотившегося Сына Божия и отрицают во имя же Христа Иисуса только Сына Человеческого, и не Сына Божия, и потому они первые блюдут «дух антихриста» и первые служат, отрицанием Божественного естества в Личности Иисуса Христа – Сына Человеческого, не только отрицанию дела спасения человеческого рода, затемнению его для сознания и для веры людей, низводя дело спасения рода человеческого в Лице Богочеловека в круг дел яко бы не приемлемых «сознанием, но и утверждению идеи о «человеке-боге», каковая идея, как увидим, и составляет содержание самой «тайны беззакония» в роде человеческом. |
| По мнению Джемса истинный религиозный человек и моралист – два совершенно различных психологических типа. Прежде всего у них совершено различное отношение к окружающему миру. Религиозный человек принимает мир целиком, с открытой душой; верит, что в нем есть пути к добру, даже при наличности окружающего зла; относится ко всем событиям с покорностью, в твердом убеждении, что миром правит десница Всевышнего. Он готов идти навстречу всему совершающемуся, так как видит повсюду, во всех событиях и явлениях Божественное предначертание. Наоборот моралист не мирится со злом, с отвращением смотрит на окружающие несовершенства и с тем же отвращением и нетерпением выступает на борьбу с ними 130 . Сравнивая жизнь моралиста и глубоко верующего христианина мы поражаемся глубокой разницей в их внутренних чувствах. Различие – напоминающее собою разницу между полярным и тропическим климатом 131 . Моралист равнодушно и холодно подчиняется мировому закону в силу необходимости, тогда как истинно религиозный человек всего себя предает в руки Божии с твердым убеждением, что Бог не оставит его Своею помощью. И во всем остальном душевные состояния моралиста и верующего человека существенно расходятся между собою. Моралисту не хватает чего-то такого, что имеют люди религиозные, благочестивые и святые, и что делает их людьми совершенно особого порядка. В то время как исполнение нравственного закона со стороны моралиста вызывает большое напряжение силы, – христианское преодоление плоти является результатом таких высоких чувств, в которых отсутствует волевое усилие. Жития святых дают много примеров такой нечувствительности к телесным страданиям, которая вряд ли доступна даже стоику. Если моралисту случится страдать, он должен сдерживать дыхание, напрягать мускулы. Но эти гимнастические приемы не ведут к цели: организм начинает утомляться; в душу проникает чувство собственного бессилия. Только тут моралист начинает, убеждаться в тщетности морального учения, в которое верил, и всех личных волевых усилий к его выполнению. И вот в такие-то моменты избавительницей является истинная религиозная вера, потому что только глубоко верующим людям знакомо то состояние, которое называется совершенной покорностью воле Божией. Стремление избавиться от страданий – сменяется внезапной потребностью подчиниться Высшей Воле, мудрому Провидению. В этот самый момент умирает моралист и духовно рождается подлинно религиозный новый человек, в душе которого создалась атмосфера глубокого мира, полного успокоения в Боге. Прежнее душевное состояние исчезло и заменено новым: пустыня вновь делается цветущей долиной. |
| Правда, этими своими замечаниями я, по-видимому, ослабляю значение и силу той диаметральной противоположности между рассудочно-интеллектуальным и сердечно-волевым типами, о какой у меня шла речь выше: раз я говорю лишь о преобладании в рассудочно-интеллектуальном типе интеллектуальных элементов над сердечно-волевыми, то тем самым, по-видимому, я уже не вправе говорить о диаметральной противоположности этого типа типу сердечно-волевому, а вместе с тем не вправе а priori отрицать возможности исторического перехода одного из них в другой, – в частности, не вправе отрицать возможности эволюции рассудочно-интеллектуального типа античного философа-моралиста в сторону сердечно-волевого типа христианина. И проф. С.М. Зарин, поскольку дело касается отстаиваемого мною характера взаимоотношений между морально-психологическим типом античного философа-моралиста, с одной стороны, и морально-психологическим типом христианина, с другой, – подчеркивает то самопротиворечие, в какое я в данном случае, по-видимому, впадаю. В объяснение, я в данном случае считаю нужным отметить, во-первых, то обстоятельство, что, поскольку дело касается возможности или невозможности эволюции рассудочно-интеллектуального типа античного философа-моралиста в сторону сердечно-волевого типа христианина, – я в своем сочинении от начала и до конца стою не на априорной, а на строго апостериорной точке зрения, везде ссылаясь на фактические, документальные данные, заимствованные мною из произведений рассматриваемых мною античных философов, так как, с моей точки зрения, психологическая несоизмеримость рассудочно-интеллектуального и сердечно-волевого типов сама по себе, а priori еще не исключает возможности естественноисторического перехода одного из них в другой, если не в форме эволюции, то, по крайней мере, так сказать, в форме душевной революции. Этот вопрос, в отношении к тем или иным частным историческим явлениям и фактам, может быть решен только а posteriori. Во-вторых, поскольку вопрос касается, именно, античных философов-моралистов, то ссылка моего почтенного критика на признаваемую мною у этих последних наличность достаточного количества сердечно-волевых элементов, присущих и морально-психологическому типу христианина, сама по себе, как мне кажется, нисколько не ослабляет значения и силы той отстаиваемой мною диаметральной противоположности между морально-психологическим типом античного философа-моралиста и морально-психологическим типом христианина, при которой не возможна генетическая зависимость второго от первого. |
| Увлекаясь примером Канта, Толстой хочет, чтобы люди без веры в живого Личного Бога жили хорошо, мирно и свято, и чтобы в этом видели единственное благо на земле, нисколько не думая о небе. Иначе говоря, он смешивает нравственность с религией и религией называет нравственность. Такое смешение религии и морали едва ли допустимо. Истинное религиозное чувство тесно соприкасается с нравственным, но не сливается с ним. При некотором видимом совпадении, они имеют глубокое различие по существу. Эта мысль прекрасно обоснована известным психологом Джемсом в его книге «Многообразие религиозного опыта». Религиозное мировоззрение Толстого крайне шатко и неопределенно. Его трудно определить. Когда читаешь произведения Толстого, – остаешься в недоумении, к какому типу религиозных мыслителей он принадлежит. Его религиозные убеждения двоились; нам думается, что для него самого полная религиозная истина оставалась не ясною. Но как моралист, он стоит вне всяких сомнений. Это типичный образец религиозного мыслителя, все миросозерцание которого вращалось в мире моральных идей и не выходило из их круга. Джемс утверждает, что подлинно религиозный человек и моралист – это два совершенно различных психологических типа. Прежде всего, у них совершенно различное отношение к окружающему Миру. Религиозный человек принимает мир целиком, с открытой душой; верит, что в нем есть пути к добру даже при наличности окружающего зла; относится ко всем событиям с покорностью, в твердом убеждении, что миром правит десница Всевышнего, но в тоже время без рабского подчинения. Он готов идти на встречу всему совершающемуся, так как видит повсюду, во всех событиях и явлениях Божественное предначертание. Наоборот, моралист не мирится со злом, с отвращением смотрит на окружающие несовершенства и с тем же отвращением и нетерпением выступает на борьбу с ними (вспомните Толстовское «Стыдно» и «Не могу молчать» не задолго до смерти). Сравнивая жизнь моралиста и глубоковерующего христианина, мы- поражаемся глубокой разницей в их внутренних чувствах. Различие, – напоминающее собою разницу между полярным и тропическим климатом. Сравните напр. Толстовское, рассуждение в книге «о жизни», что люди в глубине души знают, что страдания необходимы для блага их же собственной жизни, с воплем Давида: «благо, яко смирил мя еси». или Иова: «ныне Он меня ввергнул в погибели, а завтра в Нем утешусь» – и для вас будет ясно все различие настроений верующего и моралиста. Моралист равнодушно и холодно подчиняется мировому Закону в силу необходимости, тогда как истинно религиозный человек всего себя предает в руки Божии с твердым убеждением, что Бог не оставит его своею помощью. |
| 1. Первый период: моральная философия софистов, Сократа, киринейцев, циников, Платона и Аристотеля Таковы, в общих чертах, важнейшие характерные свойства морально-психологического типа истинного последователя Христова. Это, несомненно – черты сердечно-волевого типа на высших ступенях его последовательного и нормального развития. К какому же морально-психологическому типу должны быть отнесены античные философы: к тому ли, что и тип истинного христианина, или же к его антиподу – к типу рассудочно-интеллектуальному? Если к этому последнему, то в каком направлении шло развитие морально-психологического типа античного философа-моралиста: в направлении ли сближения с типом христианина или же в направлении удаления от этого последнего? Таким или иным решением этих двух вопросов, как мы об этом говорили выше, обусловливается такой или иной ответ и на непосредственно интересующий нас вопрос о том, вправе ли мы христианское учение о нравственности, данное в Новом Завете, ставить в генетическую зависимость от греко-римской философии, или же мы такого права не имеем? Ответ на данный вопрос мы постараемся найти в историческом обзоре важнейших морально-философских систем греко-римского мира, если, конечно, нам в той или иной степени удастся, на основании этого обзора, определить характерные черты морально-психологического типа античного философа-моралиста, в лице важнейших его представителей, а также историю развития этого типа. Исходным пунктом, в своем историческом обзоре античной жизни и морально-психологического типа античного философа-моралиста, мы возьмем учение софистов, поскольку в их философии основные черты морально-психологического типа античного философа-моралиста, по нашему мнению, впервые нашли свое более или менее определенное и точное выражение. В дальнейшем своем исследовании мы остановимся на разборе морально-философских воззрений и душевной настроенности Сократа, киренейцев, циников, Платона, Аристотеля, представителей древней и средней Стои, а из представителей новой Стои – на воззрениях Сенеки, Эпиктета, и Марка Аврелия, затем – на морально-философских воззрениях Эпикура и, наконец, скептиков. |
|
|
